Из-за того, что я много времени проводил на работе, моя учеба в институте была безнадежно запущена. Началась летняя сессия. Наверстать упущенное я уже никак не мог. Так как у меня под глазом был синяк, то мои знакомые посоветовали мне лечь в больницу с сотрясением мозга. Это бы дало мне возможность получить академический отпуск и, таким образом, избежать отчисления из вуза за неуспеваемость.

Я пошел к врачу и пожаловался на головную боль и тошноту. Меня положили в больницу, где лечили пациентов с различными травмами головы. На этот раз я взял с собой в больницу много денег, чтобы не испытывать проблем с питанием.

Вскоре ко мне в палату пришел милиционер, чтобы выяснить, при каких обстоятельствах я получил сотрясение мозга. Конечно, я не стал ему говорить, что меня избил Лет. Я сказал, что просто упал на лестнице и ударился головой о ступеньку. Милиционер ушел от меня, не совсем поверив в то, что я сказал.

Из всех пациентов нашей палаты мне запомнился один мужчина. Его выловили из Москвы-реки, приняв за мертвеца. Температура его тела была равна температуре воды в реке. Каким-то образом его удалось реанимировать. Я подружился с ним. С ним было легко и приятно общаться.

Когда пришло время моей выписки, я чувствовал необходимость на прощание угостить этого хорошего человека. Я купил две бутылки вина, и мы их выпили. К несчастью, та доза, которую этот человек принял, оказалась для него чрезмерной. Он сильно захмелел, упал на землю и ударился головой о бордюр. Подняться он никак не мог.

Я забежал в отделение и сообщил медработникам о случившемся. Они пошли оказывать больному помощь, а я поспешил как можно быстрее покинуть территорию больницы.

Приехав в общежитие, я с горечью узнал, что уже подписан приказ о моем отчислении из института. Мне так и не удалось узнать, что же послужило окончательной причиной моего отчисления. Может быть в оперативный отряд поступила еще какая-то информация о моем неправильном поведении. Возможно, тот милиционер, приходивший ко мне в больницу, что-то передал в администрацию института. Тем не менее, кто-то вышел на руководство вуза с предложением о моем наказании в виде исключении из института и комсомола.

Я обладал недостаточным жизненным опытом, чтобы правильно юридически защищаться в такой ситуации. Я принял это наказание как должное, не ставя под сомнение его законность.

Для процедуры исключения из комсомола меня пригласили на заседание партактива института. Там какой-то принципиальный партработник коротко сообщил о моем плохом поведении в общежитии и предложил исключить меня из комсомола. В своем последнем слове я сказал:

– Не выгоняйте меня – я вам открытие сделаю.

У присутствующих это вызвало хохот. Вволю посмеявшись надо мной, эти деятели единогласно исключили меня из комсомола.

В деканате мне выдали академическую справку. В ней перечислялись все дисциплины, которые я изучал в МАИ на протяжении трех лет, а также мои оценки по ним. Позже эта справка мне очень пригодилась.

Учеба в институте оставила в моей душе довольно глубокий след. До сих пор в своих снах я иногда сильно переживаю по поводу того, что мне надо сдавать какие-то экзамены.

Я вернулся в родной Борисоглебск. Было лето 1974 года. На родине выпивать я стал реже. Дело в том, что мне пришлось подстраиваться под своих знакомых в Борисоглебске, которые выпивали редко и в небольших количествах – они еще не достигли той крайней степени пьянства, до которой я дошел в Москве. К тому же в Борисоглебске, в отличии от столицы, не продавались марочные вина. В магазинах города можно было купить только бормотуху. Один раз какой-то незнакомый мне мужчина в городском сквере угостил меня бормотухой. Выпив, я естественно, достал деньги и купил еще несколько бутылок этого зелья – чтобы не остаться в долгу у мужчины. Мы продолжили выпивать. Финал оказался печальным – я свалился с ног и меня сильно рвало. После этого я уже не мог смотреть на бормотуху.

На работу я долго не устраивался. Восстановиться в какое-нибудь учебное заведение с помощью своей академической справки я не мог – везде принимали только комсомольцев, а лишился этого высокого звания. Я твердо решил, что осенью уйду служить в ряды доблестной Советской армии. Как известно, мои родители в свое время служили там и даже были награждены орденами и медалями. Я обладал богатым опытом работы в студенческих стройотрядах, где все подчинялось армейской дисциплине. Поэтому я был уверен, что в армии я смогу блестяще проявить себя и меня там обязательно наградят – по крайней мере медалью.

Но до осени оставалось еще довольно много времени, и я старался весело провести его. Однажды, в состоянии неглубокого опьянения я пошел в парк и сел там на скамейку. Ко мне подошла незнакомая мне девушка и попросила разрешения сесть рядом. Конечно, я был не против. Мы стали с ней болтать, а потом познакомились. Ее звали Оля. До этого я несколько раз видел ее в центре города. И всегда она поражала меня своей красотой. К тому же у нее была прекрасная фигура – свидетельство того, что девушка занималась спортом. Конечно, мне даже в голову не приходило подойти к ней и предложить познакомиться – я был уверен, что она для меня недосягаема.

Но получилось так, что она сама подошла ко мне, и наше знакомство состоялось. Это, конечно, было мне приятно. Всю ночь мы гуляли с Олей по городу. Никаких прикосновений, не говоря уже о поцелуях, не было. Оля предложила зайти в церковь по улице 40 лет Октября. Мы зашли и с трепетом стали рассматривать все, что там было. Какая-то женщина сделала Оле замечание – моя спутница была в храме без платка. Но крупного скандала удалось избежать. Когда настало утро, я проводил Олю домой. По ее просьбе я дал ей свой адрес.

Дома я лег спать, но вскоре был разбужен звонком в дверь. Открыв ее, я увидел на пороге Олю. Она была ярко накрашена и шикарно одета. Я пригласил ее в дом. Мы сели на диван и стали целоваться. Вообще, я не думал заниматься с ней сексом, но Оля сама сняла трусики, и это произошло. Она стала моей третьей женщиной. Потом я нарисовал Олю карандашом на обложке журнала. Оля получилась очень похожей. До сих пор этот рисунок хранится у меня.

Мы стали часто встречаться с Олей. Ей нравилось ходить со мной под руку по центру города. Многие прохожие обращали на нас внимание. Честно говоря, мне это не нравилось.

Оля все время что-нибудь рассказывала мне – язык у нее был прекрасно подвешен. А я не мог на трезвую голову так свободно говорить с красивой девушкой. Я угрюмо молчал, или иногда спрашивал:

– Почему?

Оле это очень нравилось. Она с восторгом восклицала:

– Как красиво ты произносишь это «почему»! Я люблю твое «почему»! И вообще я многое люблю в тебе!

Позже я узнал, что у Оли есть маленький ребенок. Она родила его в возрасте 15-ти лет от одного парня, который тоже был известным в городе спортсменом. У Оли с тем парнем была роковая любовь – как у Ромео и Джульетты. Но, как известно, такая любовь заканчивается большой печалью – юные влюбленные расстались навсегда.

Оля после рождения ребенка уже не могла жить без секса – до меня у нее было несколько мужчин. Когда я узнал об этом, во мне заки ревность. Я стал все время упрекать Олю в том, что у нее были мужчины. Из-за этого мы с ней часто ссорились.

Как-то ночью мы сидели с ней во дворе у моей тетки, и я, как всегда, ругал ее за близость с мужчинами. Оля, раскаиваясь в этом, кричала:

– Я плохая, плохая! Убей меня, убей!

Я обхватывал пальцами ее шею. Она кричала:

– Сжимай!

Но я не сжимал. Подобные сцены продолжались практически во время каждой нашей встречи. Несколько раз из-за этого наши отношения с ней прерывались. Но проходило несколько дней, и мы снова мирились.

Один раз, после очередной ссоры, Оля первая пришла ко мне, чтобы помириться. Мы пошли с ней в лес. Там мы поднялись на гору и присели на траве. Оля с нетерпением стала расстегивать ремень моих брюк. Я неохотно занялся с ней сексом. После этого Оля лежала и пела:

– А лез такой загадочный, а слез такой задумчивый.

Моя мать узнала, что я встречаюсь с девушкой. Родители Оли были известными в городе людьми. Мать легко нашла их дом и зашла к ним в гости. Вернувшись, она сказала мне:

– Женись на ней. У них очень богатый дом.

Но, в конце концов, мы с Олей все-таки расстались навсегда. Через несколько дней после этого я увидел Олю в центре города. Она шла под руку с высоким симпатичным парнем. Эта пара смотрелась великолепно – Оля была высокой девушкой. Меня охватила тоска. Но, к счастью, в тот же день все прошло.

31 год спустя, 9 октября 2005 года, я встретил Олю – это отмечено в моем дневнике. Она гуляла с маленьким ребенком. Со слов Оли, это был ее ребенок. Конечно, это была уже не та яркая девушка, с которой мы были близки в молодости.

В конце августа меня вызвали в военкомат и дали направление для устройства на работу на Приборостроительный завод. Там я три месяца проработал рабочим по упаковке. В нашей бригаде кроме меня работали еще два молодых цыгана и один участник войны. Этот мужчина сильно хромал – на войне он был ранен в ногу. Один цыган из нашей бригады был тоже призывного возраста. В армию нас с ним призовут в одну часть – мы окажемся в школе сержантов. Что самое интересное, цыгану присвоят звание сержанта, а мне нет.

Хотя я был с позором исключен из комсомола, но в душе я оставался преданным комсомольцем. На том заводе я работал по-ударному, с полной отдачей сил. Однажды меня вместе с другими работниками завода послали копать какую-то траншею. Эти работники копали не очень старательно. А я работал как одержимый, выкладываясь до конца. Один человек из руководства завода, наблюдая за мной, с восхищением говорил:

– Какой совестливый парень!

Когда мы получили первую зарплату, ветеран войны из нашей бригады, возможно в шутку, сказал:

– Неплохо бы обмыть первую получку.

Эта фраза означала для меня призыв к действию. Собрав со всех членов бригады необходимую сумму наличными, я приготовился бежать в магазин за спиртным. Это являлось непростой задачей, так как завод, где мы работали, был режимным. Передо мной встала проблема: как проникнуть с территории завода на улицу при том условии, что завод охранялся по периметру. Улучшив момент и сильно рискуя, я в одном месте заводского двора перемахнул через забор. Охрана это не заметила. Закупив спиртное, я в том же месте благополучно вернулся на завод.

Спрятавшись под лестницей недалеко от нашего рабочего места, мы стали обмывать первую получку. Напились мы изрядно, и, как это часто бывает, нас потянуло на подвиги. В актовом зале завода проходило какое-то мероприятие – оттуда доносилась музыка в исполнении рок-ансамбля. Мы зашли в этот зал. Я, полностью потеряв над собой контроль, поднялся на сцену и попросил у одного гитариста его инструмент. Парень, естественно, отказал мне. Тогда я решительно вырвал у него гитару и подошел к микрофону. Хорошо поставленным голосом я объявил, что исполню знаменитую песню «Can't Buy Me Love» из репертуара ансамбля Битлз. Я заиграл на гитаре и с душой запел эту песню. К сожалению, мне не дали ее допеть – я был схвачен оперативными работниками завода.

На другой день меня вызвали к начальнику оперативного отдела. Опять же в духе комсомольских традиций я стал глубоко раскаиваться в содеянном. Я жестоко ругал и унижал себя. На столе у начальника лежал еще не совсем законченный номер заводской стенгазеты. Я попросил его позволить мне нарисовать в эту газету карикатуру на всю нашу бригаду, изобразив всех пьяными и в нелепых позах. Начальнику эта идея понравилась. И мой рисунок вскоре появился в той газете. У работников завода он имел успех.

Инцидент с пьянкой закончился тем, что всех молодых ее участников простили, а старого, ветерана войны, уволили.

За месяц до призыва в армию я испытал огромный душевный подъем. Я критически посмотрел на прожитые мной годы. Я осознал, что причиной всех моих самых страшных несчастий было употребление алкоголя. Я проникся глубоким отвращением к этому напитку. В результате я бросил пить и курить.

С тех пор прошло много лет. И что же теперь? С гордостью сообщаю, что до сих пор не курю. Что касается алкоголя, то в моей жизни были периоды, когда я совсем не выпивал в течение нескольких лет. В те же периоды, когда я выпивал, я старался контролировать количество выпитого алкоголя – водки не больше трехсот грамм, вина не больше бутылки, пива не больше трех кружек. И ни в коем случае не смешивал эти напитки. Выпив, я всячески следил за своим поведением – чтобы не оказать какую-нибудь дурь. С сожалением признаю, что в те периоды все-таки было несколько случаев, когда я злоупотреблял алкоголем. Но их можно буквально пересчитать на пальцах.

VII

В ноябре 1974-ого года я вместе с большой группой призывников нашего района сел в автобус, и нас повезли в Воронеж на призывной пункт – так началась моя военная карьера.

На призывном пункте нас раздели до гола и стали водить на показ по разным кабинетам. Там сидело большое количество молодых женщин, не известно для чего туда попавших. Они были сильно взволнованы, их глаза горели. Так возбуждающе действовала на них близость голых молодых парней. Все взгляды этих женщин были устремлены только на одно место на телах молодых мужчин – низ живота. Конечно, это очень унижало нас. Никакой необходимости в этой унизительной процедуре не было.

Обычно призывники торчали на том пункте по нескольку дней. Часто они напивались, из-за чего возникали жестокие драки с увечьем и гибелью молодых ребят. Но мне повезло. К группе Борисоглебских призывников подошел рослый сержант. Судя по его петлицам, он был артиллеристом. На его мундире красовался гвардейский значок. Он выбрал из нашей группы самых рослых призывников – именно таких парней набирали в гвардейские части. Среди них оказался и я. Так я попал в ракетные войска стратегического назначения. Дело в том, что сержант этот служил в той части, в которой воевал наш земляк Герой Советского Союза Георгий Печковский. Согласно укоренившейся традиции в ту часть призывалось много парней из нашего города.

Во дворе призывного пункта выстроилась огромная колонна из призывников, отправлявшихся в воинские части в тот день. Я стоял в этой колонне и прислушивался к тому, о чем говорили вокруг меня. Один парень очень ярко мечтал о том, как он будет в армии ходить в увольнения и заниматься любовью с женщинами. Я еще не знал, что в течение тех долгих двух лет, которые мне предстояло провести в армии, у меня не будет ни увольнений, ни отпусков.

Потом нашу колонну долго, как в старину каторжников, гнали по улицам Воронежа на вокзал. По сторонам колонны шли военные и грубо орали на призывников. Матери призывников шли по тротуару и с ненавистью кричали военным:

– Что вы делаете с нашими детьми?

На вокзале мы сели в поезд, который довез нас до Москвы. Там нам надо было делать пересадку на поезд до Костромы. До оправления этого поезда оставался целый день, и добрый сержант отпустил нас посмотреть Москву. Он рисковал очень многим.

Конечно я привез всех своих земляков к общежитию МАИ. Как известно, на проходной там никакого контроля не было, и мы беспрепятственно проникли внутрь. Ближе всего к проходной располагалась комната, где жил один мой бывший однокурсник Леша Парфенов. Он поступил в МАИ уже после того, как отслужил в армии. Меня он недолюбливал за мои пьяные проделки, поэтому моим другом он не был. Но когда я со своими земляками зашел к нему в комнату и сообщил, что еду служить в армию, Леша засуетился, готовя пышное застолье. В общежитии жил один студент, который был родом из Молдавии. Леша сбегал к нему и принес огромную емкость с молдавским самогоном. И начался праздник проводов в армию.

Самогон был чересчур крепким, поэтому я сразу захмелел. То, что произошло потом, представляется мне как в тумане. В памяти ярко запечатлелся только один момент – я захожу в вагон поезда и проваливаюсь в промежуток между вагоном и перроном, при этом мои глаза оказываются на одном уровне с полом вагона. Чьи-то сильные руки вытаскивают меня оттуда и заносят в вагон.

Позже сержант рассказывал, что всех нас принесли на руках какие-то люди. Не сомневаюсь, что это были студенты МАИ – настоящие мужчины и истинные патриоты своей родины. Страшно подумать, чтобы произошло, если бы они не стали тащить нас до вокзала. У сержанта были бы огромные неприятности.

Приехав в Кострому и совершив небольшой переход, мы оказались на территории нашей части. Мы были настолько глупы, что первым делом выбросили на помойку все деликатесы, которые лежали в наших рюкзаках. Мы почему-то были глубоко уверены, что в армии нас будут кормить на много лучшими деликатесами. Но мы жестоко ошибались.

Нам выдали обмундирование. Надевая его, мы сразу же столкнулись с проблемой наматывания портянок. Естественно, все сделали это неправильно и потом испытывали сильный дискомфорт в области ног.

Затем мы долго ехали в автобусе. Конечным пунктом нашего путешествия оказалась воинская часть, расположенная в глухом лесу. Это была школа сержантов. Она располагалась на территории ракетной площадки, которая за несколько лет до этого была снята с боевого дежурства.

Когда мы построились на плацу, к нам вышел начальник школы в звании майора. Он поздравил нас с прибытием и пригласил на праздничный обед.

«Праздничный обед» состоял из крошечной порции «картофельного пюре», которое на 90 процентов было приготовлено из воды. В этой воде плавало несколько маленьких шариков. Возможно они были сделаны из мяса, но я не берусь это с уверенностью утверждать. Это было изощренным издевательством над нами, ни в чем невинными молодыми ребятами. Даже узники фашистских лагерей смерти не подвергались таким бесчеловечным издевательствам.

Будничные обеды, которые затем последовали, естественно, были еще хуже праздничных. Мы все буквально голодали.

Через несколько дней нас послали на кухню чистить картошку. После приема пищи личным составом всей части в столовой оставались какие-то грязные объедки. Кухонный наряд собрал их в бак, чтобы отвезти на корм свиньям. Мы были настолько голодны, что, утратив чувство человеческого достоинства, ели помои из этого бака.

В части было две столовые: офицерская, где офицеров кормили как людей, и солдатская, где солдат кормили как скотов. Однажды, когда мы сидели в столовой и принимали пищу, вошел начальник школы. Он только что сытно откушал в офицерской столовой, и у него было хорошее настроение. Весело смеясь, он сказал нам:

– Да, кормят вас неважно. Но вы что-то от этого никак не худеете.

Надо признать, что этот подлец в какой-то степени был прав – за два года службы в армии мой вес увеличился с 63 до 74 килограммов (при росте 176 сантиметров).

Много лет спустя я читал мемуары одного немецкого офицера, который в конце войны попал в наш плен. Он был поражен тем, что в Красной армии солдат кормят и одевают на много хуже, чем офицеров. В немецкой армии кормили и одевали всех одинаково. Причем существовало правило: сначала накормить солдат, а потом офицеров. Если солдаты были не накормлены, то офицеры тоже голодали. Прекрасные традиции Германской армии! Но Красная армия победила ее, при этом не имея никаких традиций. Может быть секрет этой победы и заключается в скотском отношении к солдатам?

В своих воспоминаниях маршал Г.К. Жуков писал, что в Красной армии в период гражданской войны от голода умирало больше красноармейцев, чем от вражеских пуль. Советская власть тогда не понимала, что недостаточно согнать в армию большое количество мужиков – их еще надо кормить. Похоже на то, что 50 лет спустя Советская власть так и не поняла этого.

Рабочий день солдата начинался в 6-00 с крика дневального:

– Батарея, подъем!

Надо было быстро вскочить с постели и одеться за 45 секунд. Конечно за такое короткое время одеться невозможно. Поэтому солдат натягивал шаровары, не застегивая их, а только фиксируя специальным крючком. После этого он наматывал портянки. Секрет этой процедуры заключается в том, что в самом начале угол портянки надо заложить под большой палец ноги. На эту процедуру уходило почти все время. Потом солдат хватал в руки куртку, шапку (летом пилотку) и ремень. Как раз в этот момент звучала команда дневального:

– Батарея, выходи строиться!

Солдат бежал в строй, на ходу надевая то, что у него было в руках. Став в строй, солдат приводил себя в порядок, застегивая все пуговицы и ремни.

До выхода на зарядку оставалось еще 10 минут – за это время можно было зайти в туалет.

Зарядка обязательно проводилась на улице. Зимой, если температура не опускалась ниже минус двенадцати градусов, солдат выходил на улицу без шинели. При более сильном морозе солдат надевал шинель – а вместо зарядки была просто прогулка строем. Летом солдат выходил на зарядку с голым торсом.

После зарядки солдат заправлял постель, затем шел умываться и чистить зубы. Потом солдат становился в строй, а сержант (командир отделения) проводил утренний осмотр личного состава. Сержант требовал, чтобы солдаты были тщательно подстрижены и выбриты, чтобы у них были свежие подворотнички (каждый день приходилось к воротнику куртки пришивать свежую полоску белого материала), чтобы латунные бляхи поясных ремней и сапоги были начищены до блеска и т.д.

После осмотра вся батарея строилась на улице. Выходил старшина и кричал:

– Батарея, равняйсь! Смирно! В столовую шагом марш!

После этой команды надо было сделать три прусских шага, поднимая высоко прямую ногу и с силой ударяя ею по дорожному покрытию. Затем все переходили на обычный шаг. Вскоре старшина кричал:

– Батарея!

После этой команды все солдаты опять переходили на прусский шаг, и земля начинала дрожать от одновременного удара по ней сотни ног. Идти так было довольно утомительно, и через некоторое время старшина кричал:

– Вольно!

Грохот солдатских сапог прекращался.

После завтрака и до ужина с перерывом на обед проводились различные занятия: по уставам, по специальности, по строевой подготовке, по физической подготовке и т.д. После ужина сержант сам придумывал какие-нибудь занятия для нас. Так что без дела мы, конечно, не сидели.

Посмотрев в 21-00 телевизионную программу «Время», батарея строилась на улице, и начиналась вечерняя прогулка. Она заключалась в том, что все мы шли прусским шагом и орали различные строевые песни. Это здорово бодрило нас. В завершении рабочего дня была вечерняя поверка. Батарея строилась в казарме, и старшина зачитывал список личного состава. Услышав свою фамилию, солдат должен был громко крикнуть: «Я!» После этого наступал самый приятный момент в жизни солдата – он ложился спать. Нормальный сон солдата длился 8 часов.

С вечера командир взвода назначал на следующий день военнослужащих на уборку казармы и в наряды.

Уборщики вставали по команде «Подъем!», но на зарядку не шли – они наводили порядок в жилом отсеке казармы. Сначала надо было подмести пол, потом натереть его с помощью «Машки». Так называлась огромная тяжелая щетка. Требовалось довольно большое усилие, чтобы одному сдвинуть ее с места. Потом все в казарме выравнивалось по натянутой швейной нитке – тумбочки, койки, подушки, полосы на одеялах и т.д. На этом обязанности уборщика заканчивались, и он шел вместе с батареей на завтрак.

Существовало три вида нарядов – суточный наряд по батарее, наряд по кухне и наряд в караул. В наряд заступали вечером на 24 часа. Лицам, заступающим в наряд, разрешалось после обеда лечь в постель и поспать несколько часов.

Суточный наряд по батарее состоял из двух дневальных (исполнителей) и дежурного (начальника). Дневальные должны были в течение всего наряда сменять друг друга у тумбочки с телефоном, подавать различные команды в соответствии с распорядком дня, в столовой заготавливать посуду и еду для личного состава батареи, наводить чистоту в нежилых помещениях казармы и многое другое. Ночью дневальные спали по 4 часа, так как один из них должен был стоять у тумбочки. Стоять у тумбочки ночью было страшной пыткой – очень хотелось спать. Я часто засыпал там стоя.

Дежурный руководил дневальными. На первый взгляд это кажется простой задачей. Но для меня идти в наряд дежурным было намного сложнее, чем дневальным. Самым страшным и позорным для меня была столовая. Я много раз ходил дежурным, и все время в столовой у меня происходили неприятные инциденты. Постоянно кому-то из личного состава не хватало еды. Солдаты воровали ее друг у друга – уследить за всеми было невозможно. Оставшиеся без еды солдаты отчаянно кричали на меня, требуя накормить их – приходилось отдавать им свою порцию.

Во время своего первого наряда по кухне я попал в офицерскую столовую. Там я должен был помогать повару, выполняя различную тяжелую и грязную работу. Когда все офицеры собрались в зале для приема пищи, я должен был, как официант, разносить им различные блюда. Так как я был один, а офицеров много, то, естественно, я не мог их всех сразу обеспечить едой. Я разносил ее им по очереди, и, разумеется, каждый из офицеров получил бы свою порцию. Просто кому-то из них надо было немного подождать. Но эти люди оказались обыкновенными скотами, и ждать им не хотелось. Они, как дикари, стали орать на меня, желая раньше других получить свои блюда. Я слышал в свой адрес:

– Кретин! Куда понес? Неси мне первому!

Я действительно чувствовал себя кретином, так как при всем своем желании не мог угодить этим подонкам в офицерских погонах.

Работа в солдатской столовой была не легче – мытье огромного количества посуды, уборка помещений и т.д. Однажды, когда я был там в наряде, ко мне подошел хлеборез и попросил навести порядок в его рабочем помещении. Он завел меня туда, а сам вышел, закрыв дверь на ключ. Оставшись один, я осмотрелся. На полках лежали буханки хлеба и куски сливочного масла. Единственным настоящим деликатесом, которым кормили солдат, было сливочное масло. Каждый день на завтрак солдат получал 20 граммов этого лакомства. Конечно, это была очень маленькая порция – а солдату, естественно, хотелось больше.

Протирая пол в том помещении, я все время поглядывал на аппетитные куски масла – в тот момент у меня была изумительная возможность взять этого продукта столько, сколько хочется. Конечно, я не устоял и сунул большой кусок масла себе за пазуху.

Вернувшись к своим товарищам по наряду, я достал этот кусок. Положив его на стол, я произнес:

– Делите на всех.

В тот день мы объелись этим маслом. Хлеборез никаких претензий ко мне не предъявлял – он или не заметил пропажи масла, или простил мне эту кражу.

В карауле тоже было непросто. На посту надо было стоять 2 часа, потом 4 часа наводить порядок в караульном помещении. Простоять 2 часа на сильном морозе было страшной пыткой – особенно ночью, когда нестерпимо хотелось спать.

Один раз я стоял на посту в районе бывшей стартовой площадки. В расположенных там сооружениях вместо ракет и ракетного топлива хранились различные хозяйственные принадлежности. Стояла поздняя ночь, свирепствовал мороз. На мне был тяжелый тулуп. Двигаться в нем было чрезвычайно трудно. Я был вооружен автоматом Калашникова с примкнутым штык-ножом. Патронов к автомату не было.

Тропинка, по которой я перемещался, вилась между вековыми деревьями. Иногда в промежутке между ними я видел сооружения стартовой площадки. Мне очень хотелось спать, и я продрог от сильного холода.

Вдруг между деревьями на расстоянии нескольких десятков метров от себя я увидел человека. Как он мог оказаться здесь, в этом глухом лесу? Меня охватил ужас. Патронов у меня не было, а драться в рукопашную в тяжелом тулупе было невозможно. Караульное помещение располагалось очень далеко от меня. Надо было связаться с ним по телефону. Я подключил телефонную трубку, висевшую у меня на ремне, к розетке на стволе дерева. Но линия не работала. В панике я представил, что сейчас этот мужик подойдет ко мне и сделает со мной нечто страшное. Я постарался как можно дальше отойти от этого таинственного человека. А он все время стоял на одном месте и глядел в мою сторону.

Наконец, пришла смена, и я молча ушел в караульное помещение. О том человеке я никому не говорил – я думал, что это просто мне приснилось.

Через несколько дней меня отправили на стартовую площадку, чтобы погрузить в машину койки, хранившиеся в сооружениях. С изумлением я опять увидел там того человека – это был снеговик.

Как-то в самом начале своей службы я вместе с другими курсантами школы сидел в учебном корпусе на занятиях по уставам. Неожиданно мне, как наяву, представилась вся моя свободная и веселая жизнь на гражданке – московские рестораны, пьянящий вкус вина, романтические встречи с Олей. А теперь я был в армии, в этой страшной тюрьме! И она будет продолжаться еще долгие два года! Меня охватила какая-то безысходная тоска. Хотелось сорвать с себя погоны и бежать куда-нибудь подальше от этого ненавистного места. Потом мы вышли из помещения на свежий воздух для занятий физической подготовкой. После нескольких упражнений тоска у меня прошла.

С первых дней своего пребывания в армии я служил с полной отдачей сил. Рвался на любую работу и выполнял ее быстро и старательно. Один из преподавателей школы в звании прапорщика, наблюдавший это, как-то сказал мне:

– В армии не надо выпендриваться – в армии надо просто жить.

Я понял эти слова как намек на то, что в армии надо увиливать от работы. Мне стало ясно – те положительные навыки, которые я приобрел в студенческих стройотрядах, для армии явно не подходили. Это было первым серьезным ударом по моим убеждениям. Потом таких ударов будет очень много, и мой характер круто изменится.

Однажды старшина приказал нам получить на складе ведро соляной кислоты и с ее помощью почистить самые грязные места в туалете. Когда я, наклонившись, старательно драил отверстие унитаза, моя шапка сползла с головы и полетела в это отверстие. Я успел ударить по ней ногой, не дав упасть туда. После моего удара шапка полетела к старшине. Он естественно тоже ударил ее ногой – и шапка в итоге точно попала в ведро с кислотой. Я успел достать оттуда только одну половину шапки, другая бесследно испарилась.

В течение трех дней после этого я ходил по школе, имея на голове полшапки. Наконец начальник школы заметил это. Он приказал старшине выдать мне другую шапку.

Чтобы получить звание сержанта, надо было делать на перекладине довольно сложное упражнение, называемое «склепкой». Попытаюсь описать его. Запрыгиваешь на перекладину и делаешь ногами мах вперед. Потом мах назад и опять вперед. В крайнем переднем положении подносишь ноги к перекладине и, резко разгибаясь, вращением назад выходишь сверху на перекладину, упираясь в нее руками.