Франя

 
Пролив немало горьких слёз.
И три скелета, словно трупы
На сани бережно отнёс.
 
 
Когда усталая кобыла,
Сопя, покинула село,
Его, как старую могилу
Пушистым снегом замело.
 
 
Потом, в коморке Николая,
У жарко топленой печи,
Он их поил морковным чаем.
Поставив борщ и калачи.
 
 
Покушав, Франя рассказала,
Восстановив немного сил,
Как их деревня умирала.
Людей никто не хоронил.
 
 
Иван, сосед, брат Алексея,
Свалился посреди двора.
Лежали медленно слабея
Его жена и детвора.
 
 
Свихнулась бедная Горпина.
Мутится разум у людей
От глада. Маленького сына
Сварила, накормив детей.
 
 
Но это лишь продлило муки.
Скончалась грешница жена.
Стихали постепенно звуки,
И наступила тишина.
 
 
Сестрёнка возвращалась к жизни,
В конце туннеля виден свет.
Хотя немалый организму
Был голодом нанесен вред.
 
 
Работы ждёт её немало
И захлестнула дел волна.
Она ошибки исправляла,
А в типографии должна
 
 
Усердно выполнять заданье,
При этом соблюдая срок.
Тягаться грамотностью с Франей
Никто в редакции не мог.
 
 
Позавтракав, сидеть за партой,
Водила в школу детвору.
И отоваривала карты,
Неся продукты поутру.
 
 
Она хозяйничала в доме.
Блестело всё как медный таз.
Её хвалили, а в губкоме
Вручали премии не раз.
 
 
Она вошла в пору расцвета,
Как многозвёздочный коньяк.
Пьянящий зрелый возраст этот
Прекрасно описал Бальзак.
 
 
Миниатюрные фемины
Манят к себе, волнуя кровь.
Такие дамы для мужчины,
Как валерьяна для котов.
 
 
Как персик Франины ланита,
Уста как спелый виноград,
Медовым сахаром покрыты
И источают аромат.
 
 
В такие губы провалиться
Всегда охотников не счесть.
Но ясноглазая орлица
Ронять не торопилась честь.
 
 
Не часто выпадает случай.
Такие женщины – Джек-пот.
Никто не смог найти к ней ключик,
Чтобы сорвать созревший плод.
 
 
Хотя желающих немало
Шло как на рыцарский турнир,
На схватку, опустив забрало,
Но неприступен был кумир.
 
 
Обычно женщина без ласки
Теряет блеск своих очей.
Однако Франя, словно в сказке
С годами стала красивей.
 
 
Она почти совсем созрела
Дарить любовь. Пришла весна.
Уже рвалось из платья тело,
Но тут нагрянула война.
 

VI

 
Такое время. На дороге
За каждой ямой шёл овраг.
Стоял как туча на пороге
Коварный и жестокий враг.
 
 
Вошёл без спроса и без стука
Непрошенный незваный гость.
Принёс страдания и муки,
Нужду, предательство и злость.
 
 
Опять по Виннице ходила
Старуха чёрная с косой.
Очередная злая сила
Грабёж чинила и разбой.
 
 
Ещё не ведали евреи
Какой их ждёт коварный рок.
А с чёрной свастикой злодеи
Нажать готовились курок.
 
 
Твердил всё время Кремль лукавый,
Что лучше немцев нет друзей.
И обрекали на расправу
Еврейских женщин и детей.
 
 
Те, кто в «гражданскую» пожили,
Любили вспоминать порой
О том, что немцы приносили
Стране порядок и покой.
 
 
После того, что сделал Сталин,
Когда дрожал и мал, и стар,
Не очень люди представляли
Что что-то есть страшнее нар.
 
 
«Майн Кампф» в стране социализма
Никто в то время не читал.
Кровавой сущности нацизма
Пока никто не осознал.
 
 
Мечтал усеять землю нашу
Костьми евреев и цыган.
И долю не намного краше
Он уготовил для славян.
 
 
Поляков серой биомассой
Назвал усатый сумасброд.
Считая их никчемной расой,
Решил использовать как скот.
 
 
Для коммуниста Николая
Такие помыслы ясны.
Семейство Франино спасая,
Решил уехать в глубь страны.
 
 
Успеть, пытаясь к эшелону,
Занялся сборами весь дом.
Но вдруг звонок по телефону
Явиться приказал в обком.
 
 
Там объяснили, что подполью
Он нужен, знающий печать.
Вот и придётся с хлебом, солью
Ему агрессора встречать.
 
 
Сменились планы Николая.
Придя, домой, поведал он:
– Мы никуда не уезжаем,
Без нас умчится эшелон.
 
 
В тревоге Винница молчала,
Бежали прочь большевики,
Когда со стороны вокзала
Вошли тевтонские полки.
 
 
На мостовой искрился камень,
Чеканил кованый каблук.
И развевался над домами
На флаге свастики паук.
 
 
А Николай всю эту свору
Встречал, кивая головой.
Ведь для него немецкий говор
Был так же ясен как родной.
 
 
Он был прекрасным полиглотом,
Не зря гимназию кончал.
А Гейне, Шиллера и Гёте
Он без запинки повторял.
 
 
Так, став прислужником фашистов,
В глазах людей видал упрёк,
Но по приказу бургомистра
Печатал «Винницкий листок».
 
 
В нём славил вермахт и люфтваффе,
Победу немцев предрекал.
И даже гнусное гестапо
Перед народом восхвалял.
 
 
Рассказывал: ворвутся вскоре
В Москву, падёт советский строй.
А в это время на заборе
Висел листок совсем другой.
 
 
Листовка эта сообщала,
Что рано петь за упокой,
И уничтожено немало
Фашистских полчищ под Москвой.
 
 
Не помышляя о параде,
Дрожит от холода солдат.
Град на Неве зажат в блокаде,
Но не задается Ленинград.
 
 
Листки срывают полицаи,
И разгоняют горожан,
Площадной бранью покрывая
Неугомонных партизан.
 
 
Но появляются листовки
Наутро снова там и тут.
Солдаты бегают неловко,
Читать спокойно не дают.
 
 
Чтоб винничанин помнил волю,
И новостями тешить люд,
Пришлось глубокому подполью
Прикладывать немалый труд.
 
 
Вначале, правила нарушив,
Как злоумышленник смутьян,
Включать приёмник и послушать
О чём расскажет Левитан.
 
 
Шрифты, бумагу, краски прятать.
Собрать всё это и хранить.
Потом листовки напечатать,
И их расклеивать в ночи.
 
 
И всё под носом у гестапо.
Ведь нужно мужество иметь.
За все деяния расплата
Одна от оккупантов – смерть.
 
 
А шеф гестапо очень лютый.
Матёрый, хитрый как шакал.
Он был палач страшней Малюты,
Но Николая уважал.
 
 
К нему захаживал частенько.
Беседовал и пил с ним шнапс.
Рассказывал, что он в застенках
Казнил подпольщиков не раз.
 
 
Ходил к ним часто штурмбанфюрер,
Всё о картинах говорил.
И утверждал, что Альбрехт Дюрер
Его полотнами пленил.
 
 
Вести беседы с братом Колей
Любил по вечерам фашист.
И о возвышенном глаголил
Заплечных дел специалист.
 
 
Они о Гёте рассуждали,
Читал стихи на память брат.
А под полом стоял в подвале
Ручной печатный агрегат.
 
 
На нём печатали листовки
Ночами, не жалея сил.
Потом связной – племянник ловкий
Их к партизанам относил.
 
 
Гестаповцы быстрее пули,
Обшаривали весь квартал,
Но дом проверить не рискнули,
Где штурмбанфюрер пировал.
 
 
По порученью Николая,
Носил листовки в рюкзаке.
Час комендантский нарушая,
Их Митя прятал в тайнике.
 
 
Сын Франи, словно в голодовку,
Дуря колхозных сторожей,
Меж патрулей пролазил ловко,
В любую щель, как скользкий змей.
 
 
Через забор перелезая,
Или какой ни будь плетень,
Бесшумно, будто кот ступая,
Скользил по улицам как тень.
 
 
Однажды днём патруль зацапал,
И Митя не сумел сбежать.
Приятель брата, шеф гестапо,
Не взялся парня вызволять.
 
 
Он разошёлся, утверждая,
Что ждёт парнишку чистый дом,
Обед, постель и честь большая —
Рейх укреплять своим трудом.
 
 
Он говорил высокопарно,
А в жизни всё наоборот.
И молодёжь в вагон товарный
Грузили как рабочий скот.
 
 
Осталась Франя с дочкой Надей,
Хоть от отчаянья кричи.
Поехал сын пахать на дядю
В долину Рейна за харчи.
 
 
Она сама сменила сына.
Чтобы припрятать в тайнике,
Несла с листовками корзину,
И возвращалась налегке.
 
 
Оставив тайный груз в кладовке.
Чтобы курьер их забирал,
Не представляя, кто листовки
В секретный приносил подвал.
 
 
Когда немецким детективам
Удалось выследить подвал,
Курьер, согласно директивам,
Сигнал секретный передал.
 
 
Засада просчиталась малость,
И шустрый парень был таков.
В итоге у врагов остались
Всего лишь несколько листков.
 
 
За это, взбучку получая,
Фашист подпольщиков ругал.
Являясь, в гости к Николаю,
Он шнапсом горе заливал.
 
 
Он злился, и кричал краснея,
Что это не его вина.
Но становился веселее,
Бутылку, осушив до дна.
 
 
Он привязался к Николаю.
И как-то отхлебнув коньяк,
Промолвил что-то напевая:
Ты славный парень, хоть поляк.
 
 
– Зови меня по-свойски: Вили.
Я так устал от суеты.
А после брудершафтом пили,
И даже перешли на «ты».
 
 
Потом уже изрядно пьяный,
Он начал Франю умолять,
Чтобы она на фортепьяно
Их уши стала ублажать.
 
 
По клавишам скользили руки,
Вздымалась от волненья грудь.
Играла Моцарта и Глюка,
И даже Вагнера чуть-чуть.
 
 
Решив за Франей приударить,
Стал комплименты говорить.
В ответ она, чтоб не лукавить,
Прервала этот флирт как нить.
 
 
Она не приняла алмаза,
Вернув дарителю кольцо.
И он свой пыл умерил сразу,
Желая сохранить лицо.
 
 
Колечко было ей знакомо.
И стоило немалых сил,
Не думать, что сосед их Сёма
Своей невесте подарил.
 
 
В её глазах блестели слёзы,
И еле сдерживала плач,
Представив как кольцо у Розы,
Перед расстрелом снял палач.
 
 
Открыто говорил про это
Фашист. Рассказывал как днём,
Евреев вывели из гетто,
И в яму бросили живьём.
 
 
Смеясь, поведал, что в субботу
Молился Господу еврей.
И даже показал им фото,
Как он расстреливал детей.
 
 
В таком прекрасном настроенье
Не очень часто был фашист.
Но говорил с воодушевленьем
О разных гнусностях садист.
 
 
Всё это слушать было мукой.
Кивать согласно головой.
И не изучена наукой
Причина радости такой.
 
 
Напрасно зверством называют
Такие действия людей.
Животных голод заставляет
На части рвать других зверей.
 
 
А человек, по воле Бога,
Задуман был как плод любви.
Но в сотню раз хмельнее грога
Для божьей твари вид крови.
 
 
Большая движущая сила
Любовь и ненависть к другим.
Во все века такое было:
Отличный чем-то – нелюбим.
 
 
Мы все друг с другом чуть не схожи.
Различны цвет волос и глаз.
Но для людей оттенок кожи
Причина ненавидеть вас.
 
 
Национальность или вера —
Всё это выдумки людей.
А валят всё на Люцифера,
Из-за него, мол, я злодей.
 
 
А сам я ангел белокрылый,
Перед людьми и Богом чист.
Но мир жесток. Своею силой
Невольно тешится фашист.
 
 
Наверно мало катаклизмов,
И горя от природных сил.
А главной сущности фашизма
Пока никто не изучил.
 
 
Причина, с первым впечатленьем:
Милитаризм, вождизм, расизм.
Но стержень этого явленья —
Национальный эгоизм.
 
 
Пусть всем народам будет плохо,
А нам на это наплевать.
Своей стране хотя бы кроху
Мы постараемся урвать.
 
 
Пускай везде чуть-чуть убудет,
Но мы становимся тучней.
Не важно, что страдают люди —
А нам сегодня веселей.
 
 
Такая гнусная природа
Легла на наш любимый край —
На долгие четыре года
Своеобразный адский рай.
 
 
Но приходилось улыбаться,
Садистский слушая рассказ.
И даже с чем-то соглашаться,
Хотя и спорить с ним подчас.
 
 
Внимать рассказам о евреях,
И даже пить на брудершафт.
И ждать, когда сломает шею
Самовлюблённый Голиаф.
 
 
Не просто ждать, пить валерьяну,
Чтобы унять тоску и грусть.
А слушать всё, что Вилли спьяну
Болтает, и мотать на ус.
 
 
Осоловев от самогона,
Он как-то раз навеселе,
Сказал, что бункер из бетона
Воздвигли глубоко в земле.
 
 
Почёт для Винницкого края.
Врагам нельзя об этом знать.
«Вервольфом» ставку называют —
В ней фюрер будет обитать.
 
 
Он раздувал комично щёки,
И раскрывал как рыба рот
Твердя, что фюрер ясноокий
К победе немцев приведёт.
 
 
Однажды, выпив с горя Вилли
Поведал им про Сталинград.
Сказал, что там лежит в могиле
Его любимый младший брат.
 
 
Убийцу брата проклиная,
От злости закипал фашист.
Заставив выпить Николая
За упокой его души.
 
 
Сидел в недоуменье Вилли.
Не мог же Николай сказать,
Что если убивать явились,
Не стоит на судьбу пенять.
 
 
Наивно ждать, придя незвано,
Сжигая беззащитных жён,
Что будешь, словно гость желанный,
Радушно чаем напоён.
 
 
Оставить трупы за спиною,
Арийский прославляя дух.
И ощущать себя героем
На фоне немощных старух.
 
 
Лишать людей еды и крова,
И удивляться, что потом
За это наградят дубовым,
Совсем не рыцарским крестом.
 
 
Пускай до каждого солдата
Дойдёт, до тех, кто сеет страх:
Придёт законная расплата
И на земле, и в небесах.
 
 
Кто славит меч и парабеллум,
И ждёт от Господа наград,
С могилой познакомит тело,
А душу ждёт смола и ад.
 
 
Всех ожидает встреча с гробом,
И для садиста грянет гром.
Сумеет ли остаться снобом,