Перешагнув порог, человек вошёл в комнату с приглушённым светом. Окна нет, но, будто изображая его, на стене напротив большое квадратное зеркало. Заключённое в элегантную деревянную раму оно стоит на таком же элегантном деревянном комоде. Справа от него маленькое бежевое креслице – на такое садятся, чтобы надеть носки. Слева широкая, точно так же, как комод или зеркальная оправа, вырезанная из дерева кровать. Накрытые толстым шерстяным пледом у её изголовья выглядывают пуховое одеяло и белые пышные подушки. Положись на одну такую и утонешь вместе с ушами…

Человек сделал несколько шагов, остановился. Его взор коснулся стоящих по бокам тумбочек. На каждой по интересному, напоминающему домик с высокой острой крышей светильнику, но на ближайшем ещё и рамочка с фотографией. Человек протянул руку, его пальцы тронули стекло, поднесли к глазам.

На снимке два улыбающихся лица – мужчина и женщина. Нарядные, в белой и чёрной праздничных одеждах они обнимаются и щека к щеке смотрят в камеру. На ней свадебная фата, на нём строгий, хорошо смотрящийся фрак. В уголке дата – пять лет назад…

Поставив рамку на место человек выпрямился. По квартире прокатился его глубокий, шумный вздох. В общем-то не в первый раз он увидел всё это. А ходил туда-сюда так, для разведки… и для снятия некоего лёгкого, немного электризующего волнения – неизбежного следствия продолжительной слежки за жертвой. Можно убить того, кого видишь впервые и забыть о нём через минуту, но если изучаешь его, наблюдаешь за ним… если долго за ним подслушивать, подсматривать… хочешь не хочешь, а внутри что-то да и шелохнётся.

Мужчина на фото – муж этой женщины. И живут они будто бы ладно, разводится не собираются, однако союз их удивителен: мало кто, обладая всем знанием, скажет, что они друг другу подходят. Подходили, быть может, как раз пять лет назад, но сейчас… Мужчина этот, явный лопух, хоть и не подлая, не гнусная душа, работает обыкновенным сварщиком и ездит на вахты. Вот и сейчас его нет. И вернётся не раньше, чем через месяц. Интересно: если бы он узнал, что знает человек, стоящий теперь в их спальне, около их кровати… если бы он это знал… или бы даже видел!.. что бы он сделал?..

Эта мысль незваного гостя несколько позабавила, но очень быстро он эту потеху прервал; центральное месте в его голове вновь занял план. План, который, если хочешь успеха, нужно исполнять пошагово и от которого нельзя отступать.

Вернувшись в прихожую человек достал из рюкзака пакет. Упаковав ботинки он спрятал разбухший мешок обратно и, тщательно убрав следы, возвратился в спальню. Ещё дома прикинув все заранее проверенные размеры человек уверенно опустился на колени и запихнул рюкзак под кровать, под самое изголовье. Толкнув его подальше, следующими он снял куртку и шапку. Сунув к рюкзаку и их человек остался лишь с двумя вещами на руках – с чёрной лыжной маской и широким, однолезвийным охотничьим ножом. Таким можно резать кожу носорога и даже, если постараться, оттяпать рог у оленя. Острое лезвие. Качественная ковка. Очень удобная пробковая ручка.

Любовно покачав оружие на ладони человек нацепил маску и, лёгши на спину, бочком-бочком заполз под кровать сам. Устроившись, чтобы ничего не мешало не шуршало, сжимающую рукоять ладонь он положил на грудь. Закрыл глаза. С этого момента время потянулось по-особенному…

…Возможно в какой-то момент он заснул. Всё-таки трудно долго лежать в темноте, в полной тишине и быть каждую секунду собранным. Человек почувствовал, что очнулся. Он думал, что лежит и думает ни о чём, но оказалось дремлет. Хруст замка заставил взволноваться, как выстрел!

Пальцы свалившейся на бок руки нащупали откатившийся нож. Чужак тихо и очень глубоко вздохнул. Весь он превратился в слух.

С громким щёлканьем замок наконец-то сдался, пронёсся с характерным звуком воздух… Процокали каблуки, зашаркали о коврик подошвы. Звонкий, но уставший женский голос возвестил:

– Фу-у-ух! Ну наконец-то!

В прихожей началось шуршание, возня. Чуть погодя лишённые уже каблуков шаги протопали к спальне. Человек повернул голову – на пороге показались две тонкие, покрытые колготками женские стопы. Резвым шагом стопы пробежали к кровати и унеслись вдруг ввысь… Сверху бухнуло, матрас закачался. Женский голос продолжил:

– О боже… Ка-а-ак же я уста-а-ала…

Проморгавшись, чуть не чихнув от брызнувшей в лицо пыли человек посмотрел на наручные часы – без двадцати пять. Что-то она сегодня рано… Обычно не раньше семи возвращается. И суп приготовила… Кого-то хочет встречать?..

– Какой-же ты дурак… – Голос женщины прозвучал ещё утомлённее. – И думаешь только о себе… Дурак…

Недвижимый ещё наверное больше, чем таящийся в кустах волк, человек замер пуще прежнего. Крепко сжав зубы, боясь вздохнуть громче, чем падает пёрышко, несколько минут он вслушивался… но ничего более женщина не сказала. Точно заснув, она лежала беззвучно, будто на кровати вообще никого.

Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать…

Когда мысленный хронометр сказал, что хозяйка квартиры не двигается уже очень долго, человек решил, что она всё-таки уснула. Однако стоило ему шевельнутся – и новые звуки вновь заставили его превратиться в камень.

– Ммммм!..

Матрас заколыхался. Издав шумный, полный утомлённости стон женщина наверху то ли выгнулась, то ли съёжилась. Сделав громкий, решительный вздох она будто подпрыгнула. С края свесились её лодыжки. Немножко посидев, хозяйка квартиры звонко зевнула. Встав, она зашагала прочь. Переступив порог её ноги свернули к кухне.

Во рту пересохло. Чувствуя колкость в горле человек неприятно сглотнул. Он увидел, как на кухне зажёгся и почти сразу же погас свет. Через мгновение женские стопы тихонько проспешили в зал. Лампы загорелись уже там. Через пару секунд затараторил и телевизор.

Человек сделал движение выползти, но замер. Поняв, что двигается слишком неловко, он прислушался к ощущениям. Как всегда, когда дело подходит к финалу, напомнило о себе сердце. Предчувствуя скорую развязку, черпая в воображении образы будущего триумфа оно забилось в предвкушении лучшего из удовольствий! Забилось так, что звук его загрохотал в ушах барабанной дробью! Человек закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. Минуту или две он лежал, слушал бормотание переключаемого с канала на канал телевизора и приказывал себе уняться; прогонял образы своего превосходства, прогонял мысль, как будет могущественен, когда станет убивать. Он старался представить только пустоту. Пустоту внутри, пустоту снаружи. Ничего больше.

С трудом, с явным нежеланием, но сердце всё-таки угомонилось. Оно хотело насладиться предстоящим без оглядки, но контроль, к сожалению чувственного, вновь забрало рациональное. Из животного, не могущего держаться, чуть ли не брызгающего слюной при мысли о крови человек вновь превратился в холодного, расчётливого убийцу. Убийцу, который в очередной раз педантично проверил время – пять минут шестого – и сказал себе: «Пора».

Движение за движением незваный гость выбрался из темноты. Шум телевизора заглушил лишние звуки, а заждавшаяся рука перехватила нож поудобней. Облачённые в перчатки, уже потеющие пальцы суетно сжались на рукояти. Выпрямившись в полный рост человек занёс кисть для быстрого, если понадобится, защитного удара и покрался по коридору.

Ступая тише кошки, дыша тише мыши, шажок за шажком чужак подступал к зальному порогу. Взгляд его держался на светящемся проёме. Его настороженный слух искал в бестолковом бормотании телевизора тревожное: вдруг женщина вновь захочет куда-то отправиться?..

Приблизившись к косяку на расстояние ладони, еле дыша от волнения и старания не раскрыться человек выглянул одними глазом.

Всё ещё в рабочем, хоть и не скрывающем соблазнительных форм пиджаке, в строгой, немного мятой юбке женщина поджала ноги и сидит на диване. У её белых, не тронутых солнцем стоп открытая коробка конфет. Элегантными пальцами женщина цепляет конфету, кладёт в рот и медленно разжёвывает. Взгляд её на экране, ничего другого она не замечает. Во второй её ладони пульт. Облокотившись на подушку женщина целится им в телевизор и, морща нос, каждые несколько мгновений переключает на новое.

Глубоко, уже не таясь вздохнув, человек переступил порог. В эту секунду телевизор моргнул, возникло мельтешащее изображение: юная, в рваной испачканной одежде, насмерть перепуганная девчонка бежит от болотного монстра. Тёмная ночь и дождь. Монстр догоняет… Споткнувшись о корягу девчонка падает! Резко развернувшись она видит нависшее над ней чудовище…

Заметив, что в комнате посторонний, женщина испуганно повернулась; её мгновенно округлившиеся глаза остановились на незнакомце… коснувшись маски с прячущимся за ней жестоким лицом они испуганно застыли на грозном, прямо-таки мясницком ноже…

Облик женщины исказился, её прекрасное лицо превратилось в образину ужаса! Рот хозяйки квартиры открылся, она набрала воздуха…

Чувствуя себя уже не живым, а скорее чем-то природным, таким как молния, торнадо или неостановимая волна цунами человек метнулся! Крик, уже было вылетевший из искажённых страхом уст застрял у обречённой в горле! Губы её сдавила тёмная, пахнущая потом перчатка. От неожиданности несчастная дёрнула рукой – пульт подпрыгнул. Ударив женщину по запястью он свалился под её локоть.

Навалившись на трясущуюся, скованную ужасом жертву убийца вдруг понял, что его слух что-то нестерпимо режет… Повернувшись к телевизору он с досадой заметил бегущую внизу экрана стрелку громкости. Шум нарастает с каждой секундой и вот уже достиг пика! От кошмарного гама заболели уши, а фильм ужасов теперь точно уже услышат ВСЕ.

Женщина дёрнулась, попыталась вырваться. Напавший сдавил злее. С уже некрасивых, измалёванных помадой губ его перчатка прыгнула на хрупкую женскую шею. Встретившись с несчастной взглядом убийца занёс нож для удара! В расширенных зрачках приговорённой отразился образ клинка…

В этот момент квартиру затряс дикий, ж и в о т н ы й крик! Девчонка на экране закрылась от чудовища руками, но это ей не помогло. Схваченная когтистыми лапами она истошно завопила и этот многократно усиленный колонками визг загремел с такой мощью, что и из ушей убийцы, и его жертвы, наверное, брызнула кровь! Человек даже не сразу заметил, что хозяйка квартиры кричит тоже; он лишь увидел, как она разевает рот, как её язык нервно дёргаются, точно бешеная змея. Весь слух, всё вокруг и в голове заполнил этот надрывающийся, полный ужаса киношный вопль!

Рука напряглась в резком усилии, блеснула в свете лампочек сталь! Чувствуя, как клинок вонзился жертве в самое сердце, в туже секунду убийца отнял ладонь с её горла! Губы несчастной отвратительно скривились. На поистине магическую, волшебную секунду, когда она ещё жива, но уж мертва, женщина будто улыбнулась – или убийце показалось так. С раскрытым в беззвучном вое ртом, с ослепшими, ничего уже не видящими глазами хозяйка квартиры обмякла, стала тихой и лёгкой, как наполненная тёплой водой кукла. Глядя в потолок она погасла.

Заворожённый таинством отхода души человек понял, что он больше не слышит визга. Повернув голову он увидел на экране медленно уходящее в темноту чудище. С длинных когтей капает кровь, за его спиной в грязи бездыханное тело…

Глубоко-глубоко человек вздохнул. Только сейчас до него дошло, насколько удивительно всё совпало. Ему даже подумалось, что, возможно, бог коснулся его… Взор с телевизора снова прыгнул на убитую. На мгновение задержавшись на её безжизненном, уже вовсе не пригожем лице он спустился на торчащую из бездыханной груди рукоять.

А крови-то почти и нет… Испачкан немного пиджак, да на диване несколько капель. Неплохо… Так тоже красиво…

Когда человек стал осматривать себя – не остывают ли на нём обличающие крапинки? – напомнило о себе кино: став после смерти героини на краткое время тихим, оно вдруг взорвалось громкой сценой со спором полицейских, осматривающих труп. К шумным возгласам добавился ещё и вой автомобильной сирены. Гам этой кутерьмы оказался так невыносим, что человек болезненно сморщился; его хватило, только чтобы скорее закрыть уши.

По трубе застучали. Загрохотали так мощно и требовательно, что она аж затряслась! Со скорченной в пытке гримасой убийца подлетел к холодеющему телу и бесцеремонно его пихнул. В секунду пульт оказался в торопливых раздражённых руках, а с особой яростью вдавленная кнопка наконец-то заставила телевизор умолкнуть.

В квартире воцарилась тишина. После ужасного шума она показалась оглушительной. Какие-то мгновения человеку чудилось, что он всё ещё слышит звуки.

Взявшись за рукоять он медленно и аккуратно её вытянул. Капающая с клинка кровь запачкала пиджак убитой ещё грязнее. На диван и пол тоже сорвалось. Вытерши лезвие о юбку, человек пробежался взором по всё-таки ещё не до конца отчищенной стали. Осмотренный, клинок с шарканьем прыгнул в ножны.

Убрав ладонь с оружия, человек встал перед мёртвой и скрестил руки на груди. Задумался… Кивнув собственной мысли он развёл ладони и, стараясь двигаться беззвучно, завёл их под тело. Подхватив мёртвую человек понёс её ногами вперёд. Накапав немного и в зале и в коридоре он перетащил жертву в спальню. Хозяйка квартиры вновь легла на кровать, правда так, как никогда себе этого не представляла.

Уложив женщину головой на подушку убийца придал её телу форму, словно она просто отдыхает; акцентированно левую её руку он отвёл вбок, будто хозяйка квартиры кого-то обнимала, но этот кто-то ушёл.

В поле зрения чужака вновь попала рамочка с фотографией. Улыбнувшись собственному остроумию человек взял её и положил у жертвы в ногах – ещё один намёк…

Оглядев получившееся убийца хмыкнул. Ему захотелось почесать подбородок, но он сдержался. Мысль даже случайно оставить на лице хоть какие-то следы почему-то позабавила его…

Повелев себе оставаться серьёзным человек нахмурился и огляделся. Сосредоточившись, он подошёл к комоду. Выдвинулся дёрнутый им верхний ящик. Пред взором предстала спрятанная шкатулка. Пальцы в перчатке приподняли хрупкую на вид крышечку. Сверкнул драгоценный металл. Причудливо залучились крохотные камушки. Ткнув указательным, чужак разворошил сокровища, копнул глубже. На его кисти повисло прекрасное, мастерски сработанное ожерелье: вместо цепочки свитое в тоненький канатец золото; на концах два золотых ушка, а на них, сцепленные воедино, застыли расплавленные золотые капли; сверкают рассыпанные по всей этой красоте бриллианты; светятся перламутром впаянные на кончиках капель жемчужины.

Околдованный блеском великолепия человек даже подумал взять трофеем именно это… Прогнав глупую, рушащую план мысль убийца оставил комод и шкатулку открытыми. Ступая аккуратно, обращаясь с ожерельем так, словно оно не из золота, а из стекла, он вернулся к кровати и деликатно, даже заботливо одел его на женскую шею. Убрав мешающие волосы набок и всё поправив, чтобы гармонировало, человек отошёл и снова взглянул на свой труд.

С закрытыми глазами, словно задремала, женщина лежит, склонив голову к плечу. Правая её рука покоится на животе, левая отодвинута, будто хозяйка кого-то обнимала. Меж её лодыжек нарочито небрежно кинута фоторамка. На испачканной алыми кляксами груди восхитительное украшение. Одна из золотых капелек чуть-чуть не дотягивает до тёмно-красного, расплывшегося на левой стороне пятна.

Взгляд привлекло сочетание золотых, усыпанных бриллиантами серёжек с только что надетым на убитую ожерельем. Хоть и из разных мастерских, а нечто общее между ними явно есть… Осторожно, словно боясь женщину разбудить, человек нагнулся и ловко двумя пальцами снял серёжку с её левого уха. Сверкнув, блестяшка исчезла в кармане брюк. Из другого кармана, вынутый теми же пальцами, показался клочок бумаги. Лёгший на испачканный пиджак с одного уголка он сразу же замарался красным.

Взглянув на совершённое с удовлетворением, человек полез под кровать за рюкзаком. Удаление возможных следов, протирка спиртом там, где мог даже случайно чего-то коснуться – оставшееся он проделал уже на автомате, почти не думая. Когда закончил и встал на пороге, он вновь проверил время – без пятнадцати шесть.

Прикрыв, но не захлопнув за собой, как и чудовище из кино убийца растворился в вечерней темноте.

Ужин и звонок

Вечер субботы выдался унылым, как и все вечера недели, начиная со среды. Вторниковское убийство подхлестнуло чувства, обострило внимание; взглянув на работу «Поэта» как бы вживую Роман почувствовал желание ещё упорнее, ещё старательнее его ловить… но энтузиазм, даже поддержанный опытом, к сожалению бесплодно выгорел. С беспомощностью слепого следствие опять застряло в отсутствии улик и свидетелей. Среда, четверг, пятница… Ноль. Каждый день ноль. И суббота тоже ноль. Сто процентов затраченных усилий, ноль полученной отдачи. Зеро.

Задержавшись в субботу ещё позже, чем обычно, только в половине девятого Роман хлопнул ладонью по лицу, решил, что сегодня с него хватит и отправился домой. Вспомнив, что в холодильнике пусто а просить дочь что-нибудь сготовить нельзя никак, по дороге он купил пельменей.

Когда уже где-то в начале десятого капитан Птачек перешагнул порог квартиры он застал дочь, как и утром, валяющуюся на кровати и с невесёлым видом что-то в ноутбуке читающую. Вернувшаяся домой ещё вчера вечером, до сих пор Настя какая-то жёлто-бледная, будто придушенная ужом лягушка. Двигается вяло, не разговаривает и вообще больше походит на осенний лист, чем на живого человека.

Заглянув в её погружённую во мрак комнату Роман присел на краешек дочкиной постели. Согнувшаяся в позе эмбриона Настя лениво скосила на него глаза. С её уст сорвалось слабое:

– Привет…

Роман захотел тронуть дочь за плечо, однако болезненный вид ребёнка заставил его думать, что это причинит ей боль и он не стал. Бледно улыбнувшись капитан кивнул.

– Привет…

Оглядевшись, он приметил у ножки кровати начатую бутылку лимонада. Первой мыслью было рассердиться: врач чётко дал понять, что можно, а чего нельзя… Прогнав бессмысленный гнев Роман нагнулся, поцеловал дочь в макушку и, сделав вид, что ничего не заметил, побрёл на кухню.

Включив свет он с досадой увидел раковину, полную прошло-вечерней и сегодняшне-утренней немытой посуды. С засохшими кусочками, отвратительно смотрящая она предстала немым упрёком его лени. Да ещё любимая тарелка в общей куче – просто так не поужинаешь…

Пока закипала вода, пока пельмени доходили Роман помыл всю посуду и сразу же, в ещё не высохшую но, слава богу, уже чистую наложил скромный холостяцкий деликатес. Из сушилки на стол встали две пиалы. В одной смешался кетчуп и майонез, во вторую налился соевый соус. Исходящее паром кушанье предстало перед голодным. Его правая держащая вилку пятерня принялась накалывать пельмешки и макать их по очереди то в розовый соус, то в чёрный. На краткое время, пока язык ещё не привык а желудок ещё не наполнился, Роман представил, что ужинает чем-то и в самом деле особенным.

Дуя на горячие мясные шарики, жуя и глотая Птачек невольно погрузился во всё чаще в последнее время преследующие его раздумья.

Во вторник, когда дело рук этого маньяка предстало перед ним воочию, Романа аж вдохновение пробрало! Мучительно уже уставший от пересмотра бесконечных бумажек он решил, что уж теперь-то всё изменится! Теперь-то, когда делом занялся он, оно с мёртвой точки обязательно сдвинется! Он его сдвинет! А что там было до него – кто их знает, как прежние ребята работали?.. Могли ведь халтурить. Кто убеждённо скажет, что нет?..

С хмурым лицом, но с огоньком в сердце Роман устроил настоящую, кому-то бы даже показавшуюся лишней суету! Стараясь поймать неостывший ещё след Птачек наседал на криминалистов и оперативников, даже сам излазил дом убитого вдоль и поперёк; лично встретился со в с е м и соседями, даже с теми, кто мог оказаться поблизости только случайно и увидеть хоть что-то, пусть бы даже интересное в десятую очередь.

Теперь, спустя всего четыре дня, с неприязнью, с самоосуждением, от которых не может отделаться, Роман развёл руками и подытожил: у него пусто. Эта кровь, смерть этого несчастного стала не шагом к обличению душегуба, а лишь ещё одним эпизодом в деле о его злодеяниях.

Роман перестал жевать. Его самокритичное воображение нарисовало собственный образ, в котором Птачек явился себе не умным и толковым хитрованом-следаком, а бесполезным, серым, даже горбатым документалистом, способным только возиться с бумажками. Эта картина нарисовалась так ярко и отвратительно, что в тот же миг даже и пища показалась невкусной.

Какой-то шум выдернул из мрачной задумчивости… Роман сдвинул брови, повернулся к выходу. Идиотически смеющийся, кричащий… и внезапно плачущий из комнаты дочери покатился гам. Капитан Птачек пригляделся: дверь в комнату Насти прикрыта, но не совсем. Видно, как дочка смотрит что-то теперь уже в телефоне, как на его экране быстро мельтешат картинки. Но вот звук поменялся, теперь уже говорит некий молодой голос. То ли фильм какой критикует, то ли к митингу призывает…

Роман напряг связки:

– Доча! Сделай, пожалуйста, потише!

Ответа не последовало, но шум немедленно поубыл, а потом и вовсе стих. Роман увидел, как Настя втыкает наушники.

Этот чуть досадивший, заставивший обратить на своего ребёнка внимание случай привёл капитана к следующей, тоже всё чаще посещающей его мысли…

Убийство Эммануила, режиссёра-постановщика театра, куда они совсем недавно ходили… Это ведь знак! Много лет назад, ещё когда службу только начинал, окунувшись в грязь и нечистоты, в которых прямо-таки плавают служители Юстиции, Роман оказался шокирован до дрожи! Покидая семью хоть на час он думал: «Как там жена? Как там дочь?» Расследуя убийства, изнасилования, ограбления, суициды и прочее он тревожился: «А вдруг это коснётся моих? Вдруг какая-то разборка, чей-то чужой конфликт, чья-то пьяня рука на руле – да что угодно! Стать жертвой обстоятельств может каждый! Как же уберечь родных?..» Это притупилось со временем, но не исчезло. Став в вопросах личной безопасности для семьи кем-то вроде скучного, но не слишком надоедливого учителя Роман утешал себя, что если что – он кого угодно растерзает! Он пойдёт на всё – на любой, требующий хоть отваги, хоть ума, хоть даже подлости шаг, но своих в обиду не даст! Или в крайнем случае отомстит… Ныне же эта уверенность истончилась. Ещё только недавно они ходили в этот театр, а теперь один из его работников мёртв; убит кем-то, кто считает себя способным нагадить и уйти безнаказанным, и не без основания… Да к чертям скромность! Кем-то, кто убивает и остаётся безнаказанным на самом деле! И кто убит – почти сосед. Человек, живущий всего в десяти минутах от их дома! А кто же убийца – быть может другой сосед?! Тот, с кем здороваешься за руку?! У кого покупаешь хлеб?! К кому ходишь стричься?..

Роман заметил, что от волнения сжал вилку так, что она согнулась. Пельмени давно остыли, а он сидит, уставившись в тарелку, только разве что слюни не пускает…

Убийца рядом, и это не какой-то одноразовый грабитель, нет; это человек с извращённым, но весьма острым умом. Ладно сам – себя не жалко. Старость приходит и с каждым днём говорит всё убедительнее, что ты смертен, что однажды час стукнет, что тебя когда-то обязательно не станет; будь готов… Но дочь! Ведь она молода и ещё так неопытна! Кто даст гарантию, что этот сумасшедший, опьяневший от безнаказанности подонок не выберет следующей мишенью её?! И как же защитить её – под замок запереть?.. Мысль столь же глупая, сколь и вредная. Нет. Хороший способ есть только один – злодея поймать, и как можно скорее. Но как, если он неуловим?..

Прошуршав по скатерти, тарелка остановилась на противоположном крае стола. Роман скрестил руки на груди и немного посидел, подумал. Не заметив за собой он нервно закусил большой палец, взгляд его стал отрешённым… и вдруг сосредоточился. Резко кинув сжатые кулаки на стол капитан шумно вздохнул и собственному решению кивнул!

Надо дочери всё рассказать! Хоть и не хочется её пугать, но правильнее всё-таки это сделать: лучше пусть она узнает от него, чем как-то иначе, и пусть лучше она будет беспокойна, но насторожена, чем в сонном неведении. Да, так и надо сделать…

Снова кивнув собственным мыслям Роман обнаружил, что у него першит в горле. Прокряхтев совсем, как старый дед, он почавкал и приготовился вновь напрячь связки; набрал побольше воздуха… и наткнулся взором на дочь, всё ещё смотрящую ролик. Глаза Птачека остановились на еле заметных проводках, свисающих из её ушей.

Устало вздохнув, со всей неохотой замаявшегося Роман встал и, шагая в медленную развалку, подошёл к Настиной комнате. Остановившись у двери он опёрся локтем о косяк и простоял так с минуту, пока дочь его ни заметила.

– Па-ап! – Настя выдернула один наушник и, закатив глаза, демонстративно хлопнула по сердцу. – Ты чего так подкрадываешься?!

Горло вновь предательски запершило. Глядя на своего ребёнка Роман мотнул головой.

– Пойдём, доченька, на кухню. Посидим вместе, поболтаем… Разговор есть.

Настя прямо-таки напоказ с неудовольствием громко вздохнула и сжала губы. Пальцы её что-то понажимали в телефоне, но с места она не сдвинулась. Не став лишний раз настаивать Роман развернулся и поплёлся обратно.

Вернувшись на кухню капитан встрял на пороге: взгляд царапнули недоеденные пельмени… Спрятав всё в холодильник Роман присел как раз в момент, когда из тени коридора на свет вышагнула, болезненно морщась, Настя. Держа в одной руке лимонад, в другой телефон, с предельно кислым лицом она не села напротив, а скорее свалилась. И сразу же, как локти легли на скатерть, её пальцы стали что-то в телефоне листать. Не замечая ничего иного Настины глаза вновь уткнулись в экран.

Глянув на бутылку в её руках Роман подумал, что и ему чего-нибудь бы выпить. Поднявшись и подойдя к плите он спросил из вежливости:

– Доченька… Будешь чай?..

– Нет, спасибо…

Чайник наглотался воды и прыгнул на огонь. Приготовив рядом с плитой кружку с пакетиком Роман вернулся за стол и взглянул на дочь уже требовательно и даже грозно. Неохотно телефон отложив Настя подняла на него красноватые, будто невыспавшиеся глаза. Её лицо приняло выражение вынужденности.

– Да, пап, чего ты хотел?..

Не дожидаясь, когда ей что-то скажут, она свинтила крышку и припала к горлышку.

Роман думал, что начнёт быстро, со скоростью, с которой его мысли бежали всего несколько минут назад. Нездоровый вид дочери его охладил. Вместе с Настей на кухню будто вползла атмосфера киселя, болота или речки, прекратившей течение. Роман еле отыскал подходящие слова, чтобы приступить.

– Доченька… Тебе сейчас надо сосредоточиться и выслушать меня крайне внимательно; речь пойдёт об очень важном…

По-черепашьи, словно в замедленной сьёмке Настя моргнула. Её губы не двинулись, замерли прямой линией, но её взгляд сказал: «Не тяни»…

Роман кашлянул в кулак.

– Помнишь мы недавно ходили в театр? Недели где-то две назад. Так вот… Как бы тебе сказать…

Взгляд Насти намекнул, что можно сделать это как вздумается.

– Видишь ли… – Роман взглянул дочери прямо в глаза. – Работающего в этом театре человека на этой неделе нашли убитым. И скорее всего убил его тот самый маньяк, про которого я тебе рассказывал…

Настя заморгала живее, даже головой помотала, будто ослышалась.

– Чего?.. – Сама того не подозревая она прищурилась и нахмурила брови совсем, как это делает родитель. – Убили кого-то в театре, куда мы ходили?..

Выражение Романа стало холодно-разумным. С сухой, привычной на работе деловой миной он кивнул, а равнодушно-нейтральный тон дал почувствовать себя в своей тарелке:

– Да. Его нашли во вторник, но убили, криминалисты говорят, в воскресенье. Дело было так…

Пропустив всё самое грязное и насчёт стихов Роман посвятил дочь в детали. Только про разговор с директором театра умолчал: выкладывать это показалось лишним. Мало-помалу, как история шла к завершению, глаза Насти округлялись; когда же в конце Роман произнёс: «Да, вот так. Совсем рядом с нами, доченька моя. И не алкаши какие поножовщину устроили, не бандиты. Маньяк, дорогая моя. Самый настоящий маньяк»… они стали огромными, как планеты! Даже челюсть её отвисла – воробей заскочит!

Заметив, насколько дочь поражена, капитан Птачек собранность растерял. Опустив взгляд он буркнул:

– Вот такие вот дела…

Надрываясь и надувая металлические щёки засвистел чайник. Роман спешно поднялся, огонь выключил. В кружку побежал кипяток. Тощий черноватый пакетик разбух, пустил в воду цвет. Роман помешал, прильнул губами к краю – и тут же отпрянул, больно ожёгшись. Вернувшись за стол он поставил кружку перед собой и сложил руки, как делал когда-то в школе – по-ученически. Стараясь продолжить с прежним тоном он подытожил:

– Доченька… Я хочу, чтобы ты восприняла меня серьёзно. Будь всегда осторожна, особенно с незнакомыми. А для тебе сейчас все незнакомцы… Помни, чему я учил тебя, как надо защищаться. Следи за окружением, будь подозрительна. Раз уж у нас тут такое делается… Ворон считать нельзя.

Губы Романа превратились в сжатую, кривую черту; его обращённый к дочери взгляд исполнился вниманием. Странно, но то, что сперва показалось в ней тревогой, теперь видится задорным возбуждением. Или просто дочкин болезненный, всё ещё страдальческий вид мешает лучше понять её мимику?.. Настя выглядит и так, словно ей раскрыли страшную тайну, и так, будто ей рассказали анекдот: и не улыбается, и не тяготится. Середина между смятением и весельем. Странная, но, если честно, понятная смесь: для детей всё волнительное, пусть даже страшное – это приключение; и этот вот душегуб, который, быть может, курит сейчас на углу соседнего дома – тоже.

Роман осторожно спросил:

– Доченька… Ты меня услышала?..

Настя, будто скинув оцепенение, вновь быстро заморгала – её ресницы заносились вверх-вниз, как крылышки перепуганного мотылька! Стремительно качнув головой, от чего её черные длинные волосы чуть не попали в отцовский чай, она заверила:

– Конечно, пап! Я что, по-твоему, рассеянная?.. Не волнуйся, пап, я тебя услышала. Просто… ну… я офигела, если честно…

Еле сдержавшись от замечания о грубости Роман довольно кивнул. Взяв уже чуть поостывшую кружку он глянул на дочь одновременно и серьёзно, и с уже тёплой, отеческой лукавкой. Глаза его остались требовательными, но голос помягчел:

– Пообещай мне, доченька, быть осторожной. Пообещай быть недоверчивой. Если вдруг с тобой что случится – ты же знаешь, я не переживу…