– Вот я много читала умных книг, – говорит мне Инна на переменке. – И что я получила взамен? То, что вокруг меня мало друзей? Что не с кем поговорить? Нет, не то чтобы совсем полный вакуум, но…

Инна, несомненно, самый умный и литературно одаренный человек на нашем курсе. Где-нибудь в Штатах она могла бы сделать карьеру. В нашей стране ей остается разве что искать богатого мужа.

53.

В коне концов это должно было когда-то случиться!

«12 февраля (понед.) 1990 г. – в 8:30 – установочная конференция по педпрактике (аудитория 32) – Г.Б.»

Эта запись сделана в моем тогдашнем ежедневнике дрожащей рукой. Приехали, дождались, повадился кувшин по воду ходить, окончить моряку жизнь в пучине! Нас на шесть недель бросают в настоящую школу. Расстреляйте меня здесь же! Не мучьте так долго!

Галина Борисовна (Г.Б.) дает задания списком. Их количество способно сделать жеребца мерином. Мы расходимся по домам с пониманием того, что расплата наступила. Сколь веревочке не виться…

Я хожу в восьмую школу. У меня 7-А класс. Александр Эдуардович – это их классный руководитель. А предмет ведет у них Мара Георговна.

Привет, педпрактика, привет!

Мара Георговна берет семиклассников душевностью. А Александра Эдуардовича они не слушаются, пока он не рявкнет на них зычно. После рева семиклассники уважительно смотрят на классного руководителя, по их рядам проходит какой-то шелест, и они затихают на несколько минут.

Я сижу на Марином уроке. Тема: «Самостоятельные и служебные части речи». Мне нехорошо от предчувствий. Скоро, очень скоро – завтра! – придется и мне давать уроки… Пристрелите меня сейчас!

– Сережа у нас сложный мальчик, – говорит мне перед уроком Мара Георговна.

Я уже вижу, вижу я уже это, по морде его вижу!

Я задаю Сереже на уроке несколько вопросов, а когда все начинают делать в тетрадках сложное упражнение, вызываю его к доске. У него задание простенькое – как раз по его тупой головушке…

– Сережа у нас так хорошо сегодня работал на уроке, что я даю ему отдельное специальное задание, – заявляю я, подманивая Сержа кусочком мела к доске.

Душевность, прежде всего душевность!

Первый урок прошел. Яду мне, яду! Каникулы! Меня спасли каникулы. Они сократили практику на неделю, дав отдых от трудов и учеников.

Мы уходим из школы…

«23 марта (пятн.) 1990 г. – конец практики.»

Это написано в моем дневнике крупными буквами. И следующая запись:

«27 марта (вт.) 1990 г. – 1. спецкурс по лит-ре,

2. сов. лит-ра

3. совр. русск. язык»

Расписание занятий! Манна небесная. Поживем еще!

54.

– Судьба интеллигенции в революции в прозе 20-х годов. («Города и годы» Федина, «Севастополь» Малышкина, «Зависть» Олеши, «Белая гвардия» Булгакова.)

– Жанр антиутопии в прозе 20-х годов. («Мы» Замятина, «Чевенгур» Платонова, «Роковые яйца» Булгакова.)

– Философский роман 30-х годов. («Дорога на океан» Леонова, «Мастер и Маргарита» Булгакова.)

Вопросы по советской литературе… Как хорошо, что есть на свете Михаил Афанасьевич Булгаков! Если бы не он – половина из нас этот экзамен не сдала бы. Кто знает, чему там завидовал Олеша? И что за Малышкин такой написал «Севастополь»? Уж не наш Олежка ли? Да он, вроде, из Белоруссии…

55.

Бронетемкин «Поносец». Это гордое имя было выгравировано колюще-режущим предметом на парте в кабинете по медицине, куда нас загнали на лекцию по русскому языку. А первый курс приходил туда на отечественную историю…

56.

Чтобы знали вы, как тяжка и незавидна участь студентов филфака, я позволю привести здесь образец сессии (она была для нас летней на четвертом курсе). Снимите шляпы и плачьте, о волки!..

Да, истинные волки те, кто дает бедным студентам такую программу и такие нагрузки. На какие муки обрекают они неокрепшие юные души и тела. Сколько сил нужно потратить и нервов измотать, чтобы сдать все это, по возможности ничего не уча.

Километры «шпор» лентами лежат в карманах, килограммы «бомб» засунуты в сумки, передранные у товарок конспекты оттягивают руки до колен…Мы сдаем сессию:

экзамены:

1) зарубежная литература

2) методика русского языка

3) советская литература

4) современный русский язык

5) курсовая работа

зачеты:

1) спецкурс по литературе

2) этика и эстетика

3) педпрактика

4) советское право

И таких сессий у нас было десять! Мамы и папы, никогда не пускайте детей поступать на филфак!..

57.

– Минк Сноупс мучительно ищет подход к слову «они», которым он обозначает силы, приведшие его к трагедии. И в тюрьме он наконец смутно приходит к пониманию «их». «Они» – это богатые… Так все-таки что же хотел сказать финалом своего романа Уильям Фолкнер? – читаю я на зачетном коллоквиуме по зарубежной литературе.

Сюда допущены только лучшие. Те, кому Ендовицкая позволила подготовить доклады по анализу идейно-художественных особенностей романа «Особняк». Мне достался смысл финала романа. Вот я и надрываюсь над этим смыслом.

Нам, прошедшим этот коллоквиум, сдавать экзамен не нужно: Ендовицкая поставит нам «автоматы».

Солнечный вечер самого начала лета. Мы сидим кружком за несколькими составленными вместе партами, по очереди говорим о литературе и понимаем друг друга с полуслова. Нам интересно. Так, наверное, и должно быть на каждом коллоквиуме. Почему же мы дошли до этой гармонии только на самом последнем из них?

– Вот поэтому-то, наверное, так и ополчилась американская критика на этот роман, роман, который показывает не Америку рекламных проспектов, а Америку реальную – Америку Сноупсов! – заканчиваю я под одобрительный кивок Ендовицкой.

Мое выступление – последнее. Нам ставят «автоматы», и мы уходим в начало лета… За нами закрывается дверь в зарубежную литературу. Теперь, чтобы что-то в ней понять, нам придется биться в эту дверь головой. И не будет рядом умной Ендовицкой с заветным ключиком.

– Ступайте и постарайтесь исправиться, – напутствовала нас после одного из семинаров по Марку Твену Ендовицкая.

Исправимся ли, Любовь Сергеевна?

58.

Ендовицкая Любовь Сергеевна вела у нас весь грандиозный курс, объединенный скромным названием «зарубежная литература». Любовь Сергеевна могла бы жить и в 19, и в 14 веке… В любую эпоху нашлось бы для нее местечко в уголке библиотеки или скриптория, где она могла бы читать. А больше ей ничего и не нужно было. Она жила даже не литературой и даже не в литературе – она жила ради литературы.

Она пыталась защитить от наших варварских суждений Гомера и Еврипида, Петрарку и Данте, Стендаля и Мопассана. Она пыталась их защитить, и пыталась сделать нас их защитниками. Но нет пророков в своем отечестве – трудно человеку понять сразу учителя своего.

Как поначалу ненавидели мы скрипучий голосок Любови Сергеевны. Как раздражали нас ее лекции и семинары. Как не хотелось нам читать пухлые старые тома каких-то древних греков и римлян, от одних корешков которых пахло глубокой сонной дремой.

Сама Любовь Сергеевна знала о литературе все. Не было на свете такой книги, которую бы она не прочла и, самое главное, не запомнила бы, о чем она и какое место занимает в мировой культуре. Любовь Сергеевна, Вы мой «номер первый» среди учителей…