Время муссонов

Наши дни. Москва. Алексей Ванин

– Центр, я второй. Приём, – сухой голос расколол воздух, как гроза чёрное небо.

– Я – центр, что у вас? – ответили быстро, словно ждали связи.

– В подъезд вошёл незнакомый объект. Раньше его не видели.

Молчание, как поняли в кабине оперативного автомобиля, было необходимо для того, чтобы первый оценил ситуацию. А он тем временем, поинтересовался:

– Может, гость…, – сомнения, как краска, покрывали здание разума, заставляя принимать решения, не соответствующие задачам. Зародившаяся в сознании старшего группы майора Никитина мысль, что ему непонятна цель трёхмесячной работы, утомляла настолько, что к исходу дня он чувствовал себя не просто вымотанным – полностью опустошённым.

– Рановато для гостей. Утро ведь. Нет. Незнакомый. Я на всякий случай дал команду, чтоб сняли на видео. На вид молодой, лет тридцати, мужчина. Широкая грудная клетка, крепкая спина. В руке держит саквояж. Судя по напряжённым мышцам, тяжёлый, килограмм десять веса.

Старичок, за которым приделали ноги, судя по предоставленным данным явно не соответствовал их задачам. Но чем они и отличаются от подразделений полиции, так это отсутствием заинтересованности к объекту наблюдения. Не сказать, что сразу, но по истечении некоторого времени Никитину удастся выяснить, с кем его команда имеет дело. И то, что он узнает, его не обрадует.

– Спортсмен, говоришь? Сбрось информацию для идентификации. Отбой.

Старший группы Никитин с позывным «Второй» не стал расспрашивать, что произошло у «Третьего», когда совсем недавно из–за потери объекта наушники готовы были лопнуть от напряжения. Надо будет, сам расскажет на базе, – подумал он, а вслух проговорил:

– Лёха, фотки и видео этого мужика загрузи в центр. Пусть выяснят личность, – обратился он к Алексею Ванину, майору Службы наружного наблюдения ФСБ, прикомандированного из Якутии, ныне прикорнувшего на заднем сиденье от томительного безделья.

Тот, почти мгновенно, словно всю жизнь только этим и занимался, быстро перекачал фотографии с фотоаппарата, который держал в руках, в ноутбук, подключённый к интернету, и передал информацию на известный ему адрес почты, затем набрал номер мобильного и скороговоркой произнёс:

– Лен, я на почту сбросил инфу, ты пробей по базам человека. Лады? – и на неслышимый ответ улыбнулся, помолчал, пока собеседник не выскажется и громко чмокнул в микрофон телефона.

– И я тебя.

– Да… семейка, – хрустнув позвоночником, проговорил водитель. – Муж – опер, жена – техник. Кем же дети будут?

– Техниками в опере, – мгновенно среагировал Ванин.

– Наш… – подал голос водитель. – И кажется без груза.

Из подъезда вышел недавно вошедший внутрь человек, с саквояжем в руках. Даже на таком расстоянии было видно, что он пуст. Майор Никитин – старший экипажа, внимательно окинул того взглядом, отметив про себя, как пружинисто тот шёл по асфальту, как внимательно осмотрел двор, через который пара родителей вела своих чад в школу. Как на короткое мгновение застыл его взгляд на веренице припаркованных автомобилей, в том числе и на их тёмном джипе, стоявшем за парапетом недалёкой набережной Яузы, и, наконец, медленно двинулся в сторону ближайшей станции метро.

– Быстро чего–то он вышел.

– Ну, это смотря для каких дел он туда вошёл. Сколько он там был?

– Десять минут, Анатолий Николаевич. – Что за это время можно успеть сделать?

– Да много чего. Посмотри на записи внутренних камер. Ну, тех, что в подъезде установили…

– Онлайн не получится.

– Почему?

– Там такая система. Сначала идёт запись на диск, а вот когда тот диск вынем, то тогда можно и посмотреть. А пока никак.

Тем временем молодой человек пересёк небольшой парк и вышел на набережную. Подошёл к спуску к воде, выложенному бетонными плитами и огороженному каменными перилами. Сделал первый шаг…

– Анатолий Николаевич, он к реке спускается, – проговорил водитель.

– Что?

– Молодой парень спустился к воде. По лестнице.

– На хрена? – командир экипажа задумался. – Лёша, посмотри, что это он… Но особо не светись.

– Есть, – майор Ванин вновь, в который уже раз, вышел из салона автомобиля и двинулся в сторону исчезнувшего за срезом парапета молодого человека, ранее заходившего в подъезд.

Дождь стих, и лишь иногда, от лёгкого ветерка, с листьев спадали капли воды, попадая за шиворот. Асфальт сверкал начищенным зеркалом, отражая внешний мир, по которому шёл Алексей, наступая на лужи, в брызгах которых искрили мгновения родившегося дня.

В зеркало заднего вида майор Никитин видел, как среди жёлто–зелёной листвы осени колышется на ветру бежевый пиджак майора Ванина, с владельцем которого он познакомился больше полугода назад. И по нынешним временам тот стал ему практически родственником. Он видел, как Алексей обогнул грибок, под которым по вечерам играет детвора, скамейку, на которой обычно сидят бабули. Будь там кто, он обязательно бы поздоровался. Затем, быстро перебежав дорогу с немногочисленными автомобилями, подошёл к парапету, за которым текла Яуза.

Он обратил внимание, как Ванин взглянул на часы. Зачем–то остановился и лишь спустя мгновение вновь сделал шаг. Затем, коснувшись руками бетонной плиты, перегнулся через перила, посмотрел в их сторону своими раскосыми глазами, зная, что за ним наблюдают, показал «козу», любимую распальцовку рокеров. Сверкнул белозубой улыбкой и медленно подошёл к тому месту, где недавно скрылся незнакомый молодой человек. На мгновение замер, как будто делал внутри себя некий выбор, и наконец решительно шагнул к ступеням, по которым спустился к реке заинтересовавший их субъект.

Неожиданно у майора Никитина кольнуло сердце. Последнее время такое с ним происходило исключительно по вечерам и дома. После работы. Когда тело расслабленно, и мысли не пересекаются между собой. Он коснулся ладонью груди и несколько раз помассировал левую сторону. Затем сделал вздох, чувствуя, как боль уходит.

Посмотрел на часы.

Запомнил время.

А ещё через несколько секунд там, где ещё недавно он видел Лёшу Ванина, выросло дерево взрыва, на несколько минут превратив это место в огнедышащий ад. Завыли стоявшие вереницей автомобили. Полетели стёкла, разбитые осколками камней. Не успевшему пригнуться майору Никитину в лицо ударил град осколков из стекла, отметившись на коже кровавыми засечками. Набережную заволокло дымом, а в небо, сквозь гул очнувшейся сигнализации, потянулось чёрное облако, в котором, возможно, парила и душа майора Ванина…

Токио. Кетсу Киташи

Тревога настигла меня в ту самую минуту, когда я медленно опустил ногу на пол. Ближний Восток настолько глубоко въелся в моё сознание, что на одно короткое мгновение мне показалось, что мрак, накрывший меня тогда – вернулся. От желания бежать перехватило дыхание. И разум, ещё недавно рациональный, погрузился в спасительное безмолвие, в котором нет места здравому смыслу. Прикасаться к опасности, скользкой, как змея, и липкой, как паутина, мне приходилось не раз. В таких случаях лучшее лекарство – ствол. Оружие, как и женщина, всегда должно быть рядом. Но в кармане брюк лежали лишь две мятые купюры по пятьсот иен, прижавшиеся друг к другу.

Сердце непривычно громко стучало, мешая рационально мыслить. Но даже в таких ситуациях я ищу выход в лабиринте сознания, и знаю, что у меня должен быть шанс. Я не верю в карму и предсказания, не верю в будущее и прошлое, я лишён сентиментальности и раскаяния. Лишь грубая физическая сила, перед которой я преклоняюсь, может на некоторое время отвлечь меня от рассуждений на тему толерантности. И я догадываюсь, что сейчас может меня ждать. И готов это принять как должное. Потому что невозможно остановить красным флажком мчавшийся на всех парах поезд.

Екатерина Голицына. До встречи осталось пару минут и десять шагов. Эту встречу я ждал, но меня пугал незнакомый амбьянс, ибо я чувствовал, что вокруг что–то не так, и это тревожило. Непонимание – крайне опасная штука, и его было слишком много вопреки плану. Генерал Алфёров так и высказался на этот счёт. Сам он не смог вмешаться по совсем другой причине. Хотя мне, ещё в Москве, свои сомнения выложил, как опытный игрок про неудачный расклад карт. От того, как я разрешу возникшую проблему, зависит не только моя будущая жизнь. Но мне к этому не привыкать.

В сумрачном коридоре деревянная дверь её квартиры медленно превращалась в ворота ада, куда меня гнала кривая. Напротив неё заметил ещё одну дверь с надписью «запасной выход». Я зафиксировал этот факт в сознании, поставив напротив строчки жирную галочку. Тусклая лампочка освещала стены и потолок бледно–жёлтым светом, отражаясь в стекле напротив вместе с крадущимся мужчиной, в котором я узнаю себя.

Выкрашенная в цвет позднего вечера дверь была чуть приоткрыта. Мне не нравятся места, где тебя предсказуемо ждут, хотя всё должно быть наоборот. Поэтому я на мгновение замер, прислушиваясь к невнятному шуму, доносившемуся из квартиры сквозь гулкие удары моего сердца. Музыка, – я и протянул руку, надавив на створку лёгким прикосновением пальцев. Бетховен. Симфония номер пять.

В скрипе несмазанных петель послышалось тяжёлое дыхание смерти. Светлая полоска в ногах становилась шире, покрывая моего туза козырным валетом. Проигрышная комбинация, вываленная провидением, открыла реальность, оказавшуюся хуже всех моих ожиданий. В этот миг я почувствовал на глотке холодные лапы безумия и сглотнул образовавшийся в горле комок. Музыка стала чуть громче.

Чиркнувший по глазам яркой вспышкой гелиевой лампы свет вырвал из тьмы жуткий мир ада. В глубине комнаты лежали два перевёрнутых стула, на полу валялся компьютер и чуть дальше от него – ещё один. Справа застыл тяжёлый шкаф для верхней одежды. Створки его были открыты, и я заметил пару тёплых пальто. Беспорядок нелогично разукрасил комнату красками бессмысленных цветов, отражающими течение моих мыслей настолько ясно, что в какое–то мгновение мне открылась вся абсурдность ситуации во всём своём голом виде.

Её обезглавленное тело лежало на полу посередине комнаты. Под ним расползлось пятно чёрной крови, успевшее немного подсохнуть. Рядом с ним аккуратно положили голову. Лужа отражала потолок с люстрой и безумство Гойи, вползшее в этот мир, а память с напряжением запечатлела композицию с телом, нарисованную в спешке. И всё же не хватало нескольких важных мазков, отчего застывшая в глазах картинка не воспринималась мозгом, так как не имела рационального объяснения.

Безусловно, в её написании кто–то сильно спешил.

Суета всегда выдаёт дилетантов. Одно предположение в сознании сменялось другим. Безусловно, преступник знал, когда она возвращается с работы. Следовательно, ждал именно её, и значит, за ней следили. И где–то она совершила ошибку, что маловероятно. Но мы не безупречны, поэтому всегда под прицелом.

Валяющийся на полу мобильный играл мелодию, одновременно освещая пространство синим цветом. Если ей звонили, то выбрали не лучшее время. Эту мелодию я помнил.

Бетховен. Её любимая симфония.

«Думай!» – приказал я сам себе.

И тут мобильный заткнулся, словно кому–то, на другом конце, надоело ждать.

А пока ответы наполнили мой мозг, словно сеть рыбаков богатым уловом, мне надо было в череде бесконечности найти правильный. Не отвлекайся! Анализируй.

Скрывшись за стеной, убийца выждал момент, когда жертва войдёт. Возможно, он увидел её из окна. Он понимал, что у него мало времени, и воспользоваться им надо крайне рационально. Он слышит звук открывающейся двери. Тридцать секунд. Он ждёт, когда она переступит порог квартиры. Ещё десять секунд. Видит, как Екатерина, прикрыв дверь, оборачивается, и он, выйдя из–за стены, левой рукой бьёт её в лицо. Бросаю взгляд на голову, лежащую на полу. Узнать Катю невозможно, настолько распухло лицо. Рыжие волосы разметало, отчего в какой–то момент мне стало неуютно, от мысли, что её уже нет.

В момент удара она ещё не потеряла сознания и действовала, как учили. Но недостаточно быстро. Она ошеломлена. И потеряла ещё пять секунд. Пытаясь оценить обстановку и уровень угрозы, она упускает время, лишаясь драгоценных мгновений своей жизни. Ещё один удар кулаком. Более жестокий, в челюсть. И тогда, теряя сознание, она пытается прикрыть голову от несущегося навстречу лезвию катаны. Только японский меч способен так аккуратно перерубить шейные позвонки. Она не успевает поднять руку. Последняя секунда её жизни.

Она ещё держалась на ногах, когда лезвие отсекло её от мира. Брызги крови на стене оставили следы безумия. Затем он перетащил тело на середину комнаты и аккуратно положил рядом отрубленную голову. Зачем он это сделал? Пронзительные воспоминания напомнили мне что–то важное из моей прошлой жизни. И это прошлое меня наконец догнало.

Застыв соляным столбом, я понимал, что уже ничем не смогу помочь Кате. Следовательно, нужно уходить, но не было сил. Требовалось что–то предпринять, ибо внутри уже начал разгораться пожар мести. И я ждал, пока не возникли худшие из зол, преследовавшие меня по пятам последнее время. Одно из них – подозрение. Мне нужно было её найти. И я это сделал. Но печальный итог, разметавший фигуры на шахматной доске в таком беспорядке, что понять, где чёрные, где белые уже невозможно.

Несколько шагов внутрь комнаты, и я погружаюсь в атмосферу мрака. За спиной тихий, еле слышимый шорох. Отдавая ей дань, я склоняю голову, ощущая колебания воздуха за спиной от быстро приближающегося человека. Чувствую, как расстояние между нами сгустилось до плотности льда, которое пронзается стальным клинком, отчего все мои дальнейшие действия превращаются в давно отработанные движения, жуткие по своим итогам.

Лишь мгновение понадобилось мне, чтобы отомстить за Екатерину Голицыну, передав привет из ада невысокому, лет тридцати пяти японцу, который выскочил из–за ширмы и, увидев меня, застывшему посреди комнаты с японским мечом в руках. Несмотря на свой возраст, это был опасный противник. Подвижный в кости, гибкий как бамбук, его движения были плавны и в то же время быстры и рациональны. Но сейчас ему мог помочь только Будда. Продолжая сжимать в руках острый, как бритва, меч, с которого все ещё стекали алые капли, он медленно упал к моим ногам с перебитым горлом.

Хлеставшая из его удивлённо приоткрытого рта кровь смешалась с кровью Екатерины, образуя на полу чёрное зеркало, отсвечивающие мои глаза, в котором отразился и он с угасающим взглядом и уже стекленеющими зрачками, где жизнь танцевала свой последний танец, не понимая, как это могло произойти. Одетый в широкие штаны и свободного кроя пиджак, с физической точки зрения, он относился к средневесам и, пожалуй, при большом желании, мог бы справиться со мной. Но не сегодня, и не сейчас.

Ударившись коленями о пол, он безвольно растянулся рядом со своей жертвой, коснувшись лбом её ноги. На шее оголилась татуировка, и мне пришлось потратить почти минуту, чтоб рассмотреть её, оттянув ворот. Голова красного дракона. Запомнив несколько иероглифов, я перевернул его на спину, обнаружив подмышкой в оперативной кобуре «Беретту». Мне всегда нравилось то, что делают итальянцы. Начиная со спагетти и заканчивая машинами. Щёлкнув затвором, я проверил наличие патрона в стволе, сунул его в карман и на какое–то мгновение почувствовал себя защищённым.

Стон на мгновение заставил взглянуть ему в лицо. Из полуоткрытых губ по щеке ползла кровь, оставляя за собой тонкий след. Глаза чуть приоткрылись и черные зрачки вспыхнули жизнью в последний раз, но этого мгновения мне должно было хватить, чтобы узнать правду.

– Кто тебя прислал? – он смотрел на меня затухающим взглядом, в котором с трудом, но можно было рассмотреть удивление. Он попытался что–то ответить, но кровь мешала произнести даже слово. Вспенившись на губах, она растекалась по подбородку не позволяя расслышать ни единого звука. – Кто?

Шиат–су. Способ быстрой реанимации, коим я овладел почти десять лет назад. Надавив на болевую точку в районе уха и сжав в определённых местах челюсть мне удалось на несколько секунд отогнать смерть. Сквозь её приближающиеся потоки, сжавшие мозг лежавшего на полу японца, я, наконец, услышал имя. Таро Ямада. Ничего не говорившее мне.

– Тебя прислал Таро Ямада? – я сжал пальцы сильней, ожидая ответную реакцию на боль. Но увидел лишь чернеющее зрачки уже умершего человека.

Я опустил его голову на пол, вынул смартфон. Задумался над очередным своим шагом, выбирая наиболее рациональный. Затем быстро отправил смс–сообщение по известному мне адресу, кратко изложив всё, что видел и что сделал. Получил ответ. Прочитал его. Внутреннее согласился с этим решением.

Тем временем звуки полицейской сирены, раздающиеся за окном, быстро приближались. А это означало лишь одно, времени почти не осталось, и моя дальнейшая работа в этой стране будет настолько сложна, как желание моей души попасть в рай, даже с пропуском от Будды.

Окинув взглядом тело девушки, я прикрыл его её курткой и поклонился, не забыв и про убийцу. Схватил лежащий на столе толстый конверт. Её мобильный. Затем повернулся на сто восемьдесят градусов и вышел вон, не заметив, как колыхнулась от ветра занавеска на окне.

Задача намного усложнилась, и время работало против меня. Поэтому поднимаясь на крышу по ступенькам пожарной лестницы, я быстро разобрал смартфон Екатерины и, вынув карту, спрятал её в карман. Затем одним коротким ударом переломил телефон и, убедившись в невозможности его восстановления, спрятал в щели кирпичной кладки, ударом ладони вогнав его глубоко между кирпичами.

Готано Шиида

Готано Шиида предвкушал сытный ужин. Его возраст перевалил за семьдесят и медленно, но неукоснительно, приближался к восьмидесяти. Его рука сжимала хаси – две деревянные палочки для лапши, и ничто не могло помешать ему приступить к трапезе, даже полицейские сирены, зазвучавшие за окном.

Сегодня днём он посетил католический храм, и воспоминания об этом всё ещё будоражили его сознание. Нет, он верил в Будду, но именно в католическом храме чувствовал его присутствие. Как всегда, во всяком случае, в последний год, к нему подошёл отец Иаков. Говорят, что он приехал из Голландии, но уж больно походил на черных, которых все чаще показывают по национальному телевидению. И, как правило, с автоматами в руках. Неужели все голландцы, черные как негры?

– Сын Готано, решили исповедоваться?

– Нет, что вы, – Готано рассмеялся беззубым ртом. – Просто мне нравится этот храм и то, как вы ведёте службу, отец.

– Спасибо, сын мой. Но я вижу тревогу в ваших глазах и боль в душе. Откройте её мне, и вам станет лучше. Мы все молимся за вашего сына, упокой Бог его душу.

– Что забрано богом, того не вернёшь, – задумчиво ответил Готано, смиренно склонив голову.

– Согласен, сын мой. Но вы знаете, – неожиданно голос отца Иакова стал тихим, как журчанье ручья, и, как показалось Готано, тот даже наклонился ближе к его уху, – мне приснился сон, где скоро к вам придёт ощущение, которое поможет вам в вашем горе. Оно позволит выстоять перед лицом опасности и скорби, которой вы полны. Рука господа нашего коснётся вас, уверяю, и благодать опустится на ваше чело, привнося спокойствие в сердце.

Тогда Готано недоверчиво посмотрел на пастора, хотя недоверие с неверием и имело одни корни, но только не тогда. А сейчас, задумавшись над его словами, он неожиданно замер, словно ещё раз захотел поразмыслить над ними.

Пока за окном нарастало завывание сирены, все настойчивей проникая в комнату, его мысли, обуреваемые воспоминаниями, категорически не хотели затухать. От чего раздражительность, пока спящая в его душе, была готова проснуться. И тогда он подумал о внучке. Всегда помогало.

Ох, уж эта молодёжь. Нет в ней ничего такого, чем стоило гордиться. У всех на уме деньги и компьютеры. Пока маленькие. Как повзрослеют – деньги и мальчики. Затем деньги и здоровье. Но в основном деньги, деньги, деньги. Раса давно потеряла воинский дух. Дух самураев.

Исчезла честь, померкла слава. Самураи работают клоунами на аттракционах, потешая гайдзинов, толпами мигрирующих по Японии. Уже туристами. Не к добру это. Да и сирена все никак не замолкнет. Может банк ограбили? Он шаркающей походкой двинулся к окну в надежде застать интересный процесс, при котором Токио–банк, через который он платит налоги, потеряет наличность.

Вся улица сияла от вспышек софитов, внизу было светло, как днём. Даже дождь не был помехой. У здания кафе человек двадцать в синей форме и в белых ремнях представляли токийскую полицию. Мигалки на машинах не выключали, отчего казалось, что наступил праздник. Среди людей в форме можно было различить пару гражданских лиц, эти были самыми опасными. Сотрудники розыскного отдела деловито опрашивали всех, до кого дотянулась узловатая рука закона, записывая их показания, практически не общаясь между собой.

– Сацу (полиция, жаргон), – презрительно прошептал Готано и отошёл от окна, расположенного на пятом этаже деревянного дома, достаточно старого, но ещё крепкого, как и он сам. – Не дали спокойно поесть.

Что ж, наверно, в этом есть какой–то смысл.

Он всегда и во всем искал смысл.

Если бы не тихий стук в двери, его рассуждениям не было бы конца. Вначале ему показалось, что он ослышался, но звук повторился и стал реальностью.

Наверно, Минори, она всегда приходит неожиданно, и, как правило, под вечер. Двадцать лет, а никакого ума. Только первый курс университета Тахо. А могла быть на третьем. Но два года пропустила.

– Сейчас, Минори, – и он поспешил на стук, с сожалением бросив взгляд на дымящуюся лапшу.

Если бы он знал, что увидит перед собой такую гору мышц, мысль о возвращении Годзиллы приобрела бы в его сознании реальные очертания, и он не открыл бы двери. Мужчина в проёме не был высок, хотя при росте самого Готано (он возвышался над землёй лишь на сто пятьдесят сантиметров), все, кого он видел рядом, казались ему Кинг–Конгами или Годзиллами. Мокрый от дождя гость внимательно посмотрел на старика.

Пронзивший до самой глубины души взгляд незнакомца был пристально насторожен, и в то же время в этих глазах–озёрах старик рассмотрел расправленный свинец, в котором отражалось его испуганное лицо. И мгновенно вспомнил слова отца Иакова. Вот оно, предсказанное ощущение, готовое стекать тёплыми струями по штанинам на пол.

Мужчина молча вошёл внутрь, несмотря на слабый протест, светившийся в глазах старика, и закрыл за собой двери. Снял обувь и сделал несколько шагов по циновке. В его поступке была своя логика, которую пытался понять Готано. Заметив быстрый взгляд на светившиеся, от полицейских мигалок окна он покачал головой.

– Аната–ва… – тихо произнёс Готано, давно не помнивший такого страха, заставляющего сжаться мышцы ягодиц. Свои годы он прожил, а чужих, ему не надо. – Я… думаю… ищут… вас?

Незнакомец чуть заметно кивнул, затем произнёс несколько слов таким тоном, что стало понятно: малейшее невыполнение приказа грозит быстрой расправой. Что–то давно забытое почудилось Готано в его словах, но пока понять этого он не мог.

– Закрой окно.

– Хай, – ответил Готано и очень быстро выполнил то, что от него требовалось, причём так, чтобы не вызвать вспышки гнева. Сказывалось волнение.

Слова, вылетавшие изо рта человека, стоявшего напротив, отдалённо напоминали Готано, в этом он был уверен, стрелы, способные пронзить насквозь. Хотя они и не были грубы, но появление этого человека явно принесёт в его жизнь скорые изменения. Если верить внутреннему чутью, которое развито у стариков особенно хорошо.

Опущенные бамбуковые жалюзи стали непреодолимой преградой для комнатного света, рвавшегося в ночь. И старику мгновенно стало неуютно. Хотя незнакомец и не пытался связать его или оглушить, или просто припугнуть. Он, вообще вёл себя не как человек, которого ищет полиция. А скорее наоборот. Но, что полиция за окном ищет именно его, Готано не сомневался, исподлобья изучая черты незнакомца.

Это был высокий, по сравнению с японцами, мужчина. В то же время он был японцем, в чём не сомневался старик. Шрам на его левой щеке, хотя и затянулся, но был ужасен, но Готано не исключал, что восемь женщин из десяти все равно назвали бы его красивым. В том числе, как это ни прискорбно, и Минори. Широкие плечи еле вмещались в проём коридора, а сильные кисти напоминали руки воина. Узловатые с увеличенными костяшками, но в то же время лёгкие и подвижные, они напоминали старику конечности роботов. Да и во всей фигуре чувствовалась сила. Жестокая, но контролируемая. Давно он, Готано, не видел таких людей. Давно.

Одетый в простые хлопчатобумажные брюки серого цвета, носки, рубашку, казавшиеся не совсем чистыми, он не выглядел бездомным. Часы на руке – дорогие, не японские, скорее швейцарские, и носит он их не как все. Циферблатом внутрь. По контуру пиджака Готано определил, что в кармане у человека лежит пистолет. И этот факт он воспринял, как само собой разумеющийся. Оружие никогда не интересовало старика, который за свою жизнь повидал его столько, что от одной этой мысли у него закружилась голова.

Пригладив ладонью вставшие дыбом волосы на макушке, Готано все никак не мог разобрать цвет глаз незнакомца. Мешал жёлтый свет лампы. Но, безусловно, они не были ни карими, ни серыми, как у большинства местных. Чуть раскосые. Очень похожие на глаза айнов.

Глубокий шрам, скрывающийся в щетине, пересекал всю левую щеку до квадратного подбородка. Длинные, спадающие на глаза волосы, делали его похожим на якудзу. От этих мыслей его сердце вновь судорожно сжалось, как и очко, находившееся в таком состоянии достаточно давно, не позволяя газам, скопившимся в животе, вырваться наружу.

– Ешь, – заметив дымящийся ужин, тихо произнёс мужчина, указывая пальцем на тарелку с лапшой. И старик неторопливо, чтобы гость не понял, как ему страшно, полный достоинства уселся за стол.

Взяв в руки хаси, он указал ими напротив себя. Но неожиданно увидел отрицательное покачивание головы. «Странно», – подумал Готано. А может, и нет, решил поспорить с ним его рассудок. Странно не то, что он отказался, а что не пытается даже присесть. И судя по взгляду, он ничего не боится. А ведь я могу позвать полицию. Например, бросить в окно что–нибудь. Сацу обязательно заинтересуются причиной. Как их много там внизу. «Но тебе не хочется этого делать, – ответил ему его невидимый собеседник, с которым он вечерами часами вёл беседы. – Потому, что в этом человеке есть нечто такое, чего уже нет у тебя. Чего у тебя никогда не было», – поправил его вечный оппонент.

Споря сам с собой, Готано не заметил, как его ужин, любовно приготовленный около получаса назад, исчез в его желудке. Отложив пиалу и палочки–хаси, Готано закрыл глаза, не обращая внимания на усевшегося у стены нежданного гостя, отметив про себя, что сел тот так, как садятся азиаты. И этот факт немного успокоил его.

Обращение к Будде не вызвало особых протестов у его второго «я». И через десяток минут, когда он получил одобрение своим будущим поступкам, оно растворилось в его мыслях, настолько хаотичных, что обладай незнакомец способностью их читать, его изумлению не было бы предела.

«Если это карма, – думал Готано, – то имеющая понятие бытия. Мир – это взаимосвязанные события, смысл которых раскрыть практически невозможно. Но если боги – Ками послали его ко мне, значит, так и должно быть. Значит, меня услышали там, в западном рае. Но как ему сказать об этом?»

Взор, брошенный на гостя, стал более учтивым. Хотя перехваченный им взгляд незнакомца, направленный на фотографию, висящую на стене его жилища, где его сын с Минори и белой рыжеволосой женщиной, имя которой Фудо скрывал от старика, стоят в обнимку и счастливо улыбаются в камеру, вызвал его удивление.

Больше трёх месяцев назад Готано Шиида потерял сына Фудо, обладавшего своенравным характером. Он не захотел платить якудза, считал Готано, и был наказан. Сейчас он – Готано – платит его долг и воспитывает его дочь. Свою внучку. Хорошо, что Минори живёт в студенческом городке. Хотя иногда, по вечерам, она навещает его. И благо, что её сейчас нет рядом. Да… Всё взаимосвязано в этом мире.

– Ты кого–то убил или ограбил банк? – спросил Готано. Сказал так, словно именно сейчас решил упасть грудью на пулемёт. Хотя на самом деле, ему хотелось сделать это на следующий день после того, как он нашёл своего сына практически на пороге своего киссатена (кафе), избитого и с простреленной головой. Он смог опознать его только по одежде.

– Да, – незнакомец кивнул. Затем повёл плечами, словно в комнате было холодно. – Убил.

– Человека? – испуганно уставился на него старик, готовый взорваться изнутри от накопившихся вопросов.

– Убийцу.

– Убийцу? – переспросил Готано, пытаясь понять логику ответа незнакомца. Почему он так просто говорит об этом. Почему не боится сказать то, что для него является тайной? Не страшится возмездия? Не страшится закона? А может он просто безумен?

– Твой сын? – не отвечая на его вопрос, спросил мужчина, указав взглядом на фотографию.

– Да.

– А кто рядом с ним?

– Моя внучка. Его дочь. Минори.

– Я – про женщину…, – пристально посмотрел в его глаза гость, так, словно от этого ответа зависела его жизнь.

– Фудо говорил, что это его невеста. Она живёт где–то рядом. Но я её ни разу не видел, – испуганно соврал старик. Он часто врал. И ложь иногда спасала его жизнь.

– Фудо? – спросил гость, но старику в какой–то момент показалось, что он знает ответ.

– Да. Мой сын. Его убили. Три месяца назад, – шестое чувство, коим старик обладал или думал, что обладает, подсказало ему, что собеседник, вломившийся к нему домой, знает Фудо или встречался с ним. Иначе он бы не спросил «твой сын?», указывая на фотографию на стене, а скорее всего, произнёс: «кто это?».

– Они не успели пожениться. Но он очень её любил. Его первая жена умерла от рака десять лет назад. Она оставила ему Минори. И вот, он встретил женщину, которую снова полюбил, – старик с вызовом во взгляде уставился на гостя. Но тот даже не почувствовал жара его огня.

– Её тоже убили, – донеслось до его ушей.

Готано окаменел. Миллионы мыслей вновь заполнили его седую голову, вызывая непонятные ему ассоциации, несовместимые с дальнейшей тихой жизнью. И эти чувства, тяжёлые как бетонные плиты, упали на его чело в готовности раздавить его, смешать с землёй, покалечить, расколоть его сознание на тысячи осколков и медленно сжечь их в топке памяти. Одно за другим.

– Убили?

Никогда в своём голосе он не слышал столько горечи. Слово, которое он только что тихо произнёс, отдельными буквами вываливалось сквозь губы как рисовые крупинки, растворив смысл его существования в этом мире, словно в какое–то короткое мгновение он потерял опору.