Конечно, коллеги подтрунивали над ним весь оставшийся день, многие пересказывали тем несчастным, что не были приглашены на банкет, что они пропустили, и эта маленькая сценка быстро обросла всё новыми подробностями, лишь поверхностно соответствуя истине. Вау, Райан запал на тебя, говорили более прямолинейные сотрудники, некоторые вообще уже описывали в чатах примерные варианты развития их отношений, какой-то умник накидал фотографий эротического характера, где мужчины были типажа Джулиана и Райана, а кто-то потом просто подфотошопил их головы. Офис на ушах ходил весь тот день, да и всю следующую неделю, пока их не заинтересовали более свежие сплетни, на которые переключиться. Но а Джулиан тупо сидел в своём кабинете и размышлял о случившемся, день был пересыщен сильными эмоциями, он чувствовал себя окрылённым. Ничто теперь не могло остановить его, никакие страхи не могли по силе сравниться с тем голым счастьем, что он испытывал сейчас, победоносный Джулиан, покоривший не только это кресло, но и сердце Райана! Да, именно так ему в этот момент казалось, и именно этого ему не хватало для осознания своего личного счастья.
10
Спустя два месяца после выставки Райан встретился с Жаном в кафе обсудить будущее скульптуры Джулиана. Чем больше он думал о ней, тем отчётливее понимал, что скульптура уже принадлежит ему, даже во время её изготовления его мысли занимала эта новая идеальная личность Джулиана, что лепил своими волшебными руками Жан Ланже. Она не давала никому из них покоя, ни Жану, ни Джулиану, ни Райану, эти последние два месяца крутились вокруг этой чёртовой статуи. Но божественный путь ведь тоже был усыпан терниями, чем более возвышенно и оригинально творчество, тем больше приходится вкладывать в его создание. Он чувствовал, что они все были творцами этой скульптуры, он страдал вместе с моделью и художником, чувство страха периодически вызывало у него панику, что у Жана не получится воссоздать образ Джулиана, и он разрушит это мраморное изваяние, до конца не придав ему форму. И сомнения, что Джулиан прекратит ему позировать, и тот не сможет закончить проект, тоже поселились в его голове, создавая чудовищные варианты развития. И самым последним его страхом было то, что Жан откажется продавать ему эту скульптуру. На это он имел право, они не подписывали никаких контрактов, даже вербальных, и Райан понимал, что вопрос денег тут не поможет. Важно, чтобы Жан не слишком привязался к своему творению. Вариант выставить скульптуру в галерее его почему-то пугал, это была настолько для него личная работа, что он представить себе не мог, как кто-то критикует эти безупречные черты и совершенно не врубается, насколько божественна натура этого произведения искусства. Райан не сомневался, что по шедевральности статуя не уступит тем, что он лицезрел в МОМА, так что он был в предвкушении того, что в его жизнь ворвётся божественная искра, высокое искусство, которое преобразит всё вокруг.
Они поговорили о сложностях создания работы, Райана интересовали все детали, потому что ему казалось, что он сам творит это искусство вместе с Жаном. Он часто наведывался к нему, когда тот работал над ней, к счастью, Жан был способен работать не только в полном одиночестве. На позирования Джулиана Райан старался всегда попасть, преображение того поражало его, и он уже предвкушал, как это возвышенное состояние передаст его скульптура, когда она будет готовой. Жан сейчас застрял над формой рук, он не хотел поднимать их вверх, и, по его мнению, свешанные вниз они казались чересчур грузными, им не хватало грации и этого уместного состояния, что именно в таком положении они и должны находиться, когда личность познала гармонию между жизнью и смертью. Райан считал, что руки должны быть расслаблены и не акцентированы, но он понимал, что Ланже явно будет искать свой вариант, как справиться с этой нерешительностью. Также он планировал изменить слегка фактуру статуи, добавить к непорочной гладкости немного шероховатости с помощью цвета.
– Тут всё зависит от освещения, с одной стороны люди увидят на ней безупречную энергию жизни с помощью этих красок, но при более тёплом свете эти цвета станут трупными, так что и с помощью света можно поиграть на этих темах, чтобы Джулиан был целостным и завершённым.
Райана почему-то напугала идея добавить красок, пускай и блеклых. Он представлял скульптуру не иначе как покрытую гладким белым мрамором, без единого изъяна. И возможность сделать Джулиана под каким-то углом похожим на труп, в его планы точно не входило. Он стремился к идеальному, и даже если Жан и добивался этой идеальности, покоряя такие мрачные и противоречивые темы, готовый вариант должен иметь эффект катарсиса. Но следующие идеи Жана окончательно лишили Райана покоя:
– Я решил поработать в этот раз более абстрактно, скульптура будет гуманоидной, но я не хочу в этот раз зацикливаться на безупречности точности, надо дать её немного этой текучести, чувства полёта, чтобы при невнимательном рассмотрении она казалась расплывчатой, далёкой. Стоит в этот раз убрать всю грузность и приземлённость, сосредоточив внимание внутри скульптуры, сделать её вездесущей, как будто внимание приковано одновременно поверхностно к самой скульптуре, которая как бы проецирует твои внутренние чувства, и рассматривающий её человек будто бы смотрится в зеркало. Эта скульптура поможет через неживую эмпатию пережить то, что она в себе несёт. То, что я хочу вложить в неё, то, что я хочу донести до людей.
– Я так не думаю, – возражал нервно Райан, аппетит совершенно испарился, хотя с его тарелки до сих пор ему подмигивали жирные трюфели. – Чёткость фигуры в данном случае очень важна, потому что иначе ты не сможешь передать всю суть Джулиана, его физическая оболочка – такая же неотъемлемая часть, как и его душа. Пойми, он должен быть идентичным, лишь отполированным до блеска, без всех человеческих изъянов.
– Но с помощью абстрактной и слегка размытой техники можно передать гораздо глубже человеческую личность, – не соглашался с ним Жан, совершенно не стеснявшийся громко всасывать свежие устрицы. – Суть останется, он будет узнаваем, поверь, просто я хочу сделать его более трансцендентальным. Я не хочу, чтобы посетители концентрировались на его физической красоте, я хочу, чтобы эта красота казалась безликой, как будто она принадлежит всему миру, как свет солнца. Но когда ты на него смотришь, то тебе кажется, что солнце светит только тебе одному. Как те мои скульптуры, никто почему-то не задаётся вопросами, кто эти люди, существуют ли они на самом деле? Личность Джулиана важна для меня на данном этапе, но она слишком мизерна для моих целей, чтобы делать на ней акцент.
Всё шло не по сценарию Райана. Жан планировал выставлять её на публичное обозрение. Наверняка в музее уровня МОМА, с таким-то успехом его нынешней выставки! И он не до конца понимал, что он хочет видеть в скульптуре Джулиана, она должна быть идентичной его телу, разве что без недостатков, что, увы, есть у каждого человека. Но он верил в гениальный талант Ланже, даже абстрактная форма статуи Джулиана его непременно покорит. К сожалению, Жан был из тех художников, что не прислушивался ни к мнению критиков, ни к мнению покупателей, ни даже к мнению друзей, коим он хотел для него стать. Но он не мог упустить эту скульптуру, она принадлежит ему с того самого дня, как родился замысел её творить.
– Жан, я планирую открыть свою собственную галерею, имени Райана Смита, где будут выставлены те произведения искусства, что произвели на меня впечатление, которые изменили меня, – начал он свою речь, уже неоднократно отрепетированную в голове. – Я коллекционирую шедевры мирового искусства уже много десятилетий, у нас с Лео солидная подборка, которая в основном украшает стены нашего манхэттеновского дома, но уместность некоторых работ в подобном месте вызывает сомнения. Я давно уже думал отойти серьёзно от управления своей фирмой и заниматься исключительно работой для души.
– Моя страсть к современному искусству всегда вела меня в дебри неопознанного, вдохновляя на нестандартные решения. Даже в собственном бизнесе, хотя для профанов это занятие кажется весьма прямым и чётким. Но это не так. Бизнес удаётся лишь невероятно креативным людям, а если это ещё и бизнес, связанный с искусством, коим я считаю свою одежду, то это вдвойне повышает креативный темп. И сейчас, когда моя фирма стоит стабильно и пустила корни глубоко в бетон, я готов вкладывать свою энергию и ресурсы в свой храм искусства, в свою галерею гармонии. И чтобы она была целостной и заполненной до конца моими эстетическими одержимостями (да, я признаю, что одержим некоторыми шедеврами), ей не хватает скульптуры Джулиана. Она станет сердцем моей первой выставки.
Жан долго молчал, сосредоточившись на то, как сервируют клафути. И когда он, наконец, заговорил, вид его был мрачным и отрешённым. – Я боюсь, что она не впишется в твою коллекцию. И хотя я не сомневаюсь в том, что я преклонюсь перед твои вкусом и восхищением истинной красотой, мои скульптуры смогут гармонично смотреться лишь с тем, что прошло такую же инициацию. Лишь познав в гармонии значимость жизни и смерти, можно отобразить идеальное нейтральное состояние, путь деградации к экзальтации и наоборот. Иначе она потеряет своё предназначение в этом хаосе, не сможет донести своё послание и не станет отражением внутреннего мира тех, кто сможет распознать в ней зеркальный символизм.
– Я тебе покажу всю свою коллекцию, и мы отберём то, что не испортит впечатления от твоей скульптуры. Я позволю тебе курировать этим, но скульптура Джулиана должна находиться в моей галерее! – не отступал Райан, который кидался такими громкими словами, хотя никогда и никому в жизни не позволял решать, что именно должно быть в его галерее идеальных работ, даже если пока только в воображаемой галерее. – Я готов скупать работы Поллока, Вула, Уорхола, Ротко…да кого пожелаешь, но мы создадим идеальные тепличные условия для привередливой скульптуры Джулиана, я тебе обещаю.
– Ты знаешь, дело не в дорогих и разрекламированных авторах. Речь же не о посещаемости и прибыли, я так понимаю, – ответил Жан, уже снимая с вешалки свою ветровку. – Я со своими скульптурами вижу рядом глубокие работы, которые не концентрируются на конкретных ощущениях, мне нужны целостные и всепоглощающие шедевры, которые выпотрошат тебя и одновременно обожествят. И это необязательно будут ассоциативные картины, ведь «Чёрный Квадрат» Малевича может нам сказать гораздо больше о космических законах вселенной, чем яркие и запутанные символические полотна Дали. Сложность, ценность, популярность, оригинальность здесь не будут ключевыми, так что тебе предстоит нелёгкая работа, набрать шедевры художников, с которыми мой Джулиан будет чувствовать себя уместно. Но я в тебя верю, ты – человек целеустремлённый, и если ты действительно жаждешь выставить у себя мою единственную скульптуру, тебе придётся попотеть. Я могу предложить тебе сделать Джулиана частью скульптурного комплекса, экзальтированные абстрактные модели, учащие жизни и смерти…, но вряд ли ты захочешь сделать Джулиана частью какого-то общества, пускай, даже состоящего из мрамора.
Райан действительно не представлял, что Джулиан будет стоять с другими подобными статуями, теряя свою индивидуальность, просто часть мраморного комплекса, просто ещё одна скульптура. Нет, эту статую ждала совершенно иная судьба, в этом он не сомневался. К счастью, Жан это понял без слов, они нашли общий язык друг с другом, от того чувство, что он сам стал частью его скульптуры было таким ярким. И сидя в такси по дороге в свой мидтаунский особняк, он смаковал то чувство, что победил, практически без борьбы. Да, последствия теперь таковы, что ему действительно придётся уйти в отставку и оставаться лишь креативным директором своей фирмы, потому что комплектование галереи будет требовать всё свободное время и уйму энергии. А то, что Ланже хотел выставить скульптуру Джулиана, пускай даже в его собственной галерее, где он будет всё решать, вызывало у него двоякие чувства. Скульптура была слишком личным опытом для него, она не была создана для того, чтобы другие люди впитывали этот опыт, но если Жан поставит свои условия, что скульптуру обязательно стоит выставить, противиться он не станет. Но будет всячески оберегать Джулиана.
11
После повышения Джулиан почти две недели ощущал прилив эндорфинов, которые мешали ему ответственно отнестись к тому, чтобы начать качественно работать. Работать совсем не хотелось, хотелось хвастаться, понтоваться, шиковать и принимать обожание. Но когда время приближалось к показам моды в Париже, он подсуетился, работать теперь придётся в несколько ином ритме. Благодаря повышенному серотонину в крови он весьма спокойно и безболезненно привыкал к своему новому месту. Он очень мало спал в это время, энергия бушевала в нём разноцветными потоками, как будто он постоянно был под метом, хотя в те дни вообще отказался от всего увеселительного, ему хватало своего счастья.
Правда, были и печальные вести во всём этом, в тот день, когда его повысили, и стало известно о том, что Райан складывает свои полномочия правления и концентрируется на креативных целях. Также он слышал, что Райан наконец-то взялся за бизнес-план собственной галереи, и он верил, что на это его вдохновила скульптура Жана Ланже, которую тот сейчас лепил из него. Это означало, что Райан теперь реже будет в офисе, ведь он предпочитал работать над творческими делами отдалённо. Его это почему-то расстраивало, с одной стороны ему было мучительно его видеть после того, как он начал понимать глубже внутренний мир Райана, но с другой стороны он до сих пор жаждал этих встреч, потому что так и не заглушил до конца свои чувства. Но в последнее время что-то мрачное окутывало Райана, и этот зловещий туман странно влиял на него, он чувствовал, что его страхи к скульптурам Ланже как-то были связаны с личностью Райана. Но может, это всего лишь потому, что он впервые их увидел, когда страдал от депрессии и разбитого сердца, именно из-за Райана? Нет, тут было что-то ещё, что-то изысканно извращённое, что было скрыто от него, но он старался в этот период избавиться от всех фаталистичных мыслей.
Удивительным образом он начал углубляться в символизм картин, которые в свою очередь привели его к изучению философских доктрин и идей, иногда смешиваясь с религиозными, хотя он никогда себя не считал религиозным или отшибленным оккультистом, интересующимся философией. Да, он изучал психоанализ, сексологию, социальную философию, психологию отношений, но для того, чтобы применять эти знания на практике. Он любил практичные знания. Конечно, порой хотелось углубиться во что-то сложное и непонятное, или наоборот, дать волю своему внутреннему животному и просто тупо что-то впитывать, не дающее никакого смысла. Но он был слишком прагматичен, чтобы перелопачивать заумные философские трактаты, которые в итоге ничего не доказывали и не меняли, а скорее теоретизировали. Но сейчас он жадно впитывал в себя всё, что религии говорят о необходимости смерти для того, чтобы гармонично воспринимать жизнь, и больше всех его удовлетворяли ответы в тибетском буддизме. Но всё равно ему не хватало знаний, опыта, ощущений, внутреннего понимания, хотя бы какого-то толчка, чтобы понять на сто процентов без страхов и ужаса смысл работ Жана Ланже. Он позировал ему уже несколько месяцев, и до сих пор не преодолел эти страхи. Так что он продолжал рьяно просвещаться тонной концептуальной и глубокомысленной информации.
Кульминацией этому стало одно событие, к которому, он был в этом уверен, он окажется готов. На недельку прилетала его подружка по колледжу Люси, она сейчас жила во Флориде, работая дизайнером интерьера для вип клиентов Фишер Айленд, в севере от Майами. В Нью-Йорк она прилетала проветриться от этой псевдоэлиты, отдохнуть от жары и повидаться со старыми друзьями. Ну и культурно просветиться, всё-таки Нью-Йорк был неотделим от своих музеев искусства. Она недавно как раз работала с целой командой по созданию комплекса вилл, там, в том числе был и шикарный сад с целой серией реалистичных скульптур. Так что неудивительно, что она жаждала посмотреть воочию скульптуры Жана Ланже, о которых сейчас орал весь Нью-Йорк. Конечно, он конкретно её выгулял в свободные вечера и выходные, но она умоляла его составить ей компанию в МОМА. И поскольку Люси было так трудно в чём-то отказать (они были очень близки во времена колледжа, но не более чем, он уже тогда чётко осознавал границы своей сексуальности), он согласился ещё раз посетить эту выставку. Музей современного искусства был ведь большим, ему необязательно торчать в выставочном зале с работами Жана Ланже, и поскольку у него был годовой абонемент в этот музей, он мог спокойно разгуливать там по любому залу, сколько ему вздумается.
Всё шло просто замечательно, и он надеялся, что не испортит ни себе, ни Люси этот чудесный день, тем более повода же не было! Подумаешь, скульптуры, да что он вообще постоянно о них думал? Скорее бы Жан его уже слепил, тогда вообще можно нафиг забыть о нём и его работах (ага, конечно, так бы он и забыл, зная, что в мире существует скульптура, сделанная под него)! Но как только он оказался напротив скульптур Ланже, что зловеще занимали мрачный уголок, угнетая своим присутствием и проникая в душу, вся его решительность испарилась. Чёрт, ему стало нехорошо, воздуха стало не хватать, всё начинало плыть, люди куда-то исчезли, скульптуры засасывали его глубоко-глубоко, в самые подземелья Р’льех. И потом бац, какая-то апатия, и он ощущает себя одинокими путником, блуждающим по тёмным лесам, в ожидании вечного сна. И он лёг на холодный пол и увидел тени отчаяния, что имелись у каждой скульптуры, и они насиловали его душу, и тьма и холод были невыносимыми.
Он очнулся, так как Люси тормошила его, чёрт, что он делал на полу, как он вырубился? Паническая атака вновь к нему возвращалась, всепоглощающая апатия растворилась вместе с тенями отчаяния, так что пока Люси и охранник отвели его до ближайшего столика кафе, он поблагодарил всех богов, что начал таскать с собой прописанные его психоаналитиком колёса. Сертралин, флуоксетин, пароксетин…его лучшие друзья! В кафе после приёма таблеток он окончательно пришёл в себя, извинившись, что переутомился, и эта новая должность такая нервная, и Люси понимающе его слушала, озабоченно сжимая его руку. После этого она отвезла его на его же машине домой и осталась с ним, пока с работы не вернулся Майкл. Да уж, этот день показал ему, что ни хрена он не избавился от своих страхов, и скульптуры всё так же зловеще пытаются донести ему какую-то свою тайну. Почему невозможно относиться к ним как к обычным произведениям искусства, почему надо постоянно думать о них, как избавиться от этих мучительных навязчивых мыслей? Что-то должно было произойти, что-то грандиозное, чтобы ситуация распуталась и освободила его.
12
Как и надеялся Райан, Жан остался доволен его коллекцией арт объектов, которую он собирал на протяжении многих десятков лет, а потом в общую семейную копилку добавились и шедевры Лео, который не менее скрупулёзно и разборчиво выискивал перлы мирового искусства. Вся коллекция тянула на сотни и сотни миллионов, многие работы повысились в цене на протяжении лет во много раз. Со своей командой юристов он составлял подробную картотеку каждой картины, каждого objet d’art, и их общая стоимость поразила даже его, хотя он уже давным-давно привык к своей жизни мультимиллионера. Некоторые картины сейчас ему казались не совсем в его вкусе, и те, которые также отверг и Жан из них, теперь были выставлены им на продажу. Лучше было избавиться от всего сомнительного, что не цепляло ни его, ни Ланже, и на вырученные деньги купить те картины, что оба считали личными шедеврами.
Работы предстояло много, но она увлекала его, и теперь даже работа над дизайнами его дома мод казалась отвлекающей, хотя он обожал творить с группой дизайнеров это странное искусство, которое потом фильтровалось во что-то более удобоваримое практичными дизайнерами. Иначе эти дизайны казались бы для публики чересчур креативными, такое можно лишь оставлять для показов, выставок и сценических костюмов. Работать с Жаном было проще простого, когда одна и та же работа цепляла их, они начинали мыслить на одной волне, и в основном так и проходила их совместная работа. Но если Райан вдруг чувствовал связь с определённым объектом искусства, который совершенно не цеплял Ланже, тогда лидер внутри него начинал испытывать тревожность и недовольство, это была его галерея, он тут всем распоряжался, но он был вынужден принимать возражения Жана, потому что скульптура Джулиана должна находиться у него. Те работы, что тронули его душу эстета без одобрения Жана, он припасёт на следующие выставки, тем более у них сейчас получалось концептуальное собрание работ с общими идеями, пускай, это и становилось понятно лишь после близкого контакта с произведениями искусства.
Райана очень заинтересовал процесс работы с мрамором. Жан позволял ему наблюдать за творением скульптуры. В то время он работал ещё над комплексом танцующих в религиозном экстазе скульптур, сказав, что из-за этого он вкладывает в Джулиана слишком много одухотворения. Райана это устраивало, он хотел видеть и ощущать минимально влияния смерти в этой скульптуре, он стремился лишь вверх, к голому искусству божественной гармонии, и хотя Жан считал, что это состояние невозможно показать, если скульптура не впитает в себя в таких же пропорциях мудрость тёмной стороны анти-жизни, Райан не считал, что это должно быть видно и понятно невооружённым взглядом. Да, эти познания делали скульптуру более полной и эмоционально стабильной, но он предпочитал смотреть сквозь пальцы на то, что казалось ему эстетически грубым или противоречило его жажде жизни.
По большой части Ланже использовал белый каррарский мрамор из Италии, который считался одним из самых лучших по всем своим параметрам. Он был податливым, непривередливым, хорошо сохранялся, имел хорошую светопроницаемость. Для подчёркивания конкретных деталей он иногда использовал цветной мрамор, но обычно с небольшим количеством примесей разных металлов, в основном выбирая тот, что содержал в себе железо и марганец. Но иногда ему требовались более холодные оттенки (как, например, с фигурой Джулиана, чтобы подчеркнуть его трупный цвет), и в ход шёл мрамор, в состав которого входили лазурь, серпентин или хлорит. Он полировал их с особой тщательностью, чтобы максимально сохранить светопроницаемость, именно это свойство помогало скульптурам выглядеть живыми и реальными, потому ему так важно было освещение.
Ланже имел собственного эксперта по свету, благодаря которому ему удавалось передать все те эмоции, что предполагали его скульптуры. И хотя над выставкой в МОМА корпела уже целая команда профессиональных светотехников, руководил над проектом его личный ассистент Паоло, с которым Жан познакомился в Италии, где они вместе учились в RUFA, Римском университете изящных искусств. Жан показывал Райану, как конкретный свет способен менять наше восприятие, и действительно, Райан диву дивился, как менялась скульптура в зависимости от расположения, яркости и цвета света. Он показывал многослойность деталей, их прозрачность, их гармоничное вплетение в общий образ, и как они были тонки и точны, когда Райан всматривался в эти искуснейшие складки и выпуклости.
В мастерской немного пахло мелом и известью, но совсем минимально, к тому же здесь было слишком холодно и сыро, но Жан лучше всех работал в тёмной прохладе, и никогда не включал никакой музыки, а также отключал телефон. В своей студии он становился богом своих изваяний, и только этот мир имел для него значение. Райан с интересом разглядывал целый набор инструментов – долото, зубило, сверло, молоток, это то, что он распознал. Они покоились в разных концах мастерской, как небрежно оставленные рассеянным хирургом инструменты, которые помогали ему менять внешность или возвращали к жизни. Ланже не был безжалостен к своим скульптурам, он крайне редко разрушал их, браковал или откладывал в сторону. Он никогда не брался за работу, если глубоко не прочувствовал её концепт, причём он никогда не работал с черновыми вариантами, например, из глины или воска, он сразу начинал лепить оригинал, выбрав подходящий по размеру кусок цельного мрамора. Обычно он лепил равномерно человеческую фигуру, сначала работал над силуэтом, а потом придавал ему более чёткие формы. Но самые мелкие и точные детали он оставлял напоследок, дав побыть работе какое-то время более абстрактной, именно тогда он решал, стоит ли на этом остановиться. В случае с Джулианом он решил не доводить до определённых тонкостей, считая, что в таком случае скульптура Джулиана будет слишком очеловеченной и не отобразит экстатической и отчаянной гармонии жизни и смерти.
У Райана на глазах скульптура Джулиана обретала свою личность, медленными шажками она становилась всё более точной и фундаментальной, абстракция уходила на второй план, но при этом у этой скульптуры была совершенно ненавязчивая аура, она идеально вписывалась в любое пространство, заряжая его своей безмолвной мудростью. Взгляд затуманенных глаз проходил сквозь смотрящего, мраморный Джулиан ни на ком не концентрировался, он был слишком далёк от такого понятия, как личностное отношение. Ему был чужд индивидуализм, он был неким обобщённым состоянием со своим непомерным багажом знаний, который делал его вне суждений чего-либо. Наоборот, глядя на такую скульптуру, тебе казалось, что ты принижен, потому что перед твоими глазами стоит олицетворение идеального состояния человеческой души. И в своей суетливости и в потоке примитивных проблем ты воистину цеплялся за это как за спасательный круг, который будет способен тебя вывести из этих мутных вод рутины к осознанному и гармоничному существованию. И это было так странно и необычно ощутить, что Джулиан возвышался над ним, опережая по развитию во всём на свете. И это чувство благоговейного трепета чередовалось с негодованием, потому что в их отношениях учителем был всегда он. Ему вдруг захотелось обезличить Джулиана, лишить его этих черт, лишить его собственной воли, которая стала каркасом этой скульптуры, но он был слишком прекрасен, слишком завершён, чтобы пытаться противиться его чарам.
Но ведь существовала ещё и физическая сторона, несмотря на все высокие помыслы и ассоциации, что вызывала скульптура Джулиана, она всё же была реальной, из настоящего мрамора, с конкретными чертами и фигурой настоящего человека. Райан знал этого человека, и сейчас он распознавал идеальность пропорций более гармоничного Джулиана. Даже самые идеальные, на первый взгляд, люди, всё же не имели точных пропорций, кривизна и неровность обезображивали человеческие тела, даже если внешне это не бросалось в глаза. И при этом Райан терпеть не мог переделанные пластическими операциями лица, пытающиеся уловить те идеальные пропорции и черты, что диктовала нынешняя мода. Обычно операции слишком меняли человека, он терял свою натуральность, что была обязательной основой естественной человеческой красоты. Да, многие были очень страшны в этом мире, или хотя бы просто не симпатичны, но их он даже в учёт не брал, он никогда не мог эстетически наслаждаться внешним обликом таких людей. Красота внешняя должна была подчёркивать красоту внутреннюю, и он всегда окружал себя людьми, которые могли бы подтвердить это его негласное правило.
Конечно, он сталкивался на работе с множеством некрасивых людей, но с ними он и никогда и не строил той тонкой эстетической связи, что могла бы удовлетворить его душу ценителя всего прекрасного. Возможно, психологи бы обозвали его какофобом или тератофобом, когда люди боялись некрасивой внешности или уродства. Ему было всё равно на это, как и на периодическое осуждение, что он не чист в своих эстетических вкусах, хотя бы потому, что он был гомосексуален. В 21 веке уже было не модно троллить геев, так что эти замечания всегда оставались для него нейтральными. Именно мужская красота, по его мнению, способна была передать гармонию внутреннего мира, женщин чересчур заботила внешняя оболочка, хотя в наше время даже границы между полами размывались. Джулиан для мужчины был чересчур женственным и утончённым, и эти женские качества делали его более целостным, считал Райан, который сам обладал крепкой и аристократичной внешностью мужчины-самца. Но эта скульптура была абсолютно лишена какой-либо гендерной связи, хотя обнажённость и показывала принадлежность к мужскому полу.
Но ведь существовало ещё личностное отношение к этой скульптуре. Глядя на неё, Райан всё сильнее ощущал потребность овладеть ею, она принадлежала ему, она давала ему те чувства, что вызывали все его любимые произведения искусства. Только если этот букет восхищения и эстетического трепета приходилось по крупицам абсорбировать в себя через множество шедевров, то одна скульптура Джулиана давала ему насладиться этой гаммой чувств. Он не мог пока обозначить свои личностные переживания, которые вызывала эта скульптура. Испытывал ли он сексуальное влечение при её виде? Он никогда не испытывал похоти по отношению к произведениям искусства, максимум, мог отшутиться на тему красивых мальчиков на картине, что он бы вдул. Но эта шутка не имела глубоких корней в нём.
Но сейчас он надолго задумался. Он имел сексуальные отношения с моделью этой скульптуры, и они были длительными, яркими и эмоциональными, чувственность и страсть были скрашены обожанием Джулиана, это возвышало Райана даже в сексе, и, по крайней мере, создавалась иллюзия его стопроцентного лидерства. Но секс не всегда – такое примитивное понятие, когда можно обозначить просто самца и самку, тупо выполняющих свои фрикции. Да, Джулиан был типичным твинком, во всяком случае, так ему поначалу казалось. Но уж очень у него были высокие потребности эмоционального контакта и физического единения во время секса, чтобы просто считать Джулиана тем, кто тупо подчиняется. Да и креативности и оригинальности ему было не занимать. Райана это заводило и позволяло расслабиться, это было идеальное сочетание, когда молодой, но при этом опытный партнёр даёт тебе эту иллюзию превосходства, при этом как помощник режиссёра, нашёптывая необходимые решения. Но ведь со стороны сценарий всегда принадлежит режиссёру, остальное – просто небольшая помощь. Да и он знал, что секс с безучастным и чересчур покорным и неоригинальным мальчиком у него в первый же раз и заканчивался. Это была одна из причин, почему он сам так привязался к Джулиану, к тому же его приставучесть и вездесущность не давали ему шансов так быстро от него избавиться. Но он никогда не считал Джулиана своей игрушкой, и хотя на равных они никогда и ни в чём не были, чувство превосходства этой скульптуры над ним сейчас вызвало у него головокружение, хотелось раствориться в её мудрости и прикоснуться к тем вечным знаниям, что излучал этот мраморный шедевр.