Наследники земли

Иногда брату приходилось возвращаться восвояси, так и не повидав сестру, однако чаще, какой бы тихой ни была припевка, Арсенда все-таки просыпалась. Эту песенку раньше напевал их отец, возвращаясь домой из долгого плавания или с веселой пирушки. Брат и сестра, вскормленные материнским молоком, еще во младенчестве бессознательно связали этот мотивчик с радостью мамы, а позже – и со своей собственной радостью. Заслышав эти звуки, дети приучились открывать глаза даже в самые ненастные ночи, но вот однажды все закончилось. Певца забрало море.

Легкое постукивание по ставню подсказало Уго, что сестра его слышит. Теперь наступала самая опасная часть. Уго всегда мог выдумать объяснение, если бы его застали ночью под окном, но ему было бы сложно оправдаться, если бы кто-то увидел, как он взбирается на карниз для всадников: езда верхом в городе была под запретом, поэтому те, кто покидал Барселону через ворота Жункерес, садились на коней здесь, перед самым выездом из города; еще сложнее, если бы кто-то заметил, как он потом карабкается, наподобие ящерки, по каменной стене на плоскую крышу монастырского домика.

Арсенда выбежала во двор, а потом поднялась на крышу по лесенке. Ее прелестное личико раскраснелось от бега и озарилось радостной улыбкой при виде брата.

– Почему ты так долго не приходил? – вместо приветствия пожурила его Арсенда.

Уго глубоко вздохнул, переводя дыхание, потом просто обнял сестру. Арсенда предусмотрительно захватила с собой одеяло, под которым спала. Завернувшись в него и тесно прижавшись друг к другу, дети сидели спиной к стене, спрятавшись ото всех.

– Почему? – не отставала девочка.

Узнав о смерти мисера Арнау, она заплакала. Потом расспросила, откуда синяки, и ее большие черные глаза заблестели от гордости за брата-храбреца. Потом девчушка снова расплакалась, вспомнив о матери. Арсенда не выходила из своего монастыря; Антонине тоже не дозволялось отлучаться из дома перчаточника.

– Чему ты выучилась с нашей последней встречи? – старался Уго отвлечь сестренку, держа ее за подбородок и не давая опускать голову.

Арсенде наконец-то разрешили помогать при изготовлении nogats – это такие сласти из муки, меда и обжаренных орешков, рассказывала девочка. А еще она помогала готовить розовую воду, пряла лен и коноплю. Вышивать ее пока не учили: пусть сперва подрастет, того гляди испортит ткань.

– Хорошо ли с тобой обходится сеньора?..

– Херальда, – подсказала девочка. – Да. Она сильно требовательная да строгая, очень богомольная да мнительная, но все равно хорошая. Разрешает мне издали слушать, когда учит девочек из богатых барселонских семей, а потом и со мной немножко занимается. А как у тебя дела идут?

И тогда Уго заговорил о верфи, о том, как он старается, об ожидающем его славном будущем mestre d’aixa, о том, как он начнет заботиться о матушке.

– И о тебе тоже! – пообещал мальчуган. – Я увеличу приданое, которое даст за тобой…

– Херальда, – с досадой в голосе напомнила сестра.

– Точно. Я увеличу твое приданое, чтобы ты нашла себе хорошего мужа, лучшего в Барселоне.

Арсенда радостно рассмеялась:

– Болтунишка. У тебя же собственная семья появится.

– Ну конечно, но и про тебя я никогда не забуду, – пообещал Уго и крепче прижался к сестре. Их соединяли тесные узы.

Брат с сестрой еще спали рядом друг с дружкой на тюфяке возле очага в то злосчастное утро, когда пучина забрала их отца. Все последующие дни и даже много позже дети плакали, видя слезы на лице у матушки, почти не поднимавшейся со своей лежанки. Уго с Арсендой плакали тихонько, обнявшись, стараясь, чтобы Антонина их не услышала и не затосковала еще горше.

Уго рассказывал о своей работе и в их следующую встречу, больше чем через неделю, когда они снова сидели рядом на плоской крыше. Арсенда взяла брата под руку, положила голову ему на плечо, и мальчик заговорил дрожащим голосом:

– Я думал, что люди меня… Не знаю. Пару дней назад бастайши принесли на верфь бревна, которые доставили по морю, с Пиренеев. Бастайши сплавляют их вниз по рекам… Мне бы хотелось когда-нибудь посмотреть, как они это делают, – объяснял Уго, хотя сам точно не знал, зачем он все это рассказывает. – В общем, именно бастайши переносят древесину, откуда бы она ни поступила, к нам на верфь. И вот, скинув со спины здоровенные бревна, почти все бастайши меня поздравили, сказали, что я хорошо поступил и сделал то, на что никто другой не осмелился, – и даже мастера и старшины с верфи с этим согласились. Мальчики, которые таскают ядра, все мной гордятся и до сих пор то и дело просят снова рассказать, как и что там было. Жоан Наварро тоже меня поддерживает, они с мисером Арнау были старые друзья. А вот в воскресенье в церкви Святой Марии многие смотрели на меня с неприязнью: одни исподтишка, другие прямо и не скрываясь. Когда я шел к причастию, какой-то лоточник меня даже толкнул. Да и перчаточник не позволил нашей матушке ни на минутку задержаться после мессы. Ее схватили за руку и грубо утащили. Мы и словом не успели перемолвиться.

Уго внезапно умолк. Не стоило говорить о таких вещах. Арсенда еще маленькая. Что может знать обо всем этом девочка? Она счастлива за стенами Жункереса. Ее кормят, и одевают, и обучают чему-то; здесь она получит приданое и выйдет замуж…

– Ты пошел против власти, – шепнула Арсенда в темноте, очень серьезно и трагично, чуть разворачиваясь к нему под одеялом, укрывавшим обоих.

– Что ты такое говоришь? – поразился Уго. – Что ты в этом смыслишь?

– То же самое случилось здесь, в монастыре. Одна из монашек пожаловалась, что с ними плохо обращается сестра-ключница. Старухи в большинстве своем думали так же, как и Анхелина, я это точно знаю: я же слышала, как они это обсуждали в доме у сеньоры Херальды. Но пожаловалась только Анхелина. Настоятельница поддержала ключницу, и все остальные сразу же отвернулись от Анхелины. Теперь с ней почти и не разговаривают. И то же самое происходит с тобой, – заключила Арсенда.

– Я ненавижу Пучей, – объявил Уго после недолгого раздумья, осознав, что на самом деле сестра права.

– Ты не должен ненавидеть, – всполошилась Арсенда. – Иисус Христос…

– Иисус Христос допустил, чтобы наш отец погиб! – перебил Уго. Арсенда перекрестилась. – И мисер Арнау тоже.

– Мы все умрем, – спокойно ответила девочка. – Покинем эту юдоль слез, чтобы перейти в жизнь вечную и счастливую.

Уго вздохнул.

– Обещай мне, что не будешь никого ненавидеть. Ты должен прощать.

Уго ничего не ответил.

– Обещай! – потребовала Арсенда.

– Обещаю, – неохотно уступил брат.

Уго вовсе не собирался выполнять данное обещание. Если он и раньше усердно трудился, то после неприязненного приема в Святой Марии мальчик принялся работать с еще бóльшим рвением, но его снедала обида: город, такой близкий, настолько отдалился от него! Мальчика больше не волновало, что он может надорвать спину или потянуть себе руки, постоянно таская ядро, как это не раз случалось с его старшими товарищами. Что бы с ним сталось, если бы не его генуэзец? Попасть в подмастерья к mestre d’aixa было редкостной удачей. Но теперь, когда Уго кое-чему обучился, эта дорога была для него открыта. Жоан Наварро обещал мальчику свою помощь, когда Доменико получит свободу. «В память об Арнау», – однажды расслышал он шепот Жоана.

В Барселоне все еще продолжались судилища над приближенными и фаворитами короля Педро Церемонного, и королева Сибилла все еще томилась в башне за городскими стенами, близ ворот Орбс, а 8 марта 1387 года король Хуан, наконец излечившийся от порчи, причинившей ему столько бед, поклялся соблюдать законы, привилегии и обычаи Каталонии. Как и было объявлено заранее, Хуан не подтвердил дарения, совершенные его отцом в течение двадцати последних лет, чем снискал себе безусловную поддержку и преданность всех тех, кто оказался обделен предыдущим монархом. А через десять дней каталонские кортесы в свою очередь поклялись Хуану в верности и провозгласили его графом Барселонским.

Хуан, среди прочих распоряжений, назначил наместником Восточных земель виконта де Рокаберти, а тот приказал готовить армаду в поход на Морею^[9], в герцогства Неопатрия и Афины, находившиеся под властью Каталонии. Мобилизация королевской армады взбудоражила барселонские верфи. Весла, паруса, щиты, бычьи шкуры, оружие – все было еще раз пересчитано и подготовлено к прибытию кораблей, многие из которых являлись обыкновенными торговыми галерами и подлежали переоснастке для ведения боя.

В одном из нефов арсенала заканчивали последние приготовления к спуску на воду флагмана всей армады – огромной галеры с тридцатью веслами по каждому борту: на ней выйдет в море виконт де Рокаберти. Уго уже доводилось присутствовать на церемонии передачи подобного судна: к мессе явились король, его вельможи и городские советники, а проводили ее восемь священников и сам епископ. Потом были подарки, угощение, праздник и всеобщее ликование. Стоя подле генуэзца с ядром в руках, Уго смотрел на гигантский каркас, выстроенный из самого лучшего дуба, и гордился тем, что тоже принимал участие в работах. Мальчик поднял взгляд к покрывающей неф двускатной крыше и в который раз потерялся и умалился под этими высокими сводами. Он вдохнул густой запах отесанной древесины, смолы и вара, услышал стук молотков, скрежет пил и шипение воды, которую лили на угли, чтобы изгибать доски.

– «Санта-Бригида»! Так ее назовут!

Уго обернулся одновременно с генуэзцем. Процессия, во главе которой шли виконт де Рокаберти, управляющий верфью и городские советники, двигалась к большой галере. Готовый к услугам Жоан Наварро шел вместе с важными гостями.

– Сегодня нас наградят звонкой монетой, – шепнул генуэзец на ухо своему ученику. – Как только я получу денежки, ты отправишься за хорошим вином. Вечером мы будем пить за «Санта-Бригиду»… и за достойно сделанную работу.

Когда процессия поравнялась с работниками верфи, Наварро представил вельможам старшего мастера. Уго видел, как тот разговаривает с виконтом и его спутниками; прочие почтительно внимали. Мастер указывал на галеру и размахивал руками, изображая море, изображая корпус галеры, гребцов и даже что-то наподобие бури. Виконт широко улыбнулся, обнажив черные зубы над седой бородой, когда старший мастер положил конец ненастью резким движением руки, а потом медленно и волнообразно покачал ладонью, снова отправляя галеру в плавание по спокойным водам. Раздались аплодисменты. Генуэзец не ошибся: майордом виконта передал старшему мастеру туго набитый мешочек, а затем виконт со свитой прошествовал дальше. Мастера и подмастерья расступались, освобождая дорогу к кораблю, нависающему над людьми.

Старший мастер указывал виконту самых лучших mestres d’aixa; Рокаберти приветствовал их легкими кивками. Уго заметил, что в то время, когда вельможа здоровался уже со следующим мастером, майордом подходил к тому, кто был отмечен высокой честью, и награждал его несколькими монетами.

– Доменико Блазио, генуэзец, – объявил старший мастер. – Ваше превосходительство, вот бы вам убедить этого человека остаться с нами, когда он получит свободу.

– А это случится уже скоро, – пообещал виконт де Рокаберти в первых же словах, обращенных к генуэзцу.

– Надеюсь… – заговорил Доменико, но в этот момент раздался крик:

– Собака!

Уго понял, кто это кричит, даже раньше, чем увидел молодого Пуча, на сей раз в красных тонах: от шелковых чулок до искаженного яростью лица. Юноша выскочил из рядов свиты и налетел на Уго; вслед за ним поспешал слуга.

– Сукин сын! – взвизгнул Пуч и протянул руки к Уго.

Мальчик, державший ядро Доменико Блазио, не задумываясь вручил железный шар Рожеру Пучу, и тот от неожиданности его подхватил. Ржавчина тут же перепачкала руки и красную котту молодого сеньора, ему потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя и бросить ядро на землю, а Уго воспользовался этими мгновениями, чтобы спрятаться за спиной у своего учителя.

– Что такое? – вопросил де Рокаберти.

Пока Рожер Пуч охлопывал себя по котте, стараясь избавиться от ржавчины, его слуга и несколько солдат схватили Уго и выпихнули на обозрение виконту.

– Этот подонок, – зарычал Рожер Пуч, все еще отряхивая свои одежды, – оскорбил мою бабушку Маргариду Пуч. Он заслуживает наказания!

Слушая эти вопли, виконт одновременно прислушивался и к словам, которые шептал ему на ухо майордом. Рокаберти покивал.

– Что ты хочешь с ним сделать? – спросил он Пуча.

– В застенках замка Наварклес у него будет время пожалеть о тех поносных словах.

В толпе работников нарастал ропот. Уго побледнел и попробовал вырваться из рук слуги – того самого, кто избивал его в день казни мисера Арнау; и сегодня он снова ударил мальчика по лицу.

Жоан Наварро хотел вмешаться, но управляющий остановил его решительным жестом.

– Хорошо, – согласился виконт. – Заточи его на один год, а по прошествии этого срока ты его освободишь. Будешь давать пленнику достаточно пищи, чтобы он не умер. За его жизнь ты в ответе.

– Нет!.. – взмолился Уго, но колени его подогнулись, и мальчик упал.

– Быть по сему, – провозгласил Рожер, не придавая никакого значения протестам Уго. – А семейство Пуч выкажет вам свою благодарность.

Виконт уже поворачивался к осужденному спиной, когда раздался громкий окрик генуэзца:

– Вы совершаете ошибку!

Де Рокаберти так и не успел отвернуться, он остановился, чтобы услышать разъяснения, каковые Доменико не замедлил представить.

– Мальчик трудился на строительстве «Санта-Бригиды». Этот корабль несет в себе что-то от него, частичку его души – наравне с душами всех остальных мастеров, рабочих и подмастерьев. Если сегодня, в день представления галеры, флагмана всей армады, вы не проявите милосердие и великодушие, дух галеры рассердится. Разве власть имущие лишились сострадания?

Рожер Пуч рассек рукой воздух и коротко хохотнул. Уго пытался встать на ноги.

– Какой еще дух? – спросил через плечо виконт.

– У каждого корабля – свой дух, сеньор, – ответил старший мастер, указывая на громадную корму, нависающую над их головами.

– А что случится, если он рассердится? – спросил де Рокаберти, хотя и представлял заранее, что ему ответят.

– Галера никогда не будет хорошо ходить по морю.

– И даже, возможно, затонет, – добавил генуэзец.

– Вы же не станете верить в эти байки?

Виконт отмахнулся от брюзжания Пуча и надолго замолчал.

– Я убежден, – наконец изрек он, обращаясь к Рожеру Пучу, Уго и генуэзцу, – что твоя прославленная бабушка, твой дядя и вся его семья предпочли бы твердую уверенность в победе королевской армады наказанию дерзкого подонка, особенно если один из членов вашей семьи является частью моей команды. Или тебе хотелось бы выйти в море с такими дурными предзнаменованиями?

Рожер не нашелся с ответом.

– У нашего короля и так достаточно проблем с колдовством, которое высасывает его силы, а теперь он узнает, что мы поссорились с духом флагманской галеры из-за какого-то безбородого нищеброда! Отпустите его!

Виконт отдал прямой приказ слугам и солдатам, а потом прошествовал дальше, не проверяя, будет ли исполнено его повеление, как будто не допускал и мысли, что кто-то вздумает ему не подчиниться.

Все так и вышло. Уго снова был свободен. «Отпустите его!» Мальчик уже дважды в своей жизни слышал эту команду, возвращавшую ему свободу. Взгляд его встретился с полным ненависти взглядом Рожера Пуча. «В следующий раз тебе так не повезет», – предупреждал его Рожер рядом с эшафотом. Уго улыбнулся. Ему опять повезло. Увидев ярость в глазах юного вельможи, Уго хотел было опустить голову, но вспомнил совет мисера Арнау: «Не склоняйся ни перед кем». Мальчик глубоко вздохнул, сжал кулаки и не отвел взгляда. Мимо него уже прошел старший мастер и теперь проходила свита виконта де Рокаберти, не терявшая из виду своего господина, однако в глазах Уго это была лишь расплывчатая бессмысленная тень. Стоявший перед ним Рожер Пуч дрожал от ярости, вены на висках и шее вздувались от напряжения. Уго ждал, упорно не отводя взгляда, пока вельможа наконец не решил последовать за виконтом.

– Уго. Уго!

После второго окрика спасенный почувствовал, что кто-то его трясет. Сзади стоял Жоан Наварро. Мальчик попытался изобразить на лице улыбку, однако помощнику управляющего было не до смеха.

– Ты должен уйти с верфи, – велел Наварро. Уго затрясся. – Виконт не желает, чтобы ты находился возле кораблей. Ты должен уйти прямо сейчас. Таково его повеление.

3

Уго поднимался к кварталу Раваль – туда, где строилась новая стена. Шел туда, не думая. «Спрячься, – шепнул мальчику Наварро, пока королевский солдат следил за исполнением приказа. – Не высовывайся по крайней мере до тех пор, пока Рожер Пуч не выйдет в море вместе со всей армадой». Генуэзец тоже хотел что-то сказать, но настолько расчувствовался, что не смог произнести ни слова и наградил Уго крепким поцелуем, так что щека его намокла от слез. Мальчик и сейчас ощущал влагу на лице, хотя, возможно, это были уже его собственные слезы.

За верфью, между Рамблой и новой стеной, заложенной королем Педро, открывался квартал Раваль – просторная территория, которая заселялась барселонцами по мере того, как здесь строились здания, не помещавшиеся внутри стен или же неуместные в городе: монастырь Сант-Пау-дел-Камп, госпиталь Сан-Лазаро для прокаженных, два здания большого монастыря кармелиток, давшего название улице Карме, госпиталь Колом, тоже поименовавший свою улицу, Госпитальную; женский доминиканский монастырь по соседству, маленький госпиталь Вильяр, монастырь Сант-Антони-Абат, монастыри Монталегре и Насарет… В Барселоне было столько церквей и монастырей, что Педро Церемонный запретил строить внутри городских стен новые религиозные учреждения и расширять уже существующие, потому что, как утверждал король, если так будет продолжаться и далее, то Барселона останется без граждан, способных защищать и хранить город.

Вокруг монастырей и больниц Раваля начали селиться люди – в большинстве своем небогатые, а иногда и совсем нищие. И все-таки заселенная часть нового квартала (в основном вокруг будущей улицы Карме) была ничтожно мала в сравнении с общими размерами Раваля; остальное пространство между новой стеной и морем занимали огороды и пахотные земли.

Именно по этим огородам с рассеянными там и сям бедняцкими хижинами брел апрельским вечером 1387 года изгнанный с верфи Уго. Весеннее солнце, сулившее приход жары и безветрия, столь ценимых на верфи, поскольку они предвещали открытие навигации, служило для мальчика лишним поводом задуматься о неопределенности его собственного положения. Уго обернулся посмотреть на море – оно осталось позади. Плеск волн, радостная суматоха корабелов, рыбаков и матросов уступили место унылым грядкам, на которых все возрастало медленно и беззвучно. Уго попробовал вдохнуть запах моря, и ноздри его залила волна смрада – так пахли удобрения. Зато разум его прочистился резко и окончательно. Он лишился всего. А ведь совсем недавно думал, что ему сопутствует удача. «Дурак!» – вслух обругал он себя. Ему теперь никогда не сделаться mestre d’aixa, не стать даже конопатчиком. Мечтания и грезы, разрушенные по прихоти одного высокомерного юнца.

Мальчик остановился в нерешительности, не зная, что делать, не понимая, следует ли ему прятаться. Уго не верил, что Рожер Пуч будет его преследовать. Зачем ему утруждаться ради какого-то безбородого нищеброда. Мальчику поневоле вспоминались оскорбительные слова виконта. Рожер Пуч вскоре отправится в плавание вместе с королевской армадой, весь в золоте и перепоясанный мечом. «Да чтоб ты утонул, чтоб тебя рыбы сожрали! – запальчиво пожелал Уго и тут же, при мысли о рыбах, обернулся в сторону моря. – Берегись, Рожер Пуч! Там, внизу, – мой отец, а старинные родословные в море ничего не значат». И одна эта мысль помогла ему воспрянуть духом.

Уго пошел в сторону монастыря доминиканок и госпиталя Колом. В отличие от запутанных лабиринтов внутри города, немногочисленные улицы квартала Раваль все были длинные и прямые. И здания строили без мостиков, без жилых арок, которые перекидывали через барселонские улочки, чтобы, соединяя дома, выиграть еще чуточку городского пространства. С помощью этих арок и мостиков можно было пересечь из конца в конец всю Барселону, ни разу не ступив на землю. Барселона заканчивалась там, где шла старая римская стена, после Рамблы, у ворот Портаферрисса и Бокерия, а от ворот отходили две главные магистрали Раваля: улица Карме и Госпитальная улица.

Уго поднялся по улице Робадор, на которой стояло уже немало домов и ощущалось человеческое присутствие, и дошел до конца, до Госпитальной улицы. По правую руку виднелся монастырь кармелиток и госпиталь Колом – простое здание с двускатной крышей, маленькая церквушка и колокольня. У больничных дверей собралось немало народу – судя по облику, не из богатеев.

Уго вспомнил рассказ мисера Арнау о госпитале Колом. Здесь могли бесплатно содержать дюжину неимущих больных и столько же детей-подкидышей. Управляющий госпиталем рассылал сборщиков подаяния, и они каждодневно ходили по улицам, прося деньги на нужды Колома; здесь трудились добровольцы-миряне, посвятившие себя уходу за больными, а о младенцах заботились няни и кормилицы. Эти люди и составляли общину госпиталя Колом, устройство которого повторяло устройство городских больниц. «А где же врачи?» – спросил Уго, выслушав рассказ мисера Арнау. «Там нет врачей, – пояснил старик. – Зато все барселонские медики обязаны бесплатно и поочередно работать в больницах, где лечатся бедняки. Так повелел много лет назад король Педро. А те, кто откажется, лишаются дозволения заниматься медицинской практикой».

А еще Арнау рассказал, что Колом не бедствует, что там всегда достаточно хлеба и его раздают беднякам. Уго еще раз взглянул на собравшихся у дверей госпиталя и почувствовал, как рот его наполняется слюной. В тот день из-за торжественной процессии на верфи мальчик остался без обеда. Он пристроился в задних рядах, а вскоре услышал, что и за его спиной тоже дожидаются голодные люди. Оборачиваться Уго не стал. Может быть, ему здесь и дадут хлеба… а что потом? Будет ли у него пропитание вечером… и на следующий день? Холодный пот заструился по его спине, ладони противно взмокли. Мальчик не знал, что ему делать, чем зарабатывать на жизнь.

Но Уго тотчас позабыл о своих печалях, когда двери госпиталя раскрылись и на пороге возникли двое служителей с тяжелой корзиной. В ту же секунду мужчины и женщины, старые и молодые, вступили в борьбу за место в первых рядах. Уго оказался зажатым среди этой толчеи… Крики, тычки, подножки, а кое-где и кулаки – все пошло в ход, когда дарители приступили к раздаче хлеба. Уго терпеливо сносил толкотню, ему осталось продвинуться лишь на несколько шагов, и он был бы рад получить даже черствую краюху. Голод терзал его невыносимо, и в какой-то момент мальчик перепугался, что хлеб в корзине вот-вот кончится. По толпе прошел ропот, общее беспокойство сделало бедняков еще агрессивнее. Уго без зазрения совести распихивал тех, кто стоял на его пути. Мальчик как мог протискивался вперед, и тут его схватили за левое плечо. Уго ткнул кулаком назад – сильно, не глядя. Он никому не уступит своего места! Другая рука потянула за правое плечо. Уго это предчувствовал. Руки были большие и сильные, таких не могло быть ни у кого из горемык, пришедших в Колом за хлебом. Мальчик не стал оглядываться. Он бросился на землю, и это позволило ему вырваться. Раздался громкий вопль. Уго слышал над собой команды (их, несомненно, отдавал слуга молодого Пуча), а сам на четвереньках полз между чьих-то ног, ускользая от преследователей. Оставшиеся позади бедняки тоже кричали: всем показалось, что слуга Рожера Пуча решил проскочить без очереди и отобрать их хлеб.

– Прочь отсюда, собака!

– Разбойник!

– Проси еду у своего господина!

Несмотря на многочисленные пинки и шлепки по голове, Уго продолжал ползти вперед, извиваясь и вонзая зубы в икры тех, кто не желал посторониться. Таким образом он достиг переднего ряда и служителей с корзиной. Бедняки, ждавшие своей порции хлеба, пытались остановить мальчика, но он все-таки сумел просочиться мимо них к дверям госпиталя. Один из служителей проследил взглядом за мальчиком, скривился, пожал плечами и вернулся к раздаче хлеба. Больше Уго препятствий не чинили.

Он бежал без оглядки, пока не оказался в центре длинного зала. Здесь он перегнулся пополам, упер ладони в коленки и остановился, чтобы перевести дух. Оглянулся на двери – никого. Происходившая снаружи потасовка как будто не могла проникнуть под эти своды. Вдоль стен стояли ряды кроватей, на некоторых лежали сразу по два человека. Почти все молчали или же издавали жалобные стоны. Мальчик глубоко вздохнул. К нему приближалась полная женщина.

– Тебе нельзя здесь находиться, – тихо, но сурово сказала она. – Если ты хочешь хлеба…

– За мной гонятся.

Даже эти слова дались Уго с трудом. А перепалка за дверью вспыхнула с новой силой.

Женщина секунду поразмыслила, прислушиваясь к крикам.

– Ладно, ступай за мной, – велела толстуха.

Они вышли из зала через боковую дверь и оказались во дворе, где играли дети. Пересекли его торопливо, причем женщина приложила к губам палец, призывая к молчанию кормилиц с младенцами на руках. Открыла дверь в противоположной стене, воспользовавшись одним из ключей, звякавших в огромной связке у нее на поясе, и позвала мальчика внутрь.

«Винный погреб», – определил Уго в потемках, ощутив характерный запах. Скрип ключа в замке отозвался внутри гулким эхом. Почему она его заперла? Единственным источником света в помещении служило окошечко в закрытой двери.

Уго подкатил старую бочку, залез на днище и приник к окошку. Толстая ключница, бурно жестикулируя, что-то объясняла хорошо одетому мужчине. Оба посмотрели на дверь, а потом скрылись в госпитале.

– Нет! – закричал пленник.

Он попробовал открыть дверь – ничего не получилось. Выглянул во двор – одна из кормилиц, поймав его взгляд, покачала головой.

– Не может быть! – заскулил Уго.

В полутьме он разглядел несколько чанов и выдолбленных в каменном полу ям, дальше стояли бочки. Ни другого окна, ни второй двери в винном погребке не было. Мальчик убедился в этом, шаря вслепую, сначала чертыхаясь, потом поскуливая, а потом пиная ногами бочки. Он заперт! Уго снова выглянул в окошко в тот самый момент, когда ключница, управляющий госпиталем и слуга Рожера Пуча решительным шагом направлялись к его тюрьме. Попался! Уго слез с бочки и принялся искать. Вот он нашарил крепкую палку – не хуже добротного весла. Сгодится. Мальчик просунул палку в железную ручку на двери. «И что теперь?» Скрежет ключа в замке и стук палки, не дававшей открыть дверь, смешались с криками и проклятьями слуги Пуча, которые тот извергал в день казни Арнау, – теперь они эхом отзывались в памяти Уго. Да, скоро он снова окажется в этих жестоких руках.

– Мальчик! Открой! – донеслось через окошко. – Мы не сделаем тебе ничего плохого.

Эти слова произнес не слуга. Уж его голос мальчик узнал бы даже в преисподней.

И вскоре из окошка послышались совсем другие звуки.

– Я убью тебя!

А вот это точно слуга! Уго содрогнулся. Несомненно, он именно так и поступит. Убьет его. Никто об этом не узнает, и… Уго подобрал с пола еще одну палку – потоньше, но не менее прочную – и в кромешной тьме упер один ее конец о выступ на двери.

– Чем дольше ты нам не открываешь… – грозился через окно слуга.

«Пора», – решил Уго.

Он просунул палку в окошко и навалился изо всех сил. Дерево в его руках задрожало, хрустнула кость. «Хорошо бы глазница, – подумал Уго, – ведь удар был направлен снизу вверх». Пока снаружи раздавались крики и стоны, мальчик успел освободить дверь, распахнул ее одним рывком и выскочил во дворик, перепрыгнув через тело распростертого на земле слуги. Мельком увидел, что между пальцами, которые раненый прижимал к лицу, обильно сочится кровь. Он уже готов был пробежать через двор, но обернулся посмотреть на управляющего и ключницу. Оба они опустились на колени рядом с раненым и взирали на мальчика так, будто он привидение.

– Гадина! – выкрикнул Уго тоненьким, будто проволока, голоском, выплескивая в оскорблении все накопившиеся страхи.

А потом Уго побежал. Пронесся через дворик, через зал с больными и, не останавливаясь, припустил по Госпитальной улице прочь от города, до самого госпиталя Сан-Лазаро. Мальчик свернул, только завидев впереди новую стену и ворота Сант-Антони: у ворот могли стоять стражники.

Местность вокруг беглеца снова сделалась необитаемой: рядом с госпиталем для прокаженных не было даже лачуг. Убедившись, что никого рядом нет, Уго забрался в чей-то огород и вытащил из земли две еще зеленые луковицы. Мальчик знал, что за такой проступок полагается наказание, а денег, чтобы заплатить установленный штраф, у него не было. Но он отбросил опасения, почувствовав горький вкус и жесткую плоть луковицы. Ну какой штраф возможно наложить за поедание таких отбросов? Уго шел, не разбирая дороги, с трудом пережевывая кусочки, которые приходилось отрывать зубами. Уго думал о матери, об их разговорах украдкой возле Святой Марии у Моря после окончания мессы. Когда сын излагал Антонине свои планы на будущее, она улыбалась и крепко обнимала его, очень крепко. «Я плачу от радости, – говорила мать. – От радости, сынок». И снова обнимала его так крепко, что у мальчика перехватывало дыхание, но он никогда не жаловался: ему нравилось. И как теперь признаться матушке, что все его мечтания рассеялись. Такая новость привела бы ее в отчаяние. Она бы снова плакала… но в этот раз от горя. И виноват был бы он, Уго. Теперь Антонина состарится простой служанкой в доме у перчаточника.

Мальчика душили слезы. Он нашел себе укрытие под дощатым навесом, который, вероятно, когда-то являлся частью бедняцкой лачуги, ныне покинутой. Уго сел на пол и уже поднял руку, чтобы выбросить остатки второй луковицы, словно желая избавиться от всех своих невзгод, но в последний момент передумал и отложил луковицу в сторону. Он подумал о сестре. Арсенда тоже опечалится; впрочем, ее чувства никоим образом не отразятся на размере приданого, которым обеспечит девушку эта паскудная монахиня, чье имя Уго никак не мог запомнить. Арсенда выйдет замуж за хорошего человека.

Темнело в апреле медленно. Как же красиво такое вот розоватое свечение над морем! Уго попробовал отыскать нечто подобное среди огородов и возделанных полей. Но что может быть прекрасного в закатном свете над грядками лука? Впервые за долгое время мальчик улыбнулся, и улыбка его переросла в хохот. Лук! На сей раз Уго зашвырнул остатки своего ужина как можно дальше. Потом вздохнул, и вскоре сон положил конец этому дню, причинившему Уго столько тревог.