Я и без того уже летал как муха. Промолчав, я продолжал усердно работать. Мане показалось, что я улыбнулся, чего, конечно, не было – в то время я практически никогда не улыбался. Он подошел ко мне и с угрозой в голосе спросил:

– Чего улыбаешься?

В следующий момент он ударил меня кулаком в живот.

Не понимая за что и зачем все это, я посмотрел ему в глаза. Они налились кровью и смотрели на меня с каким-то безумным выражением. Он явно собирался еще ударить меня. Ну что мне оставалось делать? Стремясь защитить себя, я ударил Маню кулаком в лицо. Он отскочил и успокоился. Это видел другой дед. Он подбежал и пытался ударить меня. Я ударил и его. На какой-то момент возникло замешательство. Поняв, что надо сматываться, я направился к выходу. Один из дедов догнал меня и пытался ударить сзади, но промахнулся. Его рука повисла у меня на плече. Я резко отмахнулся от него, попав руками по его лицу.

Но из казармы я не успел выбежать. У самого выхода я был окружен дедами. В группе их было порядка 30 человек. Они потащили меня к сушилке, которая считалась местом расправы дедов над борзыми солдатами.

Сушилка располагалась в бытовке. Перед входом в нее я рванулся и уцепился руками за дверную ручку каптерки, которая находилась напротив бытовки. Деды орали:

– Ты поднял руку на деда! Заходи в сушилку!

Я уверенно крикнул:

– Один на один пойду с любым!

На какое-то время деды замолчали, соображая, что делать дальше. Я огляделся вокруг. За толпой дедов, державших меня, я увидел Фельяра. Его лицо искажала гримаса ужаса. Было видно, что он хочет хоть чем-то помочь мне – но бессилен что-либо сделать.

Молчание было прервано криком одного из сержантов:

– В армии один на один не дерутся.

Деды вцепились в меня и так рванули, что дверная ручка осталась в моих руках, а сам я буквально по воздуху влетел в бытовку. На меня посыпался град ударов ногами.

Я очнулся в луже крови. С трудом поднявшись, я ощутил острую боль в разных местах своего тела и сильную слабость. Спина не разгибалась, дышать было трудно. Сержант, выкрикнувший последнюю фразу, протягивал мне швабру и говорил:

– Убери за собой кровь.

Я еле держался на ногах, поэтому выполнить приказ сержанта я физически не мог. С трудом переставляя ноги, я прошел мимо него и направился к выходу. В стороне стояла группа дедов. Один из них повернул лицо в мою сторону. На мгновение наши взгляды встретились. Я прочитал в его глазах невыразимую тревогу и тоску – наверно этот человек осознал, что совершено страшное преступление, за которым последует суровое наказание.

Из последних сил я добрел до санитарной части и перед тем, как упасть, успел сказать:

– Меня избили…

Солдатский сапог – это страшное оружие. Если солдат бьет кого-нибудь ногой, то у получившего удар, как правило, ломается какая-нибудь кость. Деды переломали мне множество костей. Но самое страшное, у меня был перебит спинной позвонок.

В госпитале врач ласково говорил мне:

– Поедешь домой. Мы тебя комиссуем.

Радость от того, что я скоро окажусь дома, была огромной. Но шло время, а обещание врача не выполнялось. Я верил в это обещание до самого последнего момента. И только когда после выписки меня опять повезли в нашу часть, я понял, что врач обманул. И мне, практически уже инвалиду, предстояло прослужить в армии еще год. В день возвращения в часть я стоял на вечерней поверке и с ужасом думал: «А ведь впереди еще целый год службы. Как это много! Можно рехнуться».

К тому времени расследование совершенного дедами злодеяния подходило к концу. В расправе надо мной участвовали все деды. Но военные следователи отобрали из их числа только двух военнослужащих, которым и предстояло отвечать перед судом. Главный виновник этой заварушки Маня отделался 10-ю сутками ареста на гауптвахте. Отсидев их, он с невинной улыбкой расхаживал по казарме. У всех дедов, имевших сержантские звания, срезали лычки.

Тех двоих судили в Костроме. Огромный зал был переполнен солдатами и офицерами. В нашей армии ходили слухи, что я один дрался против тридцати, вырубил троих, но остальные 27 вырубили меня. Я сидел в зале в первом ряду и несколько раз слышал за спиной восторженные реплики в свой адрес.

Председательствующие на суде представили меня как честного человека, борца за справедливость. Я парил на крыльях вдохновения. Мне пришлось часто выступать на том суде. Я чувствовал поддержку зала, поэтому мои речи, неожиданно для меня самого, отличались удивительным красноречием и безукоризненными интонациями.

Обвиняемые, как и положено, плакали и просили у меня прощения. Каждого из них приговорили к четырем годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии усиленного режима.

Когда по окончанию суда я выходил из зала, в дверях на моем пути вырос здоровенный солдат. Он с презрением и довольно громко бросил мне:

– Мало они тебе вломили.

Я посмотрел ему в глаза и, не отводя взгляда, молча прошел мимо него.

Конечно деды не простили мне все те неприятности, которым они подверглись из-за меня. Эти парни организовали против меня заговор. Они внимательно следили за моим поведением, незаметно для меня обшаривали карманы моей одежды. Все это делалось, чтобы поймать меня на каком-нибудь поступке, за который мне грозил бы тюремный срок.

К сожалению, я сам предоставил дедам великолепную возможность отомстить мне сполна. Мы работали на военном складе. Там в беспорядке валялись различные интересные штучки. Я не удержался и взял себе в качестве сувенира разрывной болт – я собирался сохранить его до дембеля и потом увезти на гражданку. Эта вещичка была секретной. С помощью разрывных болтов головная часть ракеты крепилась к корпусу второй ступени. Для отделения головной части от ступени на эти болты подавался электрический сигнал, и они взрывались.

Разрывной болт я положил в карман шинели. По возвращению в казарму, я, как всегда, оставил эту шинель на специальной вешалке. Деды внимательно следили за мной. Они сразу подошли ко мне и у меня на глазах достали тот болт из кармана. Таким образом, я был схвачен с поличным на виду у многих свидетелей.

Деды написали рапорт на имя командира полка, сообщая о совершенном мной преступлении и требуя отдать меня под суд. Конечно, я заслуживал этого суда. Но произошло нечто неожиданное – в очередной раз меня не стали отдавать под суд. Вместо этого меня перевели в другую воинскую часть – на двенадцатую площадку. Но это наказание оказалось для меня не менее суровым, чем тюрьма – я попал в группу заправки.

Ракета заправлялась жидким горючим (гептилом) и жидким окислителем (азотной кислотой). Обе эти жидкости были смертельно ядовиты. Самым страшным ядом из них являлся гептил. Он был в десятки тысяч раз более ядовитым, чем сенильная кислота. Я попал в подразделение, работавшее с гептилом.

Все военнослужащие нашей армии считали заправщиков смертниками. Было очевидно, что заправщики гарантированно подорвут свое здоровье и вернутся на гражданку неполноценными людьми. Но это – лишь в лучшем случае. Вполне возможной была и гибель заправщика. И вот я сам оказался заправщиком в дополнение к тому, что только недавно стал инвалидом. Радоваться было нечему.

Гептил хранился глубоко под землей в огромных емкостях. Мне запомнилось мое первое посещение этого хранилища. Мы спустились под землю и зашли в служебное помещение заправщиков. Одна его стена имела панорамное окно, через которое были видны емкости с гептилом. Безусловно, небольшие утечки гептила в том хранилище постоянно имели место. Поэтому в помещении чувствовался удушающий запах этого мерзкого яда.

Как раз в это время в часть приехал офицер из штаба ракетной армии, чтобы взять пробу гептила на анализ. Он вошел к нам в помещение и приказал построиться. Окинув всех быстрым взглядом он, конечно, выбрал меня – в армии такое со мной случалось постоянно. Офицер приказал мне надеть химзащиту и войти в помещение, где хранился гептил. Сам он шел за мной, как бы прячась за моей спиной.

Наш офицер не решился сказать ему, что я там нахожусь впервые и поэтому абсолютно не знаком с нормативом по забору гептила из емкости. Как после оказалось, это был очень сложный норматив и ему надо было долго обучаться.

Подойдя к одной из емкостей, офицер дал мне гаечный ключ и приказал крутить какую-то гайку на ее поверхности. Как я узнал позже, эту гайку надо было повернуть только на один оборот. Я же открутил ее полностью. На меня неожиданно хлынула сильная струя гептила.

Конечно, я был в противогазе и резиновой химзащите. Но струя гептила била мне в маску противогаза – и радости мне это, конечно, не доставляло. Гептила мы боялись, как смерти – и вот эта смерть лилась на тонкую резиновую оболочку, защищавшую мое лицо. Офицер убежал, а я с огромным трудом, преодолевая сопротивление струи, прикрутил гайку на место.

Пролито было много гептила. После этого он несколько дней испарялся, а мощная вентиляция откачивала его пары из помещения. Только потом стало возможным заходить туда без противогаза.

В группе служил украинец по фамилии Шняга. Он был с нашего призыва. Шняга не имел никакого отношения к заправщикам – он работал с азотом, который не представлял опасности для здоровья. Поэтому по сравнению с заправщиками Шняга выглядел значительно здоровее и крепче. Как-то при выходе из столовой он с ненавистью крикнул мне:

– Курва! Из-за тебя хорошие пацаны в тюрьме сидят!

Чтобы придать этим словам больше убедительности, Шняга еще ударил меня кулаком по лицу. Недолго думая, я ударил его в ответ. Шняга не упал от моего удара, но довольно далеко отскочил в сторону. Он не решился продолжать драку. Было похоже, что в этой схватке победил я. Но Шняга этого не простил мне – он начал интенсивно заниматься штангой в спортзале части.

В группе заправки не было такой суровой дедовщины, как на одиннадцатой площадке. Все солдаты в казарме по вечерам спокойно смотрели телевизор. Закончился первый год моей службы в армии, и в канун наступающего 1976 года я, вместе с сослуживцами, смотрел по телевизору премьеру фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!». В начале я делал это без особого внимания. Но вот на экране появились пьяные мужики, и их поведение напомнило мне мои московские похождения. Мне это ужасно понравилось, и я с интересом досмотрел фильм до конца.

Один раз меня с группой молодых солдат назначили в наряд по кухне. В столовой нас построили. Сержант, командовавший там, сделал мне знак, что я свободен. Оставшихся молодых солдат он начал загружать работой.

Почувствовав полную свободу, я пошел в лес и забрел там на стрельбище. В том месте, где обычно стоят мишени, вся земля была усеяна автоматными пулями. Я быстро сообразил, какое найти им применение. Сделав рогатку и набрав увесистый мешочек пуль, я открыл стрельбу этими пулями по крысам, лазившим по кучам мусора на территории части. Этих грызунов на той площадке развелось чересчур много – они даже ночью в казарме бегали по нашим спящим телам.

Распугав всех крыс, я начал стрелять по пустым бутылкам из-под спиртного. К сожалению (а может и к счастью) их там оказалось не очень много.

Рядом с нашей казармой стояло какое-то сооружение, похожее на заброшенный сарай. В нем было много застекленных окон. Открыв стрельбу по сооружению, я выбил там все стекла.

Придя вечером в казарму на отдых, я услышал, как старшина жаловался командиру группы:

– Какая-то сволочь побила все окна в учебном корпусе.

Конечно на меня подозрение не пало. У меня было стопроцентное алиби – я находился в наряде по кухне.

Несколько раз на той площадке я ходил в караул. Это оказалось для меня еще более тяжелым испытанием, чем в школе сержантов. Возможно моя вторая армейская зима была посуровей, чем первая. К тому же мне часто пришлось стоять на вышке, которая при сильном морозе еще и продувалась со всех сторон ветром. Конечно, наблюдать за охраняемым объектом в таких условиях не имело смысла – главным было дожить до прихода смены. Находясь на вышке, я постоянно крутился, подставляя разные места своего тела тому направлению, откуда исходил наибольший холод.

Ракеты на той площадке были шахтного варианта, то есть, они уже стояли на пусковых столах, размещенных глубоко под землей. Заступая на боевое дежурство, мы довольно долгое время проводили под землей рядом с этими ракетами. Туда разрешалось брать с собой учебную литературу. Естественно, я брал немецкие книги и словарь. Там я прочитал все свои технические книги на немецком и одну художественную. В результате такой интенсивной тренировки я достиг очень высокого уровня владения немецким – я мог читать практически без словаря любую немецкую литературу.

Находиться в шахте было весьма непросто – тесные помещения, спертый воздух, пары горючего и окислителя ракеты, радиация от ее головной части. Особенно трудно было ночью, когда мы спали. В течение ночи я просыпался несколько раз от того, что мне трудно дышать. В помещении было абсолютно темно и в первый момент, когда просыпаешься, невозможно понять, куда ты попал. Сразу возникает острое чувство тревоги за свою жизнь. Хочется куда-то бежать, чтобы вырваться из этой тесной западни.

Раз в полгода каждый заправщик проходил медицинское обследование. Когда подошла моя очередь, меня сначала положили в санчасть нашей площадки. В палату, где я лежал поступил солдат, которого кто-то избил. На его лице не было живого места – так старательно его отделали. Я изумился, когда узнал, что этого несчастного избил тот самый Коля, с которым я дрался в школе сержантов. Коля заходил в нашу палату и мирно беседовал со своей жертвой. Теперь он был уже старшим сержантом. Никакой ответственности за те побои Коля не понес. Таким образом, потренировавшись на мне в школе сержантов, Коля со временем стал заправским мастером по мордобитию.

Вскоре меня отправили в госпиталь. Там я просто отдыхал, проходя необходимое обследование. В нашем отделении работали молодые и весьма привлекательные медсестры. Самой красивой из них была девушка по имени Вера. Она пользовалась огромной популярностью у пациентов госпиталя.

В моей палате лежал солдат, который сильно пострадал в автоаварии. Он рассказывал, как его занесли в приемное отделение и положили на пол. Вера присела рядом с ним, чтобы оказать первую помощь. С нездоровым волнением солдат говорил, что он видел перед собой ее трусики с маленьким пятнышком менструальной крови. Мне это было противно слушать, и я думал: «Какой-то ненормальный, помешавшийся на сексе».

Каждый раз, когда Вера заступала в ночное дежурство, этот солдат поздней ночью уходил к ней и подолгу не возвращался. Но однажды ночью между ним и Верой вспыхнула ссора. Было слышно, как Вера грубо кричала на солдата и чем-то била его. Отверженный вернулся в палату очень расстроенным.

Мне тоже не спалось, а заняться было нечем. Я решил попытаться покорить эту неприступную Веру, конечно, абсолютно не надеясь на какой-либо успех. Я зашел в дежурное помещение медсестер. Вера лежала на кушетке, но, по всей видимости, еще не спала. Я молча присел рядом с ней. Надо было о чем-то говорить. Но я не имел ни малейшего представления, о чем. Я положил руку на плечо Веры. Никакой реакции с ее стороны не последовало. Что делать дальше? Я провел ладонью по волосам девушки. Вера поднялась и села на кушетке. Она напряженно молчала. Я не знал, что же делать дальше.

Вера встала и вышла в коридор. Я пошел за ней. Девушка медленно шла в конец коридора. Зачем? Может быть она хотела там уединиться со мной для совершения того таинства, которое у меня до этого было с тремя женщинами? Я шел за Верой. В конце коридора она остановилась у какой-то двери и стала открывать ее ключом. В этот момент я представил, что сейчас она откроет эту дверь, а там – телефон для вызова дежурной охраны. Вера вызовет этих людей, меня схватят и обвинят в сексуальном домогательстве к девушке. Какой позор! В ужасе я убежал в палату и нырнул в постель. Я ждал, что с минуты на минуту в палату ворвутся охранники и повяжут меня. Но никто не пришел. Желание покорить Веру у меня пропало навсегда. Вскоре меня выписали из госпиталя.

Я прослужил в группе заправки полгода. Так как я много времени проводил в среде с большой концентрацией ядовитого гептила и радиоактивных частиц, то мое здоровье резко ухудшилось. Я начал испытывать слабость, быструю утомляемость и отсутствие аппетита. На лице у меня появились какие-то желтые пятна, а из носа вместо обычной слизи текла жидкость, напоминавшая воду.

Шняга заметил, что я физически сильно ослаб. Он решил воспользоваться этим, чтобы наконец отомстить мне за своих земляков, попавших из-за меня в колонию. Шняга подкрадывался ко мне сзади и внезапно наносил мне сильный удар кулаком с боку в челюсть. От того, что удар был неожиданным, а мои ноги сильно ослабели, я валился на землю. Сразу получив нокаут, я не мог уже продолжать схватку со Шнягой. Да и без нокаута с моим подорванным здоровьем драться с ним не имело смысла.

Видя мою беспомощность, Шняга наглел все больше и больше. Его подлые удары сыпались на меня везде – в столовой за приемом пищи, при передвижении в строю, в казарме на отдыхе и т.д. Надо было как-то остановить этого зверя. А как? Заступая в наряд дневальным, солдат получал холодное оружие – штык-нож. У меня созрела мысль убить Шнягу ударом этого ножа. Я уже серьезно настраивал себя на этот отчаянный шаг. Но в голове кружилась мысль: «Я убью его, и меня посадят лет на десять. А мне осталось служить всего семь месяцев. И мне очень хочется поскорее вернуться домой». Я все время откладывал расправу над Шнягой.

Приближалось важное событие в жизни заправщиков – боевая заправка ракеты. Все военнослужащие, включая и офицеров, ждали этого события с нескрываемой тревогой. Заправка ракеты в шахте являлась крайне опасной для здоровья и жизни людей операцией – пространство в шахте сильно ограничено, а доступ к ракете чрезвычайно затруднен. Теперь меня терзала еще одна мысль: «На этой заправке я гарантированно отравлюсь гептилом и, возможно, даже погибну. А мне чертовски хочется жить и вернуться домой!»

И, наконец, у меня созрело решение. Я зашел к командиру группы и, не объясняя причины, сказал:

– Если можно, переведите меня в другую часть.

Командир этот был хорошим человеком – и через несколько дней меня отправили в другую часть.

Эта часть тоже располагалась в лесу, но ракет в ней не было. Рота, куда я попал, называлась регламентной. В ней служило несколько солдат моего призыва, совершивших какие-то проступки в других частях. В регламентную роту их перевели в качестве наказания. Среди них оказался тот самый Гудыма, с которым я чуть не подрался в школе сержантов. Он и в регламентной роте тоже ярко проявил себя – ударом кулака сломал челюсть одному старослужащему. Я ожидал, что у нас с Гудымой будут острые конфликты. Но, вопреки ожиданиям, он стал моим лучшим другом.

В роте была гитара. Я стал часто играть на ней и петь. Во мне вдруг проснулась способность к творчеству. Когда-то в школе я писал стихи. И теперь я почувствовал, что могу написать какую-нибудь песню на армейскую тему. Трусливо убежав из группы заправщиков перед самой боевой заправкой ракеты, я решил хоть как-то искупить свою вину перед этими мужественными парнями, отдавшими свое здоровье и юные жизни служению отчизне. На музыку песни Владимира Высоцкого «Вершина» я написал «Песню Заправщика». Там были такие слова:

Здесь вам не гражданка,

И ритм здесь другой:

Тревога, заправка,

Подъем и отбой.

А в тесной сушилке удары мужских кулаков.

На сотни верст леса и леса.

И парни не верят уже в чудеса.

И страшно грубеют без женщин и без отпусков.

Мы шланги стыкуем. Ни шагу назад!

И капли гептила на стыках дрожат.

От запаха смерти дыханье спирает в груди.

Вся жизнь на ладони. Ты счастлив и нем.

И только немного завидуешь тем,

Другим, у которых заправка еще впереди.

Первым регламентом, на который меня послали, был ремонт пионерского лагеря для офицерских детей. Это произошло в мае 1976 года, когда я уже стал дедом. Из нашей роты нас там было трое: я, один дед по имени Олег (мой хороший друг и тоже украинец) и один молодой солдат.

Кроме нас в ремонте лагеря участвовало большое число солдат из других частей. Нашей группе досталась самая легкая работа, и мы ее быстро выполнили. Но другим солдатам оставалось еще много работы. Мы оказались практически полностью свободными – нас проверяли только один раз в сутки, утром.

Пионерский лагерь находился в глухом лесу. Рядом протекала живописная река. Она чем-то напоминала реки, расположенные в окрестностях моего родного Борисоглебска. Мы разведали дорогу в деревню, и я побежал туда. Деревня была довольно далеко, но к вечеру я успел вернуться, принеся с собой несколько бутылок вина.

Перед тем, как распить его, Олег предложил пригласить в нашу компанию и молодого солдата. Я, скрепя сердце, согласился. Последующие события показали, что это было роковой ошибкой.

За полтора года службы я впервые в тот вечер употребил спиртное. Не удивительно, что я сильно окосел, и меня потянуло на приключения. Я предложил всей компанией пойти в ту деревню – все согласились.

Была уже ночь, и в деревне все спали. В одном из домов мы разбудили девушку. Она неохотно общалась с нами, но из разговора с ней я понял, что рядом с деревней расположена та печально известная мне одиннадцатая площадка. Я немедленно потащил всю компанию туда.

Часовой спал, и мы беспрепятственно проникли к казарме. Окно было открыто. На подоконнике сидел солдат с моего призыва по фамилии Семкин – он был дневальным. Увидев меня, Семкин потерял дар речи и только смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

Я пролез через окно в помещение казармы и прошел в спальный отсек. Там, как всегда, стоял здоровый храп отдыхавших солдат. С помощью дневального я отыскал койку Кушнарева. Разбудив его, я с радостью крикнул:

– Привет, Шкаф!

Продрав глаза, Кушнарев узнал меня. Недовольным тоном он пробормотал:

– А-а, пищанос. Тебе что, делать нечего? Дай мне поспать.

Он повернулся на бок и снова заснул.

Хотя я был пьян, но все же прекрасно понимал, что мне пора покидать этот когда-то родной для меня дом – мне с товарищами предстоял еще очень долгий путь назад в лагерь. Когда я вылез из окна, то обнаружил, что меня ожидает только один Олег – молодой куда-то бесследно исчез. Поискав его немного и не найдя, мы с Олегом решили возвращаться в лагерь одни. Мы шли очень долго по бетонной дороге, и казалось, что она никогда не кончится. Наши ноги от этой ходьбы сильно растерлись – на них было больно наступать.

Но вот вдали, наконец, показались ворота лагеря. Мы как раз успели к утренней проверке. Офицер, проводивший ее, быстро обнаружил отсутствие молодого. Он пытался узнать у нас его местонахождение. Мы отвечали, что ничего не знаем. Офицер поднял тревогу.

Весь день ушел на поиски пропавшего солдата. И только к вечеру он сам вышел в район лагеря. Офицеры его допросили, и он признался, что пил с нами. Нас всех немедленно вернули в часть. К счастью, дисциплинарного наказания мы избежали. Но само возвращение в часть уже являлось для нас наказанием – в лагере можно было бы пожить еще недели две. Там нам служба показалась медом.

И в этой роте не было такой суровой дедовщины, как на одиннадцатой площадке. Пройдя жестокую школу дедовщины, я считал это не совсем справедливым. Поэтому я рискнул вести себя так, как вели себя деды на одиннадцатой. Однажды, шагая в строю, я увидел, что один молодой солдат впереди меня недостаточно высоко поднимает ногу. Я слегка ударил его ногой снизу и крикнул:

– Выше ногу!

Этот солдат был намного здоровее меня. Я был поражен реакцией этого парня – он весь съежился от страха и стал очень высоко поднимать ногу. Я подумал, что, если бы он размахнулся и нанес мне ответный удар, мне пришлось бы довольно худо. Мне стало так неудобно перед ним, что я уже больше никогда и некому не делал таких гадостей.

Один раз я первым сел за стол в столовой и стал хозяйничать там, как это делали деды на одиннадцатой. Один из молодых солдат сделал мне резкое замечание. Я посмотрел ему в глаза и подумал: «Эх, послужить бы тебе там, где я служил». Но, ничего не сказав, я в душе согласился с ним. После этого я уже больше никогда не хозяйничал за столом.

В тот период моей жизни у меня резко надломился характер. Я навсегда забросил занятия немецким языком. И у меня даже появилась мысль: «Каким же идиотом я был, так упорно изучая эту ерунду!» Сейчас, много лет спустя, открывая немецкую книгу и пытаясь ее читать, я абсолютно ничего не понимаю. Навык свободного чтения немецкой литературы, с таким трудом приобретенный мной, сейчас полностью утрачен.

Время от времени мы, деды, устраивали себе праздники, сопровождавшиеся распитием спиртных напитком. Часто приглашали на эти праздники некоторых молодых. За спиртным надо было бежать в деревню, которая находилась не близко.

За полтора года службы у меня выработалась выносливость в беге – я мог пробегать без устали довольно большие расстояния. Поэтому за спиртным пришлось бегать именно мне. Я раздевался до пояса, на ноги вместо сапог надевал спортивную обувь и, забросив за спину рюкзак, отправлялся в дальний путь.

Во время моего первого посещения деревни, я сильно напугал там одну местную девушку. Эта красавица сидела на лавочке возле своего дома. Я побежал к ней, чтобы узнать, где находится водочный магазин. Увидев быстро бегущего в ее сторону лысого, полуголого мужика, девушка с отчаянным криком забежала в дом.

Нашей любимой закуской была жаренная картошка с белыми грибами. Один из поваров столовой мастерски готовил это блюдо по нашей просьбе.

Грибов в лесу было очень много. Однажды я пошел собирать их один. Это занятие было очень увлекательным, и я, сойдя с тропинки, ушел очень далеко в глубь дикого леса. Сначала я заметил, что трава под ногами стала какой-то влажной. Я не придал этому значения и продолжал искать грибы. Потом под ногами появилась вода. Это уже вызвало у меня беспокойство. Мне стало понятно, что необходимо возвращаться на тропинку. Но я совершенно забыл, в какую сторону надо идти. Я поднял глаза и огляделся вокруг. Со всех сторон меня окружали абсолютно одинаковые деревья. В каком направлении идти? Ответа на этот вопрос не было. Единственное, что мне оставалось сделать – это идти наугад. Я быстро рванулся в одном из направлений и, пройдя несколько десятков метров, провалился в болото.

Наша часть находилась в той местности, где несколько веков назад русский крестьянин Иван Сусанин завел в болото польский военный отряд. Все поляки погибли там мучительной смертью. Теперь же, безуспешно пытаясь найти выход из болота, я в ужасе понимал, что и меня ожидает страшная участь тех поляков. Пока у меня еще оставались силы, я прыгал с кочки на кочку, цепляясь за ветки кустарника.

Когда силы стали иссякать, я запаниковал. В последней надежде на спасение я окинул взглядом всю местность вокруг себя. Произошло чудо – далеко на горизонте, среди ветвей деревьев, я заметил провод высоковольтной линии. Я стал двигаться в этом направлении и, в конце концов, выбрался из болота. Перемещаясь вдоль высоковольтной линии, я вышел к части. За грибами после этого я уже больше не ходил.

Во время моего второго регламента мне с группой сослуживцев пришлось извлекать огромную емкость из специального сооружения. Эта емкость предназначалась для хранения окислителя. Нас привезли на ракетную площадку, которая пять лет назад была снята с дежурства. Все ее сооружения уже начинали зарастать кустарником и молодыми деревьями.

Емкость была сделана из какого-то ценного металла. Поэтому руководство армии решило извлечь эту емкость из сооружения и сдать ее на завод-изготовитель. За этим регламентом наблюдали офицеры штаба армии – все они были в звании полковников.

Сначала нам предстояло отбойным молотком пробить отверстия в бетонной стене сооружения, затем пропустить через эти отверстия один конец стального троса и закрепить его. Другой конец троса надо было прицепить к буксирному крюку тягача ракетных войск – огромной и очень мощной машины. Затем тягач отъезжал и вырывал стену из сооружения.

Отверстия в стене пробил один сноровистый солдат. Мы с другим солдатом должны были работать с тросом. Одного троса оказалось недостаточно. Пришлось удлинять его другим тросом. Но возникла проблема – когда тягач отъезжал, натягивая эти тросы, они все время расцеплялись. Полковники стали нервничать. Один из них подошел ко мне и сказал:

– Товарищ солдат, вы плохо работаете.

Это не помогло – тросы продолжали расцепляться. Полковник со злостью прошептал мне на ухо:

– Я вас арестую.

Проблема состояла в том, что пищи, которую я получал, явно не хватало для того, чтобы напряженно работать длительное время. К тому же у меня была серьезная травма позвоночника. Тот факт, что в моей крови была высокая концентрация вещества под названием гептил, также не способствовал моей удовлетворительной работоспособности. Надежно соединить тросы у меня не получалось.

Полковник не на шутку разгневался. Он подбежал ко мне и закричал:

– Учись как надо работать!

Вырвав у меня из рук трос, полковник начал показывать мне, «как надо работать». Но в этот момент тягач сделал рывок. Полковник, в отличии от меня, был без рукавиц. Стальные жилы троса до крови разодрали кисть его руки. Полковник в отчаянии заорал на меня:

– Пошел прочь, чтобы я тебя больше здесь не видел!

Я ушел как можно дальше от того места. Найдя большой малинник, я потом весь день наслаждался тем, что ел малину и любовался красотами местной природы. Вышел я только к вечеру, когда перестал слышать звук работающего тягача. С удовлетворением я отметил, что полковников нет, а емкость извлечена. Я спросил у нашего офицера:

– Все в порядке?

Он ответил утвердительно, и мы вернулись в часть.

Как-то у входа в одно из сооружений, которых в той части было очень много, я нашел совершенно новую офицерскую полушерстяную куртку. Пришив к ней солдатские погоны, я попытался ее носить. Но командир роты категорически запретил мне это. Тогда я зашел в строительный батальон, располагавшийся недалеко от нашей части, и там продал эту куртку за 10 рублей. На вырученные деньги я купил бывшие в употреблении часы.

Утром я вставал, делал трехкилометровую пробежку и уходил в лес, где я подметил широкую просеку. Эта просека полностью заросла густым малинником. Малина – очень крупная и сладкая. Я был единственным человеком, который ее собирал – никто со мной не соперничал. В этом малиннике я проводил целый день, объедаясь малиной и наслаждаясь одиночеством, по которому истосковался, живя почти два года в казарме. Имея часы, я уже знал, когда мне нужно покинуть этот рай. Я возвращался в казарму с лицом, сильно измазанным малиновым соком. Молодые солдаты с завистью смотрели на меня.