38
Когда праздник закончился, Райан почувствовал не только облегчение, но и прилив сил, лучше дня было и не представить для того, чтобы соединить в одно целое Джулианов и сохранить вечную молодость в одном гармоничном миге. А потом хоть конец света, хотя полное забвение, его цель будет достигнута. Он знал, что и Джулиан больше не мог терпеть. Их вцепившиеся взгляды красноречиво кричали о том, что оба неистово жаждут покорить вечность, и ни одна преграда не смогла теперь остановить их. Он придёт, и всё начнётся, и всё закончится, а в вечности уже будут неактуальны такие понятия как начало и конец, линейное время исчезнет.
Его знания теперь были полными, откровение озарило его прямо в галерее, когда они с Джулианом бродили по залу с новыми скульптурами Ланже, и воспоминания о том, как они их освещали, раскрыли ему глаза. Энергия Джулиана освещала эти мраморные изваяния, только она смогла пробудить в них эту искру жизни, он отдавал частичку себя и дарил её этим каменным истуканам, и сам при этом преображался. Мёртвая часть красоты навеки отпечатывалась в нём, это было самое полноценное сотрудничество, которое только возможно в рамках этой жизни. Тот, у кого слишком много жизни отдаёт её тому, в ком слишком много смерти, и наоборот. Красота Джулиана скрывалась в этом священном акте обмена энергиями, осталось только символически завершить сделку. Мраморное сердце, которому позировал сам Джулиан, принадлежало ему, он тогда уже пережил символическую смерть, и его настоящее сердце отвергало его, стремясь наружу, чтобы вернуться к своему истинному владельцу, к мраморной скульптуре. Это была ошибка природы или богов, и теперь Райан, как создатель должен был исправить это и создать своё идеальное видение.
Теперь ничто не мешало им сделать последний шаг, он был готов окунуться в вечность, он был готов вечно созерцать собственную нерукотворную красоту. Он мысленно уже давно готовился к этому моменту, и теперь, когда он настал, он был так спокоен, так решителен, так целеустремлён. Возбуждения и радости не было, невозмутимое принятие истины сейчас затмевало все эмоции, которые он сполна сбросит с себя, когда свершится главное событие его жизни, то, для чего он и был рождён. Сейчас важна была сосредоточенность, нельзя было отвлекаться ни на что другое, он сейчас был заряжен этим прекрасным праздником красоты уродства, этим восхищением элитарной публики, а главное, негласным согласием Джулиана, хотя они даже не перекинулись ни одним словом. Их связь нерушимо вела их к мраморной скульптуре, мраморное сердце ждало своего истинного хозяина, чтобы завершить ветхий этап и двигаться к последней вершине.
Мистическая аура окутывала его терпеливое ожидание, всё было готово, жизнь и смерть стояли за спиной мраморной скульптуры, и ждали кульминационного момента слияния, который создаст он один. У него обострились все органы чувств, он улавливал малейший шорох, ощущал тончайшие ароматы, замечал все детали вокруг, и это давало ему полное восприятие реальности, ведь именно в этой реальности ему и предстоит создавать свой последний шедевр. Он всегда был творческим человеком, но такой шедевр не способен будет создать даже сам Жан Ланже, который и подтолкнул их с Джулианом к осуществлению этой мечты. В его галерее будет создаваться то искусство, которое даже ослепляет ангелов, сегодня он не играл в богов, сегодня он был таковым, сегодня он создавал свой собственный мир.
Джулиан даже не заметил, что он всё это время стоял в центральном зале, совсем близко к скульптуре. Но Джулиан так нуждался в этом медитативном очищении, снедаемый собственной энергией, он спешил скинуть с себя лишние искорки суетливой жизни, чтобы медленно гармонизироваться. Это было дивно, Райан мог вечно смотреть на это. Если бы этот момент можно было бы сохранить в вечности, может быть, он бы и отменил это последнее преобразование энергий, символический обмен сердцами. Но он знал, что никто из них не способен сохранить этот момент в полусыром состоянии, это было последнее божественное вдохновение перед великим делом. Он глаз не мог оторвать от прекрасного лика Джулиана, или от прекрасных ликов Джулианов, они олицетворяли сейчас всё то, что было давно утрачено человечеством, а именно способность пропускать через себя красоту, впитывать её и очищаться в лучах её божественной силы. Но он не должен был позволить этому мигу красоты ослепить себя, впереди было очень важное дело, ничто не сможет сбить его с пути, даже созерцание этого блаженного покоя.
Когда он объяснил Джулиану, что они должны сделать и почему только так они могли поступить, он боялся, что сторона жизни Джулиана вновь возьмёт верх, и в своей беспокойной энергичности тот всё испортит. Но Джулиан был очищен присутствием скульптуры, он впитал в себя весь необходимый опыт, и, узнав, что такое жизнь без своего гармоничного продолжения в мраморе, он понял, как пуста она была. Райан сейчас не мог выказывать ни капли сомнения, потому что это даст Джулиану надежду, что существуют другие методы покорить вечность. Но это был его сценарий, и только он знал, как может закончиться реальная жизнь, чтобы дать возможность развиваться сказке. Он сделал всё верно, Джулиан не противился судьбе, он принял её с гордо поднятой головой, потому что Джулиан и сам знал, что это было единственным решением. Да, без жертв не обойтись, да, будет больно, да, будет противно, да, будут сомнения, но это нормально, чтобы выйти на новый уровень, нужно пройти все старые без единой ошибки. Джулиан стерпит всё, потому что цель была выше небес, выше божественного нимба, Райан превзошёл сам себя, создав реальность из своей божественной игры.
Райан помнил, как Жан Ланже работал с мрамором в его галерее, как он бережно, но быстро соскабливал слои мрамора, чтобы сделать отверстие для того, чтобы закрепить внутри сердце. Именно за ним Райан и лез в сокровенный склеп этой скульптуры, на тот момент походящей как две капли воды на Джулиана, с этим его живым блеском в глазах, и ему казалось даже, что стоит только присмотреться, и он увидит эти нервные беспричинные движения, похожие на подёргивания. Но мраморный Джулиан не ощущал боли и насильственного вторжения в храм своей души, наоборот, мрамор поддавался методичным движениям его ножа, крошась на пол, как самый чистый снег, ослепляющий своей белизной.
Он работал так точно, так чисто, так уверенно, и когда он дотянулся до мраморного органа, который выглядел как живой, просто замороженный вне времени, Джулиан, всё это время наблюдавший с остервенелым безумием за его работой, изменился в лице. Джулиан стал ещё более неземным, какая-то неживая искра озарила его статный лик, пока глаза его в агонизирующей истоме пожирали мраморное сердце, которое манило его, ведь оно принадлежало ему. И совсем скоро оно окажется в самом надёжном месте, вместо его собственного сердца, которое уже давно принадлежало этой мраморной скульптуре, безмолвно наблюдавшей за этим сокровенным интимным процессом. В этом мраморном сердце сейчас концентрировалось всё преображение Джулиана, именно в нём кроилась тайна его гармонии.
В церемониальной тишине, окружённый впитавшими в себя миллионы разнообразных эмоций картинами, Райан долго смотрел то на застывшее в предвкушении искорки жизни мраморное сердце, то на зловещую дыру в груди мраморной статуи, то в горящие предсмертным блеском глаза Джулиана, которые обжигали его своей стеклянной чистотой голубизны. В руках Райан держал мраморное сердце, которое всё это время ждало, когда же его вернут в свой истинный храм и зарядят жизненным нектаром. Это было его сокровище, алхимический символ слияния жизни и смерти, ожидающее позволения войти в вечность. Невозможно было не поддаться этому наплыву чувств, пульсирующая жизнь Джулиана сейчас соединялась со статичной энергией скульптуры, концентрируясь в этом прекраснейшем мраморном сердце. Лишь только сияющая мраморная дыра скульптуры отчётливо показывала, что дело ещё не завершено.
Когда Джулиан вырвал у него из рук своё мраморное сердце, Райан не противился этому, оно было по праву его, выстраданное ценой жизни, очищенное ценой смерти, знак их возрождения. С какой жадностью Джулиан прижимал своё сердце, которое истосковалось по нему, не давая полноценно жить. Но сейчас все иллюзии рассеются, и Джулиан получит назад свою награду за то, что ни жизнь, ни анти-жизнь так и не сломали его, он находился между двумя этими понятиями, ломая рамки реальности и нереальности, Джулиан входил в преображённый мир Райана свободным от всех привязок и заблуждений. Никогда он ещё не наблюдал за таким полноценным созданием полотна, где Джулианы были центральной темой, никогда ещё мир не видел такого искусства, и он как художник сейчас в своей минималистской манере должен был сделать последние штрихи, вдохнув в них недостающие краски жизни и смерти. Он стоял на границе между мирами и творил и наблюдал за собственным творением, переполненный чувствами перед познанием вечности.
Когда Джулиан уже сидел, прислонившись расслабленно к своему мраморному близнецу, бережно храня в руках мраморное сердце, Райана даже не отвлекал наркотический запах, который заглушал предстоящую боль жертвенно настроенного Джулиана. Это было больше жертвы, это было принятие всего и прощание с этой дисгармоничной реальностью, и рука Райана не дрогнет. Только не сейчас. Только не здесь. Он всегда мог себя дисциплинировать, даже при самых тяжёлых обстоятельствах он не паниковал и не терялся, а сейчас не было ни одного препятствия, и всё прямо застыло в предвкушении момента, когда рука творца закончит начатое дело. У него уже был опыт, он осквернял ради священной цели мраморное тело, и теперь ему предстояло сделать то же самое, только с телом из плоти и крови, ещё живым и тёплым, но не менее податливым, чем мраморное, в этом он ни капли не сомневался. Всё прошло так плавно, так быстро, так правильно, он был заряжен своей первой победой, которая давала ему силы пройти последнее испытание, и хотя волнение его граничило между предвкушением экстаза и страхом неудачи, он заглушал его на фоновом режиме, ведь любое сомнение могло привести к провалу.
Декоративный ножик с рукояткой из слоновой кости был весь освящён мраморной крошкой, но он не затупился, острие его по-прежнему предназначалось для точных и глубоких движений. Райану никогда не доводилось в своей жизни даже препарировать лягушку, не говоря уже о заклании домашнего скота на ферме, он всегда был городским мальчиком из хорошей семьи, который не был достоин этой грязной работы плебеев. Но он помнил запах скотобоен на мясных рынках, жалобное блеяние последних секунд жизни закланных животных и пятна крови, на фартуках и руках мясников, которые вбирали в себя последние живительные капли издыхающих зверей, чтобы трансформировать эту энергию смерти к нам на тарелки в изысканных ресторанах. Это была плата за прожорливость и жадность несовершенного человечества, к коему он тоже принадлежал, до сего момента.
Он отгонял от себя образы знаменитых картин с тушами животных Сутина и Рембрандта, сейчас был не лучший момент смаковать энергию смерти в её самой уродливой форме. Но ведь ему предстояло выступить в роли мясника, и ему придётся преодолеть свой последний урок, принять уродство как необходимую сторону красоты, ведь именно в этом кроилась гармония. Ланже всю жизнь показывал гармонию между крайностями в своих работах, только в ней и заключалось идеальное состояние, и пока он не примет это уродство, его понятие о настоящей красоте будет неполноценным. Он уже почти принял это, когда бродил в соседнем зале по галерее, где красота соседствовала с анти-красотой, показывая, что за красотой всегда стоит её противоположность. Гниющие органы были такой же нормой, как и полные жизни и любви глаза молодого человека. И в идеально чистом и красивом теле Джулиана тоже жила эта противоположная сторона, с которой ему сейчас предстоит познакомиться так близко, чтобы впитать этот опыт и омыться его кровью. И тогда и он пройдёт свой последний тест, тогда ему и будет дозволено завершить свой собственный идеальный мир.
Он даже сам удивлялся, насколько легко орудовать ножом в человеческой плоти. Да, чувство, что он оскверняет что-то священное, слегка отдавалось болезненными сожалениями в его разуме, но не сильнее, чем когда он раскрывал грудь мраморной скульптуре. Это был тот же самый процесс, ему придётся на время обнажить уродство Джулиана, чтобы провести эту необходимую для существования обоих Джулианов операцию. Только она спасёт их от вечного забвения, только она сможет соединить их половинки вместе, чтобы довести до его собственной реальности, где вечность и экзальтация станут синонимами.
Даже в предсмертной агонии плоти Джулиан выглядел идеально, живительные искры бурлили сквозь него, но уже не хаотично, не буйно, а смиренно двигались к своей цели, окутывая ауру мраморной скульптуры, которая в такой же агонии с затаенным дыханием ожидала момента слияния. Перед его взором, под движением его рук раскрывались все тайны жизни и смерти, и проникать ножом в податливую плоть было так просто, так неизбежно. Даже сейчас Райан не чувствовал времени, оно как будто остановилось, чтобы не мешать ему завершить последний этап, где время уже не способно будет диктовать свои собственные правила. В его мире не будет ни старости, ни увядания, в его мире всё будет концентрироваться на миге вечной красоты, на гармоничном восприятии всего.
Ножик его с острым лезвием, не зная усталости, проникал всё глубже, разрывая сначала кожу, потом мышечные ткани и задевая вены и артерии. Райан не хотел задеть аорту, желая как можно меньше оставить следов крови, потому что это будет мешать его видимости, он и так не слишком хорошо разбирался в анатомии человека. Но крови было много, она была такой ослепительно насыщенной, такой горячей, что Райан даже через латексные перчатки ощущал её обжигающую мощь. Торчащие клапаны, тонкие слизкие трубки, и эти бешеные ритмы отвлекали его, но это была обратная сторона красоты, он сейчас пачкал себя этим уродством, чтобы преодолеть последние протесты, что красота не способна существовать без этого вот кровавого пульсирующего ужаса. Никогда он ещё не видел Джулиана настолько некрасивым, когда был вынужден смотреть на то, что являлось его временным жизненным символом, который уже не принадлежал ему, мраморное отражение билось вместе с Джулианом в агонии, в предвкушении новой жизни. Смерть и возрождение сейчас соединятся, но пока он не извлёк этот бешеный мышечный сосуд, источник загрязнения переизбытком жизни Джулиана, ничто не способно будет захлопнуть врата этой несовершенной реальности, поэтому его рука не дрогнет. Только не сейчас.
Больше всего его отвлекали эти агонизирующие последние попытки борьбы Джулиана, его тело как будто решило в какой-то момент сопротивляться до последнего, потому что так оно было запрограммировано, инстинкт самосохранения был заложен в нас на генетическом уровне. Это было отвратительно, все эти хрипы, судороги, толчки, кровавые захлёбывания, запах испражнений, но Райан терпеливо впитывал в себя теперь и эту крайность, иначе его знания будут неполноценными, его понятие о красоте будет искажённым, и это разрушит гармоничное видение. Наблюдение в замедленном темпе за умиранием тела Джулиана давало ему необходимое развитие, это была плата за предстоящую вечность, цена за создание идеальной красоты в полном гармоничном слиянии. Он и не думал, что этот нож не был создан для того, чтобы резать мясо, ему было неудобно работать физически, работа требовала огромной концентрации и физической силы, он то и дело натыкался на мешающие кости, но старался обходить их стороной, чтобы ничто не мешало ему орудовать в мягкой среде. Даже мышцы казались налитыми из свинца, он просто долбил уже своим ножом, как будто пилил дерево. Но цель была всё ближе, он уже видел под всеми этими рваными тканями, венами и артериями этот нежелающий покоряться мясистый мешок, которому было не место в этой осквернённой груди Джулиана, но уже через считанные минуты он вернётся к своему хозяину.
Когда он уже достаточно раскрыл грудную клетку Джулиана, чтобы ухватиться за сердце, оно ещё выдавало свои предсмертные пляски. Джулиан был живым и тёплым, сила его воли не давала ему покинуть Райана в такой ответственный момент. И на этом голом энтузиазме, на этом страстном желании, Джулиан ломал вновь и вновь все законы физики, он входил в новую реальность Райана очищенным, его энергия до сих пор давала ему силы завершить начатое. Это вдохновило Райана, потому что Джулиан не мог пропустить этого момента, когда он, создатель этой красоты, вернёт мраморному Джулиану это окровавленное горячее сердце. Это был их момент, счастье разрывало его изнутри, когда непослушные уставшие руки разрезали последние связывающие сердце вены и артерии, чтобы изъять этот чужеродный орган и вернуть на место. Когда сердце Джулиана было в его руках, ему ещё казалось, что оно бьётся, но возможно, это сам Райан уже пульсировал энергией жизни, которую ей передало это последнее священное деяние перед полным очищением. Даже сейчас Райан был поражён, какое оно живое, какое оно настоящее, этот маленький уродливый сосуд, в котором концентрировалась вся жизнь Джулиана, разрушая его гармонию. И в этот момент ни одно сожаление не способно было вычеркнуть значимость этой жертвы. Райан дожил до того момента, когда мог сказать, да, я не просто верю в чудеса, я их создаю.
Когда он вручал мраморной скульптуре пылающее жаром сердце Джулиана, такое беспомощное и маленькое вдали от человеческого тепла, мраморный страж весь светился в предвкушении этого мига, когда его мёртвая сторона навсегда рассеется в этом жизненном даре Джулиана. Оно вошло в раскрытую грудь так легко, так гладко, задержавшись на креплениях в виде мраморных артерий и мышечных тканей, и капли крови и слизи медленно стекали внутрь, символически омывая эту последнюю жертву перед возрождением. Как же много энергии было в этом умирающем сгустке из трубок и мышц, как же она не подходила Джулиану при его жизни, и как гармонично вписалась в этот сияющий белизной мрамор высочайшего качества. Райан отошёл в сторону и любовался проделанной работой, это было неописуемо, глаза его были влажными от той боли, что вызывала эта красота. Ничто не могло теперь убить эту скульптуру, она проглотила в себя сердце Джулиана и стала чем-то выше жизни и смерти, она была между этими понятиями, и навсегда останется в этом состоянии. Это и была та самая вечность, которой он так жаждал. Райан не мог поверить в реальность этой красоты, этого идеализма, даже он, как создатель не был готов узреть это чудо, но его ждало самое последнее дело, чтобы захлёбываться в экстазе вечной красоты, созданном по его собственному божественному проекту.
После этого Райан наклонился к Джулиану, который полулежал практически в той же позе, как Райан его усадил, чтобы пережить свою последнюю агонию, свой последний катарсис перед тем, как принести в жертву вечности свою красоту. Его жизненная энергия до сих пор вихрями вертелась вокруг тела, делая его почти что идеальным, лишь дыра в груди, из которой ещё изливались последние капли старой жизни, только эта пустота была лишней в его образе, он был почти завершён, он был почти идеален. Глаза его были приоткрыты, взирая на свой новый мир с умиротворённым блаженством, его лицо было светлым и выразительным, как будто в тот момент, когда его сердце из плоти и крови возвращалось его мраморной половинке, божественная сила навсегда оставила этот отпечаток перехода, отразившись на нём в идеальной чистоте. Даже смерть преклонялась перед его красотой, не тронув этой чистоты и невинности, всё было бессильно перед чарами той нити, что соединяла Джулианов, и теперь не существовало ни мраморного Джулиана, ни Джулиана из плоти и крови, они стали единым целым.
И вот он, этот символ последнего преображения, Райан поднял с пола мраморное сердце, которое закрасилось алыми пятнами, выглядя ещё живее, ещё реальнее. Внедрить его дрожащими руками в Джулиана было так же просто, как и при работе с мрамором, оно вошло в эту рваную полость настолько идеально, что Райан теперь не сомневался в своём божественном происхождении. Он только что создал свой великий шедевр, мраморное сердце стало недостающим звеном, чтобы распрощаться навсегда с этой уродливой реальностью, Райан покорил вечность, Райан теперь будет пребывать вечно в этой красоте гармонии.
И когда Райан встал под светом ламп, чтобы узреть плоды своих трудов, чтобы его взгляд смог объять преображённые тела обоих Джулианов, крик радости сиплым хрипом вырвался из его переутомлённого тела. Слёзы хлынули из его глаз, и все человеческие эмоции обрушились на Райана, разрывая на части в своей буйной яркости блаженства. Теперь была очередь Райана освобождаться от всего земного, от всего устаревшего. Он переходил в свою собственную вечность, где наградой было созерцание красоты, которая концентрировалась на том, что он создал из Джулианов – мрамор в плоти и плоть в мраморе, величайшее произведение искусства, открывающее границы миров, и очищение от всего уродливого, от всего смертного. Дисгармонии больше не существовало, пустота и ничто останутся навсегда в этом гниющем суетливом мире, который лишь вспышками дразнил моментами счастья и гармонии. Но Райану удалось зацепиться за одну из этих вспышек, чтобы придать ей собственную форму, лишив её всего примитивного и человечного, и в этой вспышке фокусировалась вся его душа, которая стремилась за границы тьмы и света, притеснённая даже в рамках жизни и смерти. Эта вспышка создала новый мир, его мир, и Райан всё сильнее погружался в созданную им красоту, и лики Джулианов сливались в это гармоничное настоящее, и ничто и никогда не было способно разрушить этот голый момент экзальтации, эта красота была вечной.
Но человеческое тело не способно было устоять перед подобной красотой, душа Райана Смита сливалась сейчас с этой вечной гармонией, но даже тело создателя, не способно было выдержать этой запредельной красоты. И в своём экстатическом состоянии, Райан, созерцающий только что созданный им блаженный мир, незаметно покидал своё стареющее и истлевающее тело. Теперь и сердце Райана в агонии делало свои последние жизненные сокращения, не способное удержать в себе этот переизбыток очистительной энергии, оно взорвалось, соединив агонию с катарсисом, символически закрыв двери этого несовершенного мира, которому не было места в вечном созерцании красоты Райана.