Пять жизней на двоих, с надеждой на продолжение

17 лет брака – это срок!

Потом, уже, когда стало необратимо понятно, что мы совершенно разные люди, я долго пытался понять, а почему я именно на Ольге женился? Ведь общих интересов у нас практически не было, лишь некоторая влюбленность, в которой я опять играл привычную для себя ведомую роль.

Человек я совершенно непрактичный, жениться по расчету никогда не планировал и, хотя потом ярославские подруги мне именно на это намекали, дело было совершенно не в московской прописке и ожидании хорошей жизни.

Здесь я полностью искренен, даже если в это трудно поверить. Конечно, в Ярославль после аспирантуры я возвращаться совсем не хотел и очень-очень мечтал именно на кафедре остаться, где уже прижился, и меня приняли таким, каким я был. Но ситуацию понимал прекрасно: мест лишних не было. Любой из аспирантов тоже, наверное, про это мечтал. И, главное, со мной никто с кафедры на эту тему не разговаривал. И намеков никаких не было от руководства, и я сам для этого специально ничего не предпринимал.

По старой идиотской привычке я надеялся что течение куда-нибудь вынесет. И просто ждал, надеясь, что может, в лучах славы школы Шефа меня куда-нибудь позовут, где можно будет так же интересно продолжить работать. Дурак был и еще до конца не понимал, в каком уникальном коллективе оказался и прижился.

Поэтому вопросом прописки действительно не заморачивался, тем более что до женитьбы как минимум еще три москвички делали мне предложения такого плана. Одна из них, моя еще ярославская подружка, только что москвичкой ставшая, приехала работать в столицу по направлению (это ж надо было такое пробить) после окончания нашего института. Тут было очень много чувств. Слишком много, но человек она была замечательный, умный и понимающий. Как подружка – просто золото.

Вторая была разведенная дама из профильного нам химического вуза (старше меня лет на пять, но в полном порядке, очень сильно озабоченная своей карьерой). Деловая и практичная, но к науке совсем не способная. Предлагала брак зарегистрировать (и считать пока фиктивным), чтобы меня можно было прописать (с разными письменными оговорками), а если решу считать его не таким уж и фиктивным, пусть так и будет. Это позволит мне остаться на кафедре (если возьмут) или в Москве и жить у нее в одной из трех комнат, а там видно будет. Но диссертация, статьи и все остальное – с меня! И меня бы это тоже вполне устроило.

Третья вообще уже расписала мою будущую с ней жизнь подробно по пунктам и во времени. Вот думаю сейчас, почему я на ней не женился? Симпатичная была шатенка с остреньким носиком. Из семьи потомственных дипломатических работников – квартирного вопроса не стояло. Оканчивала МГИМО. Голубые глаза, красивые волосы до плеч, худенькая, но с хорошей фигурой. И с железным характером.

Может, последнее было бы и к лучшему? Почему-то, когда про нее вспоминаю, на ум первая супруга Джеральда приходит. А вдруг бы эта раньше из меня писателя сделала? Книжки всякие интересные (прочим малодоступные) на английском читала и меня обещала подтянуть по языку за три месяца. Правда меня скорее по семейному профилю бы направили. Я так думаю.

Ищу ответа на этот вопрос и не нахожу. И не то чтобы испугался ее железной настойчивости (хотя, честно говоря, меня всегда это в женщинах останавливало), просто я инфантильно ждал, а чем же все это кончится? Куда развитие событий повернется? Вот так все оно и происходило. Интересно, что предложение поехать вместе с ней в подмосковный санаторий опоздало всего на пару дней. Если бы я туда уехал, моя первая семейная жизнь, скорее всего, началась бы совсем иначе.

Но она сложилась так, как сложилась. И об этом я сейчас не жалею. Во-первых, это бессмысленно. А во-вторых, смотрю на дочь и внука – и радуюсь. И внучка Даша – красавица и, говорят, умница (жаль, только в интернете ее фото вижу, не хочу навязываться и вторгаться в их жизнь, там Ольга Ростиславовна активно себя задействовала).

Почти семнадцать лет (минус три года моего пребывания за границей) мы продержались вместе. Было и хорошее, и плохое. Я далеко не ангел. Кафедральная жизнь, как правило, была для меня важнее домашней, а любимая работа по сравнению с супругой – вне конкуренции. Довольно быстро я понял, что какого-то душевного понимания и единения с семьей супруги у меня явно не получится. Но уже появились дети. Надо было приспосабливаться и жить дальше.

Но оказалось, что это не так-то просто сделать. В характере Ольги существовали только две крайности: она находилась либо в состоянии безоглядной влюбленности, либо в состоянии беспощадной ненависти. И не только по отношению ко мне: аналогичные перепады были свойственны ей и по отношению ко всем членам их семьи. И к сестре, и к родителям. Во втором состоянии она абсолютно не отдавала себе отчета в своих действиях. И поэтому вся наша жизнь через некоторое время превратилась в постоянное чередование полос: белая – черная и т. д. А, главное, что возникновение последних происходило совершенно непредсказуемо и иногда без какого-либо очевидного повода.

Потом, задним числом, супруга их непременно находила, так как должна была остаться права всегда и во всех ситуациях. Среднего состояния ей не было дано вообще. Может, она и не виновата в этом, просто такая вот своеобразная была у нее психика. Потом к этому добавилась прямо патологическая любовь к сыну, перемешанная с дикой ревностью его ко мне, к любым моим отношениям с ним. К дочери ее настрой был совершенно иной, достаточно прохладный, Марина это чувствовала. И находясь постоянно за спиной брата, слава Богу, развивалась в очень большой степени самостоятельно, без постоянного давления со стороны матери.

В дебюте семейной жизни, естественно, доминировал белый цвет, потом пошли перепады, а кончилось все сплошной чернотой. Белый фон совсем исчез, и жить вместе стало невозможно.

Я сейчас вспомнил, что послужило для меня последней каплей, после которой я вообще перестал воспринимать ее даже просто как нейтральную женщину. Мы куда-то ехали на такси, и вдруг она как завизжала, задергалась, придя в состояние полной экзальтации. Шофер аж чуть на тротуар не выскочил. Оказалось, что она случайно увидела артиста Михаила Ножкина. И впала в неудержимый восторг. Только что не кричала: хочу! хочу!

Я ей предложил выйти и броситься к его ногам, на грудь, на шею повеситься вряд ли разрешит, может, тогда он и обратит на нее внимание, хотя таких восторженных идиоток у артистов всегда хватает. А она мне заявила в ответ, что с восторгом именно это и сделала бы. И что готова на все, и что Ножкин бы перед ней не устоял, но вот дети мешают, да и я тут путаюсь по жизни. Я посмотрел на нее – рядом сидела совершенно чужая и очень неприятная женщина. Прямо – брр!

Последний год нашего общего существования в одной квартире, вернее, в одной комнате – две были отданы детям (во время моей работы в Тунисе мой кабинет был передан в пользование Славы) – был кошмарным. Мои предложения выделить мне одну из комнат, а ей жить с Мариной в большой, были отвергнуты категорически. Да и мне Маришу было просто жалко, и так я был перед ней действительно виноват, как-то не сдержался.

Я с Ольгой практически не разговаривал и не поддерживал никаких отношений. Рано уходил – поздно приходил. Работал (разбирался со словарем и с массой всякой писанины) в основном на кафедре. Что было жутко не удобно. Сам как-то питался, тем более что она показательно перестала готовить для меня.

Хуже всего, как только я появлялся дома, начинала рассказывать детям, какой у них отвратительный отец. И при любой возможности проделывала то же самое перед родителями, а также в присутствии любых посторонних слушателей.

Зачем я так долго это все терпел, сам не могу понять. И дотерпелся, пока она перед одним из моих вечерних приходов с работы дверь на засов изнутри не закрыла. Опять, как в случае с аппендицитом. В этот раз у меня аж все в глазах побелело, когда я на это нарвался. Попросил у соседа топорик и фомку, замок сломать. Слава Богу, не получилось.

Что бы я с ней сделал, если бы это вышло, не знаю. У меня в жизни бывали такие моменты, когда пелена глаза застилала, и я неуправляемым становился. Но она еще и маму вызвала. И та, как всегда, немедленно прибежала. Посмотрел я на все это, в очередной раз решил, что сам дурак, плюнул и ушел ночевать на вокзал. Никого из знакомых беспокоить не хотелось.

Конечно, это только мой субъективный взгляд на ситуацию, но другого, может быть, и более объективного, у меня нет. Хотя я понимаю, что, если бы Ольга умела излагать свои эмоции письменно, она бы выдала иную картину. А уж устно-то тем более! И считала бы себя абсолютно правой. Такая ситуация отлично показана в очень неплохом французском фильме «Супружеская жизнь» (La Vie Conjugale). Первая серия от лица Жан-Марка, вторая от Франсуазы. День и ночь или наоборот, и обе стороны уверены в своей правоте.

Развод, с которым я после ухода тоже почему-то тянул довольно долго, проходил непросто, хотя я вообще ни на что не претендовал. Забрал какое-то барахлишко из одежды, свои марки и подарок отца – чучело черепахи из Камбоджи. Даже библиотеки не коснулся, а как долго и любовно собирал.

Но она сначала на заседания не являлась, а когда пришла, закатила там такой спектакль, что судья, которая сначала была на ее стороне, сказала мне с сочувствием:

– Господи, и как же вы с ней жили?! Это же мегера какая-то!

И даже из моей следующей просьбы – выписать меня из квартиры, что ей самой же было выгодно, она устроила целое представление. Брр!

Долгое время после ухода я усиленно старался выбросить этот период моей жизни из памяти. Чтобы все эти сцены не крутились по ночам в моей голове, работал как зверь и падал в сон замертво. Если было где падать. Однажды даже на кафедре пришлось переночевать. Неделю жил у Николаича. А принимать приехавших французов напросился к Глебычу. Пользуясь, что они с Ларисой куда-то уехали, оставив дочь Татьяну за нами присматривать. Очень старался забыть все эти моменты навсегда и, как мне казалось, преуспел.

Но когда лет через десять-пятнадцать она вдруг позвонила мне на работу, реально стало плохо просто от одних звуков ее голоса. Без вступлений сразу мне был предъявлен ультиматум: либо я во всем каюсь, прошу прощения и возвращаюсь к совместной жизни, и тогда она не будет возражать против моего знакомства с семьей сына и внучкой Настей, либо я никогда их не увижу, так как Ярослав уже принял ее сторону. И хотя до этого я уже наладил почти нормальный контакт по Интернету с большим начальником Ярославом Игоревичем, но что-то опять делить с ней, даже ради знакомства с внучкой, упаси Боже. Ни за что, и никогда! (Что у нее были за переговоры с Ярославом, не знаю. Не стал интересоваться. Но это был его выбор – встал на сторону матери, имеет право.)

Но начал вспоминать и меня понесло, прорвало, так сказать, плотину забвения. А ведь я хотел ограничиться рассказами про наших домашних животных, ограничившись лишь минимально необходимыми воспоминаниями о своей первой семейной жизни. Но не удержался! Ладно, хоть на бумаге изложил, может, теперь легче станет.

После переезда из общежития в их квартиру я попытался и Олю заразить своей любовью к животному миру, тем более что у нас была отдельная и довольно большая комната. Пробовал вытаскивать ее на «Птичку», завел аквариум и террариум с тритонами, оборудовал на закрытом балконе жилище для джунгарских хомячков. Но тщетно. Понимания мои увлечения ни у кого в их семье не вызвали. А рождение Ярослава послужило причиной для удаления всех этих емкостей («чтобы ребенку не повредить излишней влажностью») сначала в комнату к ее бабушке, а потом и вообще из квартиры. Последнее было даже смешно: бабушке тритоны мешали, потому что они вылезали на край аквариума и с ней по ночам разговаривали. Пришлось на кафедру в нашу вонючую лабораторию всех перетаскивать.

Родители моей первой жены сами по себе люди были совсем неплохие, только полностью подчинялись всем ее желаниям и прихотям и всегда принимали ее сторону. Мне кажется, они дочек почему-то побаивались. А Ольга им реально мстила за то, что они якобы не дали ей самореализоваться и стать оперной певицей. Когда я это от нее же и услышал, то сильно удивился: никогда не подозревал о ее потенциальных певческих способностях. По-моему, это была очередная химера. И если папа еще иногда старался держаться в стороне от всяких разборок, то мама неслась ей на помощь по любому поводу с любого конца Москвы.

Первое твердое намерение все прекратить у меня появилось месяцев через пять после рождения Марины, поздней осенью 1979 г. У них с Ярославом почти ровно два года разницы.

Однажды, еще на работе, я почувствовал резкие боли в том месте, где должен быть аппендикс. Кафедральные всезнайки в один голос поставили диагноз: острый приступ аппендицита, и, рассказав массу жутких историй, предложили отправить меня в больницу на скорой прямо из института. Но я на это не согласился, хотя необходимость операции сам чувствовал, и решил сначала заехать домой, чтобы что-то с собой в эту больницу прихватить, ну и предупредить всех.

И можете себе представить – она мне не открыла дверь в «свою» квартиру Вечером и утром у нас вроде бы все было нормально, и я спокойно пошел на работу. Но оказалось, что за время моего отсутствия она вспомнила какие-то мои «прегрешения» двухдневной давности. Типа вместо того, чтобы прийти вовремя и купать ребенка, я задержался на работе и от меня пахло спиртным. Поэтому она решила меня сейчас наказать и в квартиру не пускать, добавив через дверь:

– Если родители захотят, может, и пустят к вечеру. Когда вернутся. А со своим аппендицитом иди куда хочешь. Хоть под забор помирать!

У меня сил даже на короткие объяснения уже не было. Кроме того, я из опыта знал, что если черная полоса пришла, то остается только ждать ее окончания и стараться до этого супругу не прибить. А хотелось все больше и больше, чего я конкретно и опасался. А вдруг не сдержусь.

Однако в этой конкретной ситуации ждать я уже не мог, позвонил в скорую из автомата, и меня забрали с улицы. Естественно, отвезли в ближайшую больничку. Врачи посмотрели результаты анализа крови и сделали срочную операцию под местным наркозом, причем делали ее практикантки или стажерки. Какие-то несерьезные барышни, постоянно хихикающие. Естественно, при этом присутствовал преподаватель-хирург, который мне объяснял:

– Надо же воспитывать смену. Вы же сами в институте работаете, должны понимать. Ваш случай – рядовой, воспаление еще только началось. Ну что может случиться? Сейчас они сделают «чик» – и все.

Я помню еще шутил, просил все-таки его приглядывать, чтобы случайно чего лишнего не отчикнули. Чем заслужил очередной всплеск хихиканья.

После происшедшего я решил, что нашей совместной жизни точно пришел конец, тем более, что через пару дней после этой рядовой операции началось осложнение и температура стремительно полезла вверх. Но на третий день (черная полоса, видимо, в условиях форс-мажора прошла быстрее, чем обычно) моя супруга явилась в нашу затрапезную палату на шесть коек с дочкой на руках. Она устроила всем больным бесплатный спектакль со вставанием на колени около моей кровати, извинениями и клятвами перемениться раз и навсегда.

Мне уже было совсем плохо, и чтобы все это побыстрее прекратить, я пообещал сразу не уходить, лишь бы только она побыстрее оставила меня в покое. Да и детей стало жалко. В бреду я все думал: а если меня больше не будет, что же она из них вырастит?

Потом (по ее же настоянию. Опять с подключением родителей) меня под расписку забрали из больницы домой, но мне становилось все хуже и хуже, и пришлось врачам скорой вскрывать шов. Оказалось, что практикантки лишнего ничего не отрезали, зато забыли внутри кусок бинта – отсюда и послеоперационные осложнения. Слава богу, что не скальпель!

Это был единственный случай, когда ее родители вдруг оказались на моей стороне и даже решились на мягкое осуждение дочери. Почти подвиг с их стороны.

Конечно, через некоторое время все пошло по-старому. В стараниях что-то изменить в жизни отец все-таки уговорил ее уйти из почтового ящика. И для увеличения степени ее свободы – не более того – определил в аспирантуру чего-то пищевого при лаборатории завода шампанских вин.

Ох, какая в первый год питейная жизнь началась хорошая – купаж в доме не переводился. Но время шло, ничего там у нее вразумительного не получалось, срок аспирантуры кончался, и тут я опять сдуру решил блеснуть. Взялся сочинить ей диссертацию на пустом месте и на совершенно новую для меня тему: что-то об особенностях созревания шампанских вин. Взялся – и самому стало интересно, даже новую теорию в итоге предложил. И диссер написал, и необходимые печатные работы обеспечил, даже заявку на патент.

Школу я на кафедре у В. Н. Сапунова прошел хорошую, поэтому написать любую диссертацию для меня не проблема, но вот предложить новую теорию в совершенно неизвестной ранее для меня области – это была моя гордость. Чтобы ее придумать, пришлось перелопатить кучу литературы по этой тематике. Ну и уровень там был – может чуть-чуть выше плинтуса. Дремучий – слишком мягкое для него определение.

Не зря Ольгин важный грузинский шеф, прочитав диссертацию и спросив у нее же, кто на самом деле ее писал, передал мне предложение познакомиться, а потом и стать его заместителем по науке. Причем с таким окладом, который у нас в институте никому не мог даже присниться. Про бесплатный коньяк с шампанским – даже не говорю. Бонусы.

Чтобы еще раз проверить себя и выслушать нормальную критику, которая меня, естественно, интересовала, я напросился на обсуждение диссертации в присутствии кафедральной верхушки. Не скрою, мне приятно было услышать слова Шефа:

– Сам придумал? А что, забавно. До такой степени, что вполне может и на реальность претендовать.

В тот момент я почти возгордился. А зря! После того как Ольга с трудом прошла защиту (а мне еще и в ВАКе пришлось решать за нее все проблемы с утверждением), я услышал от только что испеченной кандидатки наук, что это был не мой подвиг, а просто обязательный супружеский долг. Вот так.

Это была самая характерная черта: ей все по жизни были должны! Других вариантов просто не существовало.

Потом были предприняты и другие попытки наладить семейные отношения, с участием и без участия родителей в каждой новой ситуации нашей семейной жизни. Они реально сделали все, что смогли: сначала совместно с моими оформили нам двухкомнатный кооператив в Теплом Стане. А потом осуществили многоходовку с подключением Госплана РФ и разменяли шикарную в прошлом министерскую квартиру в Перово на две в Теплом Стане. А добавив наш кооператив, мы получили трехкомнатную, а они двухкомнатную государственные квартиры.

Появление у нас котенка связано именно с этим отрезком моей первой семейной жизни. Я тогда вернулся со стажировки во Франции в нашу уже отдельную квартиру из трех комнат, широкого коридора и закрытой лоджии в Теплом Стане на девятом этаже.(по тогдашним представлением – царские условия). Всем притащил подарки, в том числе и шикарную дубленку супруге, не считая березовых чеков. Но очередная белая полоса длилась не очень долго.

Французский подарочек, он же – Серый Помоечный

Как раз в это время Макс и Лиди, мои обретенные марсельские друзья, приехали в Москву. Для Макса уже стало привычкой целый год копить деньги, а потом в роли доброго волшебника приезжать с чемоданом сувениров для всех московских знакомых. Мы договорились об обеде у нас дома, но сначала я решил сводить их, естественно, на «Птичку». Для меня более интересного уголка в Москве не было. Моим детям, Ярославу и Марине, было шесть и четыре, соответственно, поэтому мы их без проблем захватили с собой.

Птичий рынок – это было одно из моих любимых мест в Москве, тогда еще почти не затронутое коммерцией, полное забавных продавцов и посетителей. Тут можно было собрать целую коллекцию странных и экзотических типов. Например, сидящая на перевернутом ведре женщина бальзаковского возраста в шляпке и с журналом «Иностранная литература» в руках, к ноге которой была привязана здоровенная индюшка. Птица время от времени сдергивала ее с ведра-насеста, после чего дама начинала тщательно приводить себя в порядок, одновременно выговаривая индюшке за недостойное поведение. Было очень смешно! Какой-то дед продавал, точнее, показывал ручную крысу, которая скрывалась где-то в его одежде. А по его зову вылезала из рукава и, усаживаясь на его ладонь, начинала умываться и прихорашиваться. Зрители щедро бросали старику денежку.

Но основная масса посетителей приходила сюда просто пообщаться и окунуться в эту атмосферу, очажок живой природы в центре Москвы. Наши гости, расхаживая с нами, весело удивлялись, потому что во Франции они ничего подобного не видели.

И вот гуляли мы там гуляли и забрели в опасный для детей уголок со щенками-котятами. И началось: «Ой, я котеночка хочу, ой, и я тоже…»

Я уже почти вытащил их оттуда, но вмешалась Лиди, которая выразила непреклонное желание подарить детям котенка. У нее в домике под Марселем жили аж три кошки. Мало того, что я проявил малодушие, но еще и ошибку допустил – позволил ей самой котенка выбрать. А у Лиди, женщины с принципами повышенной социальной справедливости, был к этому свой подход. Она считала, что красивых и пушистых и так разберут. Надо брать несчастного, тощего и некрасивого, который иначе обязательно пропадет. Такого она и выбрала.

Так у нас в доме появилось это наглое создание с большими грязными ушами и на длинных лапах. На Котю оно не тянуло ни по одному показателю и получило имя Серый. Дети его любили. Но это был типичный помоечный котенок, пойманный каким-то алкашом для передачи бабкам-перекупщицам. Сразу же пришлось тащить его к ветеринару – лечить уши, а заодно и полную санобработку проводить. С трудом он понял, что такое туалет, но довольно часто и исключительно из вредности пакостил в самых неожиданных местах. Например, обожал пустить лужу прямо в обувь, но не в детскую и не в мою. Никаких авторитетов Серый не признавал и, как заведенный, с утра до вечера носился по всей квартире, с воплями гоняя шарик. Когда уматывался совсем, падал где был и засыпал. Например, посреди коридора. Никогда такой котенок мне до этого не попадался (потом тоже, а тут я не прав. Вспомнил Филимона-визитера).

Жилплощади хватало – коту было где разгуляться. Но чтобы делать пакости, ему даже такого простора было мало: с нашей лоджии он стал перебираться на соседскую и приспособился гадить там. Между лоджиями был довольно узенький карниз, по которому он и гулял туда-сюда. Я не мог на это смотреть – высоты я совершенно не переношу. Увидев его там, я обычно звал детей, они подманивали его кусочком колбасы (он от нее прямо трясся) и сами достаточно спокойно наблюдали обратный переход.

Сначала мы о его безобразиях не знали – ну навестила наша облезлая крошка соседей из природной любознательности и вернулась, но в итоге они обратились с жалобами. И началась моя борьба с Серым… Я загораживал проход к соседям, а он прилагал все усилия, чтобы мои преграды разрушить. Это стало целью его существования. И как только ему удавалось проделать лазейку, он пролезал туда, совершал переход и гадил опять. Я шел в соседний подъезд, опять извинялся, все убирал и получал от них совет «не задумываясь – сдать паршивца на живодерню». Именно туда, а не просто усыпить. И предупреждение – если поймают его у себя, выбросят прямо вниз, без жалости.

Однажды я закрыл переход и подходы к нему целой баррикадой из пустых ящиков, но кот тряс ее с такой силой, что в итоге полетел вместе с ними вниз. И я, и дети понеслись, как сумасшедшие, искать разбившегося крошку. Думали, конец – все-таки девятый этаж. И что же вы думаете? Серый сидел спокойно в груде ящиков и вылизывал свою заднюю лапу. Схватили, принесли домой, всего прощупали – никаких следов ушибов и переломов. Даже Ольга, которая только что откуда-то пришла, приняла участие в общем сочувствии и решила погладить и приласкать бедного котика. Но котик махнул лапой в направлении колготок и преуспел! После этого он сидел и внимательно слушал ее монолог, шевеля ушами:

– Парадная пара была! Да лучше бы ты насмерть разбился. Да что же ты за урод такой.

Переодевшись, она вернулась и, лежа боком на тахте, продолжила уже не про кота:

– Это какими же надо быть идиотами, чтобы такого кота купить! Приехали, видите ли, благодетели! А ты куда смотрел? Вообще никуда! На всех наплевать было, как всегда, лишь бы угодить своим французским гостям.

Ее уже понесло. И, как всегда, в присутствии детей. Кот слушал, слушал, потом подошел, встал на задние лапы, а передней сильно шлепнул по губам. Она аж подпрыгнула, а наш общий смех ситуацию явно не улучшил.

– А не такой уж ты и дурак, – подумал я впервые про это создание…

Но это были только цветочки. Ягодки, а вернее настоящий ад начался с момента его полового созревания. Тут он превратился в сексуального неуравновешенного маньяка. Рвался наружу, никакие специальные таблетки не помогали. Постоянно караулил у двери и, улучив момент, буквально ввинчивался в открывшуюся щелочку и летел вниз по лестнице.

А через несколько дней он совершил свой первый сознательный и беспримерный полет – разбежавшись, он вылетел на лоджию и сиганул с нее в никуда! Дверь из комнаты была всегда закрыта и находилась под постоянным контролем, а тут проморгали! Кто-то из детей вышел и вернулся, а я дверь не проверил, хотя сидел рядом за столом и работал. И Серый воспользовался моментом. Я сам его разбег и прыжок в пустоту видел, поэтому был уверен, что на этот раз пожелание Ольги Ростиславовны точно сбудется. Опять мы с детьми понеслись вниз – кот сидел на травке слегка ошарашенный, но без малейших признаков каких-либо травм. Второй раз! Я не могу это объяснить.

Принесенный домой, он с аппетитом поел и улегся спать на кресло. Вечером я устроил совет с детьми, а кот сидел и слушал. Я предложил им выпустить его на волю и предоставить своей судьбе. Держать дома сумасшедшего маньяка, который в поисках кошки, а, может быть, и свободы выбрасывается с девятого этажа, никакого смысла нет. Нам его не переделать, а что будет после следующего полета, предположить нетрудно. Таким отчаянным дуракам везет, но не постоянно же!

С трудом, но согласие детей я получил. Вместе отнесли его к подъезду и выпустили, оставив кучу еды, здоровенный кусок колбасы и воду в мисочке. Первую ночь наконец-то мы спали спокойно с открытой дверью на лоджию. Утром дети побежали проверить Серого и понесли с собой его любимую колбасу. Все оставленное было съедено, а у входа в подвал довольный кот сидел уже в обществе какой-то мордастой кошки. И хотя на детей вообще никак не прореагировал, они успокоились, оставили им еду и ушли. Больше мы его не видели.

Продолжение было неожиданным. Дня через три пара явилась домой с прогулки вся в слезах: «Папа, там наш кот мертвый около тропинки лежит».

Я побежал смотреть. Прямо тяжело на душе стало, когда издалека труп увидел. Отправили кота на смерть! Пригляделся, а там валялась какая-то мертвая кошка, чем-то внешне на нашего похожая – такая же помоечная. Слезы быстро высушили, разницу между котами и кошками Марине объяснили и вернулись успокоенными. В моей первой семейной жизни кошачья тема была закрыта.

Через некоторое время я уехал на заработки в Тунис. В первый год там мне досталось здорово – нагрузка была почти запредельная, головы не поднять. И только студенческие забастовки, которыми они время от времени баловались по примеру Франции, позволяли передохнуть. Какая уж тут кошачья тема. Но в начале второго года моей работы там она неожиданно возобновилась.

В столице, прежде чем преподавателей отправить в Габес, нас всех на недельку подселяли к нашим советским коллегам, работающим в местном университете. Пока наш руководитель что-то решал в посольстве, можно было погулять по нормальным, почти европейским, улицам, даже на место расположения Карфагена посмотреть. Вот и меня распределили к одному из «холостяков» – так здесь называли тех, у кого жены оставались в Союзе (в том числе и меня). Встретил он меня не очень приветливо, да и мне на первый взгляд не понравился – такой крепенький мужичок-боровичок в вытянутых на коленях трениках, из породы «все к себе загребающих». У меня с такими с первого взгляда антипатия возникает.

В стране Горбачев уже начал перестройку, и разгар борьбы с употреблением алкоголя достиг апогея. И, как полагается, перегибы на местах имели место быть – за границей они приняли совсем уж уродливые формы. Наказы в посольстве еще стояли в ушах: про кого узнаем, что хоть каплю употребил, в 24 часа отправим в Москву. Тут и бутылку за знакомство не вытащишь, кто его знает, этого боровичка? На халяву, конечно, не откажется, а потом…

Он долго смотрел на меня и вдруг спросил совершенно неожиданно:

– А ты к котам как относишься?

И услышав, что я их люблю, вдруг заулыбался и сразу как-то изменился в лучшую сторону. А когда вечером в дверь царапнулся его сожитель, мы уже приканчивали одну из моих двух бутылок палинки, купленную в дьюти-фри Будапешта за металлические рубли во время промежуточной посадки. Человек, хорошо относящийся к котам, точно не побежит доносить на коллегу котофила начальству.

Появившийся передо мной кот внешне мало чем отличался от тех ободранных созданий, которые бродят по улицам городов Магриба. Гладкошерстный, слегка полосатый, тощий, с обрубком вместо хвоста, кот был представлен как Василий. Но вот он подошел ближе и внимательно посмотрел на меня. Возникло ощущение, что меня просветили рентгеном, прямо интеллектом повеяло. Потом он головой потерся о мою ногу – признал за своего! – и отправился подкрепляться. Поел аккуратно, не набрасываясь на еду, мяукнул – явно поблагодарил – и завалился спать.

Николай рассказал мне, что это умнейшее создание второй год живет с ним. Сам подошел на улице, когда он возвращался с покупками из мясной лавки. Ничего не просил – просто вежливо пошел рядом. Так и дошли до квартиры на седьмом этаже, где кот аккуратно скушал подаренный кусочек мяса и был отправлен за дверь. А следующим вечером он пришел уже сам и поцарапался в дверь. Слопал миску каши с подливкой и тут же заснул от сытости. Так и прижился. Перед отъездом на летние двухмесячные каникулы Николай пришел с котом к мясной лавке, оставил продавцу бутылку водки и денежку и договорился о подкормке Василия обрезками, пока его тут не будет. Это не значило ничего, но лучше так, чем просто так. А когда вернулся, его у двери уже ждал сильно отощавший, но живой Васька. Их радость была взаимной и бурной. Так я и прожил неделю в компании местного кота, внося свою лепту в округление его боков. Даже грустно было прощаться с ним, отправляясь в Габес.