Он гладил нежно холодный мрамор, концентрируясь на плавности материала, который под жаром его руки становился теплее, и это тепло передавалось ему, как будто выравнивая все его хаотичные импульсы в теле. Он вспоминал тело Джулиана и сравнивал свои ощущения, прикасаясь к тому или иному месту. Ему до жадности захотелось сейчас совокупиться с Джулианом, но потом он не менее жадно всматривался в отрешённое лицо его статуи и сексуальный жар покидал его половые органы, и волна священной отстранённости возвращала его в метафизическое царство гармонии, где сексуальный контакт был всего лишь пройденным навсегда опытом. Всё для Джулиана было опытом, он одинаково преодолел уроки, которые преподнесло ему взросление или смерть. Он был вне всех физических ощущений, и он был каждым этим ощущением, он осуждал и прощал, он брал и давал, он существовал и находился в состоянии полной смерти, за которой нет ничего. Волна противоречивых эмоций вызывала у Райана головокружение и тошноту, он отпустил руку, чтобы успокоиться и переварить всё, что он сейчас так ярко осознал. Наконец-то и он начинал понимать всю необходимость этой обратной стороны жизни, чтобы познать целостное состояние. Джулиан на миг сделал его целым, но это было так недолго и так смутно, что он никак не мог сейчас сформулировать то, что он испытал. Наверное, это и был катарсис, но он не смог уловить этот момент и превратить эти тени идей в мыслеформы, и тоска по чему-то утерянному на первобытном уровне оставила в его сердце в тот день солидный шрам.
Но сам мрамор манил его. Он пытался сейчас не акцентировать внимание на личности Джулиана или даже анонимного человека, а просто наслаждаться техническими параметрами этого объекта. Когда он разглядывал в музеях мирового уровня античные скульптуры, он не только улавливал связь между личностью и впитывал её историю, но и любовался её материальными деталями. И сейчас взглядом арт критика он наслаждался структурой мрамора, что блестел и сиял под тусклой белой лампой, создавая впечатление лунного света. Придраться было не к чему, этот мрамор просто обожествлял скульптуру, и хотя на данный момент он отстранился от её человечности, его не покидали мысли, что скульптура делала все его эстетические надежды на идеальность возможными. Да, всё дело было в мраморе, мрамор был материалом богов, именно мрамор наделял эти скульптуры живительной искрой, но настолько тихой и безмолвной, что это чувство могло удовлетворить его живую душу лишь на короткий миг. Ничто не могло заменить живительное тепло человека и его натуральность, но мрамор мог придать человеку идеальную внешность. Как было бы прекрасно, думал он, если бы человек смог обладать такой кожей, как эти скульптуры, воистину мир бы стал воплощением божественной красоты и эстетического рая.
13
Год уже подходил к концу, Джулиан всё реже видел Райана на работе, зато они встречались с ним каждый раз, когда он позировал Ланже. Он начинал получать удовольствие от позирования, и то, что Райан как маньяк подглядывает за столь интимным процессом в какой-то степени начало его заводить. Не в сексуальном смысле, тут он считал, что уже преодолел свои желания, концентрируясь на укреплении чувств к Майклу и оттачивая их сексуальную совместимость. Ему скорее нравилось то чувство восторга, что он давно не замечал от Райана. Не то чтобы это давало ему чувство превосходства над ним, но их равенство уже становилось более прочным и проверенным. Во время позирования он сочетал в себе все страхи, которые вызывали скульптуры Ланже, а также медитацию на божественную основу небоскрёбов, он цеплялся за эти ощущения, чтобы Жану было проще работать, просто физически считывая его внешность. Остальное он ему всё давал в готовом виде. После работы он никогда долго не всматривался в свою скульптуру, потому что не хотел видеть себя в этом полусыром виде, к тому же страх, что он окажется таким же пугающим, как и другие скульптуры Ланже, делали его беспокойным. Но он знал, что ему придётся преодолеть всё на свете и столкнуться один на один с мраморной копией себя самого. И хотя он копил силы, работал с психоаналитиком, читал тонну философских статей и книг на тему гармонии между жизнью и смертью, а также работал над собственными страхами, он понимал, что встреча может опустошить его, как бы он тщательно к ней ни готовился.
А время действительно приближалось, сменились сезоны, и Рождественские выходные были не за горами. И именно к Рождеству Райан планировал открыть свою галерею, где также впервые будет выставлена работа Ланже, его мраморное изваяние! Жану остались последние штрихи, чтобы завершить её, и он уже какое-то время не позировал ему, так как это уже не имело смысла, он дал всё, что мог художнику, которому оставалось теперь соединить вместе все эти знания, чтобы завершить свою очередную идеальную работу.
Поскольку об этом не афишировалось официально, и сам он по своим личным причинам почти никому не рассказал о своей странной сделке с гениальным скульптором, он понятия не имел, как отреагирует на его скульптуру мир искусства. И люди, которых он знал. Что они там увидят? Узнают ли его? Будет ли объявлено имя модели, и какое будет название у скульптуры? Ему хотелось обсудить все эти детали, и вообще, может ли он хоть на каплю претендовать на право решать все эти официальные вопросы? Ему никто не платил за позирование, и он никогда не обсуждал возможность иметь авторские права, и когда злосчастный день приближался, и его скульптуру выставят официально, ему вдруг захотелось выкупить её и тогда уже решать, стоит ли её кому-то показывать. Но Жан и Райан были в последнее время недоступны, у обоих было работы выше крыши, и хотя Райан не совсем с нуля начинал создание собственной галереи, всё же он прекрасно понимал, сколько нужно всего учесть и сделать, чтобы открыть галерею в центре Нью-Йорка. Его ласково отшивали, когда он пытался донести до них свои мысли, что он хотел хотя бы перед экспозицией увидеть свою скульптуру. Ланже быстро поставил его на место, солгав, что у него уже контракт с Райаном, и он уже тут ничего не решает. Райан же старался сначала нервно объяснить ему, что его мнение не учитывается, он был просто натурщиком, он свою работу выполнил, остальное его не должно касаться. Он будет в списке VIP гостей на открытии, и по всем вопросам пускай обращается к его агенту или секретарю. Так что Джулиан тогда и осознал, что ничего не добьётся.
Но это было волнующее событие, он потерял покой, представляя свою скульптуру и фурор, что она произведёт! Да, он мечтал об этом с одной стороны, его натура нарцисса на миг позабыла об ужасах, что он испытал от других работ Ланже. Не соприкасаясь с ними воочию, ослабило его бдительность, так что он желал этой славы, пускай даже она будет анонимной, и никто никогда не узнает о личности натурщика. И при этом собственнический эгоизм требовал действий, эта скульптура должна принадлежать ему, он её олицетворяет, он слишком много выстрадал из-за неё, слишком много ей отдал. Но надо было сразу диктовать свои условия, а не за несколько дней до открытия выставки, а тогда ему хотелось поскорее забыть про опыт позирования навеки, и никогда в жизни больше не видеть эти работы. Так что он сам себе могилу и вырыл, и сомнительно, что ему удастся уговорить Жана или Райана (он понятия не имел, кому официально принадлежала скульптура, кто знает, может Ланже параллельно искал постоянного покупателя) со временем продать статую ему. Да и сколько она стоит, есть ли у него такие деньги, и главное, готов ли он в таком случае их тратить на приобретение своей копии в мраморе? Да и кто вообще сказал, что ему она в итоге понравится, может, она будет вызывать у него тот первобытный ужас, и он сбежит с открытия галереи, зализывая дома раны и убеждая себя, что никогда-никогда больше не взглянет на мраморного демона с собственным лицом!
Но в целом его жизнь налаживалась, он уверенно себя чувствовал на новой должности и научился наслаждаться этим непередаваемым духом командования и дисциплины. Приходилось потихонечку от себя отталкивать это панибратство, авантюры и тягу к сплетням в рабочем коллективе, потому что сейчас он был выше и требовал соответственного уважения. Но теперь работы было много, она была более ответственной, к тому же добавилось много новых обязанностей, да и ответственность за дармоедов, что составляли отдел связей тоже теперь был под его опекой. Дисциплинировать их и подстроить под свой ритм работы, было процессом довольно-таки болезненным, потому что его ещё долго будут считать своим парнем. Но постепенно ситуация улучшалась, причём без видимых перемен, плавно и уместно всё становилось на свои места. К тому же он быстро нашёл контакт с новым генеральным директором, который заменил Райана, это был совершенно новый человек, который поставил в своё время на ноги ни один дом мод в кризисном положении. Джулиану нравилась его тактика, он стремился исключительно вперёд, но при этом невероятно хорошо разбирался в современном бизнесе, знал о модных трендах и имел прямо-таки звериное чутьё на все экономические и даже политические преграды, что так важны при успешном управлении бизнесом. Так что на работе у него был полный порядок, он чувствовал себя в своей тарелке, и карьерные успехи окрыляли его и во всех остальных сферах жизни.
Его отношения с Майклом выходили на новый уровень, они даже задумались о свадьбе, три года вместе для них обоих было солидным сроком, только друг с другом они осознали, как им подходит стабильность. Они думали сначала попробовать взять собаку, чтобы понять, как они будут себя чувствовать как семья, у которой появились общие обязанности (а не только уборка или шоппинг по расписанию). Его новая зарплата давала ему чувство безграничных возможностей. А успехи Майкла в бродвейских постановках удваивали его накопления, так что они также задумались и о том, чтобы купить загородом дом. Например, в престижном районе Ист-Хэмптон. И хотя он пока не думал о том, что их паре нужны дети, собака была проверкой на то, насколько они окажутся хорошими родителями. Да и планы приобрести большой дом, тоже как бы намекали, что такие просторы им двоим и не нужны. Джулиан принимал свои взлёты очень ровно, пытаясь подстроить и другие свои жизненные ниши под конкретный взлёт. Повышение на работе сразу давало ему повод задуматься о своём семейном статусе и количестве имущества. Жизнь наконец-то начала баловать его на хорошем уровне, и после всех своих психологических кризисов он заслужил этого. Возможно, когда он поймёт свою скульптуру, это и обозначит момент кульминации его возвышения, завершив мрачный период его жизни.
14
У Райана не было даже времени на то, чтобы посидеть и понервничать, великий энтузиазм двигал его на молниеносные решения, преград на его пути не существовало, каждая проблема решалась им быстро и качественно. Он и так слишком затянул с открытием собственной галереи, ничто не должно было отвлекать его от намеченной цели. Конечно, бывали моменты, которые вынуждали его ждать, даже имея столько денег и связей, как у него, не всегда являлось гарантией избежать задержек, юридических проверок и проблем с документацией. Но всё это было не так важно, процесс организации шёл быстро, и хотя он понимал, что даже если откроет в назначенное время свою галерею, это будет только часть дел. Он пока не нанял никого на постоянную основу, так как понятия не имел, нужна ли ему будет штаб-квартира и постоянные сотрудники. Он пока не планировал перманентно оставлять свою галерею открытой, но если её ждал успех и хорошие отзывы, тогда он задумается, может, стоит не только пару раз в год открывать её для конкретных выставок. Это всё пока не имело значения, нужно было дождаться её открытия и действовать по факту. И вот последние штрихи были завершены, и хотя нужно было ещё так много чего сделать, но самое главное было завершено, и перед самым Рождеством галерея имени Райана Смита открывала двери всем желающим.
С этой галерей он как бы убивал сразу двух зайцев, он готовил рождественский банкет для круга избранных (все те, кто получил от него в день открытия вип билеты) и начинал открытие бизнеса. Так что для него это был двойной праздник и двойные заботы. Конечно, договорённость с самыми модными арт и фэшн изданиями у него уже была заранее подписана, так что хорошее мнение ему заранее гарантировали элитные сайты, с которыми он сотрудничал. Да, не со всеми арт критиками у него сложились деловые или близкие связи, но в конце концов, даже если один зажратый искусствовед выскажется нелестно о нём, он воспримет это всего лишь как антирекламу, которая в любом случае будет работать как реклама. А вот мнение простых людей, любителей искусства ему было важно для бизнеса, и если чисто человечески клал он на отзывы плебеев, которые не шарили ни хрена в современном искусстве, всё же их мнение, в общем, было важно для его репутации.
Больше всех он боялся, что выставка покажется чересчур сложной, все работы в той или иной степени отображали крайне богатый внутренний мир и глубокую потребность к размышлению, чтобы открыться перед посетителем. Будь его воля, он бы упростил её, во всяком случае, пока у него нет имени и репутации, добавив несколько более игривых и ярких работ, практически поверхностных на первый взгляд, а так же пару супер известных имён, но из-за проклятого желания обладать скульптурой Джулиана от Ланже заставило его принять условия того, так что его финансовый консультант и аналитик арт рынка предупреждали его, что могут быть убытки. Он очень много вложил денег в развитие собственной галереи, вот вздумалось ему выкупить целый первый этаж нового небоскрёба One Vanderbilt! Это здание сейчас считалось одним из самых модных и элитных офисных высоток, так что пришлось ему продать пару своих квартир, которые он держал для съёма, чтобы позволить себе эту роскошь. Но это того стоило, одно только это место уже приковывало взгляды к его галерее, а какие там красивые получились витрины в окнах, невозможно не заметить! Конечно, сейчас чем выше, тем лучше, но не в случае с галереями или магазинами, первые этажи для них незаменимы.
За день до открытия его всячески пытался подловить Джулиан, и, в конце концов, ему это удалось, дежуря хрен знает сколько часов перед зданием Уан-Вандербильт. Он выглядел взъерошенным, он поймал свою пред-отпускную простуду и выглядел несколько диковато, перед длительными выходными он почти всегда ломался и ловил какой-нибудь вирус или простужался, так что его отпуска всегда начинались с лекарств. Что-то в этой жизни не меняется, подумал Райан, разглядывая воинственно настроенного директора по связям.
– Мне нужно взглянуть на неё, хотя бы десять минут, – попросил Джулиан, даже не соизволив поздороваться.
Волна раздражения пронзила Райана, которому сейчас точно было не до этих сентиментальных соплей Джулиана. – Галерея уже закрыта, там никого нет, иди домой.
– Ты – хозяин этой галереи, и у тебя есть ключи, пожалуйста, я только взгляну на неё! – умолял Джулиан своим охрипшим и гнусавым голосом.
– Джулиан, эта скульптура принадлежит мне, и ты увидишь её ровно тогда, когда откроется галерея, – сурово ответил Райан, совершенно не заботясь о чувствах Джулиана, любопытный он был просто, вот и всё.
– Но если я её сегодня не увижу, это просто будет катастрофа! – Джулиан явно всё преувеличивал в своём горячечном бреду, болеть он не умел, он был невероятно капризным, когда ему нездоровилось. – Мне нужно просто одну минутку постоять рядом и считать её, это очень важно для меня!
– Ты всеми путями доказывал мне, что не хочешь ничего и близко иметь с тем, что связано с творчеством Жана Ланже, – упрекнул его Райан, попав в яблочко, потому что это было так. – Судьба скульптуры тебя уже никак не должна волновать, проспись лучше, завтра мы отмечаем в галерее Рождество, так что будь любезен, выгляди завтра хорошо и не закатывай истерик.
– Только одним глазком, – продолжал упрашивать Джулиан, ничто его не брало. – Я даже трогать её не буду, можешь остаться вместе со мной, если боишься, что я что-нибудь натворю, но это на самом деле крайне важно для меня! Пожалуйста! Я что угодно готов сделать, хоть сейчас, завтра уже будет поздно!
Слова о том, что Джулиан готов отрабатывать явно намекали на вульгарность, это Райан уже вынести не мог, мало того, что он терпеть не мог видеть проявление болезни, даже в самых слабых формах, так ещё эти сопливые мольбы и продажность, фу, от Джулиана он не ожидал. – Джулиан, если ты сейчас не смоешься, я аннулирую твоё приглашение, и это не шутки. Проваливай отсюда и прекрати раздражать меня.
– Она уже там? – не прекращал неугомонный блондин. – Какое вы ей дали название? Будет ли у неё своя история? У меня будут брать интервью? Она очень похожа на меня? Будут ли её выставлять…
Райан прервал эту череду бесконечных вопросов, это могло продолжаться вечно, потому что Джулиан сейчас совершенно чокнулся. Так что он грубо его оттолкнул и остановил ехавшее мимо такси. – Не позорь меня, и вообще ты слишком близко стоишь, ещё заразишь. Выздоравливай, и увидимся завтра.
Джулиан ещё какое-то время стучал по машине, но Райан велел таксисту скорее отъезжать, и как только они тронулись в путь, логическая цепочка продолжилась, Джулиан пытался дозвониться до него. Но сегодня он слишком устал думать о чём-то кроме сна, так что, безжалостно заблокировав на время номер Джулиана, он спокойно доехал до своего манящего теплом и уютом дома.
Но сон к нему не шёл. Он и сам часто возвращался мыслями к скульптуре Жана Ланже, которая действительно уже стояла на величавом пьедестале его одинокой галереи. Он видел создание этой скульптуры, и практически все этапы были им проанализированы и впитаны, он как будто развивался вместе с ней, так что каждый этап давал ему определённую пищу для размышлений. Но готовый вариант он видел лишь поверхностно, у него уже тогда не было времени смаковать детали или медитировать на это изваяние, к тому же Жан потом резко изменил своё решение и немного исправил скульптуру, так что готовый вариант он, считай, и не видел сам. И когда он стоял напротив упакованной защитными плёнками скульптуры в своей мрачной галерее, она казалась ему совершенно бесполезной, как и вся его затея с открытием галереи. Это получался какой-то богемный кружок философов, кому нужно тратить время на создание связи с произведениями искусства, люди хотят, чтобы работы великих или начинающих мастеров их цепляли мгновенно. Это же будет полный провал, никто не сможет познать глубину этих шедевров, и уже через несколько недель эта галерея будет мёртвой, и он будет бродить в ней мрачный и отрешённый, окружённый лишь призраками и спящими душами objets d’art. Он был в отчаянии, но кто не подвержен сомнениям в столь ответственные моменты?
15
Лихорадочное возбуждение Джулиана не покидало его всю ночь. Он не мог успокоиться, что не увидел свою скульптуру до того, как её представят всему миру. Рано утром он приехал к зданию One Vanderbilt и пытался договориться со своим знакомым куратором, который работал сейчас вместе с Райаном (и прибыл одним из первых) впустить его туда, он ему поможет по организации! Но, увы, звонок Райану дал тому понять, что Джулиана точно нельзя впускать раньше, чем приедут именитые гости. Так что снова он остался ни с чем, оставалось лишь смириться с этим поражением и настроиться на предстоящее мероприятие, праздник, которого бы он так жаждал, если бы не эта чёртова скульптура, которая в последние дни поглощала все его мысли. Как можно быть таким бесчувственным, чуть не плакал он от отчаяния, и сгорая от любопытства, почему Райан начал настолько по-собственнически относиться к этой скульптуре? Что за одержимость ими овладевала при мыслях о ней? Его-то тревожность была понятна, это был – он, и он вложил слишком много в создание этой скульптуры, а также преодолел столько страхов, чтобы стать частью этого арт безумия!
И хотя не до конца он преодолел все свои комплексы и неуверенность, связанных с миром мраморных скульптур Жана Ланже, всё же он был на пути к полному освобождению. Он был из тех, кто смотрел в глаза своим страхам, ведь только так их можно преодолеть. Но сейчас он понимал, что ревность и любопытство также двигали им, ничто по идее не изменится, если он увидит скульптуру сегодня на официальном открытии. И он больше не позволит себе плюхнуться в обморок, как хрупкая барышня (как тогда в МОМА, когда он сопровождал Люси) и не покажет свои эмоции. Наоборот, он был готов включить в себе нейтральную невозмутимость, но как же ему было интересно, узнает ли кто-нибудь в этой скульптуре его, и если нет, будет ли объявлено имя модели? Он был уверен, что коллекционеров и любителей искусства заинтересует эта личность, хотя Жан и говорил, что не наделяет индивидуальностью свои скульптуры, и личность роли не играет, важно лишь то, что она в себя впитала во время процесса. Так что и он сомневался не меньше Райана, но пора было взрослеть, этот день всё решит.
Они приехали с Майклом примерно на полчаса позже официального начала, потому что этот куратор Джеймс сказал ему не появляться там, пока не соберутся все сливки общества. Его бойфренд тоже был сливками общества, так что по идее он имел права приехать чуть ли не первым, но не хотелось конфликтовать, ему было стыдно за своё вчерашнее поведение, ничего не добился, только опозорился и выставил на обозрение свою некомпетентность и инфантильность. Он никогда не вёл себя адекватно, по сути, когда находился в студии Жана или рядом с его скульптурами, так что Райан имел полное право считать, что он слегка повредился умом. Это ж надо так, а ведь он всегда считал себя таким сдержанным, таким адекватным, таким компетентным!
Они с Майклом были прекрасны – высокие, стройные, сияющие, уверенные. Костюмы на них сидели замечательно, подчёркивая достоинства и скрывая недостатки (за это он и обожал одежду Райана, в ней он себя чувствовал красивым по умолчанию). Следы от простуды были тщательно скрыты, и лишь нездоровый блеск его глаз мог выдать, что его лёгкость и непринуждённость были наигранными. Они улыбались, кивали, иногда обнимались, обменивались комплиментами или банальными репликами, пока направлялись к своему столику, скоро должно было начаться официальное открытие, пора было занимать свои места. Некоторые арт объекты находились прямо в банкетном зале, украшенном минималистичными рождественскими декорациями. Но не было ни намёка на его скульптуру, он понятия не имел, как и где её разместили. Он знал расположение этих залов, но до сих пор гадал, в каком месте лучше всех было расположить мраморную фигуру в полный человеческий рост. В рекламном видео пресс-релиза и на тех немногих фотографиях, что дразнили пользователей интернета, тоже ни слова не было о том, что в галерее будет выставлена работа Жана Ланже. Возможно, это держали в тайне по каким-то причинам. По идее, для рекламы лучше было бы орать о самых громких именах (а Жан Ланже сейчас был нарасхват в США) всеми возможными способами, но с его мнением никто не считался. Сердце бешено колотилось при мыслях, что где-то совсем рядом стоит скульптура Ланже с его обликом. Боже мой, она так близко, думал он, не понимая, что сейчас испытывает – тошнотворный позыв покончить с собой или высвободить бурный оргазм.
Из-за рассеянности, болезни и навязчивых мыслей о своей скульптуре, он слабо концентрировался на всей этой официальности и помпезности. Даже когда сам Райан выступал с пафосной речью по поводу открытия своей первой (но не последней, обещал он) выставки, он лишь улавливал какие-то конкретные слова или фразы. Он сотни раз был на открытиях галерей и даже музеев, и примерно знал, что говорят в своих официальных речах. Райана поздравляли, гости комментировали, вручали подарки, благодарили его за эту прекрасную возможность восхищаться искусством, фотографировались, а потом все дружно выпили шампанского и налетели на закуски. Ужин будет уже после того, как все посмотрят работы в галерее, и он будет приурочен к Рождеству. Есть ему не хотелось, так что он лишь эстетически пожирал глазами эти бессчётные горы hors d’oeuvres, пестрящими всеми возможными рождественскими цветами и формами (красный, зелёный, белый, снежинки, саночки, веночки…), боясь, что не способен сегодня потреблять в пищу ничего кроме шампанского.
Майкл постоянно поддерживал беседы рядом с ним, пытаясь вовлечь и Джулиана, который обычно был из тех, кому палец в рот не клади, Майклу скорее было стыдно за него часто, насколько он был порой навязчив в своих беседах. Но с ним любили болтать, все эти светские беседы удавались ему настолько естественно, и это не потому, что он обучался этому, а потому что на самом деле любил этот процесс расслабленных бесед, балансируя на поверхностных темах без всей этой грузящей фрустрации. Так что Майкл иногда его вытягивал из задумчивости и комментировал формы пирожного, напоминающие половой член искупавшегося в проруби лесоруба, или издевался над шляпой с перьями одной из сидящих рядом светских дам-филантропов, назвав её страусиной яичницей. Так что иногда они хихикали там, прижавшись к столу, забив на все правила приличия и этикет, как два влюблённых подростка.
И когда момент года настал, и гостей начали впускать в саму галерею, ножки у Джулиана были ватные, Майкл расслабил его максимально перед этим, и он был в который раз благодарил судьбу за то, что тот всегда был рядом и поддерживал его в этот нелёгкий период. Что бы он без него делал этих сложные шесть месяцев? Он сжал благодарно руку своего возлюбленного, отчасти и потому, чтобы чувствовать опору. Рождественские огоньки, блестящие вещи, весёлые голоса, запах хвои и корицы, мягкие ковры, Джулиан впитывал в себя каждую мелочь, позволяя сверхчувствительности обретать силу, и хотя всё это лишь создавало необходимую атмосферу, он знал, что будет практически чист от любого влияния, когда столкнётся один на один со своей скульптурой.
Её невозможно было не заметить. Она стояла выше всех, и хотя не до такой степени высоко, чтобы понадобилась лестница, скульптура явно была установлена таким образом, чтобы возвышаться над гостями. Её можно было разглядеть со всех сторон и подойти непозволительно близко, так как она не была обнесена защитной лентой или спрятана в кокон стекла. Её даже можно было трогать, хотя этикет этой галереи и не позволял подобную фамильярность, в том числе из-за мер предосторожности. Мрамор, конечно, славится своей выносливостью, но, тем не менее, прикосновения были крайне нежелательны. Визитёры останавливались возле скульптуры и с интересом её разглядывали. Жан Ланже был тут как тут, с удовольствием рассказывая про свой очередной шедевр, которому было дано весьма абстрактное название «la liberté en marbre» (свобода из мрамора). Она излучала силу и мудрость, и личность натурщика была размыта, хотя и вполне узнаваема.
Джулиан замер в восторге, глядя на это прекрасное изваяние, он совершенно лишился дара речи, это было воплощение мудрости, кротости и покоя, но при этом потрёпанное суровым жизненным опытом. Боже мой, страхи как рукой сняло, он был на грани того, чтобы принять смерть как что-то естественное, как что-то, что обязательно нужно пройти, как что-то необходимое для личностного развития, как свободу к очищению. Это преображение через адские муки, через полную духовную деградацию, это также привело к этому состоянию, когда ты реально способен смотреть на всех свысока, потому что твой опыт вознёс тебя от всего физического, ты вне этого материального мира. И твоё уродство души смешалось со священной красотой тела, и ты падаешь и падаешь вниз, или летишь и летишь вверх, и даже это неважно, твой опыт в раю и аду одинаково важен для того, кем ты сейчас стал. Потому что ты покорил вечность, ты познал бесконечную гармонию, и ничто не могло тебя лишить твоего опыта.
И тогда Джулиан с острой, прямо физической болью осознал, насколько он несовершенен рядом с этой мраморной и неживой скульптурой с его собственным ликом. И как многое ему нужно понять и пройти, чтобы достичь того же уровня, вобрав в себя всю образность света и тьмы, разрушив мир символизма и сделав его настоящей реальностью. В этот раз ему хотелось кричать не от страха и боли, а от отчаяния собственной беспомощности и никчемности. В этот раз скульптура не манила его светом и не засасывала его в бездну ада, она вообще ничего ему не давала, она была слишком далека от его примитивного и глупого существования. Она не отвергала и не принимала его, для неё все они, даже сам создатель Ланже, все они были лишь крошечными и бесполезными созданиями. И в этом, в том числе и была её мудрость, она никого не судила и никого не выделяла, и тот факт, что он смотрел на своё собственное изваяние, не делал его хоть на шаг ближе к тому, чтобы прикоснуться к этой обезличенной гармонии.
Вряд ли это заняло много времени, пока Джулиан осознавал всё это, опечаленный глубиной откровений, но он не собирался сдаваться, он покорит её, она поддастся ему, и это станет его билетом в ад и рай одновременно. Но когда его довольно сильно начали тянуть за рукав пиджака, он смог сфокусироваться на происходящем здесь и сейчас. Оказалось, что Майкл хвалил его красоту какому-то арт филантропу-миллиардеру, который по слухам заработал свой капитал военными поставками на Ближний Восток. Ну вот, приплыли, вот как мир узнает о личности натурщика, мой бойфренд проболтался, а что если это – тайна? Но поздно уже было что-то менять, неизвестно ещё, кому он ещё успел рассказать! Но когда этот филантроп с сомнительной репутацией и отпугивающими морщинами подошёл к нему и назвал его сказочно правильным и с невероятной симметрией вкуса, он даже не знал, как на это отреагировать. Это явно был комплимент, причём солидный и от того, кто таковыми не разбрасывается. Тут и дама с страусиной яичницей на голове подслушала их разговор и начала задавать ему вопросы о позировании, и тут уже подоспел сам Жан и выдал крайне скупую историю об их сотрудничестве.
И мир вокруг ожил, он вдруг стал источником интереса, и вскоре сам Райан присоединился к хвалебным речам скульптуры, также поблагодарив за титановый труд и его. Так что он готов был расцеловать своего бойфренда, что тот не сдержал свой язык и начал говорить об этом, потому что сам он вряд ли посмел бы хвастаться, что там стоит именно он! К его внешности было повышенное внимание, он старался из всех сил соответствовать своему образу, такому далёкому и безучастному. Он сам ощущал себя в этот вечер произведением искусства, даже выходя на подиум он никогда не испытывал ничего подобного, потому что эти люди видели в нём сходство с идеальным «им» в мраморе, и это возвышало его в собственных глазах. Так что во всеобщем обожании он достаточно быстро пришёл в себя от разочарования, и стал востребованным собеседником, и Райан с Жаном не отпускали его ни на шаг, и один знакомый репортёр даже взял у него краткое интервью, назвав мраморной музой французского гения.