23
Прошло почти два месяца после того странного происшествия в больнице, когда Жан в надежде на творческую лихорадку вынудил позировать Джулиана с сердцем едва остывшего мертвеца. Это было дико, его никто не предупредил, даже не намекнул, что Ланже способен на такое! Но он уже был более или менее закалённым в подобных делах, хотя до сих пор не понимал, как он выдержал это безмолвное позирование в каком-то морге (или помещении для опознания?) с мёртвым органом совершенно чужого человека в руках. Ещё несколько лет назад он бы явно получил психологическую травму, если кто-то бы заставил его сидеть и позировать рядом с мертвецом, одолжив у того свои органы. Да он бы сбежал бы оттуда сразу же, может, ещё полицию бы вызвал, ведь это попахивало осквернением тела и безумием. Но сейчас он знал, на что идёт Жан, чтобы прочувствовать глубину позирующего объекта или субъекта, чтобы его работы обрели целостность. На что только люди не идут ради искусства или науки, размышлял он. Подобные действия оправданы, когда цель так высока, считал он, хотя он чувствовал себя замаранным чужой одержимостью. Зачем он согласился на это? По правде говоря, он пребывал тогда немного в шоковом состоянии, и бороться против этого у него просто не было ни сил, ни возможностей.
Но он реально тогда пытался представить себя на месте только что умершего человека, каково это держать в руке сердце, которое только что сделало свой последний жизненный удар. Это было как прощание со всей своей бренностью и материальностью, без сожалений, но и без ожиданий, просто ещё один этап завершался, болезненно, но выносимо, открывая перед ним новые неизведанные горизонты. Он прямо физически ощутил леденящий холод, сковавший все его внутренности, замедляя работу органов и всей его артериальной системы, потому что в это время его тело заполняло вакуум, оно соединялось со смертью, и замедляло свой неутомимый забег, потому что пауза была необходима. Он понятия не имел, как Жану удаётся так быстро настроить своих моделей на такие невероятно глубокие и тяжёлые состояния. Когда Жан закончил свой набросок, оцепенение мигом прошло, и он почувствовал, как будто жизненная сила вновь врывается в его тело с такой скоростью, будто он рухнул на землю с вершины Бурдж-Халифа. Все органы вновь быстро начали работать, пытаясь наверстать это оцепенение, и с гипервентиляцией и выпрыгивающим сердцем в груди он побежал искать уборную, где смачно опорожнил кишечник и желудок, ректально и орально. А потом ещё минут двадцать пытался остановить кровь с носа, возвращаться к жизни было нелёгким делом, кажется, умирать было проще, если ты к этому по-настоящему готов.
В каком-то смысле он пережил это чувство символической смерти до такой степени, что его мозг поверил, что его тело умирает, и оно подчинилось ложным приказам мозга, освобождаясь от физических оков. И даже инстинкт самосохранения не смог противиться этим авторитарным командам мозга, хотя обычно этот инстинкт в критические моменты пересиливает всё на свете, даже страстную жажду самоубийцы. Он даже не знал, можно ли это назвать тем самым пройденным этапом, когда он физически пытался принять смерть, сделать её нормой, быть готовым к ней без сомнений. И хотя это не был полноценный опыт, но это дало ему крупицы знаний приручения смерти, а главное, он осознал, что преодолел свои страхи, тёмная сторона его больше не пугала, она манила его также основательно, как и светлая сторона жизни, которую он так любил. Это было довольно странно, потому что он был невероятным жизнелюбом и оптимистом, он жил полноценно и умел наслаждаться каждым моментом в полную мощь, так что это спокойное состояние перехода из жизни в смерть было феноменом, что вновь доказывало, как он подвержен впадению в крайности.
А может быть, это было единственное возможное состояние для человека, который способен принять всё и получать от каждого акта удовольствие, даже от того, как ты умираешь? Жажда новых знаний и получения опыта, видимо, пересиливала всё на свете, и, несмотря на то, что он по-прежнему испытывал яркие и разнообразные эмоции, вся его жизнь как-то сглаживалась и гармонизировалась. Что бы он ни делал, и о чём бы он ни думал, всё логическими цепочками приводило к последующим этапам и соединялось между собой. Он стал спокойнее и увереннее в себе, его перестало метать из стороны в сторону, жизнь была для него днём, а смерть ночью, а он всегда любил одинаково сильно и свет Солнца и блики Луны, всё было необходимо в равной степени. И даже уродливая сторона его прекратила пугать и вызывать отвращение, она просто была необходима для баланса.
И только к себе у него оставались завышенные требования. Начиная познавать гармонию между жизнью и анти-жизнью, автоматически делало его возвышенным в своих опытах (опыт деградации и полного падения тоже был необходим, он был не менее важным, чем экзальтация и стремление к свету). И это требовало от него полной гармонии, абсолютных знаний, глубины действий и стерильной ясности во всём. Он должен был сам стать своей мраморной скульптурой, с одной стороны возвышенным, всепрощающим и стремящимся только вверх, а с другой стороны погружённым в собственную дисгармонию, лишённым какого-либо смысла, погрязшим в самых низших и тёмных тайнах этого мира. Быть сломанным и идеальным одновременно, это была его цель, и он постепенно познавал безграничные возможности этих полярностей, которые, в конце концов, приводили его к чистой и монолитной гармонии.
Джулиан успевал всё в этой жизни, не только гнаться за химерами вечности на пути ко всем тайнам мироздания, но и успешно справляться со своими дедлайнами на работе. Он сейчас готовился к летнему балу, его впервые поставили ответственным за такой масштабный проект, где будет так много звёзд мирового уровня! Да и вообще такая знать там приглашена, что он понимал, облажаться он не имеет права. Мероприятий в его жизни стало ещё больше, его постоянно куда-то приглашали, и часто на такие сейшны, когда ты просто не можешь отказать. Он был нарасхват, связи создавались моментально, его новообретённая смиренность и мудрость в глазах делали теперь его гораздо более интересным собеседником, к тому же его новая должность автоматически меняла его круг общения, так что все эти наркоманские рейв вечеринки и дешёвые гей клубы под Нью-Йорком остались в прошлом. Он совершенно не стеснялся этого своего прошлого, он умел расслабляться всегда, но, тем не менее, общаться близко с теми, кто так и остался на том же уровне, было уже непродуктивно. Но многие его старые и новые товарищи стали серьёзнее – более ответственная работа, семья, взрослые проблемы, уже не такой огромный энергетический запас, многие из них слегка успокоились. У многих также начинался период гнездования, свадьбы и рождение детей были уже не редким явлением в его кругу общения, хотя большая часть его контактов и имела нетрадиционную ориентацию. Его репутация была не то чтобы безупречной, но она и не была запятнанной, так что он смело двигался вперёд в не менее гнилой мир богатых и успешных мира сего, преодолевая все препятствия и никогда не сбавляя оборотов.
Они с Майклом не стали исключением и попали в процент тех, кто желал стабильности в личной жизни, и скреплением их трёхлетия стала покупка нового дома. Большая часть денег была вложена Майклом, Джулиан ведь не зарабатывал миллионов, чтобы позволить себе без кредитных обязательств прикупить в Ист-Хэмптоне особнячок за три миллиона. Конечно, он ещё должен был вложиться в небольшой ремонтный проект, но это всё он планировал чуть позже, потому что нужно было заработать немного денег на это. На самом деле планировка и интерьер его более или менее устраивали, да, были свои нюансы, но они были такого уровня, что они сами могли исправить и создать видимость, что этот дом подходит им. Но он как поклонник современного дизайна желал в более минималистичном стиле обставить дом и даже слегка изменить перепланировку, чтобы дом соответствовал его завышенным эстетическим потребностям и своеобразным вкусам. У него даже на это находилось время, так что в обеденный перерыв он переписывался с архитектором и дизайнером, и они корпели над его проектом, и такими темпами они скоро смогут начать воплощать его мечты (как только они с Майклом ещё немного заработают).
Но большое дело было сделано, и хотя он понимал, что большую часть времени всё же будет проживать в Нью-Йорке, так как его офис находился в Мидтауне, иметь свой домик недалеко от Нью-Йорка было не просто мечтой, но и необходимостью! К тому же Майкл всё чаще хотел выезжать загород, так что он тут бы мог отдыхать от своих бродвейских интриг и танцевальных рутин (да и как ему будет самому там приятно танцевать на песчаном пляже возле самого океана). Покупка дома также была их первой совместной недвижимостью, и было понятно, что дело идёт к браку. Джулиану был важен семейный статус, это часто повышало его репутацию и делало более серьёзным (его возраст автоматически заставлял многих бизнес партнёров относиться к нему скептически). И в следующем году они с Майклом думали расписаться и устроить грандиозное торжество, например в Стеклянном доме Филипа Джонсона в Нью-Канаане или в Доме Фарнсуорт в лесу, в штате Иллинойс. Так что и личная жизнь его развивалась как нельзя гладко.
Он организовал в новом доме новоселье, готовился к нему долго, потратился тоже знатно, но это того стоило, потому что в этот раз на свой личный праздник он пригласил и людей повыше уровня, так что всё должно быть безупречным, они привыкли к шику и блеску во всём. Ему нравилось организовывать новоселье, это было – его имущество, ему всегда нравилось ощущать личностное отношение во время праздника, это был только его праздник и больше никого (Майкл не в счёт, они были стабильной парой, и всё у них теперь будет общим). Он даже выслал приглашения тем, с кем когда-то учился и ладил, но практически не общался, не говоря уже про друзей детства, которых он едва бы смог узнать воочию. Так что публика у него собралась разношёрстная, хотя он и делал акцент на круг своего нынешнего общения. И если ещё учесть всю бродвейскую свору Майкла, которую они попросту не могли продинамить, в доме яблоку негде было упасть. Так что двери дома были открыты, и в саду было продолжение банкета, и была даже идея позже выйти к океану. Увы, они не были настолько богаты, чтобы купить дом с личным пляжем, так что придётся довольствоваться публичным, правда, этот пляж был исключительно для местных. Джулиан планировал позже познакомиться с влиятельными соседями, чтобы было тут с кем общаться и тусоваться, к тому же некоторые уже сами проявили интерес, кто это такой из мира шоу-бизнеса поселился в пустующем доме?
Естественно он пригласил и Райана, это даже не обсуждалось. Жан Ланже тоже получил одним из первых его официальное приглашение на новоселье, но, увы, он как раз в это время улетел на открытие своей выставки в Луизиану, где представил впервые свои абстрактные работы, отдалённо напоминавшие человеческие тела. Скульптура Джулиана вдохновила его перейти в ещё более абстрактный мир, она была как бы на грани между его прежними реалистичными скульптурами и новыми абстрактными и размытыми формами. У них уже с Майклом были зарезервированы билеты на выставку (но не на открытие), он не мог теперь пропустить ни одной работы этого талантливого художника.
Гости были нарядными, улыбчивыми, увлечёнными, и подарки у них были такие хорошие и дорогие (не у всех, конечно, но в целом Джулиан остался доволен). Даже пресса была, так что он дал интервью для одного популярного сайта моды и одного архитектурного издания, так как его дом приковывал интерес своим дизайном. Жаль, он не успел изменить проект до идеальности, но и так пойдёт, дом всё равно был шикарен. День был крайне занятым, каждому гостю нужно было выделить внимание, никто не должен заскучать, всё должно быть в полном порядке (в туалете достаточно бумаги, разбитые тарелки тут же выброшены, музыка не сифонит, выпачканные скатерти заменены и так далее). Нелегко было следить за организационным порядком и быть на виду у каждого, никого не обидев. Он снова ощущал, что суетливость возвращается, ему не нравилось это, суетливость делала его слишком хаотичным и несобранным. Так что он старался свысока смотреть на происходящее, копошащиеся муравьишки на открытии нового этажа в муравейнике, как трогательно и как бесполезно. Но жизнь в высшем обществе диктовала свои правила, и он слепо подчинялся им, потому что ему нравилось принадлежать к самым сливкам общества, от того он и готов был жертвовать многим, чтобы вписаться в это общество избранных с галантным лоском и царственной уверенностью. Сегодня в его мире правила жизнь, и хотя теперь в нём всегда жила и тёмная сторона смерти, это никак не влияло на его любовь к тусовкам.
Когда Райан приехал с Лео, оба накрахмаленные и одетые с иголочки, Джулиан просто растаял на миг, Райан был безупречен, и он сиял, он буквально лучился счастьем! Он так рад за меня, думал Джулиан, чуть ли не до слёз растроганный. Как мало нужно для счастья примитивному человеку, размышлял он, который не ищет гармонии между жизнью и смертью, не растворяется в произведениях искусства, не стремится покорить вечность. Он реально сейчас отбросил всю свою эзотерическую муть и просто наслаждался этим событием. Он был в теле и сейчас был простым человеком, и ему понравилось это чувство, он вдруг отпустил все свои поиски, концентрируясь на этом «здесь и сейчас». Счастливый Райан на его новоселье был тем последним недостающим звеном, которого не хватало ему для того, чтобы сказать, да, это – самый лучший день в моей жизни! Пускай, он – приземлённый, и эти эмоции быстро испарятся, но здесь и сейчас я счастлив, я люблю эту жизнь. Боже мой, и друзья все здесь, такие расслабленные, так рады за меня, Майкл излучает такое умиротворение, он так любит меня, и этот прекрасный дом, он наш, сколько тут коллег, охренеть, как же я люблю свою работу! Всё искрилось позитивом тошнотворной тривиальности.
И когда Райан обнимал его и поцеловал три раза в щеку (не воздух, а именно щеку), Джулиан просто растворился в этой теплоте, в этом мгновении гармонии, ничто другое ему не было нужно, вот этот момент он бы хотел увековечить в своей памяти и подчинить вечности.
И когда Райан шепнул ему на ухо. – Оно великолепно, я в величайшем восторге, оно прямо как живое! – Джулиан подумал сначала, что он говорит про новоселье или дом, потому что они собрались ведь именно по этому поводу. Но потом утрачивал всякую логику, Райан бы точно не говорил даже про самый прекрасный образец архитектурной инженерии, что он был как живой. И когда Джулиан начал выходить из своего счастливого дурмана, до него начало доходить, что Райан имеет в виду. Его почему-то это разозлило. Он приглашал его сюда как гостя на своё новоселье, это был – его праздник. Он не хотел сегодня погружаться в философские темы и даже с ним он сейчас не хотел разделять все эти тайны, за которыми они гонялись под влиянием скульптуры.
– Я тебе покажу этот шедевр, он у меня с собой! – не менее восторженно продолжал говорить Райан, сжимая в руках шкатулку из чёрного мрамора. Джулиану чуть не поплохело, ему почему-то казалось, что в ней лежало живое, ещё бьющееся сердце, вырванное из своей среды и борющееся за жизнь, стуча в этой клетке, но обречённое на агонизирующий конец. Но этот стук был стуком его собственного сердца, которое сейчас в его разуме, находилось в этой шкатулке. Он едва удержался на ногах, его вовремя подхватил Лео. Райан улыбнулся Джулиану с такой фамильярностью, что Джулиан понял, эта улыбка означала то, что Райан его понял, он понял его восторг и переизбыток эмоций, ведь он сам испытывает к этому объекту примерно те же самые чувства! Но это было не так, Джулиан всеми фибрами своей души чувствовал, что это сердце должно принадлежать мраморному Джулиану, ему не место в этой шкатулке в его современном доме, безучастном ко всем его заигрываниям с темой смерти и вечности!
Когда он более или менее пришёл в себя (пару стопариков водки вернули его к жизни, а потом ещё и таблетка тенамфетамина), он вдруг осознал, насколько их грёзы насчёт его скульптуры неуместны в его жизни, и хотя он никогда не думал, что это – их тайна, сейчас он осознал, что желает скрыть от всех свою одержимость. Это касалось только его и Райана, мраморные идолы гармонии и дисгармонии не принадлежали его миру, этому нормальному миру, и иллюзии счастья развеялись, и ему захотелось прогнать Райана и разбить это проклятое мраморное сердце. К счастью, он был крайне востребован в этот вечер (Майкл один не справлялся с потоком гостей, не говоря уже о бытовых проблемах, на уровне ни с того ни с сего засорившегося унитаза в одной из гостевых комнат), чтобы у Райана появилась возможность раскрыть свою мраморную шкатулку. И хотя ему хотелось взглянуть на работу Ланже, он понимал, что должен это делать в присутствии своей копии из мрамора.
Он мог понять восторг Райана, его увлекало всё, что было связано с идеализацией скульптуры, но это была их тайна, это было настолько лично, что ему показалось, что в его душу вторглась армия гомофобов и калечила его и калечила. Он осознал очень чётко, насколько Райан для него стал отдельным миром, который не принадлежал никому, это был их персональный рай и ад в одном флаконе, и на этом новоселье с шариками, платьями с невероятными вырезами и кейк-попсами это было воистину неуместно. Он понятия не имел, что так ревностно относится к их философским поискам с Райаном, и насколько весь мир далёк от них, когда они вместе, когда они настроены на одну цель.
Именно в галерее Райана Джулиан преображался и впитывал в себя мудрость своей скульптуры, что двигала его на собственные поиски истины. Именно там он становился идеалом Райана. Здесь или на работе он был для него просто толковым коллегой, интересным собеседником, бывшим любовником, а там он был символом их пути к идеальному состоянию, он был божественным началом, воплощением вечности, и только для одного лишь Райана, потому что только Райан видел в нём этот потенциал! Он вообразить себе не мог уже осуществить свою изначальную идею выкупить скульптуру и держать её в доме, ему было сейчас стыдно за тот день, когда на открытии галереи Райана он гордился тем, что эта скульптура имеет его тело, его лицо, и что он практически так же безупречен! Сейчас же он понимал, какая между ними пропасть, когда он играет в жизнь, а не постигает тайны гармонии жизни и анти-жизни, когда он преображается, и только Райан был свидетелем того, как они становятся одним целым. Ему стало невыносимо тоскливо от того, что он так неполноценен, сколько же ему ещё нужно впитать и понять, чтобы отпечатать в себе состояние скульптуры.
После этого осознания праздник ему уже не казался весёлым и значительным, чувство мимолётного счастья кануло в лету, не оставив даже экстатического послевкусия, всё что ему хотелось, так это поскорее всех отправить по домам и преобразиться для Райана в своё идеальное состояние. Ему хотелось увидеть мраморного Джулиана со своим новым сердцем, которое он выстрадал ради него, чтобы сделать его ещё капельку живее и доступнее для них. Конечно, на его поведении и внешности не отразились его тревоги, он был всё тем же гостеприимным хозяином, который не упустит ни одной мелочи и не даст ни одному гостю заскучать. Но он понятия не имел, почему его связь с Райаном и его скульптурой требовала этой приватности и секретности, и даже если Райан просто при других людях обсуждал что-то связанное с их собственным мраморным миром, ему становилось не по себе. Да, он не научился ещё этому безразличному смирению в обществе и не проработал свои эгоистичные качества. Но как же ему хотелось постоянно носить в себе отпечаток мудрости скульптуры, как же ему хотелось покорить и жизнь и смерть, воплотившись в вечном состояние гармонии.
24
Под предлогом, что они должны забрать подарок из его дома, Райан с Джулианом удалились с этого праздника. Уже было после полуночи, и хотя отъезд хозяина огорчил гостей (которые ещё остались) и удивил неприятно Майкла, Джулиан не смог сдержаться. «Неужели тебе так важен этот антикварный туалетный столик в стиле чиппендейл, куда нам эту роскошь вообще поставить помпезную в нашем минималистичном раю?», чуть не повысил голос Майкл, хотя Райан даже не планировал их подслушивать. Голова Джулиана не была уже трезвой, он был более дерзким и наглым, к тому же потребность вернуться в его галерею явно была такой же высокой, как и у него самого. Тем более праздник уже завершился, остались только самые стойкие, которые хотели всю ночь танцевать, а они сбегали с вечеринки, как два влюблённых голубка, желающих уединиться ради определённой цели. Только в данном случае цель была куда более осмысленной, чем тупо потрахаться, они были зрелыми людьми и отвечали за свои гормоны головой, чтобы так опрометчиво кидаться друг другу в объятья. Да и с того дня, как они в последний раз имели физическую интимную связь, прошло уже много лет. Но оба были окрылены чувством интимности, их внутренние миры сейчас пересекались, и это было гораздо круче влюблённости или страсти. Их души пели в унисон, когда их мысли занимала общая цель.
Когда элитное такси довезло их до сияющего блеска здания One Vanderbilt, их энтузиазм и радость никуда не испарились, так что они бегом добрались до галереи, и тело не слушало Райана, так что Джулиан взял из его трясущихся рук ключи, и сам отворил все замки. Холодный кондиционированный воздух обдал их своей свежестью, гладкие стены просыпались, а вместе с ними открывали глаза и дрейфующие в оцепенении картины. Они медленно ступали по этому храму искусства, чтобы оказаться наедине со стражем этого музея. Мраморный Джулиан сегодня казался не таким холодным и отстранённым, и Райан знал, что это только потому, что здесь находился Джулиан из плоти и крови, именно он наделял его жизненной энергией, а сам брал взамен толику идеальной красоты, способной задержать вечность. Они как будто уединялись в собственном мире, оставив планету Земля со всеми своими проблемами позади, это был их уголок, где они познавали премудрости жизни и смерти, место, где они возвышались в заоблачные дали, и их гидом была мраморная скульптура.
Джулиан молча разделся и забрал из сумки Райана мраморную шкатулку. Райан завороженно следил за его движениями, такими плавными и уверенными, но при этом в них скользило некое нетерпение. Когда искусно отделанное сердце оказалось в бледных руках Джулиана, который под светом белых светильников сам казался выделанным из мрамора, ему захотелось остановить время и просто любоваться тем, как преображался весь мир вокруг. Джулиан буквально светился, ореол вокруг него рисовал очертания нимбов, его жизненная энергия была неземной, и Райану казалось, что он способен вновь поверить в сказки, что бывают идеальные концы, и такие дающие надежду слова «и жили они долго и счастливо» можно продлить до бесконечности. И вдруг вся человечная натура и недостатки Джулиана сглаживались, мраморный Джулиан вбирал в себя весь его антропизм, раскрывая его возможности божественного воплощения.
Даже атеистическое мировоззрение Райана не выдерживало этой красоты, этой реинкарнации чистого света, только что сошедшего из мрачных подземелий ада. Ничто не могло сейчас нарушить гармонию, которую излучал живой Джулиан с мёртвым сердцем своей мраморной копии. Они вместе создавали то идеальное состояние, которое всю жизнь так стремился познать Райан. Он знал, что именно мир искусства способен ему будет подарить подобные чувства, но познав однажды этот катарсис, ты готов продать душу и взрывать целые миры, лишь бы обессмертить этот миг, наполненный голым творческим духом. Именно в этот миг ломались все барьеры и открывались триллионы возможностей, и лишь одно не давало покоя Райану, как сохранить в себе эту память навсегда, при этом, не сойдя с ума и продолжая жить своей полноценной жизнью здесь и сейчас. Создать рай в собственном разуме и в окружающем мире одним лишь этим восхищением чистой красотой, абсолютной гармонией, божественным слиянием.
Чары быстро рассеивались, Райан хотел в уборную, организм требовал утолить свою жажду, присесть на миг, и его это раздражало, во время созерцания высших сил весь физический дискомфорт не должен иметь значения! Как же были несовершенны наши тела, почему всегда нужно потакать каждому капризу этого бестолкового сосуда из плоти и крови? Его раздражал его возраст, и он в очередной раз кинул взгляд на Джулиана, который уже примостился к своему двойнику и как будто бы предлагал ему вернуть назад его сердце. Картина была прекрасной, две стороны жизни и анти-жизни соприкасались так близко, что практически мутировали друг в друга.
– Ну же, живи, мечтай, твори! – шептал Джулиан Джулиану (Райан аж запутался уже, кто кому говорит, насколько они были сейчас неразделимы), протягивая тому мраморное сердце. А потом поднялся на цыпочки и поцеловал своё мраморное отражение, так медленно, так сосредоточенно, что галерея наполнялась странной эротической атмосферой. – Я никогда не скрывал того, что именно я – самое прекрасное существо на этом свете, – говорил Джулиан уже скорее Райану, несмотря на то, что смотрел в глаза скульптуре, как будто это была его утерянная возлюбленная. – Живя в своём теле, я не способен воспринимать себя со стороны, но он помогает мне в этом, боже мой, он прекрасен, я бы сливался бы с ним в экстатических оргазмах денно и нощно, потому что только он способен был бы прочувствовать меня насквозь. Разве это не счастье, иметь способность видеть себя не только через то, как нас воспринимают окружающие люди, которые все чужды тебе, даже если вы приручили некую связь, но и воочию? Он наполняет меня смыслом и учит меня принимать все крайности мира сего, он меня кидает то в рай, то в ад, а потом сглаживает весь мой опыт и делает равносильным, и я расту и расту, то ползком в небо, то на крыльях святости под землю, он – отражение моей божественной сущности. Я никогда не чувствовал себя таким живым, и мой огонь, мой жизненный потенциал возрождает его! Я весь горю энергией!
После этого Джулиан начал изгибаться и извиваться возле своей скульптуры в имитации ритуальных танцев (кто-то бы назвал их современными, но Райан в некоторых вещах был крайне консервативен). Это было по-язычески дико и волнующе, он был похож сейчас на жреца, который впал в трансовое состояние благодаря контакту с конкретным божеством. В его движениях была сплошная резкость и скорость, пока он не замедлил свой темп, и Райана обдало волной жара от уровня сексуальной энергии, что медленно сковывала его с ног до головы, особенно концентрируясь в самой низшей чакре. И когда он поймал почти не запыхавшегося Джулиана и соприкоснулся с его блестящим обнажённым телом, ему казалось, что тот сияет мрамором, его кожа была так гладка, так безупречна, а горящие глаза смотрели сквозь него.
Райан не мог противиться сексуальному жару, они занялись любовью прямо на полу, и Джулиан постоянно держал контакт глаз, то с Райаном, то со своим мраморным отражением. Райан был настойчивым и на грани грубости, но тело Джулиана поддавалось ему во всём, оно прямо скользило под его руками, поцелуями, фрикциями его полового члена, это был не звериный восторг, а творческий процесс. Они как будто создавали этим сексом экспериментальное полотно, все органы чувств улавливали некую новизну, это был секс с ангелодемоном, огненная страсть похоти пробуждала в нём самом демоническое создание, но непорочность и свет очищали эту вульгарную похоть до кристальной белизны. Он задыхался от собственной беспомощности и от того чувства, что ему подвластно в этом мире всё, он утопал в противоречиях и крайностях, пока наконец-то не выстрелил своим оргазмическим фонтаном, отпустив все эти эмоции, не уступающие по силе тому, что человек испытывает перед моментом, когда гильотина отрезает ему голову.
Нелегко было возвращаться в суровую реальность примитивности, но Райан понимал и то, что испытывая такие противоречивые и интенсивные эмоции, можно просто раствориться в этом, исчезнуть, и его разум повредится. Он примерно понимал сейчас, что испытывает Джулиан во время своих медитаций на скульптуру, или Жан, когда создаёт свои творения, глубина и мощность их чувств была недоступной простому человеческому мозгу. Но эти моменты были так редки в его собственной жизни, и только Джулиан способен был зажечь его и дать прикоснуться к вечности. Только как жить с этими чувствами постоянно? Повторится ли когда-нибудь это сказочно-болезненное состояние? Он был весь выжат, и если Ланже и Джулиан ощущали после этого прилив энергии (несмотря на усталость тела), то он был измождён во всех смыслах. Но это было такое ощущение, от которого даже не склонный к зависимостям сильный духом человек не способен отказаться.
– Нам нужно придумать, как вернуть Джулиану его сердце, – говорил повседневным тоном Джулиан, изящно надевая на свои прямые и стройные ноги, укороченные по моде брюки.
– Нет, – оборвал его Райан, – ты прекраснее всех без одежды, особенно рядом с ним…
– Но ты же столько раз твердил, что нет ничего прекраснее человека, одетого в твою собственную одежду, и никакое обнажённое тело, даже если по всем параметрам совпадающее с твоим идеалом, не способно затмить целостное восприятие человеческого индивидуума, одетого в шмотки нашего бренда…
Райан на миг задумался, а ведь это так, его одежда, созданная по его видению идеальных людей, преображала даже тех, кто имел телесные изъяны. – Ты испортил свой образ, твои трусы другой фирмы, любая лишняя деталь способна убить целостность образа, и тогда лучше обнажёнка. – Он улыбнулся после этих слов, заметив, как нарциссичное эго этого блондина смакует его комплименты. Но он действительно был сегодня неотразим, ушла его суетливость и хаотичность, он был собранным и однокусковым. Но теперь его занимали и более серьёзные темы, Райан и сам задумывался, станет ли Ланже потрошить свою скульптуру по его просьбе, чтобы внедрить ей сердце. Это будет символический акт, который приблизит мраморное изваяние на один шаг ближе к жизни, это было крайне важно на данном этапе развития, на данном этапе их странного треугольника.
– Мы с тобой не скульпторы, – продолжал свою тему Джулиан, которую Райан проигнорировал, потому что ещё не придумал, что ответить, – но я не думаю, что это дело можно поручить кому-то кроме Жана. И дело даже не в дикости просьбы, мне всё равно, что о нас подумают, мир искусства полон чудаков. Только Жан знает эту скульптуру, и только он сможет передать ту энергию, что он вложил в создание сердца, чтобы Джулиан не отторгал его как инородный предмет.