В СССР я повидал все

– Ничего страшного в этом нет. Просто тебе надо сейчас написать объяснительную записку, что командир подразделения, где ты служил, затаил на тебя необоснованную злобу и поэтому так отрицательно охарактеризовал тебя.

Я написал эту объяснительную и продолжал работать там без проблем.

В одной смене со мной служили мужчина и женщина, которые недавно вступили в брак. Им было где-то лет по тридцать. Они жили очень дружно, постоянно обнимались и ласкались друг с другом. Я даже смотрел на них с некоторой завистью. Но вдруг нашла коса на камень – их семья распалась. Вскоре женщина попросила помочь ей забрать у бывшего мужа свои вещи. Для хозяйственных нужд в тюрьме существовала телега, запрягаемая лошадью. Мне с одним тюремным служащим пришлось ехать на этом транспорте за вещами разведенной.

Приехав на место, мы стали перетаскивать вещи на телегу. Покинутый муж сидел за столом и горько рыдал. Я почему-то не испытывал жалости к этому человеку – мне даже в голову тогда не приходило, что в своей жизни я вынужден буду несколько раз повторить судьбу этого несчастного мужчины.

Мы благополучно доставили все вещи по назначению и отправились назад в тюрьму. В этот момент мой напарник покинул меня, сказав, что я и без него прекрасно доберусь до хозяйственного двора. Я остался один на один с совершенно незнаком мне видом транспорта.

Вскоре произошло совершенно непредвиденное – у лошади развязалась упряжь. Я абсолютно не имел представления, как ее опять завязать. Дрожащими руками я пытался это сделать по интуиции. Но вскоре упряжь опять разбалтывалась. С каждым разом она разваливались все сильнее и сильнее – ее части уже стали падать на землю. И лошадь полностью освобождалась от них. Я испытывал ужас от того, что мне придется самому впрягаться в телегу. А кто же тогда поведет лошадь?

Мимо меня проходило множество людей – они с ехидным любопытством смотрели в мою сторону. Симпатичные девушки, видя мое дурацкое положение, с разочарованием говорили:

– А не подумаешь – с виду вроде нормальный парень.

Наконец, когда на горизонте показались ворота хозяйственного двора, я, бросив лошадь и телегу, побежал туда и попросил там людей помочь мне. К счастью, они с пониманием отнеслись к моим проблемам и быстро разрешили их.

Наступила весна 1977 года. Однажды я стоял во дворе тюрьмы, подставляя лицо лучам яркого весеннего солнца. Заключенные, оставленные в тюрьме для выполнения хозяйственных работ, имели право свободно передвигаться по ее территории. Ко мне подошла одна из таких заключенных и взволнованным голосом произнесла:

– Весна! Не могу! Мужика хочу!

Я ответил, что у меня нет ни желания, ни возможности чем-нибудь помочь ей в этом. Между нами состоялась беседа. Женщина рассказала, как попала в тюрьму. Она жила в деревне с мужем. Однажды он пришел домой пьяным. Она заявила на него, и его посадили на 15 суток. Отсидев их, он затаил на нее злобу. Потом она украла мешок пшеницы в колхозе, что ей не раз приходилось делать до этого без каких-либо отрицательных для нее последствий. Но на этот раз ей не повезло – муж заявил на нее. Женщину судили и приговорили к 4-м годам лишения свободы.

Позже я заглянул в глазок камеры, где сидела эта женщина. Она мастурбировала каким-то предметом. Увидев, что кто-то наблюдает за ней в глазок, она вынула этот предмет и показала его. Это была продолговатая картошка, обрезанная до нужной формы.

В хозяйственной обслуге отбывал наказание один заключенный с необычной судьбой – он убил свою жену. С виду и по натуре этот человек был очень простым и добрым. В тюрьме все его уважали и ценили. Оказалось, что его жена, с которой он жил в деревне, сильно пила. Из-за этого у него возникали большие проблемы. Однажды она пропила всех их гусей, что явилось невосполнимой потерей для их бедного хозяйства. Он избил ее за это резиновым шлангом. От побоев женщина скончалась. Его поместили в тюрьму, где он ожидал суда. Все жители его деревни испытывали к нему глубокое уважение и сочувствие. Поэтому они написали в Верховный суд коллективное письмо с требованием помиловать этого человека. Его судили и с учетом письма односельчан приговорили всего к двум годам лишения свободы. Он их полностью не отсидел, так как был досрочно освобожден за хорошее поведение.

Однажды во время ночного дежурства весь личный состав тюремной смены (порядка 15 человек) напился до одурения. К счастью, меня выпивать они не пригласили – скорее всего я бы не отказался.

Я смотрел на этих потерявших разум людей, и мне становилось не по себе. Они передвигались на заплетающихся ногах, спотыкаясь и ударяясь головами об стены. Их глаза были мутны и безумны. Тот факт, что некоторые из них имели оружие с боевыми патронами, вызывал у меня ужас. Эти «блюстители порядка» врывались в камеры, избивали заключенных и оказывали всяческую дурь.

На другой день начальник тюрьмы, узнав про эту вакханалию, схватился за голову и не знал, что ему делать. Он вызвал меня к себе и искренне поблагодарил за то, что я в этом не участвовал. С этого момента он стал относиться ко мне с большим уважением.

IX

На окраине города располагалась колония строгого режима, где отбывали наказание преступники, судимые два раза и более. Эта колония называлась попросту «зоной». Так же, как и в тюрьме, порядок там поддерживал особый персонал – мужчины, призванные на сверхсрочную службу. Их называли контролерами. В основном они были прапорщиками. Сержантами числились те, кто недавно поступил на службу или имел плохую репутацию у начальства. Зарплата у них была значительно выше, чем в тюрьме. Они получали больше предметов обмундирования – повседневная форма, полевая форма, парадная форма и т.д.

Служить на зоне было более престижно, чем в тюрьме. Поэтому я решил попытаться перейти туда. Я приехал в воинскую часть, где контролеры служили в отдельном взводе. Мне пришлось беседовать с командиром их роты. Он показался мне неплохим человеком. Я спросил у него о возможности моего перехода из тюрьмы к ним на службу. Командир роты позвонил начальнику тюрьмы и попросил охарактеризовать меня по службе. Чуть ли не в первый раз в своей несчастной жизни я получил от того человека на редкость положительную характеристику. Причиной такого прекрасного мнения обо мне, конечно, стал тот случай, когда все пили, а я не пил. В тот период моей жизни удача немного повернулась ко мне. В апреле 1977 года я начал свою службу на зоне в звании младшего сержанта.

Первые дни опытные прапорщики водили меня по зоне, показывая и рассказывая все, что мне необходимо было знать для будущей службы. В колонии существовала производственная зона – там зеки работали. По сути это был завод, состоявший из множества цехов. Он ничем не отличался от обычных заводов на свободе. В колонии также имелась жилая зона – там зеки жили. Она состояла из нескольких одноэтажных общежитий, тоже ничем не отличавшихся от жилых зданий на свободе. На границе между этими зонами стояло сооружение, именуемое вахтой – там располагались служебные помещения контролеров и других представителей военизированной администрации колонии. В углу зоны, отгороженный высоким забором, стоял штрафной изолятор (ШИЗО) – там содержались зеки, нарушившие режим. Это здание было тюремного типа.

Однажды я присутствовал на вахте и наблюдал за работой контролеров. У одного зека они изъяли гитару. Я взял ее, настроил и запел: «Наша служба и опасна, и трудна». Среди контролеров было много хохмачей. Один такой хохмач по кличке Морда сказал мне:

– В соседнем кабинете сидит полковник, он очень любит эту песню. Заходи к нему и пой. Он будет потом очень ценить тебя и уважать.

Я вошел в кабинет к полковнику, заиграл на гитаре и с душой запел ту песню. Полковник, пожилой седой мужчина, вскочил из-за стола и заорал:

– Пошел вон, хам!

Потом все прапорщики еще долго смеялись, вспоминая этот случай.

Постепенно я начал присматриваться к традициям, существовавшим на зоне. Оказалось, что всем прапорщикам зеки дали довольно меткие клички. Некоторые из кличек были оскорбительные, такие как Морда, Крысенок, Утенок, Бычий глаз. Но имелись и вполне нейтральные – Объездчик, Боксер и т.д.

Режим службы на зоне был несколько помягче, чем в тюрьме. После выходных дней контролер заступал на дежурство в 8 часов утра и сменялся в 6 вечера. На другой день он заступал в 6 вечера и сменялся в 8 утра следующего дня. Потом следовали два выходных.

Контролер дежурил в составе так называемого войскового наряда, который состоял из старшего наряда, контролера по жилой зоне, контролера по производственной зоне, контролера ШИЗО и контролера с расконвоированными. Самой трудной считалась служба в ШИЗО – в этом домике сидели отъявленные дебоширы и хулиганы, и несчастный контролер должен был один с ними управляться. Самой легкой была служба с расконвоированными. Эти зеки получали такой статус за хорошее поведение, и с ними в основном не возникало проблем. К тому же они, как правило, работали на объектах в городе, что позволяло контролеру заниматься там какими-нибудь личными нуждами.

Войсковой наряд подчинялся Дежурному помощнику начальника колонии (ДПНК). Этот ДПНК был офицером, не относившимся к нашей армейской структуре – он принадлежал к администрации колонии.

По правилам все контролеры должны были поочередно дежурить сначала в производственной зоне, потом в жилой зоне, потом в ШИЗО и потом с расконвоированными. Затем этот цикл повторялся с начала. ШИЗО было местом, куда все контролеры избегали ходить на дежурство. Поскольку я уже имел некоторый опыт работы с зеками, закрытыми в камерах, то, в нарушение этих правил, меня стали постоянно посылать на дежурство в ШИЗО. И я там прижился.

В ШИЗО содержалось порядка 50-ти зеков. Все они отличались весьма неадекватным поведением, и мне одному было крайне трудно руководить ими. Зеки постоянно находились в возбужденном состоянии, орали дикими голосами, били ногами в двери камер, требовали вызвать начальника и т.д. Часто в знак протеста они наносили себе увечья – вскрывали вены, прокалывали себя насквозь заточенными электродами, глотали большие и острые предметы и т.д. В ШИЗО стоял неприятный запах застоявшейся крови.

Стоило мне что-нибудь произнести тоном, который не нравился зекам, и сразу начиналось крайне напряженное выяснение отношений с ними. Все это сопровождалось грубыми оскорблениями в мой адрес и угрозами физической расправы надо мной. Надо признать, что зеки обладали блестящей способностью словесно оскорблять человека так, что он начинал критически задумываться над своим поведением. Буду честен, я кое-чему у них научился в этом плане и потом много раз применял этот опыт в своей жизни – люди, слушавшие мой лагерный жаргон, с уважением отмечали: «Да, крутой мужик».

Так как я все время ходил на дежурство в ШИЗО, то это способствовало моей адаптации к существовавшим там условиям – я стал делать все возможное, чтобы не раздражать зеков неприятным для них тоном и т.д. В свою очередь эти люди тоже привыкали ко мне. Между нами стали налаживаться неплохие рабочие отношения. Я заметил, что и мне зеки придумали кличку – Комсомолец. К счастью, они не знали, что из комсомола я уже позорно вылетел.

ШИЗО было двухэтажным зданием. Его первый этаж находился несколько ниже уровня земли. Внутри ШИЗО был устроен так же, как в тюрьме. Только кроме основной сплошной двери, каждая камера имела еще дверь, сделанную из металлической решетки – чтобы легче и безопаснее общаться с зеками. Вместо коек в камерах были откидные нары, которые в дневное время пристегивались к стене.

В ШИЗО существовало два типа режима – это собственно ШИЗО и ПКТ. В собственно ШИЗО зеков водворяли на срок до 15-ти суток. При этом каждые вторые сутки («летный день») зеки получали в качестве питания только хлеб и кипяток. Этот день отменялся для зеков, которые выходили на работу в специальную камеру. Прогулки и матрасы не полагались.

ПКТ расшифровывалось как «помещение камерного типа». Зеков туда водворяли на срок до 6-ти месяцем. «Летного дня» там не существовало. Каждый день полагалась прогулка на свежем воздухе в течение получаса – как правило, зеки от нее отказывались. На период сна выдавались матрасы.

Заступая в 8 часов утра в ШИЗО, я принимал смену у дежурившего там контролера. Он открывал поочередно основные двери камер, а я пересчитывал находившихся там зеков. Некоторым прапорщикам при этом нравилось вести оживленные беседы с зеками, подшучивая над ними. Я же в начале своей службы предпочитал с зеками не общаться.

Затем в ШИЗО начинали приходить различные посетители – оперативные работники, начальники отрядов, производственные начальники, медработники и т.д. Для каждого из них требовалось открывать двери камер, выводить зеков и т.д.

В дневное время в ШИЗО присутствовал дневальный, назначавшийся из зеков. На тюремном жаргоне он именовался «шнырь». Его обязанностью было наводить чистоту и порядок в помещениях ШИЗО, а также выполнять поручения дежурившего там контролера. Большинство прапорщиков стремилось загрузить шныря различной работой. Я же предпочитал не тревожить его понапрасну.

В полдень у зеков по расписанию был обед. Один из поваров лагерной столовой (тоже зек) доставлял в ШИЗО еду и через кормушки в дверях камер раздавал ее зекам. Я при этом следил за надлежащим порядком.

После обеда продолжали приходить посетители. В 5 часов вечера я производил вывод зеков из рабочих камер в жилые. Для этого в ШИЗО приходил еще один контролер – полностью открывать двери камер я имел право только в присутствии второго контролера. В 6 часов вечера приходила моя смена. После процедуры приема и сдачи я уходил домой.

На другой день я заступал в ШИЗО в 6 часов вечера. После приема дежурства я наблюдал за раздачей зекам ужина. В 10 часов вечера ко мне приходил еще один контролер для проведения отбоя. Я открывал поочередно все камеры ПКТ, а сидевшие там зеки шли в специальное помещение за матрасами. Потом камеры закрывались, и зеки погружались в сон.

У дежурства в ШИЗО была одна положительная сторона – контролер после отбоя мог сам спать вплоть до подъема. Для этого я или клал голову на стол в дежурном помещении, или просто ложился на составленные вместе табуретки. Так как воздух в помещении был спертым, то нормального отдыха от сна я не получал. Там мне все время снилось, что зеки открывают двери камеры и идут меня убивать. Я пытался проснуться, чтобы защищаться – но не мог.

Около 5-ти часов утра меня будил звонок в дверь – это в ШИЗО приходил прапорщик, чтобы присутствовать при подъеме. В ЩИЗО подъем был на час раньше, чем по всей зоне. Так как зеки, содержавшиеся в ШИЗО, являлись нарушителями режима, то в наказание сон им сокращался на один час. Я открывал камеры ПКТ – зеки выносили матрасы и после этого выметали в коридор накопившийся в камерах мусор. Потом я открывал камеры ШИЗО, и оттуда тоже выметали мусор.

После завтрака я производил вывод зеков в рабочие камеры и начинал ждать своего сменщика, который приходил в 8 часов утра.

Заместителем командира нашего взвода был прапорщик по кличке Резанный. Этот человек обладал большим жизненным опытом и отличался на редкость справедливым подходом к решению различных проблем. Резанный вскоре обнаружил, что я все время хожу на дежурство только в ШИЗО. Он сделал резкое замечание начальнику нашего войскового наряда, и после этого я уже стал ходить на дежурство согласно существовавшим правилам.

Заступая котролером по производственной зоне, я был обязан перемещаться по этой зоне согласно утвержденному маршруту и следить за порядком. Нарушителей режима мне предписывалось доставлять на вахту. В случае погрузки машины, я наблюдал, чтобы в ее кузове под грузом не спрятался зек – он мог совершить побег из колонии. Кроме этого в мои обязанности входило вместе с другими контролерами наряда выполнять различные функции, не связанные с производственной зоной.

Если я заступал на службу в 8 часов утра, то в обед я вместе с другими контролерами производил вывод зеков из производственной зоны в жилую. В колонии содержалось порядка полторы тысячи зеков. Все они были распределены по отрядам – примерно по сто человек в отряде. Перед обедом каждый отряд под командой старшины (тоже зека) подходил к вахте. Я брал картотеку этого отряда и выходил к зекам, построившимся в колонну по пять человек.

На карточке каждого зека была наклеена его фотография. Правее ее размещалась информация об этом человеке – фамилия, имя, отчество, уголовная статья и срок наказания. Держа эту карточку в руке, я громким голосом выкрикивал фамилию зека, а он откликался, называя имя, отчество, статью и срок. Затем он проходил мимо меня, а я внимательно осматривал его. Я имел право обыскать зека, если он вел себя подозрительно – как правило зек мог нести с собой такие запрещенные предметы, как деньги, холодное оружие и т.д. И так с каждым человеком данного отряда.

Если зек не откликался, то я ставил его карточку в картотеке «на попа». Позже самый высокий начальник из зеков, именовавшийся «нарядчиком», разбирался, почему тот зек отсутствовал на проверке. Если причина была неуважительной, то виновный строго наказывался.

После обеда эта процедура повторялась при выходе зеков из жилой зоны в производственную. В 5 часов вечера тоже самое выполнялось при выводе зеков с работы в жилую зону на отдых.

Кроме этого я должен был несколько раз в течение дня обойти по периметру всей зоны, проверяя внутреннюю часть контрольно-следовой полосы (КСП) на наличие там человеческих следов. Многие зеки были склонны к побегу и, чтобы совершить его, им предстояло сначала преодолеть КСП. Проверка внешней части КСП вменялась в обязанность часовых, которые являлись военнослужащими срочной службы.

Если я заступал на службу в 6 часов вечера, то я вместе с другими контролерами в 10 часов вечера производил пересчет всех зеков колонии на их спальных местах. Это был очень сложный процесс, поэтому нам в этом помогал ДПНК и некоторые другие офицеры администрации, дежурившие в ту ночь.

После отбоя зеки ложились на свои койки (на тюремном жаргоне «шконки») и ждали пересчета – свет в спальных секциях не выключался. Я заходил в каждую секцию и пересчитывал лежавших там зеков. При этом эти люди вели себя на удивление тихо и спокойно – они были заинтересованы в том, чтобы пересчет с первого раза закончился удачно. В противном случае производился повторный пересчет – а зекам уже очень хотелось спать.

Все прапорщики и офицеры, участвовавшие в пересчете, приносили полученные ими результаты на вахту. ДПНК записывал эти цифры и суммировал их. Как правило, пересчет сразу получался удачным. Но иногда были случаи, когда пересчет повторялся несколько раз – не хватало одного или нескольких зеков.

Потом мне предстояла ночь, в течение которой поспать не удавалось ни минуты. Очень часто приходилось бегать по КСП. Несколько реже мы ходили по жилой и производственной зонам – только теперь это надо было делать вдвоем. В некоторых войсковых нарядах, чтобы разогнать сон, устраивали различные шутки и хохмы – офицеры администрации и прапорщики были неплохими артистами. Если я дежурил в таких нарядах, то к утру у меня уже болел живот от непрерывного смеха.

Около 5-ти часов утра кто-нибудь из прапорщиков уходил в ШИЗО на подъем. В 6 утра производился общий подъем по всей зоне. Зеки одевались и выходили из общежитий на открытый воздух. Они строились в указанных местах, а мы производили их перекличку по картотеке.

Потом у зеков был завтрак, а после него вывод в производственную зону – опять же по картотеке. Наконец, приходила наша смена и я на городском рейсовом автобусе уезжал домой.

После ночного дежурства я чувствовал себя крайне измотанным – единственным моим желанием было поскорее добраться до дома и завалиться спать. Спал я обычно до полудня. Потом остаток дня я находился в каком-то неестественном состоянии, напоминавшем алкогольное опьянение. С одной стороны, это даже нравилось мне – не надо было употреблять спиртное.

Заступая контролером по жилой зоне, я тоже перемещался по ней согласно утвержденному маршруту. В дополнение к этому я выполнял описанные выше функции.

Мне также надо было присутствовать в лагерной столовой и наблюдать за тем, как зеки принимали пищу. Как правило, там все протекало очень спокойно – зеки сидели за столами, низко наклонившись над своими блюдами, и с аппетитом их употребляли. Но один раз я увидел, как над этими головами резко взметнулось несколько рук – два зека подрались между собой. Мне надо было как-то отреагировать на это. Я решил их задержать – но трудность состояла в том, что все зеки выглядели одинаково и я мог ошибиться, задержав не тех людей. Издалека сосредоточив свой взгляд на драчунах и не выпуская их из виду, я протиснулся к их столу и сказал им:

– Ты и ты, встаньте.

Зеки выполнили мое требование. Я скомандовал:

– Следуйте за мной.

Зеки молча пошли рядом со мной. Я привел их на вахту и доложил ДПНК:

– Они дрались в столовой.

Офицер спокойно произнес:

– Отведи их в ШИЗО.

Заступая контролером с расконвоированными в 8 часов утра, я выводил их за территорию зоны. При этом они подвергались тщательному обыску. Потом мы на лагерном автобусе ехали на нужный нам объект. При возвращении в зону в 6 часов вечера зеки также обыскивались. Все два дежурства с расконвоированными осуществлялись в дневное время.

С этим типом заключенных все было довольно легко. Только один раз за мою службу произошел неприятный случай – на объекте один зек отказался от работы. В то время, как остальные его товарищи очень напряженно работали, он спокойно сидел в стороне. Местные рабочие с недоумением смотрели на меня – я не принимал к этому зеку никаких мер и даже не разговаривал с ним. Вернувшись на зону, этот парень с радостным лицом уже собирался идти в свой отряд. Но ему пришлось проследовать в другом направлении – в ШИЗО.

Однажды мои расконвоированные работали на городском мясокомбинате. В обед ко мне подошел местный рабочий и сказал:

– Ну что же ты, начальник? Пробыл полдня на мясокомбинате и без мяса?

Я спросил у него:

– А что ты можешь предложить?

Рабочий сказал, что мне нужно выйти за территорию комбината и ждать в одном месте у забора. Я выполнил его указание.

Долго ждать не пришлось – вскоре через забор перелетел огромный бумажный пакет со свежим мясом. Я потом с трудом дотащил его до дома. Хорошо, что идти пришлось не так далеко.

Но вот настал момент, когда моя совесть должностного лица подверглась тяжелому испытанию. В жилой зоне ко мне подошел один неприятный на вид зек и заговорил со мной, смешивая нормальные русские слова с блатными. Он сказал, что один молодой зек, родом из Борисоглебска, проигрался в карты, а платить нечем. По лагерным законам его должны за это опустить до педераста. Зек вручил мне записку, которую просил передать на свободе матери несчастного, назвав ее адрес. В заключение он сказал, что из той суммы, которую женщина даст мне, я могу взять себе 10 рублей.

Если бы я был честным и преданным Советскому правительству человеком, я бы задержал этого наглеца и отвел его в ШИЗО. Но 10 рублей, которые мне предстояло довольно легко заработать, составляли приличную сумму – они равнялись моей зарплате за два дня. Мне трудно было отказаться от таких соблазнительных денег. К тому же я чувствовал необходимость спасти человека, попавшего в очень неприятную ситуацию. Изменив присяге, я взялся за выполнение этого поручения.

Я понимал, что самому мне не следует идти к матери зека. В качестве сообщника в этой операции я привлек своего друга Ореха. Он прекрасно выполнил все, что требовалось – и в руках у меня оказалась крупная сумма наличных, полученная от той женщины. Мы с Орехом сразу зашли в ресторан и выпили там по несколько рюмок водки, расплатившись частью полученных денег. Появилось желание продолжить этот праздник, но я вовремя остановился – иначе можно было пропить все оставшиеся деньги. Я их потом без проблем передал на зоне зеку. Проигравшийся парень был спасен от позорной участи педераста.

Однажды в ночную смену мы с начальником войскового наряда делали обход жилой зоны. В одной их жилых секций небольшая группа зеков играла в карты. Они настолько увлеклись азартом игры, что не заметили нашего появления. Мы вплотную подошли к этой группе и приступили к ее задержанию.

От внезапности нашего нападения зеки стали делать резкие и неосмотрительные движения. Из рук одного игрока вывалилась большая пачка десятирублевых купюр и рассыпалась по полу. Грубо растолкав зеков, я собрал эти деньги.

Когда мы вели задержанных на вахту, я решил, что имею право незаметно взять для себя из той суммы одну купюру – и я сделал это. На вахте мы с товарищами изъяли для себя из тех денег еще одну купюру, а оставшуюся сумму с чистой совестью сдали в администрацию колонии. В качестве премии за свою работу мы получили еще 10 рублей. По окончанию смены на «заработанные» деньги мы устроили для себя небольшой праздник.

На те прикарманенные мной 10 рублей я купил великолепный портфель. Дело в том, что военнослужащим в общественных местах запрещалось держать в руках различные сетки, сумки и т.д. – строгий портфель не возбранялся.

Итак, я был вполне счастлив получать иногда в дополнение к положенной мне зарплате еще некоторые, пусть даже нечестные деньги. Однажды поздним вечером, когда я дежурил в ШИЗО, меня подозвал зек, сидевший в одиночной камере. Он попросил открыть кормушку. Когда я сделал это, зек передал мне маленький сверток и сказал:

– Я уважаю тебя – возьми это.

Зайдя в дежурное помещение, я развернул сверток. Там лежало 10 рублей. Я был глубоко удовлетворен, положив в карман эти дармовые деньги. Позже я, конечно, почувствовал необходимость как-то отблагодарить того щедрого зека – через несколько дней я бросил ему в камеру пачку сигарет.

Вскоре состоялось собрание контролеров, на котором командир роты сообщил, что младший сержант по кличке Кирпич в ШИЗО передал зеку пачку сигарет. Это являлось очень серьезным нарушением. Кирпич категорически отрицал обвинение в свой адрес. Но неумолимый и беспощадный командир роты объявил ему взыскание.

С Кирпичом мы были очень похожи, поэтому зеки, перепутав нас, вместо меня сдали его. Кирпич являлся моим другом, и я сильно переживал, что из-за меня он подвергался таким неприятностям. Но встать и честно признать свою вину я, конечно, не мог. В тот момент глубоких душевных переживаний я осознал, что лучше жить с чистой совестью и спать спокойно, чем совершать такие грязные и нечестные поступки. С тех пор я ничего и никогда не давал зекам – но решительнее всего я отказывался брать у них деньги.

Я наблюдал различное отношение гражданского населения к нам, военнослужащим. Как-то раз в военной форме я зашел в одну городскую столовую, чтобы пообедать. Как обычно, в то время там была большая очередь. Я встал в нее и через некоторое время начал подходить к кассе. В этот момент мне потребовалось взять с линии раздачи пару кусков хлеба. Сделав размашистое движение рукой, я дотянулся до этого хлеба и ухватился за него. За моей спиной кто-то громко и недовольно произнес:

– Привыкли хапать!

В другой столовой, наоборот, когда я в форме встал в конец большой очереди, ко мне подошла работница столовой и сказала:

– Вам можно пройти без очереди.

Я вежливо отказался от этого заманчивого предложения.

Летом 1977-го года меня направили в город Орел для обучения специфике работы контролера. Там вместе с контролерами из других колоний я в течение месяца жил на казарменном положении в одной из частей наших войск. Опять надо было вскакивать по команде «Подъем!», бежать на зарядку и т.д. Там мы часто занимались приемами рукопашной борьбы – не скрою, это мне нравилось.

Медицинскую подготовку у нас вела одна молодая и симпатичная девушка. С нами мужчинами она держалась смело и уверенно. Чтобы смутить ее, я как-то задал ей каверзный вопрос:

– Что такое эрогенные зоны?

Ни капли не смутившись, девушка ответила:

– Когда женитесь, узнаете.

По окончанию обучения мы прибыли на вокзал Орла, чтобы на поезде уехать в Воронеж. Сбросившись, мы купили несколько бутылок водки – в вагоне поезда нам хотелось устроить себе праздник. Но праздник не состоялся. Оказалось, что за нами все время следил один майор из той части, где мы обучались. Он подошел к нашей группе, в наглую взял сетку с водкой и там же на глазах у множества ожидавших поезда пассажиров разбил все бутылки. Посторонние люди возмущенно кричали на майора. Но мы, пострадавшие, позорно молчали – а надо было бы как-то жестко отреагировать на выходку этого нахала.

После возвращения в Борисоглебск я один раз в гражданской одежде шел по городу. Проходя мимо дома тети Тони, я услышал, что из его двора доносится отчаянный крик женщины. Заглянув, я увидел там жильца дома, который, сбив свою жену с ног, пытался ее ударить. Во мне проснулись благородные чувства защитника всех слабых и обиженных. Я подбежал к мужчине и натренированными в Орле движениями заломил ему руки за спину. Пострадавшая женщина, поднявшись с земли, подошла к изгороди и выдернула оттуда здоровенный кол. В следующее мгновение она подбежала к нам и, размахнувшись, нанесла колом удар. Очевидно, этот удар предназначался ее мужу, но так как я стоял вплотную к нему, то кол угодил мне в голову и, скользнув по ней, обрушился на мое плечо.

Женщина обладала довольно серьезной физической силой, поэтому от удара колом у меня все поплыло перед глазами. Я выпустил из рук мужчину и, как во сне, беспомощно наблюдал за тем, что происходило вокруг. Следующий удар женщины пришелся точно по голове ее мужа – он, как подкошенный, рухнул на землю.

Я почувствовал необходимость поскорее уйти подальше от этого опасного места. У ворот дома я все-таки оглянулся – женщина мощными и точными ударами кола добивала несчастного супруга. Возможно, она его и не убила, но тяжелые телесные повреждения точно нанесла. Таким образом, женщина совершила уголовное преступление. Но беда состояла в том, что я способствовал ей в этом, и меня вполне могли судить вместе с ней. К тому же я сам получил от женщины тяжелый удар колом. Вот какими неприятными последствиями обернулся для меня мой благородный поступок – бывает и такое в жизни.

Вскоре командир нашей роты опять направил меня в ту же часть в Орле – на этот раз в школу прапорщиков. Это было положительным моментом, так как некоторые сержанты ждали этого события очень долго – порой годами. Я же ждал всего несколько месяцев.