Отраженье багровых линз

Стояли долго. Безмолвно. Кончилось тем, что грузный, медленно размыкая слипшиеся губы, сказал: “Идём.” – И, не дождавшись ответа, побрёл к дому.

В стенах, казавшихся ранее уютными, ощущение безопасности пошатнулось. Держа в кармане взведённый револьвер, я сел за неубранный со вчера стол, приглядывая за хозяином. Сложив всё выданное, он долго умывал лицо, стараясь, видимо, прийти в чувства, а после сел напротив вполоборота.

– Не Демьянов я… – Сказал он наконец. – И не ополченец никакой.

Не поднимая глаз, он взял недокуренную цигарку из блюдца. На ней тут же показались пятна от стекающей с лица воды.

– Никольский Григорий Александрович, председатель колхоза посёлка Аган. – Продолжил он, покрутив цигарку. – У Вани ни семьи, ни близких не было… друзья все погибли… вспомнить лица некому…

Я вывел свободной рукой: «Зачем лгать?». Никольский впервые за это время поднял на меня глаза. Впалые глаза, полные горести и зарождавшейся ненависти.

Мал ты ещё… – Отрезал бывший председатель. – А это… – Ткнул он в медкарту за номером 47. – Кто ты такой, чтобы интересоваться солдатней?

Мою уверенность в связи солдата с отцом или хворью подкрепить было нечем. Пришлось увильнуть: «Об Аристархе ты тоже лгал? Ты не принимал его в дозоре, не разделял ополчение?».

– Солдата твоего охотники нашли. – Так же увильнул боров. – Тот с радиостанцией в овраг свалился от полученных травм и бессилия. Сутки пролежал. По заверенью врача нашего, шансы выжить нулевые, но сражаться никто не переставал: ни врач, ни без пяти минут покойник.

Председатель, вернув бычок в блюдце, провёл кабаньей пятернёй по лицу, смахивая остатки воды, и рассказал, что перед кончиной парень всё-таки проснулся. Поведал незнакомцам о последних воспоминаниях своей жизни.

Был он радистом при эвакуационной колонне из Сургута. Имени не помнил. Участвовал в перевозке медицинского оборудования с образцами каких-то лекарств. Состоял в хвостовой части. На полпути командование скорректировало маршрут. Засада. Неизвестные вклинились в середину колонны, начав потрошить гадюку в обе стороны. Всё происходил с такой прытью, что люди не успевали и крикнуть. Выстрелы и щелчки предохранителей доносились уже в метрах десяти, когда отряд радиста спохватился и… дезертировал.

– Как оказался один в овраге не сказал, но отметил на карте примерное место засады, чтоб поверили. – Заканчивал Григорий Александрович. – На следующее утро парня хоронили…

Кабанье тело полностью ко мне развернулось. Об стол чиркнула спичка, одаряя огнём цигарку из вчерашнего портсигара со стола.

– Аристарх лекарства искал, коих у нас не было. – Запыхтели усы. – Верить, что от той колонны осталось чего, я не стал, а для него это была надежда… двигатель жизни. Ясное дело, даже за такие сведения в наше время нужно платить. Сошлись сначала на мелочной работёнке: в дозоре постоять, где помочь физически. Потом приставил к нашему умельцу собачкой на побегушках… Он станцию радиста приводил в порядок. Хотел решить наш продовольственный вопрос трансляцией о помощи… идиот.

Никольский раздосадовано взглянул на пустую четвреть.

– Ну чем смог подсобил он, получил от меня координаты, пометки всякие… Дал ему двух молодцев, чтоб наверняка… да не вернулся… ни он, ни ребята мои… сука.

Боров, потушив цигарку, собрался было встать, но револьвер его осадил. Пятно вороненого ствола выглядывало теперь не слепого кротёнка, а дичь покрупнее.

– Ты с этим самым не шути, Антош. – С ноткой волнения сказал свин.

Перед ним на стол опустился оставшийся огарок. Кусок титульного листа медкарты, где в строке «ФИО» вписано: «Кайдановский Аристарх Георгиевич».

– Что ты мне суешь свои угли? – Быстро среагировал председатель. – Думаешь, это чего доказывает и оспаривает мои слова? Думаешь, раз человек прожил вместе с нами всего несколько дней, то мы не заведём на него медкарту? Мне надоело оправдываться перед тобой! Брось свои закидоны, парень!

Ружьё. За плечом Никольского у печи стояло самозарядное ружьё. То, чей ствол вытягивал из меня ответы. То, с помощью которого можно было избежать гибель родного мне человека. То, чей ремень стягивал кожаную куртку моего отца. К взгляду прилип раскрытый портсигар, откуда свинья вытягивала дрянные самокрутки. Поддев дулом его серебряную крышку, я увидел восход над Москвой. Идущих за победой красноармейцев. Гравюру Красной Армии, что была сделана старым другом отца на его наградном портсигаре.

Упускать расхлябанность председатель не стал. Я не успел и спохватиться, как через вмиг опрокинутый стол на меня кинулся диковинный зверь. Револьвер с металлическим лязгом был выбит чем-то хладным: лезвием ножа, что уже норовил растерзать поваленный бушлат в районе печени. Свирепые лапы, в надежде прибить гадкого червя к протрещавшему полу, заручились всей кабаньей массой – сдержать не под силу. Остриё стали уже цепляло плоть, когда я в рывке последних сил дёрнул к себе лапища. Чавкнуло. Нож, проводимый треском костей, под углом вошёл в правое плечо.

Безумная боль. Немой крик.

Недовольное попыткой кабаньё решило провернуть всё вновь, и я почувствовал, как лезвие, словно раскалённое до красна, обжигающе разрывало каждое волокно на своём обратном пути. Я видел собственную кровь на ноже. Видел звериный замах. Видел не пойми откуда взявшейся силуэт, что накинулся на Никольского.

Помогло это не сильно: председатель лишь повёл бычьей шеей, но надежда уже затаилась. Почти онемевшей правой рукой я, стиснув от боли зубы, ткнул в лапище, что изменило траекторию следующего удара – нож по касательной скользнул влево. Чиркнул по животу и врезался в пол, откуда в моей второй, всё это время занятой поисками руке ожидал его звериной пасти револьвер.

Я надеялся напугать Григория, чей белок глаз уже расширился от увиденного. Заставить его прекратить, но он… дёрнулся.

***

Мёртвая тишина.

Силуэт, что опустился рядом у стены, давно держал мою левую, дрожащую от озноба ран руку. Его навязано знакомые багрянцы пылали надеждой, что я нажму крючок револьвера. Осознанно добью редкого ныне соотечественника, свалившегося от сквозной пули в ключицу.

– С ним надо кончать. – Повторил вполголоса зелёный слоник. – Ты только нажми…

Я прервал его, освободив руку. Хотелось спросить, кем он себя возомнил, раз волен перечёркивать судьбы, но ему хватило и взгляда, чтобы убраться. Положив Наган на ноги, я взглянул на оппонента: он сидел спиной к опрокинутой столешнице. Вцепился в ключицу и тяжело дышал, опустив голову с закрытыми глазами.

Ему было больно, как и мне.

Вспомнив о растворе йода, я, опёршись о стену, встал и отыскал бутыль: себе стакан для дезинфекции, а остальное вместе с попавшим под руку тряпьём возле Григория оставил. Глаза он открыл только когда услышал возню с моей стороны – я одежду снимал, чтобы до ран добраться. Глядел он сначала непонимающе, но, опомнившись, тоже принялся хлопотать.

Через какое-то время мы оба сидели перемотанные. Я израсходовал все найденные на посту бинты и чутка изоленты для фиксации, а усмирившийся зверь умудрился даже шину на руку из ножки стула сделать и попробовать раствора на язык. Обплевался весь, пока я свитер аккуратно натягивал, и начал неожиданно тихо:

– Его ведь все поддержали… – Глядел он на запачканный ватник в руке. – И умельца, и идею его паршивую с трансляцией. Говорил я ему, что не решит это предстоящего голода, неурожай в этом сезоне… что продукты нужны здесь и сейчас, а он… Пришлось без его ведома, без ведома совета приближённых, нарушая наши правила, решать проблему по-другому…

Председатель медленно, неуклюже одной рукой натянул на голые плечи куртку и, опрокинув голову, взглянул на потолок.

– За время моей службы на левом берегу реки возвели складской комплекс. – Чуть похрипывая, продолжал Никольский. – Хрен пойми: для совхоза ли, для партии. Колхозу не мешали и пускай… Сунулись тудой только после сногсшибательной победы, когда на ноги встали, а там будто и не было никого. Сараи, гаражи, здания – всё пустое стояло: до последней лампочки выкрутили и драпанули… Мы с парнями тогда лишь одно место не осмотрели. Место, куда вела шахта подъёмника глубиной уж точно больше десятка метров… Минусовой этаж, подвал или вообще… бункер. – Это слово Григорий проговорил с каким-то благоговением. – Там ведь могло быть что угодно: от продовольствия до радиотехники и нетронутого арсенала… Так мы подумали с заведующим ополчения о давно забытом месте полтора года назад. Подумали и организовали специальную группу из трёх человек, куда вошёл Демьян, Ильяс и… Аристарх. По договорённости это была его последняя услуга.

Председатель опустил голову и тяжело сглотнул – рассказ давался нелегко, да и рана наверняка привносила свою лепту. Я понимал его, как некогда: плечо ныло так неукротимо, что боль от пореза живота казалась щекоткой.

– Спустя сутки они уже стояли передо мной с пустыми сумками и… рассказывали ужасные вещи. Что вскрытые помещения были полны тел, что не было и следа продуктов и в принципе мест для хранения чего-либо, что людей просто заперли под толщей почвы без возможности выбраться… Толстенная входная дверь с внутренней стороны была испещрена сколами и выбоинами… Ты спросишь: “За что их так?”. – Председатель медленно поднял на меня красные от напряжения глаза. – Они были больны… Больны хворью, что вернувшиеся мужики принесли в посёлок, обрекая нас на погибель… У нас даже не было примитивных лекарств, чтоб отсрочить смерть того же Аристарха хотя б на пару дней… Мы похоронили их на отшибе, спалив письменные упоминания, чтоб предотвратить распространение болезни и забыть о ней, но было уже поздно!.. Эту чуму не остановит и сожжение останков, что мы тоже пытались делать…

Никольский отвернулся и спешно смахнул каплю влаги с грубой щеки. Это была слеза, подтверждающая произошедшее. “Не мог же председатель быть настолько искусным лжецом.” – Подумал я. – “Это должна быть правда.”.

– Когда всё стало совсем худо, горстка оставшегося совета решила исследовать разбитую колонну под Сургутом. Из выдвинутой группы дошло только двое – они копались среди раскуроченной техники и смердящих, наполовину растасканных тел… Среди обычного пустого кладбища, где кроме человеческой жестокости не было и капли былого величая… Через сутки, вернувшиеся ни с чем стояли среди такого же пепелища. Первый за смертью либо уходом выживших решил не оставаться. Второй, стоя на сожжённых за время его отсутствия деревяшках собственного дома, глядел на торчащую из-под обломков сгоревшую руку и плакал…

Я медленно, с болью от протрещавших закостенелых ран, поднялся по стене. Мне не за чем было продолжать диалог, если его можно таковым назвать. Всё, что требовалось, я узнал, а что нет – объяснимо человеческим фактором. Откуда у Григория Александровича вещи отца? – Почём оставлять в земле такие ценности? Зачем лгать? – Сокрытие больных для человека моментов или не решимость с ними смириться. Почему Никольский остался в посёлке? – А где сейчас место советскому человеку?

Перепачканный пол, разгром, измученный хозяин дома, так рьяно пытавшийся забыться долгое время и начать жизнь с чистого листа. Всё это сделал я со своей правдой. Стоило оно того? Эта никому не нужная правда? Отец годами скрывал от меня правду прошлого, Никольский отгораживал меня от правды посёлка и судьбы отца – так может, эта правда и не нужна? Лучше забыть её и двигаться дальше, потому что с ней тяжело? А как же будущее, которое без прошлого невозможно? Смотря, как в могилу уносят правду о прошлом, чужие или свои грехи, будущие поколения будут считать это нормой. Что животная редкость, радиация, царящая вокруг смерть и мёртвая природа – это нормально. Нормально опускать руки и не двигаться дальше. Нормально – убивать человеческое внутри. Убивать всеобщую ил чужую цель ради собственной.

ЭПИЛОГ

Мужчина у братской могилы держал в руке что-то, сыгравшее отблеском с уходящими лучами солнца. Серебряная пустышка, осколок прошлого. Такой же осколок, как и его раны, скрытые свитером. Как страх и ненависть пред лежавшими в земле под ногами. Как обида пред ними, как сделанное, что не воротишь вспять.

– Многое не прощают. – Тихо прогудела морда, наблюдавшая за мужчиной поодаль. – Но ты смог.

Под жёсткими берцами лязгнул пустой револьвер.

– Или нет? – На придумывал себе зелёный слоник, так и не изменившись. Он совсем не заметил, что его напарник ещё после обнаружения огарков выкинул свой последний патрон. Туда, где вместе с ним зарыли мысль о потере контроля и совершении раковой ошибки. Об убийстве не то чтобы председателя иль своего ненавистного товарища, а… себя.

Мужчина взглянул на закат. На падение вальсирующих узоров цвета гошенита.

– Снег – Спокойно произнёс мужчина. – Успеть бы возвратиться…