В СССР я повидал все

В нашем призыве был один солдат с Украины. Вначале он показался мне отличным парнем. Я даже начинал с ним серьезно дружить. Неожиданно ему присвоили звание младшего сержанта и назначили старшиной роты. Я был рад за него – уехать домой, имея на плечах сержантские погоны, считалось престижным. Но власть испортила этого прекрасного человека – он начал обижать нас, дедов. Его просили не делать этого, но он упорно продолжал. Наверно он был уверен в своей неуязвимости.

Мне пришлось порвать дружеские отношения с этим парнем. А он наглел все больше и больше, обращаясь с нами, дедами, как с молодыми. Я уже в течение полутора лет испытывал на своей шкуре участь молодого, и оставшиеся полгода мне абсолютно не хотелось опять возвращаться в этот статус. Я чувствовал необходимость дать старшине понять, что в казарме он вполне уязвим.

Как-то ночью, убедившись, что все спят, я подошел к его койке и взял с табурета его форменные куртку и шаровары. Вынув из карманов документы и деньги, я оставил их на табуретке. Я вышел из казармы и зашел далеко в лес. Порвав одежду старшины, я разбросал клочки по лесу.

Утром после подъема старшина вышел к роте в одних трусах, что вызвало у солдат заметное оживление. Командир роты, увидев его в таком виде, бросил ему упрек:

– Ты бы еще трусы снял.

После этого случая старшина перестал обижать нас. Но до сих пор я поражаюсь тому, что никакого расследования этого вопиющего случая воровства не производилось. А ведь меня можно было очень легко вычислить.

Вечером того дня я проходил в казарме вдоль ряда коек. На одной из них лежал тот повар, который всегда готовил нам закуску. Он довольно громко произнес:

– А ведь это ты украл.

Я ничего не ответил. Но никакого страха или стыда слова этого солдата у меня не вызвали. Я был уверен, что, наказав старшину, я поступил справедливо.

Третьим и последним регламентом для меня стала работа на одной из площадок, где в шахте была установлена самая современная по тем временам ракета. На этой площадке не было постоянного личного состава. Военнослужащие прибывали туда в составе дежурной смены, меняя предыдущую. Поэтому и начальники там каждый раз менялись, что не способствовало дисциплине.

Туда нас, троих солдат роты, доставили на вертолете вместе с дежурной сменой. Начальник смены даже не знал, какую работу нам дать. Но потом он, чтобы отвязаться от нас, просто попросил навести там небольшой порядок. Это мы довольно быстро сделали. Несколько дней мы ждали дальнейших указаний, но они так и не поступили. В конце концов про нас все забыли – и мы прожили на этой площадке довольно долго, наслаждаясь полной свободой.

Окрестный лес мы исходили вдоль и поперек, несколько раз посетили ближайшую деревню. Но так как денег у нас не было, то спиртного достать не удавалось. Мы рассчитывали, что местные жители из уважения к солдатам угостят нас чем-нибудь. Но эти жители были жлобами и смотрели на нас, своих защитников, исподлобья.

Там произошел удивительный случай. Неожиданно на территорию площадки заехала машина, и из ее кузова с шумом вывалилась большая группа солдат. Их лица мне показались знакомыми. Присмотревшись, я узнал среди них Фельяра и Кушнарева. Сомнения рассеялись – это были ребята моего призыва с одиннадцатой площадки.

Теперь эти парни были уже дедами. И как деды их предшественники, они кричали, резвились и дурачились в предвкушении скорого дембеля. Я не решился подойти к ним, а только с некоторой завистью наблюдал за ними издалека. В памяти всплыла фраза: «Эту школу надо пройти до конца». Да, эти парни ее прошли. Может быть, благодаря моему жертвенному поступку эта школа оказалась для них несколько легче, чем для предшествующих поколений солдат на одиннадцатой площадке. Но, увы – повода для гордости это уже не давало.

Я долго потом думал над тем, зачем их туда привозили. Какой-либо убедительной причины для этого не было. До сих пор возможной я считаю следующую версию. Командование нашей армии внимательно следило за моей судьбой – ведь я своими яркими поступками привлек к себе внимание всей ракетной армии. Возможно, командование из каких-то высоких побуждений решило устроить мне прощальную встречу с моими бывшими сослуживцами. Но эта версия также маловероятна.

На площадке была комната отдыха, где я иногда смотрел телевизионные передачи. Рядом со мной сидели солдаты дежурной смены. Мне запомнилось, как один из них громко произнес:

– Вот смотрю на экран, а перед глазами – женские органы.

Я присмотрелся к солдату, который это произнес – рослый симпатичный парень. Что заставило его говорить такие неподобающие настоящему мужчине слова? Возможно, он на гражданке был избалован женской любовью. Надо честно признать, что женщины сами делают из мужчин сексуальных маньяков. Представительницы слабого пола во время близости с мужчинами блаженно стонут и шепчут страстные слова. Это действует на мужчин как наркотик, и они становятся помешанными на сексе.

Жили мы на той площадке в каком-то заброшенном сооружении. Летом там было вполне терпимо. Но вот пришла долгожданная дембельская осень. Так как сооружение не отапливалось, то мы стали там замерзать. К тому же мы очень долго не посещали баню. В один прекрасный день мы все-таки решили покинуть это чудесное место отдыха. Я подошел к начальнику смены и сказал, что работа выполнена и нас пора забирать оттуда.

Как только я вернулся в часть, то тут же на собрании всех дедов нашей роты мы решили в ближайшие дни устроить «шикарный банкет» по случаю завершения службы. Вместе со всеми я сдал для этой цели три рубля. Я понимал, что за спиртным опять придется бежать мне.

Собрав необходимые принадлежности, я направился в баню. Проходя мимо перекладины, я по привычке запрыгнул на нее. Делая сложное упражнение с вращением вокруг перекладины, я сорвался с нее. Падал я вниз головой и наверняка сломал бы себе шею. Это было бы страшной трагедией для меня – до дембеля мне оставался всего один месяц. Но каким-то чудом перед ударом о землю я успел вместо головы подставить левую руку. Поднявшись на ноги, я с ужасом увидел, что эта рука болтается как плеть – она была вывихнута в локтевом суставе. В месте вывиха рука на глазах распухала.

В госпиталь меня привезли поздно ночью. Женщина, выполнявшая обязанности дежурного хирурга, очень долго пыталась сама вправить мою руку. Но ей это не удавалось – рука все время выскакивала из сустава. Я видел слезы в глазах этой женщины.

Но потом подняли с постели авторитетного хирурга. Он приехал и, войдя в операционную, приказал сделать мне какой-то укол. После укола меня попросили посчитать до десяти. Я начал:

– Один, два, три, пять, семь…

Не досчитав до конца, я погрузился в глубокий сон. Операция оказалась очень сложной. Продолжалась она долго – я даже один раз просыпался. Мне быстро сделали тот же укол, и я опять заснул. Благодаря мастерству хирурга операция закончилась успешно.

Через несколько дней моего пребывания в госпитале опухоль на месте вывиха стала спадать, но рука едва разгибалась. Врач сказал, что со временем она будет разгибаться лучше, но стопроцентного восстановления сустава не обещал. Вскоре я вернулся в часть.

На банкет по случаю окончания службы я, конечно, опоздал – мои товарищи провели его без меня. Я ожидал, что они вернут мне мои три рубля. Но этого не произошло. Тогда во мне заговорила моя кулацкая порода – мне почему-то стало не стыдно показать свою мелочность и жадность. Я потребовал от своих сослуживцев вернуть мне мои кровные три рубля. Ребята вернули мне эти несчастные деньги. До сих пор я испытываю сильное чувство стыда за тот позорный поступок.

Моя служба в армии приближалась к завершению. Заканчивался октябрь 1976 года. Все деды лихорадочно готовились к отъезду домой – приводили в надлежащий порядок парадную форму и собирали дембельские чемоданы. Хотя у меня было много армейских фотографий, но дембельский альбом я решил не оформлять.

Старшина увольнялся в первую партию в начале ноября. Гудыма увольнялся в последнюю партию в декабре – это была кара за сломанную им солдатскую челюсть. Остальным дедам, включая меня, предложили сделать дембельский аккорд и по его завершению ехать домой. Мы, конечно, согласились.

Дембельский аккорд заключался в ремонте учебного корпуса. Мы работали там дни и ночи напролет, не покладая рук. Как-то раз к нам заехал начальник штаба полка в звании майора. Он попросил отрезать ему для личных нужд большой кусок линолеума. Я выполнил его просьбу, положив линолеум в багажник его автомобиля. Несколькими днями позже, в благодарность за это, майор причинил мне последнюю боль, испытанную мной в армии.

После успешного окончания всех работ мы надели парадную форму, шинели и, захватив дембельские чемоданы, прибыли в штаб полка для получения документов, необходимых при увольнении в запас.

К нам вышел тот самый майор и стал производить осмотр наших чемоданов и обмундирования. Закончив его, он начал вручать дембелям документы. К моему великому сожалению мне эти документы он не дал. Потом он объявил счастливчикам:

– Вы свободны.

Мне же, несчастному, он сказал:

– А ты поедешь в последнюю партию – у тебя новая шинель.

Моя шинель не была новой. Я нашел ее в одном из сараев части. Она пролежала там, как минимум, лет десять. Я потом долго ее чистил и отглаживал. В итоге она стала выглядеть вполне прилично.

Но даже если бы моя шинель была новой, имел ли право этот идиот запрещать мне ехать домой из-за этого? Ведь это была моя шинель. Неужели, чтобы уехать домой, я должен был ее выбросить и надеть на себя какие-нибудь лохмотья? Мне предстояло по дороге домой посещать в этой шинели различные общественные места. Что же, если я прожил два года в свинарнике, то и домой я должен возвращаться свиньей?

Я понимал, что майор этот откровенно издевался надо мной, своим подчиненным. Он злоупотреблял той неограниченной властью, которую ему предоставило Советское государство. Этот случай как две капли воды похож на тот, когда много лет назад рабочий кирпичного завода отрезал голову своему директору. Я тоже должен был как-то отреагировать на это откровенное издевательство над собой. Конечно, речь не шла о том, чтобы отрезать майору голову.

Те дембеля, которых майор отпустил, схватили чемоданы и ринулись бежать на станцию – до оправления последней электрички оставалось всего несколько минут. Станция располагалась на территории нашей части.

Я стоял и смотрел на часы. Когда время отправления электрички прошло, я понял, что опять нахожусь в неволе. А воля была так близка! На душе у меня стало скверно – я присел на дембельский чемодан. В этот момент майор выглянул из дверей своего кабинета и, увидев меня, крикнул:

– Чего расселся. Иди в свою казарму.

Я встал. Боль и обида, накопившиеся у меня за два года страданий в армии, вырвались наружу. Я схватил чемодан и с силой бросил его в сторону майора. Попадать в него я, конечно, не собирался. Чемодан с грохотом ударился о стену. Позже я обнаружил, что от этого удара разбилась лежавшая в чемодане бритва. Майор исчез в кабинете, а я, как смертельно раненный зверь, диким голосом выкрикнул набор крепких русских слов, смысл которых можно передать фразой: «Как мне все это надоело!»

Потом я начал срывать с себя шинель, шапку, мундир. Я швырял все это на пол и топтал ногами. Ко мне вышел какой-то капитан и стал меня успокаивать:

– Уедешь, уедешь.

Глубоко переживая постигшее меня несчастье, я добрел до казармы и вошел в нее. Всего час назад я был уверен, что уже больше никогда не увижу это опостылевшее мне место. Я пробрался к своей койке. Как теперь я ненавидел ее! Но мне ничего не оставалось, как упасть на ее жесткую поверхность. Я испытывал ужасное потрясение. В таком состоянии человек обычно совершает какое-либо страшное преступление или самоубийство.

Я пролежал так без еды и сна остаток дня и всю ночь. На другое утро в помещение вошел командир роты. Он бросил мне мои документы и выкрикнул русское ругательство, означавшее: «Уматывай!»

Я встал и, как в гипнотическом сне, пошел в направлении станции. Рядом шел Гудыма и нес мой чемодан. Я вошел в тамбур вагона. Гудыма занес мой чемодан и поставил на пол. Когда он вышел и обернулся, я увидел в его глазах слезы. Он помахал мне рукой. Дверь захлопнулась, и электричка тронулась. Так закончилась моя срочная служба в армии. Пожалуй, это был самый счастливый момент в моей жизни.

VIII

В Москве надо было делать пересадку на другой поезд. Я выбрал его таким образом, чтобы целый день пробыть в Москве. Потом я, естественно, заехал в общежитие МАИ к своим друзьям студентам. Первым, кого мне удалось найти в старом общежитии, оказался Коля. Он уже был женат на девушке со своего курса. Ей раньше доводилось видеть меня в общежитии – наши комнаты находились не так далеко друг от друга. Теперь, сравнивая меня с тем, что сохранила обо мне ее память, она с восторгом говорила:

– Ты стал совсем другим человеком – настоящий мужик.

Она оперативно накрыла на стол, и мы с Колей отпраздновали встречу. Я почему-то быстро захмелел от спиртного и, к своему стыду, отрубился.

Очнувшись, я посмотрел на часы. До поезда оставалось еще много времени. Мне хотелось еще увидеть парней со своего курса. Оказалось, что они все уже живут в новом общежитии – современном шестнадцатиэтажном здании. Оно располагалось рядом со старым корпусом. Я зашел туда и отыскал одну из комнат, где жили мои прежние однокурсники. Я сидел там, еще не совсем придя в себя после выпитого. А студенты все приходили и приходили в комнату, чтобы посмотреть на меня. Многим нравились значки на моем парадном мундире. Мне пришлось рассказывать парням, что эти значки означают. Потом, тепло попрощавшись со старыми друзьями, я уехал на вокзал.

В поезде, проголодавшись, я пошел в ресторан. Проезд у меня был бесплатным, а в своей воинской части я получил еще 10 рублей на расходы в пути. Из этих денег я уже кое-что потратил. В ресторане я решил взять что-нибудь подешевле, чтобы вписаться в оставшуюся у меня сумму.

Я заказал одно второе блюдо. Сидевший за моим столиком мужчина торжественно произнес:

– А почему без спиртного? А ну-ка принесите солдату спиртного!

Официантка принесла. Я выпил с этим человеком, думая, что он угощает меня. Но мужчина быстро расплатился только за себя и ушел.

Я сильно переживал, что у меня не хватит денег, чтобы расплатиться в ресторане. Но к счастью все обошлось – и в кармане у меня даже осталось еще несколько копеек.

На вокзале Борисоглебска меня встречал мой двоюродный брат Саша. Его мать, тетя Зина, служила надзирателем в городской тюрьме. Саше было 17 лет – он готовился к службе в армии. Из уважения ко мне Саша всю дорогу домой нес мой дембельский чемодан.

Мое возвращение из армии вся моя родня отмечала у тети Шуры. Она работала мастером на заводе «Металлист». Ее шестнадцатилетняя дочь Марина была, соответственно, моей двоюродной сестрой.

Особой радости своих родных от встречи со мной я не замечал. У всех были какие-то проблемы. Тетя Зина, увидев меня, недовольно произнесла:

– У-у-у, на зека похож.

Проснувшись на другой день в родном доме, я испытал какое-то блаженное чувство покоя. Потом я начал привыкать к гражданской жизни. Я часто бродил по городу в надежде встретить кого-либо из знакомых. Город сильно изменился за те два года, которые я отсутствовал. Я появлялся в различных общественных местах. Моя одежда была гражданской, но многие незнакомые мне люди почему-то узнавали во мне солдата.

Служба в армии оставила в моей душе тоже неизгладимый след. До сих пор мне часто снится, что меня опять призывают в армию на два года. Я кричу им: «Но я уже отслужил два года!» Но они все равно меня призывают. И я в конце концов соглашаюсь, говоря себе: «Ну хорошо, главное отслужить первый, самый трудный, год, а потом уже будет легче».

На танцах я познакомился с одной симпатичной и стройной девушкой. Провожая ее домой, я твердо решил, что свяжу с ней всю свою жизнь. Но на другой день я увидел ее в городе с другим парнем. Она шла с ним под руку и нежно прижималась к его плечу. Потрясенный этой картиной, я пошел за ними. Мне хотелось объясниться с этой девушкой и узнать, почему она предала меня. Я догнал их и пытался остановить. Но девушка презрительно отвернулась от меня и поспешила пройти мимо. Я сильно переживал это первое для меня после армии предательство девушки. Но потом все забылось.

Вскоре вернулся из армии мой школьный друг Орех. И мы стали с ним везде ходить вместе. Однажды мы стояли в центре города. К нам подошла наша бывшая одноклассница по имени Наташа. Она сильно изменилась за последние годы – лицо ее похорошело, а фигура стала очень женственной. Наташа вынула из кармана 3 рубля и сказала:

– Ну что, парни, отметим нашу встречу?

Мы согласились. Купив спиртное и закуску, мы втроем пошли ко мне. Выпивая и закусывая, мы с Орехом по очереди танцевали с девушкой. Танцуя со мной, Наташа прижалась ко мне и прошептала на ухо:

– Я любила тебя в школе.

Мы стали с ней страстно целоваться. По тому, как Наташа себя вела, я решил, что ей нужен секс. Да я и сам был не против этим заняться. Орех нам мешал своим присутствием. Я делал ему отчаянные знаки, чтобы он ушел. Но Орех упрямо сидел за столом и не уходил. Наконец, я довольно грубо сказал ему:

– Ну уйди же ты!

Орех ушел обиженным.

Все шло к тому, что Наташа могла стать моей четвертой женщиной. Но в самый решающий момент она прошептала:

– У меня еще не было мужчин.

Хотя я находился в состоянии опьянения, но еще мог совершать благородные поступки. Чтобы не ломать Наташе будущую жизнь я не стал заниматься с ней обычным сексом. У нас получилась некоторая его разновидность, которая не приводит к негативным последствиям для девушки. Потом Наташа сказала:

– А это оказывается совсем не противно.

Но мне было противно. Я проводил Наташу домой и уже больше никогда после этого ее не видел.

Около месяца я наслаждался свободой, нигде не работая. Но Советской власти это, конечно, не понравилось, и однажды я получил почтовую открытку из военкомата. В ней мне предлагалось поступить на службу в МВД, а именно – в городскую тюрьму. Я серьезно задумался над этим предложением. Как я уже сказал, в тюрьме работала моя тетя Зина. Но у меня еще была тетя Тоня, которая тоже служила надзирателем в том заведении. Тетя Тоня не имела ни семьи, ни детей. Но она была хорошим компанейским человеком. К тому же тетя Тоня мастерски выполняла различные столярные и слесарные работы – не хуже любого мужчины она делала ремонт в жилых помещениях и т.д.

Я посоветовался со всей своей многочисленной родней – они единодушно рекомендовали мне идти работать в тюрьму.

Мне ничего не оставалось, как поступить на службу в это мрачное заведение. Получилось так, что никакого обучения по новой специальности я там не получил – меня сразу бросили в бой на передовую. Службу надо было нести в три смены. Смена длилась 8 часов без перерыва. В каждую смену мы ходили два раза подряд. Особенно трудными были две ночные смены с 12-ти часов ночи до 8-ми утра – очень хотелось спать. После ночных смен следовали два выходные дня.

Основным видом службы было дежурство на коридорах тюрьмы в качестве надзирателя. Вдоль всего тюремного этажа проходил довольно широкий коридор, по сторонам которого были расположены тюремные камеры. Дверь камеры имела большой накладной замок, ключ от которого находился у надзирателя. На уровне человеческого роста в двери располагалось маленькое отверстие, называвшееся «глазком». В него надзиратель мог наблюдать за обитателями камеры. Ниже глазка, на уровне пояса, располагалось маленькое окно, которое называлось «кормушкой». В него обитателям передавалась еда и пр. Кормушка снаружи закрывалась на защелку.

Люди, сидевшие в тюремных камерах, делились на три категории – ожидавшие суда (подследственные), ожидавшие отправки на зону (осужденные) и хозяйственная обслуга (осужденные, оставленные в тюрьме для хозяйственных работ). Всех этих людей мы коротко называли «зеками».

При необходимости выпустить из камеры или запустить в нее зека, надзиратель ключом открывал замок камеры и выполнял эти процедуры. Зеков три раза в день кормили едой, которую готовили на тюремной кухне. Каждый день зеков покамерно выводили на прогулку в специальный дворик. Прогулка длилась не более одного часа.

В каждой камере стоял унитаз. Он был совершенно открытым, что создавало большие неудобства для обитателей камеры. Это являлось одной из тех причин, почему арестованные боялись заходить в камеру. Я наблюдал несколько случаев, когда человек, впервые попавший в камеру, сходил с ума – забивался под койку и скулил там по-собачьи.

Кроме основной функции надзирателя было еще большое множество вспомогательных функций – часовой на входе, часовой на вышке, резерв и т.д. Так же нам приходилось сопровождать этап на железнодорожную станцию. Для этого каждый сопровождающий получал автомат АКС и боевые патроны. Этап состоял из определенного количества осужденных, направляемых в исправительные лагеря. Сдав этап железнодорожному конвою на станции, мы иногда принимали небольшое количество зеков, направляемых в нашу тюрьму.

Лиц, сопровождавших этап, было довольно много. Однажды из-за этого пассажиры, находившиеся на железнодорожном вокзале, от души посмеялись над нами. Сдав конвою большое количество зеков, мы взамен получили одного маленького и сильно хромавшего человечка. Окружив его плотной толпой, мы провели его через помещение вокзала. Публика, видевшая это, со смехом кричала нам:

– Что же это за опасный преступник, если вы так сильно охраняете его?

Не имея опыта работы в этом заведении, я, конечно, делал серьезные ошибки. Зеки, сидевшие в камерах, часто просили меня передать какие-нибудь вещи из камеры в камеру, и я с готовностью это делал. Хотя, как я узнал только позже, это категорически запрещалось. Так я передал большой кусок хлеба одному зеку, который в одиночной камере ожидал отправки в колонию особого режима (то есть, этот зек был «полосатиком» – так называли эту категорию заключенных из-за полосатой одежды на особом режиме). Много лет спустя это поможет мне в одной неприятной ситуации.

Однажды на танцах мы с Орехом познакомились с двумя девушками, которые были подругами. Проводив их домой, мы договорились с ними встретиться на другой день. В день встречи, немного погуляв по улице, мы парами разошлись в разные стороны. Я предложил своей девушке зайти ко мне в гости. Она с готовностью согласилась.

Оказавшись наедине, мы быстро подошли к тому, чтобы заняться сексом. Девушка, почувствовав, что это сейчас произойдет, как-то неестественно замерла и похолодела. Это сильно смутило меня – глубокая жалость к этому маленькому и слабому существу не позволила мне вступить с ней в близость. Я потом проводил девушку домой, дав понять, что встреч у нас с ней больше не будет.

Орех тоже приводил свою девушку к себе домой – в отличии от нас, у них все получилось. Они потом некоторое время встречались.

Все мои знакомые парни хвалились своими победами над женщинами, красочно описывая, как это происходило. Мне же никак не удавалось увеличить счет своих любовных побед – он уже долгое время держался на отметке три. Это никак не устраивало меня. Ради мужского престижа мне хотелось этот счет увеличить хотя бы на единицу.

У тети Тони поселилась в качестве квартирантки очень привлекательная женщина по имени Люда. Она была на 7 лет старше меня. Со своим мужем Люда не жила. Я стал часто заходить в гости к тете Тоне и общаться с ее квартиранткой. Вскоре Люда уже позволяла мне целовать себя. Но на большее она не соглашалась, говоря мне:

– Меня не тянет к тебе. Я тебя не люблю.

В отчаянии я уже и не знал, что делать. Решив, что мое лицо недостаточно симпатично, я стал искать пути, как его улучшить. Моя челка на голове немного вилась. Руками я тщательно укладывал ее – и мне казалось, что после этого мое лицо становилось чуть-чуть симпатичнее.

Однажды, когда тетя Тоня была в ночную смену, я постучал в дверь к Люде. Она впустила меня. Почти всю ночь Люда упорно отказывалась от близости. И только, когда до прихода тети Тони оставалось буквально несколько минут, Люда, наконец, стала моей четвертой женщиной. Уходя от нее, я чувствовал некоторую гордость от того, что всё-таки покорил женщину. Но с другой стороны цена, заплаченная мной за это, казалась мне слишком высокой. Поэтому я считал, что продолжать серьезные отношения с Людой не имеет смысла.

Как-то от товарищей по службе я узнал, что недалеко от тюрьмы живет одна очень красивая девушка. По национальности она молдаванка, с мужем в разводе. Товарищи довольно точно рассказали мне, как найти ее дом.

Вскоре после встречи нового 1977-ого года я в состоянии некоторого опьянения шел поздно вечером домой. До дома было идти еще далеко – а мне не хотелось. Проходя мимо дома той молдаванки, я постучал в дверь. Когда девушка открыла, я молча прошел мимо нее. Отыскав в ее доме спальню, я упал там на кровать и заснул.

Девушка легла рядом со мной и вскоре стала моей пятой женщиной.

Проснувшись утром, я увидел ее с подносом в руках. На нем стояла бутылка коньяка и отменная закуска. Девушка подала мне это в постель.

Я пришел в восторг от такого внимания к своей персоне. Внешне эта девушка была несколько лучше Люды. А по характеру и другим человеческим качествам Люда ей даже в подметки не годилась. Я решил, что мне сказочно повезло с этой молдаванкой.

Ее звали Надя. Она работала на швейной фабрике. В тот вечер, когда я пришел к ней, она очень тяжело переживала свое одиночество. Поэтому, увидев меня, она была несказанно рада, что в ее доме появился мужчина. После этого я начал часто приходить к Наде по вечерам, иногда оставаясь у нее до утра.

Придя однажды к ней, я застал ее за стиркой. Надя спокойно сказала мне:

– В спальне сидит моя подруга. Иди и займись с ней сексом, пока я стираю. Когда я освобожусь, то присоединюсь к вам.

Я зашел в спальню. Там на кровати сидела симпатичная девушка. Я сел рядом с ней и стал ее целовать. Девушка с готовностью отвечала на мои поцелуи. Но перед тем, как перейти к главному действию, я подумал: «Но ведь то, что я делаю – это грязное и подлое предательство по отношению к моей девушке Наде. Надо остановиться!»

Не закончив начатого, я встал с кровати и вышел к Наде. Я сказал ей с волнением в голосе:

– Я не могу тебя предать.

От неожиданности Надя смутилась. Но потом, опомнившись, произнесла:

– Прости. Я не должна была просить тебя об этом.

Один раз Надя предложила мне заняться с ней извращенным сексом, сказав, что вазелин лежит на тумбочке. На этот раз я быстро ответил:

– Я этого не сделаю.

Однажды, показывая на мои гениталии, Надя спросила:

– Сколько он видел женщин?

Этот вопрос застал меня в врасплох. Женщин у меня было мало – всего пять. Мне было стыдно называть эту цифру. Поэтому я ответил:

– Двадцать.

Молдаванка с уважением закивала головой.

Надя была очень щедрой девушкой. Она постоянно мне что-нибудь дарила. Когда мы шли с ней в гости к моим друзьям или родственникам, Надя всегда покупала им какие-нибудь подарки.

Все, кому я показывал Надю, приходили от нее в восторг. В дополнение к тому, что она отличалась красотой и стройностью, она была еще умной, послушной, внимательной, чистоплотной и т.д. За праздничным столом в компании моих родных и знакомых она всегда находилась в центре внимания – язык у нее был хорошо развит, она умела остроумно шутить и рассказывать анекдоты. Но главным объектом ее внимания за столом был, конечно, я. Надя заботливо ухаживала за мной, громко говорила мне всяческие комплименты и т.д.

Надя много рассказывала мне о своей жизни. В России она оказалась, выйдя замуж за русского. Она часто сравнивала Россию с Молдавией – к сожалению, моя родина всегда проигрывала. Интересно высказывание Нади о нас, русских: «Среди русских нет ни одного симпатичного лица – все какие-то уроды». Она говорила, что мужчины у них в Молдавии очень высоко ценятся. Когда муж приходит с работы, жена его раздевает и моет ему ноги. О наших женщинах она говорила так: «Ваши русские коровы ничего не стоят – они даже не могут создать нормальную семью».

Я понимал, что лучшей жены, чем Надя, мне уже никогда не найти. Поэтому я серьезно готовился сделать ей предложение. Но в начале весны Надя заявила мне:

– Я стара для тебя. Тебе нужна пацанка лет четырнадцати.

В то время Наде было 20 лет, а мне 22. Таким образом, она не была старой по сравнению со мной. Возможно у Нади имелись какие-то более веские причины не выходить за меня замуж. Надя погрузила все свои вещи в контейнер и уехала в Ленинград навсегда. С каждой железнодорожной станции она посылала мне письма, в которых писала, что очень тоскует без меня. Жаль, что эти письма не сохранились.

Много лет спустя я нашел Надю в Интернете на сайте «Одноклассники». На ее фотографиях там она выглядит очень старой. Но черты ее лица, которые я знал в молодости, угадываются. Я написал ей электронное сообщение, но ответа не получил.

Разрыв отношений с Надей я перенес очень легко, так как вскоре после ее отъезда я сразу познакомился с одной изящной и очаровательной блондинкой. Она стала моей шестой женщиной. Летом того года у меня была уже седьмая женщина – моя школьная любовь Чурикова Люда.

Летом на пляже я любил прыгать в реку с «тарзанки». Благодаря армейской выучке я крутил с помощью этого снаряда сложнейшие сальто. Никто из парней на пляже этого не мог делать. Публика наблюдала за мной с восхищением. Среди этих людей была одна девушка, жившая в доме по соседству с моим. Через своего брата она познакомить со мной и потом стала моей восьмой женщиной. До меня у нее не было мужчин, поэтому она просила меня не делать ей очень больно. Я всячески старался удовлетворить ее просьбу.

Потом счет моих женщин продолжал неуклонно расти. Но в моей памяти последующие женщины уже не оставляли таких ярких отпечатков, как самые первые.

Но вернемся в тюрьму. Проработав там больше месяца, я был вызван в отдел кадров. Оказалось, что из тюрьмы делали запрос в ту часть, где я служил, и получили ответ – мою служебную характеристику. Она была крайне отрицательной. В конце ее стояла фраза: «К службе в органах МВД не рекомендуется». Такой была благодарность Советской власти мне за два года страданий, которым я подвергался в армии, за нанесенный моему здоровью вред.

Я был ошеломлен и уже готовился покинуть это место работы. Но, к моему великому удивлению, начальник отдела кадров сказал мне: