В СССР я повидал все

Всех нас курсантов, прибывших в ту школу, распределили по трем взводам. Командирами взводов назначили молодых офицеров, которые потом каждый день занимались с нами. Стать прапорщиком означало получать еще 25 рублей надбавки к ежемесячному денежному содержанию. Поэтому все курсанты школы лезли из кожи вон, чтобы понравиться командиру своего взвода.

Нашему взводу круто не повезло – нам достался командир, который был на редкость хамоватым парнем. Видя, что все стараются ему угодить, он стал откровенно издеваться над нами. В казарме этот офицер приказывал нам бесчисленное количество раз отжиматься от пола и приседать. На полевых занятиях он загонял взвод в болото и заставлял нырять в него.

Один раз он приказал взводу зайти в блиндаж, оставшийся на полях Орловщины после войны. Завалив вход в него бревнами и полив бензином, офицер их поджог. Мы дружно запели: «Врагу не сдается наш гордый Варяг!» Но шутки были плохи – у некоторых курсантов обгорели волосы и обмундирование.

Курсанты двух других взводов не подвергались подобным истязаниям. Видя, что командир взвода неправ, я начал отказываться от выполнения его издевательских приказов. Он подал на меня рапорт по команде. Меня вызвали к начальнику школы. Когда я прибыл к нему, он с пренебрежением спросил:

– Ну ты что, Советской властью не доволен?

Я вызывающе ответил:

– Издевательские приказы выполнять не буду.

С угрозой в голосе он крикнул:

– Я тебя посажу!

Как на допросе в гестапо, я с достоинством произнес:

– Ну, сажай!

Начальник неуверенно пробормотал:

– Ну, иди.

Я ушел и после этого перестал выполнять практически все приказы командира взвода – я понял, что все равно звание прапорщика мне не присвоят. К тому же на гауптвахту меня не посадили – и это еще больше убедило меня в том, что заветного звания мне не видать.

Один раз нас построили по тревоге и объявили, что в одной из колоний Орловской области происходят массовые беспорядки, есть убитые и раненные. Нам приказали получить каски и резиновые дубинки. Получив их и погрузившись в кузова военных автомобилей, мы поехали на подавление массовых беспорядков. Командира взвода с нами почему-то не оказалось.

Сидя в машине, я с разочарованием осознал, что попал не совсем туда, куда бы мне хотелось. У меня появилось непреодолимое желание выпрыгнуть из кузова автомобиля. Дело в том, что взбунтовавшихся зеков было не менее полутора тысяч человек. Они вооружены ножами, заточками и стальными прутьями. А наша несчастная рота насчитывала не более ста практически безоружных бойцов. Таким образом, каждому из нас предстояло победить в жестоком столкновении как минимум 15 озверевших и серьезно вооруженных мужчин. Предприятие, в которое нас втянуло наше командование, было явно обречено на неуспех.

Мне стало жутко, и в течении всей дороги я в прямом смысле дрожал, лихорадочно соображая, как избежать этой адской мясорубки. Наконец, мной был найден выход – к своему стыду, я решил спрятаться за спины товарищей.

Я взглянул на этих ребят, сидевших рядом со мной, и изумился – они, в отличии от меня, были на удивление спокойны. Перед смертельной схваткой парни вели себя достойно – играя дубинками, они повторяли:

– Вот сейчас поработаем.

В тот момент я подумал: «Может это и есть те знаменитые русские мужчины, которые являются лучшими солдатами в мире?»

Мы подъехали к зоне и остановились. За забором слышались удары и крики. Зекам по радио объявили, что прибыли воинские подразделения с задачей подавить массовые беспорядки. Зекам предлагалось прекратить эти беспорядки, а также выдать зачинщиков и подстрекателей.

На крышу здания, стоявшего на территории зоны, влезло несколько зеков. Они увидели нас и передали об этом остальным. Через некоторое время зеки стали сдаваться, выдавая организаторов бунта. Побоище, которого я с таким ужасом ожидал, не состоялось.

Один раз во время вечерней прогулки наш взвод нестройной толпой шел по территории части вдоль забора – придурковатого командира взвода с нами не было. Неожиданно за забором послышался отчаянный крик женщины – было похоже на то, что ее насилуют. Вдвоем с одним парнем из Москвы мы стремительно перепрыгнули через забор.

Действительно, какой-то крупный мужчина пытался там изнасиловать женщину средних лет. Вдвоем обрушившись на этого негодяя, мы попытались его скрутить. Мужчина оказал серьезное сопротивление. Но приобретенное в школе умение задерживать преступников помогло нам – насильника мы все-таки скрутили и повели к проходной нашей части.

Проходная располагалась довольно далеко. Когда мы уже подходили к ней, нас догнал муж пострадавшей. Он сердечно поблагодарил нас за спасение жены и дал нам в подарок бутылку водки.

Сдав преступника часовым на проходной, мы с товарищем зашли за угол казармы и распили подаренную бутылку. Меня удивил тот факт, что я легко за один присест выпил полбутылки водки из горлышка – ничего подобного ранее мне не приходилось делать. Вскоре, стоя на вечерней поверке, я начал сильно пьянеть. Но это уже было не страшно – еще мгновение, и я уже крепко спал на своей койке.

Наконец, обучение в школе прапорщиков закончилось. Закупив ящик водки, мы сели в вагон поезда, направлявшегося в Воронеж. На этот раз никто из офицеров части за нами не следил. Нас, воронежских парней, было довольно много. Со спиртным мы явно перебрали – в вагонах поезда на протяжении всего пути постоянно возникали драки между нашими ребятами и пассажирами поезда. В памяти у меня запечатлелся момент – какой-то пассажир идет на меня с ножом в руке и угрожает его применить. Я бесстрашно иду ему навстречу и бью ногой по этой руке. Мне несказанно повезло. При желании тот пассажир мог меня легко зарезать – я еле держался на ногах. Но он не стал.

Вернувшись в Борисоглебск, я продолжал служить на зоне, абсолютно уверенный в том, что звание прапорщика мне не присвоят. Но произошло невероятное – спустя несколько недель, 30 ноября 1977 года, я был все-таки удостоен этого почетного звания. Документ, удостоверяющий этот факт, до сих пор хранится в моем военном билете. На нем сохранилась маленькая капелька крови.

В тот день, когда мне предстояло узнать о присвоении звания, я заступал на службу в 6 часов вечера. Уходя из дома на дежурство, я обнаружил, что потерял ключ от квартиры. Второй ключ был у матери, а она еще не пришла с работы. Я решил закрыть квартиру изнутри, а затем спрыгнуть с балкона второго этажа. Мне казалось, что второй этаж – это совсем не высоко, к тому же внизу земля была покрыта глубоким слоем снега. Когда я совершил этот прыжок, то по пояс провалился в снег. В одном месте он был покрыт коркой льда. Об нее я с силой ударился лицом и до крови разбил нос. Кое-как я остановил кровь, но в тот момент, когда в казарме роты мне вручали документ о присвоении звания, кровь из носа опять закапала. Одна из капель упала на этот документ.

Парадоксально, но те ребята, которые так усердно старались в школе прапорщиков угодить командиру взвода, еще долго после меня ждали присвоения этого звания. В тот момент я понял, что в армии проще прожить, прикинувшись дурачком.

С гордостью теперь я ходил в военной форме, имея на каждом своем погоне по две маленькие звездочки. Все люди вокруг стали смотреть на меня с нескрываемым уважением. По своей службе я уже знал и умел достаточно много. Я хорошо изучил жилую и производственную зоны. Тем не менее, основные события разворачивались в ШИЗО, и там находился самый трудный и опасной участок нашей службы.

Здание ШИЗО строили сами зеки, поэтому все в нем было ненадежно. Зеки, сидевшие там, часто отрывали от нар толстые металлические прутья, а от канализации – стальные трубы. В руках зеков все это становилось страшным оружием. Завладев им, эти отчаянные парни начинали бесноваться и крошить все, что попадалось под руку. Зек, угрожая прапорщику таким оружием, кричал:

– Не заходи в камеру, башку разобью!

И в подтверждение сказанному он наносил страшный удар этим предметом по решетчатой двери камеры. От этого удара толстые стальные прутья двери гнулись – не трудно было представить, что после такого удара по голове прапорщика, она разлетелась бы в дребезги. Как ни странно, у нас не было абсолютно никакого оружия – зека надо было обезвреживать голыми руками.

Я очень болезненно переживал свое позорное малодушие во время выезда на подавление бунта. Меня терзала мысль: «Но ведь я же мужчина! Неужели я неспособен побороть в себе этот проклятый страх? Как настоящий солдат, я должен рисковать своей жизнью!»

Когда в очередной раз один из зеков в ШИЗО, вооружившись толстым металлическим прутом, стал со страшной силой наносить им удары по решетчатой двери, я, подавив в себе животный страх смерти, ворвался в камеру. Возможно, зека шокировала моя безумная храбрость – он даже не сделал замаха, чтобы ударить тем прутом мне по голове. Я сбил зека с ног и вырвал у него прут. Потом, надев на руки преступника наручники, я с гордым видом победителя вышел из камеры.

Второй прапорщик, наблюдавший за моим отчаянным поступком, смотрел на меня, как на идиота. А я был счастлив от того, что все-таки преодолел свое малодушие.

Потом такие случаи не раз повторялись в течение всей моей службы на зоне. И всегда сначала у меня возникал страх смерти, а потом я отчаянно бросался навстречу ей. Конечно, для меня это была азартная игра с этой мерзкой леди. К счастью, все заканчивалось сравнительно благополучно.

Были случаи, когда я позволял вооруженному зеку вырваться из камеры в коридор и только там начинал борьбу с ним. Один раз, сцепившись с зеком и падая с ним на пол, я сильно ударился головой о стену.

Другой раз один наглец, оказывая сопротивление, провел против меня какой-то искусный прием. Я перелетел через спину зека и оказался на полу. Поднявшись, я пытался различными известными мне приемами единоборства скрутить этого негодяя – но у меня ничего не получалось. Зек умело уходил от моих захватов.

Схватка с ним продолжалась довольно долго – и у меня уже начиналась некоторая паника. Но в один из моментов, делая резкое движение, зек ударился головой о какой-то выступающий предмет, и у него потекла кровь. После этого он сдался. Позже я узнал, что этот человек служил в десантных войсках офицером и поэтому знал специальные приемы.

Имел место еще и такой случай. У руководителей колонии родилась безумная идея загрузить зеков, сидевших в ШИЗО, работой с использованием тяжелых молотков и оправок. Эти инструменты в руках зеков могли в любую минуту стать оружием для нападения на прапорщика. И, кроме того, ими можно было легко пробить отверстие в стене ШИЗО, что сулило большие неприятности.

Один зек, вооружившись несколькими молотками и оправками, учинил погром в рабочей камере. На это чрезвычайное происшествие прибежали даже некоторые офицеры из нашей роты. Зек выглядел настолько агрессивным и страшным, что никто из присутствовавших военных не решался его атаковать – даже я, подчиняясь общему настроению, не отважился ворваться в камеру. Положение спас дневальный по ШИЗО, сделав решительный шаг в камеру. Я поспешил за ним. Вместо того, чтобы стремительно напасть на дебошира, мы медленно приближались к нему. А зек подпускал нас поближе, чтобы в упор забросать молотками и оправками. Наконец, он решился бросить в нашу сторону молоток, попав им в живот дневального. Вторым молотком зек не успел размахнуться – в следующий момент я уже сбил его с ног.

Одно время обязанности дневального по ШИЗО выполнял весьма престарелый украинец, который в период войны был в плену у немцев. Он всегда говорил на украинском языке, так что понять его было трудно. Зеки сидевшие, в ШИЗО, крайне ненавидели старика – они грубо оскорбляли его и даже пытались ударить. В ответ на это дед кричал им:

– Звери, ироды!

Мы, прапорщики, делали все, чтобы защитить несчастного старика. Было понятно, что дед в плену работал скорее всего на немцев.

Но каково было мое изумление, когда, однажды придя в ШИЗО, я увидел, что этот старик сидит в одной из камер. Оказалось, что он, умело прикидываясь дурачком, таскал зекам, сидевшим в ШИЗО, различные запрещенные предметы. Передавая их в камеры, дед на чистом русском языке говорил зекам:

– Ребята, ругайте меня сильнее, бейте меня!

Теперь стало ясно, что этот человек в плену работал скорее всего против немцев.

Отбыв наказание в ШИЗО, дед попал на самую тяжелую работу грузчиком. Я видел, как этот уже дряхлый старик с огромным трудом таскал очень тяжелые предметы. Было понятно, что в таких условиях он долго не протянет.

Однажды ночью этапом на зону пришел какой-то вор в законе. Его сразу изолировали в ШИЗО, где я в тот момент дежурил. На другой день все зеки в ШИЗО объявили голодовку– это было сделано по требованию того вора и говорило о его высоком авторитете.

Через несколько недель я опять дежурил в ШИЗО. За время моего отсутствия того вора уже поместили на 6 месяцев в ПКТ. Когда я производил вывод зеков в рабочую камеру, этот вор подошел ко мне и тоном учителя произнес:

– Начальник, никогда не пиши на зека. Лучше вдарь его и все будет ничтяк.

Он имел в виду те частые случаи, когда прапорщики составляли (то есть, писали) на нарушителей режима акты, на основании которых начальник зоны назначал зекам наказание – как правило, в виде водворения в ШИЗО на 15 суток. По понятной причине зеки предпочитали получить от прапорщика удар кулаком, чем париться 15 суток в ШИЗО.

Один раз вечером я зашел в ШИЗО, где дежурил прапорщик по кличке Боксер. На лице у него было выражение ужаса, и, как герой известного фильма, он повторял:

– Нечистая! Нечистая!

Оказалось, произошло следующее. Решив попить чаю, Боксер достал из своей сумки большую пачку этого продукта. Зайдя на кухню, он положил эту пачку на стол, а сам повернулся к титану с водой, чтобы включить его. Через некоторое мгновение, обернувшись к столу, он обнаружил, что лежавшая там пачка бесследно исчезла. В ШИЗО Боксер дежурил один, все зеки были закрыты в камерах. Это действительно выглядело, как мистика.

Спустя месяц тайна фокуса раскрылась. В ШИЗО сидел зек, который научился изнутри камеры открывать кормушку. Затем, просунув в нее свою длинную руку, он отмычкой открывал двери камеры и выходил из нее. Потом он осторожно перемещался по ШИЗО и, если удавалось, воровал у спящих и даже бодрствующих прапорщиков продукты питания, а также различные вещи.

На зоне у зеков существовала официальная организация, члены которой следили за внутренним порядком в колонии. Они так же, как и контролеры, составляли на нарушителей акты и т.д. Один зек, питавший ненависть к этой организации, сделал в производственной зоне простейший пистолет, зарядив его серой от спичек и гвоздем. Зек ухитрился пронести его в жилую зону. Ночью, когда все люди в отряде спали, он подкрался к кровати самого активного члена той организации и выстрелил ему в упор в голову. Несчастный, прожив месяц с гвоздем в голове, умер.

Я разговаривал с тем зеком, который стрелял. Он был уверен, что высшую меру ему не дадут. Потом был суд, и стрелявшего приговорили в 12-ти годам. Ему было бы лучше согласиться с этим сроком и не подавать жалобу. Но он подал. На повторном суде срок зеку уменьшили до 6-ти лет. Но теперь уже администрация колонии вынуждена была подать жалобу. Особая выездная сессия верховного суда приговорила зека к высшей мере. Приговор вскоре привели в исполнение.

Однажды я дежурил в ночную смену по производственной зоне. В один из моментов дежурства мы, прапорщики, сидели на вахте. Была поздняя ночь. Вдруг сработала сигнализация одного из важных помещений производственной зоны – это означало, что кто-то взломал там дверь, или сигнализация сработала ошибочно. Начальник войскового наряда по кличке Девочка в тот момент боролся со сном и явно проигрывал. Поэтому мы не пошли проверять то помещение, продолжая сидеть на вахте. При этом Девочка дремал – мне же спать не хотелось, так как к тому времени я уже привык обходиться без сна в течение всего ночного дежурства.

Через несколько часов Девочка пришел в себя и, вспомнив о сработавшей сигнализации, сказал:

– Ладно, пойдем посмотрим, что там сработало.

Мы вдвоем с ним пошли в производственную зону. Была еще ночь. Подойдя к тому помещению, мы обнаружили, что его дверь действительно взломана. Я заглянул в нее. В помещении было темно, и только слабый свет далекого фонаря у вахты проникал в окно на противоположной стороне помещения. На фоне этого окна промелькнула тень человека.

Конечно, мне было жутко входить в это помещение – наверняка зеки, взломавшие дверь и в данный момент находившиеся там, имели при себе холодное оружие. Им абсолютно ничего не стоило применить это оружие против меня. Но я, опять же играя со смертью, один ринулся задерживать грабителей – Девочка остался у входа.

Медленно перемещаясь в направлении окна и напрягая зрение в темноте, я скорее не увидел, а почувствовал, что за большим сейфом прячется человек. Размахнувшись, я ударил правой рукой в то место и попал точно в спину зека. В следующий момент я уже держал его за шиворот и тащил к выходу. Второй зек сдался сам.

От задержанных преступников мы узнали, что они, взломав дверь, отбежали на безопасное расстояние и долгое время ждали, прибегут ли прапорщики или нет. Как известно, мы сразу не прибежали, и зеки, спокойно войдя в помещение, стали взламывать сейфы. И тут нагрянули мы, застав грабителей врасплох. Возможно, это была хитрость опытного Девочки – но, скорее всего, все это у нас получилось случайно.

В нашей роте, кроме солдат, службу несли еще и собаки – немецкие овчарки. Собаководами при них состояли солдаты кавказской национальности. Однажды выходя из зоны, я увидел рядом с дверью солдата с овчаркой. Собака была большой и красивой. Я не удержался и поманил ее. Солдат тихо скомандовал собаке:

– Фас!

Собака прыгнула на меня, целясь в живот.

Стояло лето, и форма одежды у меня была летняя – брюки и рубашка. Если бы собака вцепилась зубами в кожу моего живота и рванула с легким поворотом своей мощной шеи, то выпустила бы мне кишки наружу. Но собака была умницей – она ухватилась зубами только за рубашку в районе живота. Потом собака слегка повела головой, и все пуговицы с рубашки срезало как бритвой. В месте касания собачьих зубов рубашка была разорвана.

Я потом долго пришивал пуговицы и накладывал шов на разорванное место. Позже все, кто видел этот шов, спрашивали меня:

– Это тебя в ШИЗО порезали?

Я с гордостью отвечал:

– А как вы угадали?

Однажды ночью я дежурил в ШИЗО. Проведя там отбой, я некоторое время сидел за служебным столом. Но так как делать было нечего, то я решил поспать. Сдвинув вместе несколько табуреток, я лег на них и погрузился в тревожный сон. Мне опять снилось, что зеки открывают двери камер и идут меня убивать. Но при этом один зек почему-то сильно и жалобно кричал. Я делал отчаянные попытки проснуться – но ничего не получалось.

На другое утро менявший меня контролер пришел не с ДПНК, а с замом комвзвода прапорщиком Резанным. Когда я открыл одну из камер, Резанный, взглянув на стоявших там зеков, с изумлением произнес:

– Вот это да! Ну-ка открой решетку!

Я открыл решетчатую дверь. Резанный быстро вошел в камеру и вывел оттуда одного зека. Этот парень едва держался на ногах. Оказалось, что его всю ночь жестоко избивали сокамерники и он кричал от боли – вот почему мне во сне слышался крик человека. Резанный заорал на меня:

– Куда же ты ночью смотрел? Человека чуть не убили! Он сидел не со своей мастью!

Да, этот прапорщик был очень справедливым человеком. Я почувствовал сильные угрызения совести за допущенную мной оплошность. Резанный отвел зека в санчасть. А мне пришлось заняться глубоким изучением всех тех тонкостей, связанных с существованием на зоне мастей.

В колонии имелось четкое разграничение всех заключенных на определенные группы или масти: «пацаны», «мужики», «быки», «козлы» и «петухи».

Пацаном мог быть человек любого возраста. Пацан отличался враждебным отношением к администрации колонии и к тем порядкам, которые эта администрация устанавливала. Часто пацаны вели активную борьбу против администрации.

Мужики беспрекословно подчинялись администрации, работали честно и усердно – чтобы искупить свою вину и побыстрее выйти на свободу.

Быки избегали каких-либо сообществ или групп – они жили на зоне сами по себе.

К козлам принадлежали зеки, выполнявшие на зоне обязанности каких-либо начальников – дневальные, старшины отрядов, нарядчик и т.д.

Петухами являлись зеки, которые, занимаясь педерастией, выполняли роль женщин. Соответственно, они носили женские имена: Василиса, Леночка и т.д. Петухи были самые униженные и бесправные люди на зоне. Сидеть за общим столом им запрещалось – для них имелся отдельный петушиный стол.

В камерах ШИЗО зеки стремились сидеть исключительно со своей мастью. Если в одной камере масти перемешивались, то между зеками разных мастей возникали жестокие драки с увечьем и гибелью людей.

В администрации колонии служили офицеры, которые выполняли функции тайного надзора за зеками. Официально их называли оперативниками. На лагерном жаргоне они именовались «кумовьями». Оперативники отличались жестоким и бесчеловечным отношением к зекам. Часто, водворяя зека в ШИЗО, эти офицеры заталкивали его в камеру к чужой масти – и сокамерники потом жестоко избивали его.

Мы, контролеры, ближе всех общавшиеся с зеками, имели более высокие, чем оперативники, представления о справедливости. Поэтому после того случая с избиением зека в мою смену я стал делать все от меня зависящее, чтобы таких случаев не повторялось. При водворении зека в ШИЗО я обязательно спрашивал у него, в какую камеру он пойдет и т.д.

Наблюдая в течение нескольких лет непростые взаимоотношения между различными мастями на зоне, я приобрел глубокое убеждение в том, что в человеческом обществе не может быть равенства между его членами. Любая попытка путем какого угодно страшного насилия сделать людей равными все равно закончится ничем – они опять разделятся на различные категории, группы, классы и т.д. Совмещение таких групп в каком-либо замкнутом коллективе недопустимо – это ведет к жестоким конфликтам между группами. Вот почему я назвал преступлением Советской власти насильственное совмещение в одном классе городских и детдомовских детей. Вот почему марксистские идеи о создании бесклассового общества несостоятельны.

Однажды в производственной зоне бригада зеков грузила бортовую машину – а я наблюдал, чтобы никто из этих шустрых парней не спрятался в кузове. Они работали ударно и в итоге чрезмерно нагрузили машину – борта не закрывались. Все дружно и с силой наваливались на них, но ничего не получалось.

Одному зеку не хватило места у бортов машины, а из-за своего маленького роста он рукой не дотягивался до них. Но человека мучила совесть – ведь он не участвовал в работе коллектива. Зек в отчаянии бегал за спинами товарищей, не зная, как ему поступить. Наконец, он нашел блестящий выход. Недалеко от машины зек подобрал тонкое длинное бревнышко и выставил его вперед, чтобы упереть в борт. Затем с криком: «Я сейчас!» – он побежал к машине. Подбегая к ней, зек споткнулся и со всего размаха ударил этим бревнышком по голове самого высокого зека. От сильного удара пострадавший присел, а его шапка сползла на бок. Он обернулся к обидчику и, посмотрев на него мутным взглядом, пробормотал:

– Ты, комсомолец, в натуре…

Это здорово меня рассмешило – но смеяться в присутствии зеков было неудобно, и я, прикусив губу, сдерживал смех. Позже, придя на вахту, я упал на стул и начал отчаянно хохотать. Находившиеся там прапорщики с недоумением смотрели на меня. Я с трудом успокоился. Но потом в течение дня приступы этого хохота опять обрушивались на меня.

В свободное от службы время я обычно гулял по городу и присматривал себе девушку для создания семьи. С некоторыми девушками знакомился и пытался наладить отношения. При этом число моих любовных побед росло, но создать семью пока не получалось.

Однажды в центре города в нетрезвом состоянии я предложил одной девушке познакомиться. В этот момент поблизости проходил милицейский патруль. Девушка крикнула милиционерам, показав на меня:

– Заберите его!

Милиционеры задержали меня и доставили в отделение. Там я заявил дежурному:

– Я – военнослужащий. Вы не имеете права меня задерживать.

Офицер спросил:

– Где служишь?

Я ответил:

– На зоне.

Он попросил назвать фамилию. Не отдавая себе полного отчета в том, что делаю, я произнес фамилию Кирпича. Дежурный позвонил на зону и, назвав указанную мной фамилию, сообщил, что этот человек в нетрезвом состоянии задержан милицией. Из зоны попросили дежурного отпустить нарушителя, пообещав разобраться с ним позже.

На другой день я пришел на службу и неприятно удивился тому, что наше дежурное помещение было до отказа набито прапорщиками и офицерами. В центре восседал сам командир роты. Все эти солидные люди ждали Кирпича. В помещении царила напряженная тишина – и только изредка кто-нибудь из присутствовавших произносил в адрес Кирпича фразу, полную ненависти и презрения. Мне стало не по себе.

Наконец, появился и сам Кирпич. У него было хорошее настроение – он напевал какую-то мелодию. Командир роты резко одернул его вопросом:

– Ну что, козел, опять залетел?

Кирпич в недоумении остановился и спросил:

– Куда?

На это командир роты ответил:

– В милицию.

Кирпич, поняв ужас ситуации, завопил:

– Не было, не было!

Его повезли в милицию на опознание.

Конечно, в милиции Кирпича не опознали. Позже все догадались, что в милицию залетал не он, а я. У меня не хватило наглости отрицать это. К счастью, никакой злобы на меня за этот некрасивый поступок никто не испытывал – и Кирпич и командир роты великодушно простили меня. А этот случай потом стал анекдотом. Вспоминая его, прапорщики всегда весело смеялись.

Командиром взвода прапорщиков был офицер, кличку которого я так и не смог вспомнить. Он принадлежал к категории людей, о которых в народе с любовью говорят, что они «с мякушкой». Однажды мы в составе небольшой группы прапорщиков во главе с этим офицером ехали в Воронеж на какое-то собрание. В автобусе мы конечно прилично выпили и закусили. Объедки, оставшиеся после застолья, шутники сложили в портфель этого офицера.

В Воронеж мы приехали ночью, и нас всех разместили на ночлег в солдатской казарме на койках, которые в тот момент были свободны. Ночью наш офицер захрапел, и, согласно старому солдатскому обычаю, кто-то положил ему под нос грязную солдатскую портянку.

Утром офицер проснулся и, обнаружив под носом портянку, начал бормотать:

– Что это такое? Портянка какая-то. Как она тут оказалась?

Потом он полез в свой портфель и, нащупав там объедки, пробурчал:

– Хамы, какие хамы!

Офицер был крайне унижен своими подчиненными, но не теряя присутствия духа, он стал не спеша одеваться.

На обратном пути в Борисоглебск мы опять выпили в автобусе. Когда хмель прилично ударил мне в голову, я громко произнес длинную фразу на чистом немецком языке с берлинским акцентом – ведь я когда-то прекрасно владел этим европейским языком. Многие пассажиры автобуса с интересом повернули в мою сторону головы. Заметив это, наш офицер толкнул меня в бок и отрывисто приказал:

– Ты говори по-немецки.

Рядом со мной сидел Кирпич. Офицер тоже толкнул его в бок и приказал:

– А ты переводи.

Конечно, в памяти у меня сохранились многие немецкие фразы, а также тексты некоторых немецких песен. И я громким, уверенным голосом начал все это воспроизводить. В паузах Кирпич блестяще переводил каждую мою фразу. Естественно, он нес какую-то чушь, но она получалась у него на редкость складно. Пассажиры автобуса с восторгом и затая дыхание все это слушали. Наш офицер был несказанно горд своими яркими подчиненными.

Когда в Борисоглебске мы вышли из автобуса, офицер пожал мне руку и заплетающимся голосом произнес:

– Ну ты молодец. Не ожидал от тебя таких способностей. Ауф видерзеен.

Надо признать, что у подавляющего большинства прапорщиков было хорошо развитое чувство юмора. Самым знаменитым хохмачом в нашем подразделении считался прапорщик по кличке Фон. Вот некоторые его проделки.

Один ДПНК обожал чаепитие. Он заваривал чай в большом бокале и ставил его на подоконник в нашем дежурном помещении – чтобы напиток дошел до кондиции. Всякий раз, когда это происходило, Фон насыпал в этот бокал большую порцию соли. Потом ДПНК начинал пить этот «чай» и через некоторое время орал:

– Прапора, сволочи!

Дневальным на вахте был зек по кличке Луноход. Многие годы, проведенные им в неволи, способствовали катастрофическому выпадению его зубов. Но, тем не менее, один зуб у Лунохода все-таки сохранился – спереди на верхней челюсти. И этот зуб был довольно большим и острым.

Как правило, под утро Луноход засыпал на дежурстве, открыв однозубый рот. Однажды Фон, поймав в траве лягушку, засунул ее в рот спящему Луноходу. От неожиданности Луноход прикусил ее единственным зубом. С трудом вытащив лягушку изо рта, Луноход потом в бешенстве перебил все лампочки в помещении вахты.

Среди прапорщиков был украинец по кличке Жора. Он нередко приезжал на дежурство на велосипеде. Фон часто подшучивал над Жорой. Один раз Фон каким-то непонятным образом повесил его велосипед на самую верхушку телеграфного столба. Выйдя с зоны и увидев свой велосипед на недосягаемой высоте, Жора заплакал и, глотая слезы, проговорил:

– Фон, я усе командиру роти розкажу.

Командир роты был родом из Молдавии и поэтому считал себя земляком Жоры. Желая избавить обиженного парня от контактов с Фоном, командир перевел Жору в отделение служебных собак на должность собаковода. Вскоре после этого в районе зоны произошло какое-то чрезвычайное происшествие. Роту подняли по тревоге. Жора с собакой бежал к месту происшествия. На повороте у здания управления колонии собака резко рванула, и Жора со всего размаха врезался в угол этого здания, выбив головой доску.

Парадоксально, но, согласно армейским нормам питания, собаке полагалось в день намного больше мяса, чем солдату. Жора, воспользовавшись этим, стал воровать у собак мясо. Голодные собаки догадались, кто был виновником их проблем, и покусали Жору. Тогда он решил избавиться от некоторых собак, проявив при этом несвойственную украинцам щедрость. Он пришел к нам, контролерам, и стал предлагать в подарок собаку. Зная, что моей тете Зине была нужна собака, я решил принять этот подарок. Закрепив на шее овчарки солдатский брючной ремень, я повел ее к теткиному дому – а идти предстояло очень далеко. Собака все время делала мощные рывки в разные стороны и тащила меня за собой. Шедшие на встречу нам прохожие обходили нас на почтительном расстоянии.