В СССР я повидал все

Я упорно разучивал это упражнение, но в школе сержантов так и не научился его делать. От частых занятий на перекладине на руках у меня появились мозоли. На одной руке мозоли воспалились от того, что в них попала инфекция. Рука опухла и сильно болела. Появилась высокая температура. Я пошел в санчасть, и оттуда меня направили в Костромской госпиталь.

Ехал я туда на автобусе, который отвозил домой персонал школы – офицеров и прапорщиков. Дорога была довольно долгой. Все места оказались занятыми и мне пришлось всю дорогу стоять. От нестерпимой боли в руке и высокой температуры у меня все плыло перед глазами. Я ужасно мучился и был близок к тому, чтобы упасть. А вокруг сидели веселые и счастливые люди. Они видели, как я мучаюсь. Но никто из них не предложил мне сесть. Возможно, к животным они относились более милосердно, чем ко мне, солдату Советской армии.

В госпитале хирург проткнул скальпелем опухоль на моей руке в двух местах. При этом он не использовал обезболивающие средства – и я орал от страшной боли. На другой день я вернулся в свою часть. Шрамы после той операции до сих пор сохранились на моей руке.

В нашей батарее готовились сержанты для работы по различным специальностям, непосредственно связанным с ракетой. Наша ракета была довольно большая – более 30-ти метров в высоту. Она состояла из двух ступеней. Ее головная часть несла ядерный заряд. Внутри ракеты размещалось чрезвычайно сложное оборудование. По специальности я был электриком, то есть работал с электрооборудованием ракеты.

Закончив теоретический курс обучения, мы отправились в боевое подразделение на стажировку. Там мы жили в течение недели и на практике закрепляли то, чему нас научили теоретически.

Однако мой интерес там привлекли не вопросы специальности, а взаимоотношения между военнослужащими. В том подразделении меня поразило необычное поведение солдат – такого в школе сержантов я не наблюдал. Старослужащие ходили с грубым нарушением формы одежды – воротники расстегнуты, поясные ремни на уровне гениталий (но не на талии), сапоги гармошкой и т.д. Эти парни вели себя развязно и вызывающе, резко выкрикивали различные армейские поговорки типа «Кто на службу положил, тот до дембеля дожил!», на вечерней поверке вместо «Я!» отвечали «У!» и т.д.

Один раз после отбоя я залез на свою койку, расположенную на верхнем ярусе, и стал устраиваться там поудобнее. Подо мной на нижнем ярусе лежал старослужащий. Этот идиот без всякой причины сильно ударил меня ногой снизу. В школе сержантов нас учили, что физическое оскорбление товарища по службе является уголовно наказуемым преступлением. По всей видимости, за этот удар парню грозил дисциплинарный батальон. Но хулиган явно не боялся этого и вел себя очень уверенно. Эта уверенность убедила меня не докладывать начальству о случившемся.

Но для себя я все-таки сделал вывод – в армии можно бить людей, не опасаясь какого-либо наказания за это. Значит в армии можно драться так же, как и на гражданке. Вернувшись в свою часть, я стал вести себя согласно сделанному мной выводу. Мое поведение стало довольно агрессивным. Этим я хотел показать окружающим, что могу ударить в ответ на любое неправильное действие в отношении меня.

Однажды нас послали чистить от снега дорогу перед казармой. На противоположной стороне дороги располагалась еще одна казарма. Там жили курсанты, которых готовили на сержантские должности в караулы по охране ракетных площадок. Эти курсанты тоже вышли чистить снег. Среди них был один парень с Украины по фамилии Гудыма. Он отличался высоким ростом и крепким телосложением. Вел он себя довольно нагло, что не понравилось мне. Я в грубой форме высказал ему это. Гудыма ринулся на меня в готовности подраться. Мне, наверно, туго пришлось бы в драке с ним – Гудыма был намного сильнее меня. Но меня спас парень из нашего взвода по имени Коля. Он тоже был с Украины, но отличался добрым и мягким характером. Коля закрыл меня своей грудью и лопатой отогнал Гудыму.

Я был очень признателен Коле за этот благородный поступок. У меня завязалась с этим парнем искренняя дружба.

Заканчивался шестой месяц моей службы в армии. Подходило к концу наше пребывание в школе сержантов. Когда до присвоения звания оставалось две недели, меня назначили в наряд дневальным по батарее. Дежурным по батарее пошел Коля. Я был рад, что мой лучший друг идет моим начальником.

Время до отбоя пролетело незаметно. Перед тем, как идти спать свои 4 часа, мне нужно было помыть лестничную площадку. Сделав это вполне старательно, я пошел к своей койке, разделся и лег в постель. Я уже задремал, когда Коля подошел ко мне и, наклонившись, вежливо произнес:

– Перемой лестничную площадку.

Конечно, мне было неприятно это слышать. Но раз мой лучший друг просит меня это сделать, значит так надо.

Я встал, оделся и перемыл ту несчастную площадку. Вернувшись к своему спальному месту, я с чистой совестью лег в постель и заснул. Тем не менее Коля опять меня разбудил своей вежливой просьбой:

– Перемой лестничную площадку.

И только теперь до меня дошло, что человек, которого я считал своим лучшим другом, жестоко издевается надо мной. Я понял, что этот подлец собирается бесконечно долго заставлять меня перемывать ту площадку. Во мне закипела благородная ярость. Одевшись, я намотал поясной ремень на руку и бросился к Коле. Я не собирался бить его ремнем, а просто стал махать им перед его лицом и кричать:

– Сволочь! Ты что творишь?

Коля ударил меня кулаком по лицу. Я ударил его – и между нами вспыхнула драка.

В этот момент проснулся старшина и пошел в туалет. Увидев, что мы деремся, он разнял нас. Коля был намного тяжелее меня, поэтому скорее всего победил в той драке он. У меня оказалась разбитой до крови губа. У Коли не было ничего разбито.

На другой день старшина подал рапорт по команде. В нем он доводил до сведения вышестоящего начальства, что я, будучи дневальным, физически оскорбил своего начальника, дежурного, то есть совершил преступление и т.д. К рапорту он приложил показания всех лиц, участвовавших в том происшествии или видевших его.

В тот же день меня вызвали к начальнику школы. Он был родом тоже с Украины. Показав мне довольно толстую папку с документами о совершенном мной преступлении, он сказал:

– Этого достаточно, чтобы посадить тебя на пять лет.

Я попытался оправдываться:

– Но дежурный много раз заставлял меня перемывать лестничную площадку, а мне пора было идти отдыхать. При этот он мне разбил губу до крови. А я ему ничего не разбил.

Начальник посмотрел на меня каким-то странным взглядом. Потом он подошел ко мне и, проведя рукой по моему плечу, как-то по-отечески сказал:

– Эта куртка тебе мала. Скажи старшине, что я приказал выдать тебе другую.

Я ушел от него, даже не представляя, что меня ожидает впереди.

Когда батарея построилась на вечернюю поверку, старшина вызвал меня из строя и объявил мне пять нарядов вне очереди за физическое оскорбление начальника. Я облегченно вздохнул – отдавать меня под суд не стали.

Наказание я должен был отбывать на свинарнике. Это место работы считалось самым трудным и грязным. Все курсанты школы боялись его как огня. Но в действительности работа там оказалась самой легкой и чистой из всех работ, которые курсанты выполняли в нарядах. Три раза в день надо было отвезти туда пищевые отходы, накопившиеся на кухне, и вывалить их свиньям. Это занимало каждый раз не более 30 минут. То есть, из 24-х часов наряда надо было поработать, причем не очень напряженно, всего полтора часа. К тому же у меня там было еще 2 напарника, которые тоже попали туда за какие-то нарушения. Это еще больше облегчало работу.

Так много свободного времени, как на свинарнике, у меня ни разу не было за все 6 месяцев моей службы в армии. С учетом того, что, находясь на кухне, я мог питаться самыми лучшими продуктами и в очень больших количествах, мое наказание в итоге обернулось для меня поощрением. За эти 5 нарядов я значительно поправился.

Парни, с которыми я работал на свинарнике, были родом с Украины. Все свободное времени, которое у нас там было, мы бродили по весеннему лесу и рассказывали какие-нибудь истории. От парней я узнал, что в их городе часто бывали массовые беспорядки из-за неправильных действий властей. Это оказалось для меня несколько неожиданной новостью, так как в моем Борисоглебске я ничего подобного не наблюдал. Таким образом, уже в то время Украина была настроена весьма революционно.

Один раз к нам пришел начальник свинарника в звании майора. Он сказал, что пора хряка вести к свинкам. Мы пинками загнали это животное по назначению. Он выбрал себе одну свинку и полез на нее. Свинка была маленькой, а пол в свинарнике скользким. Лапы у свинки расползлись, и она упала – хряк рухнул на нее. Майор заорал:

– Задавит, задавит! Гоните его на место!

Мы выполнили этот приказ.

Звание сержанта мне, конечно, не присвоили. В качестве дополнительного наказания за драку меня направили для прохождения дальнейшей службы в подразделение, где свирепствовала самая жестокая в нашей ракетной армии дедовщина. Эта была пресловутая одиннадцатая площадка.

На эту площадку вместе со мной отправились еще два неудачника, не получивших звание сержанта. Это были украинец Миша и азербайджанец Фельяр. Миша отличался высоким ростом и очень страдал от недостатка еды. Может быть поэтому он был чрезвычайно ленив. Фельяр плохо говорил по-русски. Но он был прекрасным парнем. В школе сержантов я немного дружил с ним. После работы на свинарнике я поправился, и Фельяр, дружески хлопая меня по животу, говорил:

– Ах, Игорюш, животик!

Мы прибыли на одиннадцатую площадку и вошли в казарму того подразделения, где нам предстояло служить. Казарма, если не считать дневального у тумбочки, была абсолютно пуста – весь личный состав подразделения находился на комплексе. Комплексом называлось тренировочное занятие, в процессе которого учебная ракета устанавливалась на стартовый стол, заправлялась боевым топливом и нацеливалась. В завершении тренировки имитировался ее пуск. Дневальный никакой враждебности к нам не проявлял. Поэтому нам ничто не мешало включить телевизор и смотреть его. И мы это сделали.

Вскоре за стеной казармы послышались мощные удары солдатских сапог по асфальту и необычайно громкое пение строевой песни. Наше подразделение вернулось с учений. Первыми в казарму, выкрикивая ядреные выражения, ворвались деды. Увидев, что мы смотрим телевизор, один из них прокричал:

– Вот это борзость!

Я ближе всех сидел к выходу, поэтому мне и досталось больше всех. Получив несколько ударов ногой, я упал с табуретки. В голове у меня пронеслось: «Встать и драться с ними!» Я поднялся, но драться не стал.

Так началась моя жизнь в условиях дедовщины. В Советской армии солдат становился дедом, отслужив полтора года. В том подразделении, куда я попал, деды не работали – работу за них выполняли все остальные солдаты, не отслужившие полтора года и по статусу относившиеся к молодым. Деды только резко и грубо покрикивали на них. Нередко дед бил молодого солдата кулаком или ногой, сопровождая свои действия окриком:

– Оборзел!

Страх перед физическим наказанием заставлял молодых солдат работать с полной отдачей сил. Много лет спустя я читал о порядках, существовавших в Русской армии до революции. Там тоже было рукоприкладство, причем вполне узаконенное. Бить солдата имел право только офицер. Но существовало правило – удар должен наноситься ладонью, но не кулаком. Ударив солдата, офицер обязан был дать ему деньги. Так всегда поступает хороший отец в отношении своих детей. Такое рукоприкладство приветствовалось всеми, включая самих солдат – они предпочитали получить пощечину и деньги, вместо того, чтобы отбывать 15 суток на гауптвахте.

Рукоприкладство в советской армии носило зверский, ничем не оправданных характер и часто приводило к увечью и гибели людей. В других частях советской армии, не являвшихся гвардейскими, свирепствовало еще более жестокое обращение с молодыми солдатами, чем у нас. Их гениталии зажимали в тиски, уродуя молодых мужчин. Часто молодому солдату надевали петлю на шею и вешали – и только когда несчастный терял сознание, его вынимали из петли. Далеко не всегда после этого солдат оставался живым. Могло ли такое произойти в царской армии? Сомневаюсь. В царской армии были священники, которые не допустили бы такого зверства по отношению к человеку. А может быть зверство необходимо, ведь озверевший солдат непобедим? Вряд ли.

А еще деды отбирали еду у молодых солдат. Как я узнал позже, даже на зоне пайка считается священной – у зека никто и никогда не может отобрать еду. А в том подразделении происходило следующее. Солдаты приходили в столовую и рассаживались по 10 человек за каждым столом. Из этих 10-ти как правило 2 или 3 были деды. Они забирали себе почти всю еду, приготовленную на десятерых. Кое-что доставалось солдатам, прослужившим год. Остальные же выходили из столовой голодными. Молодые солдаты выживали только за счет того, что часто ходили в наряды по кухне – там можно было хорошо поесть. Но работа там была очень тяжелой.

Моя бабушка любила говорить:

– Почему солдат гладок? Потому, что поел и на бок.

Эта поговорка родилась в дореволюционной России. Солдаты царской армии были прекрасно упитаны. А солдаты Советской армии отличались худобой, тонкими шеями и кривыми ногами.

Много лет спустя я читал воспоминания одного человека, который служил солдатом в царской армии. Каждое утро он на протяжении получаса пил чай, съедая при этом целый батон белого хлеба, намазанный толстым слоем сливочного масла. А в обед, после чарки водки, он обжирался наваристыми щами со сметаной и мясом. В Советской армии не было даже и намека на такую шикарную пищу. Царь серьезно заботился о солдатах – а солдаты те только и мечтали, как бы свергнуть царя. Советское правительство относилось к нам, солдатам, как к скотам – а мы даже и не думали свергать это правительство. Хотя ненависть к власти была. Она выражалась в том, что офицерам мы дали довольно меткое прозвище – «немцы».

Подразделение, куда я попал служить, называлось боевой группой. В этой группе насчитывалось порядка 120-ти человек – по 30 человек на каждый призыв. Солдаты в ней были разных специальностей – одни подвозили ракету и устанавливали ее на стол, другие заправляли ее горючим и окислителем, третьи нацеливали ее в нужном направлении и т.д. Я попал в «Отделение подготовки и пуска». В мои обязанности входило сначала подстыковать различные кабели к ракете, установленной на пусковом столе, а потом помогать офицеру, который в завершении всех процедур нажимал на кнопку «Пуск».

Моим непосредственным командиром на стартовой площадке был старший лейтенант Дьяков. Он был высокого роста и крепкого телосложения. Вначале он мне показался очень грубым человеком. Один раз он приказал мне навести порядок в нашем служебном помещении. Для того, чтобы удобней было убирать пыль с поверхности пола, я отстыковал от стойки пуска несколько кабелей. Убрав пыль, я попытался подстыковать их назад. Но я совершенно забыл, какой кабель куда подстыковывать. Дьяков, видя это, в гневе заорал на меня:

– Что, память отшибло?

Он был очень недоволен мной, так как ему самому пришлось подстыковал те кабели на место.

Однако со временем, присмотревшись к этому офицеру, я понял, что он был хотя и очень строгим, но в высшей степени справедливым начальником. Как говорят, с таким можно спокойно идти в бой.

Командиром нашего взвода был офицер в звании капитана. Он считался довольно авторитетным коммунистом. Как-то я спросил у него:

– Почему в группе такое издевательство над молодыми солдатами?

Капитан ответил:

– Ну потерпи, потерпи. Всего два года служить.

К солдатам он относился как к скотам, что видно из следующего примера. Солдаты нашей группы сдавали нормативы на повышение класса по специальности. В случае успеха это сулило каждому дополнительный рубль к зарплате, составлявшей 3 рубля 60 копеек в месяц. Сдавать нормативы надо было проверяющему из армии. Когда подошла моя очередь, капитан сказал проверяющему, указывая на меня:

– Этого завали.

Эти слова он произнес очень громко – подлеца совершенно не беспокоило то, что я могу их услышать. А где же была пресловутая офицерская честь этого человека? Наверно, он ничего о ней не слышал.

Проверяющий подошел ко мне и скомандовал:

– Газы!

Я быстро надел противогаз. Тогда проверяющий спокойно открутил у моего противогаза соединительную трубку и сказал:

– Норматив не сдан – соединительная трубка не закручена.

И я лишился того несчастного рубля.

Капитан любил часто повторять:

– Солдата надо заставлять вкалывать в течение дня так, чтобы он после отбоя еле доползал до своей койки.

Если бы эти слова он произнес в царской армии, то получил бы по лицу от своих же товарищей офицеров – а его подчиненные солдаты придушили бы его где-нибудь в темном месте.

Как известно, одной из важнейших целей коммунистов было искоренить принуждение человека к непосильному труду. А этот коммунист восхвалял самое жестокое истязание солдата непосильным трудом. Это еще раз говорит об абсурдности коммунистических идей.

В нашем взводе был еще один офицер, который производил впечатление довольно неглупого человека. Он с гордостью заявлял:

– В нашем подразделении существует не только рукоприкладство, но и ногоприкладство.

Конечно, эти слова звучали цинично. Но существовало довольно веское оправдание армейскому насилию. Чтобы заставить солдата умирать за родину, надо подвергнуть его нечеловеческому насилию. Иначе солдат просто уйдет с поля боя или сдастся в плен противнику.

Один солдат нашего призыва был значительно старше нас. До армии он плавал на теплоходе и был там парторгом команды. У него была уже далеко не юношеская талия. Как-то деды подошли к нему и в издевательской форме затянули ему поясной ремень так, что солдат еле дышал. Я спросил у него:

– Как ты к этому всему относишься?

Как истинный коммунист, он фанатично ответил:

– Все это правильно! Эту школу надо пройти до конца!

Но надо честно признаться, что благодаря дедовщине работа в том подразделении буквально кипела. Каждый день я работал так, что у меня не было ни минуты свободного времени, и даже ночью меня будили и давали какую-нибудь работу. От перенапряжения я один раз потерял сознание. Мы шли строем на стартовую площадку. Неожиданно в глазах у меня потемнело и я, качаясь, вышел из строя. С трудом сделав еще несколько шагов, я упал на обочине дороги. Сержант шлепал меня ладонью по щекам и спрашивал:

– С тобой такое часто бывает?

Еще одна положительная сторона дедовщины. На вечерних прогулках, когда группа чеканила шаг и во всю силу легких орала строевую песню, деды шли по сторонам колонны. Они били ногами солдат, идущих в строю, и кричали:

– Выше ногу! Громче пой!

В результате такого воспитания, прусский шаг и исполнение строевой песни у группы были безукоризненными. До сих пор в моей памяти сохранились слова нашей строевой песни. Она начиналась так:

Соленый ветер реет на просторе.

Закат алел, багряня берега.

Споем, дружок! На суше и на море

Морскому сердцу песня дорога.

Политические занятия у нас, как правило, проходили в Ленинской комнате. Там на полках стояли произведения Ленина. Нам разрешалось их читать. Вождь мирового пролетариата почти на каждой странице писал о «непримиримом противоречии между капиталистами и рабочими». До меня отчетливо доходил смысл слов «непримиримое противоречие», так как на своей шкуре я постоянно испытывал «непримиримое противоречие между дедами и молодыми».

Как я узнал позже, между капиталистами и рабочими все-таки существовали человеческие отношения. Капиталисты довольно трогательно заботились о рабочих – оказывали им материальную помощь, строили для них жилье, лечили их и т.д. Можно ли назвать непримиримым противоречие между капиталистами и рабочими? Думаю, что нет.

Противоречие же между дедами и молодыми солдатами было действительно непримиримым. Деды без всякой жалости и сострадания делали молодым солдатам только одно зло. И это имело место в лучших частях Советской армии, призванной защищать социализм – то есть такой социальный строй, при котором «не существует никаких противоречий между людьми». Как же безумны эти коммунистические идеи!

Многие месяцы, проведенные в таких нечеловеческих условиях, дали мне острое ощущение реальности окружающего меня мира. Я научился безошибочно отличать серьезную идею от наивной и нелепой. Это потом пригодилось мне в моей жизни.

Регулярный физический труд и занятия спортом способствовали тому, что я научился делать «склепку» и другие сложные упражнения на перекладине.

Командиром нашего полка был пожилой мужчина с сединой на висках. С виду он казался малоподвижным и физически неразвитым. Однажды, будучи в наряде по кухне, я утром вышел из столовой и на спортплощадке, распложенной поблизости, увидел какого-то человека. Делая утреннюю зарядку, он непринужденно крутил «солнце» на перекладине и так же легко делал стойку на руках. Присмотревшись, я узнал в нем командира полка. К сожалению, те сложнейшие упражнения, которые легко делал этот человек, я так и не научился делать.

В армии не было места для юмора, но мне запомнился один случай, над которым можно посмеяться. На одном из общих построений командир полка объявил:

– Старослужащих, нарушающих дисциплину, я буду отсрачивать.

Очевидно, он имел в виду перенесение срока демобилизации на более позднее время. Но все мы поняли это как сексуальное извращение.

Моя дружба с азербайджанцем Фельяром крепла с каждым днем. За первые месяцы моего пребывания в боевой группе я, конечно, опять похудел. На этот раз Фельяр, показывая на мой впалый живот, с горечью говорил:

– Ах, Игорюш! Похудал.

Не смотря на все унижения, которым мы подвергались в подразделении, я старался держаться с чувством собственного достоинства. Видя это, Фельяр, с восторгом говорил мне:

– Ты хороший парень! Настоящий мужчина!

Кроме Фельяра в нашей боевой группе служило еще два азербайджанца. Все трое держались всегда вместе. В посылках с родины они нередко получали экзотические овощи и фрукты. Всем этим они трогательно делились со мной.

Однажды меня вместе с Фельяром и Мишей назначили в наряд по кухне. Всем нам пришлось работать на мойке. Работа там считалась самой тяжелой на кухне – нужно было тщательно вымыть огромное количество посуды, необходимое для приема пищи личным составом целого полка.

Мы с Фельяром сразу же включились в работу, а Миша не спешил этого делать. Он надеялся, что деды, бывшие в основном украинцами, не дадут его, своего земляка, в обиду. Мы сделали Мише корректное замечание, чтобы он тоже начинал работать. Он стал нехотя брать грязные миски двумя пальцами и довольно с большого расстояния кидать их в ванну с кипятком. Брызги кипятка при этом летели на нас с Фельяром. Несколько раз мы просили Мишу не делать этого, но он не реагировал. Наконец, я не выдержал и грубо обругал его.

Миша подошел ко мне и неожиданно ударил меня кулаком по лицу. Он был на голову выше меня, и, возможно, у меня не было шансов победить его в начинавшейся драке. Но Миша оказался трусом – он позорно побежал к выходу. В тот момент у меня в руках был тяжелый бачок, рассчитанный на 10 порций еды. Размахнувшись, я метнул его в сторону убегающего. Описав крутую дугу, бачок ударил Мише точно в голову. Из раны хлынула кровь. Мишу забрали в санчасть. Травма оказалась серьезной – Миша потом долго лечился в госпитале.

Оставшись вдвоем с Фельяром, я упал духом и сильно расстроился. Я был уверен, что теперь меня точно посадят. Фельяр всячески успокаивал меня. Так как он был единственным свидетелем того происшествия, то вскоре его вызвали в штаб полка. Там он, конечно, рассказал, как Миша зверски издевался над нами, ошпаривая нас кипятком и т.д. Его рассказ убедил командование полка в моей абсолютной невиновности. Более того, в том происшествии меня даже признали положительным героем.

Несколько дней спустя я в составе взвода шел на стартовую площадку, где мне предстояла встреча с моим непосредственным начальником Дьяковым. Будучи русским человеком, он имел некоторые основания не любить украинцев – из-за конфликта с ними ему не присваивали очередное звание.

Когда я вошел в служебное помещение, Дьяков сидел спиной ко мне. Я доложил о прибытии. Не поворачиваясь ко мне, он угрожающе произнес:

– Что ты там натворил? Ты покалечил человека?

Я ответил:

– Так точно.

Он поднялся и медленно направился в мою сторону.

Ходили слухи, что Дьяков когда-то бил солдат. В тот момент я подумал, что такая же участь ожидает и меня. Но, подойдя ко мне, Дьяков пожал мне руку и сказал:

– Продолжай бить эту мразь в том же духе.

В боевой группе процветало воровство. Казалось, что все солдаты заражены болезненным влечением к мелким кражам. В течение короткого времени там у меня украли все, что только можно украсть: деньги, часы, бритву, сапожную щетку, крем и т.д.

Существовало правило, что в тумбочке солдата должны лежать зубная щетка и паста. Проверив мою тумбочку и не найдя там этого, сержант спросил:

– Почему нет?

Я ответил:

– Украли.

Сержант сказал:

– Укради тоже.

Все это свидетельствовало о катастрофически низком моральном уровне Советской армии. В царской армии кражи среди солдат были чрезвычайно редкими, потому что любой случай воровства там немедленно расследовался, и виновный строго наказывался.

В конце концов я приспособился к таким условиям существования. Во-первых, я прибил гвоздями зубную щеку и тюбик с пастой к днищу тумбочки. Во-вторых, бритву закопал в лесу под кустом. Дневальный по моей просьбе будил меня перед подъемом – я шел в лес, раскапывал бритву и спокойно брился. Потом опять закапывал. В-третьих, сапожную щетку и крем носил за голенищами сапог и т.д.

Буду честным – иногда я все-таки следовал тому совету сержанта на счет воровства. От систематических занятий строевой подготовкой мои сапоги стали разваливаться. Сапожника в части не было, а сам я не умел ремонтировать обувь. Надо было срочно искать какой-то выход.

Один раз нас направили на работу в хозяйственный склад части. Мы таскали там различные тяжести, а кладовщик в звании сержанта внимательно наблюдал за нами – он был информирован, что военнослужащие нашей группы склонны к воровству. За дверями склада я заметил прекрасные сапоги, без сомнения принадлежавшие тому сержанту. Недолго думая, я, улучшив момент, быстро сбросил с ног свои сапоги и натянул сапоги сержанта. Этот растяпа, конечно, ничего не заметил. Но и позже никакого шума по поводу исчезновения сапог он не поднимал. К моему счастью, даже такая легко расследуемая кража осталась безнаказанной.

Душа солдата в таких условиях сильно грубела. Каждый субботний вечер в клубе части нам показывали какой-нибудь художественный фильм. Хотя фильмы эти были довольно серьезными, но в зрительном зале стоял дикий хохот. Мы настолько огрубели в армии, что добрые отношения между людьми, показываемые в фильмах, казались нам до крайности наивными и глупыми, и мы в истерике смеялись над ними. Позже на гражданке, когда моя душа несколько смягчилась после армии, я пересматривал эти фильмы. На этот раз ничего смешного я в них не нашел.

Но все-таки удача один раз посетила меня в том мрачной месте. Конечно, я попытался за нее ухватиться. Но долго удержать ее не смог. В один прекрасный день меня назначили пищеносом. Три раза в день я стал носить из офицерской столовой еду для офицера, дежурившего на стартовой площадке. В дополнение к этому, я еще наводил некоторый порядок в одном небольшом помещении. Все остальное время я был абсолютно свободен. Повар в офицерской столовой выдавал мне несколько больше еды, чем требовалось дежурному офицеру – этот излишек предназначался мне.

Таким образом, я каждый день стал питаться первоклассной ресторанной едой, при этом выполняя довольно легкую физическую работу. Конечно, это привело к тому, что я заметно поправился. Я испытывал истинное наслаждение от такой замечательной службы.

Пищеносом меня назначали только на одну неделю. Но я очень старался угодить дежурным офицерам, и они несколько раза просили командира группы продлить мои полномочия. Командир шел им навстречу.

Тот факт, что на глазах у всех я поправлялся, и моя мордашка лоснилась от сытости, вызвал вспышку негодования у солдат нашей боевой группы. Командира группы завалили жалобами по этому поводу. И моя карьера пищеноса вскоре закончилась. Я отработал на этой должности ровно один месяц.

В нашем призыве служил солдат с Орловской области по фамилии Кушнарев, а по кличке Шкаф. Он был типичным деревенским парнем с простоватым вульгарным лицом. Ему больше всех из нас доставалось от дедов. Измывались они над ним зверски. Но Шкаф переносил все это с типичным для русского человека мужеством. Мне было очень жаль его, и я всегда старался сделать ему хоть какое-то добро. Он с благодарностью принимал мою помощь, называя меня ласково и с деревенским акцентом «пищанос».

Я прослужил в этой боевой группе полгода, научился за это время очень многому, любую работу выполнял с легкостью, физически значительно окреп. У входа в казарму стояло большое зеркало. Я предпочитал не смотреть в него. Но один раз, проходя мимо него с обнаженным торсом, я внимательно заглянул туда. В зеркале я увидел существо с лысой головой, наглой мордой и довольно крепкой мускулатурой. Я подумал: «Сейчас бы на гражданку в таком виде. И на пляж. Девушки обратили бы на меня внимание».

Казалось, что все у меня идет нормально. Командование уже собиралось присвоить мне звание ефрейтора. Тем не менее, как это не раз случалось в моей жизни, все-таки нашелся один идиот, который все испортил. Я часто задумывался, почему на моем жизненном пути появлялись такие люди. Возможно, они завидовали мне – что-то у меня получалось лучше, чем у них.

Среди дедов служил солдат по прозвищу Маня. Он, как и большинство дедов, был с Украины. Маня отличался слабым физическим развитием. Вид его лица вызывал жалость к нему. Когда молодым солдатом он пришел в эту группу, то из-за его жалкой внешности все офицеры группы стали активно защищать его от дедов. В результате этого, он не испытывал необходимых молодому человеку физических нагрузок, и его физическое развитие остановилось.

Таким образом, будучи молодым солдатом, он не подвергался издевательствам дедов. Но став дедом, он ужасно полюбил издеваться над молодыми.

Когда Мане до дембеля оставалось уже совсем немного, он почему-то рискнул поиздеваться надо мной. Зачем? Вместо того, чтобы спокойно готовиться к дембелю и последующему отъезду на родину, он нашел себе это чертовски нелепое и опасное занятие. Этим он создал совершенно ненужные проблемы и себе и многим окружающим его людям.