Советская микробиология: на страже здоровья народа. История советской микробиологической науки в биографиях некоторых её представителей

Николай Фёдорович Гамалея родился 17 февраля 1859 года в Одессе, в семье отставного гвардейского полковника Фёдора Михайловича Гамалеи.

Род Гамалея – знатный российский дворянский род, ведущий своё начало от украинского казака, сподвижника Богдана Хмельницкого, полковника Григория Михайловича Высоцкого.

Представители рода Гамалея были высокопоставленными государственными деятелями, военными, царедворцами, педагогами, врачами. Род дал несколько ветвей.

Иногда можно прочесть, что у рода Гамалея турецкие корни. Это ошибочное утверждение. Родоначальник Григорий Михайлович Высоцкий турецких корней не имел. Турецкое происхождение имело его прозвище «Гамалия», ставшее фамилией его многочисленных потомков.

Дело в том, что полковник Высоцкий часто исполнял дипломатические поручения Богдана Хмельницкого. В частности, был с таковым и в Турции. Вот оттуда-то он и «привёз» своё прозвище. Турецкое слово «гамалия» значит «могучий», «сила», «крепость» (в смысле «человеческая физическая крепость», т.е. синоним слова «сила»), «носитель тяжестей», «толстая шея» (что тоже увязывается с физической силой). Очевидно, Григорий Высоцкий действительно отличался большой силой, богатырским сложением, раз турки отметили такую физическую особенность гетманского посла и довели до него информацию о данном ему прозвище. Также приходится полагать, что Григорию Михайловичу прозвище пришлось по вкусу, раз «привёз» он его с собой на родину и присовокупил к своей фамилии. Ну а потом, как часто бывало на Руси и в России, прозвище предка стало фамилией его потомков (именно таким путём образовались фамилии «Растопчины», «Пушкины», «Бестужевы», «Суворовы», «Коновницыны» и многие другие). Кстати, заметим, что физическая сила и крепость передавались в роду полковника Высоцкого-Гамалеи из поколения в поколение. И Николай Фёдорович тоже отличался недюжинным здоровьем и большой физической силой. Очевидно, данное обстоятельство и позволило ему прожить довольно долго, сохраняя при этом отменную работоспособность и ясность мысли даже в весьма преклонном возрасте.

Родоначальнику рода Гамалея, полковнику украинского казачьего войска Григорию Михайловичу Высоцкому, посвятил свою поэму Т.Г. Шевченко. Поэма так и называлась «Гамалея» (в украинском произношении «Гамалия»).

Та ветвь рода, из которой происходил Николай Фёдорович Гамалея, к «сливкам» российской аристократии не принадлежала. Её представители не вращались при царском дворе и не занимали высоких государственных постов.

Но дед Николая Фёдоровича, Михаил Леонтьевич Гамалея (1749 – 1830), был в своём деле человеком известным. Будучи военным врачом (штаб-лекарем), он прославился как искусный хирург и как эпидемиолог. Правда, в его время таких понятий как «эпидемиология», «эпидемиолог» не существовало, и, в общем-то, ещё не было такого раздела медицины. Но тем не менее заразными болезнями врачи интересовались, изучали их по той простой причине, что очень часто им приходилось с ними сталкиваться, бороться, спасая от них людей. Мы помним прославленного русского врача, получившего в конце XVIII – начале XIX века мировую известность благодаря своим работам, посвящённым изучению и лечению чумы, Данилу Самойловича. Так вот, дед Николая Фёдоровича был с Самойловичем не только современником, но и, если можно так выразиться, «абсолютным» коллегой. Оба были не просто врачами, а военными врачами. Оба интересовались заразными болезнями, изучали их. Обоим эта «эпидемиологическая специализация» (термин берём в кавычки, потому что во времена Д.С. Самойловича и М.Л. Гамалеи его попросту не существовало, его употребление для рассказа о той эпохе – некоторая модернизация) принесла известность не только в России, но и за рубежом. Только если Самойлович «специализировался» на чуме, то Гамалея-дед – на сибирской язве. Им была написана монография об этой болезни, переведённая на немецкий язык и изданная за границей.

Отец Николая Фёдоровича, Фёдор Михайлович Гамалея, унаследовал от своего отца только склонность к военной службе, но не к медицине. Гвардейский офицер (что, кстати, говорит о довольной знатности и этой ветви рода Гамалея, ибо в гвардии служили всё-таки представители весьма именитых семейств), он принимал участие в войне 1812 года и в последующих зарубежных походах Русской армии. В отставку вышел в чине полковника, а гвардейский полковник в пересчёте на армейские чины – уже генерал. Надо полагать, что и состояние у отставного гвардейского полковника Фёдора Михайловича Гамалеи было немалым, ибо его сын Николай довольно долго потом унаследованную часть этого состояния растрачивал. И растратил. Но, сразу скажем, забегая вперёд, не на кутежи, карты, рулетку и женщин, а на науку. Данного вопроса мы ещё коснёмся.

«Но не одно сокровище, быть может, минуя внуков, к правнукам уйдёт…» – написал в одном из своих стихотворений Осип Мандельштам. Так и произошло в семействе Гамалея: «медицинский ген с микробиологическим уклоном» передался через поколение – от деда к внуку Николаю. Впрочем, обо всём по порядку…

Николай был двенадцатым ребёнком в семье. Когда он родился, отец был уже в довольно преклонном возрасте. Впоследствии Николай Фёдорович вспоминал, что многие годы ощущал некоторую неловкость в связи с данным обстоятельством: рядом с отцом он смотрелся, как внук рядом с дедом (отец был старше Николая более чем на полсотни лет). Однако разница в возрасте не помешала отцу и сыну стать друзьями.

С большим почтеньем и любовью относился Николай к своей матери, Каролине Викентьевне.

Но любовь и дружбу детей Фёдор Михайлович и Каролина Викентьевна приобретали отнюдь не каким-то «сюсюканьем» с ними. Наоборот.

Мать Николая была женщиной строгой, с твёрдым характером, но справедливой.

А отец, отставной военный, вообще воспитывал сыновей «по-солдатски».

Именно требовательность родителей воспитала в Н.Ф. Гамалее дисциплинированность, трудолюбие, понимание того, что если хочешь чего-то достичь, то для этого надо упорно работать. Николай Фёдорович всегда был благодарен родителям за подобное воспитание.

Зимой и летом, в жару и стужу день отца и младшего сына Гамалеи начинался в пять часов утра. И дневные труды никогда не заканчивались ранее девяти часов вечера. Подобного распорядка дня Николай Фёдорович придерживался до конца своей жизни.

Строгости воспитания, однако, не мешали Гамалее-младшему, по его собственным воспоминаниям, расти весьма шаловливым ребёнком, чему способствовали его любознательность и живость характера.

Но на шалости, особенно после поступления в гимназию, оставалось всё меньше и меньше времени. Живость характера, любознательность постепенно оказались «перенаправлены» в «другое русло».

Утренние самостоятельные занятия, гимназия, подготовка уроков, чтение, изучение иностранных языков (во многом самостоятельное) – так пролетал день юного Н.Ф. Гамалеи.

В гимназии Николай учился отлично – в его табелях и аттестатах одни «пятёрки». Мальчик проявлял способности ко всем предметам – гуманитарным и естественно-научным дисциплинам, математике, языкам. Кстати, о последних: изучение их Николай начал ещё до поступления в гимназию. Занимался в основном под руководством отца, прекрасно владевшего несколькими иностранными языками. В гимназии языковые штудии продолжились. В итоге, Николай Фёдорович в совершенстве овладел французским, немецким, английским и латынью. «Мёртвый» язык оказался впоследствии совсем не лишним.

И всё-таки больше всего привлекали Гамалею-младшего предметы естественно-научного цикла. Много читавший Николай ещё в младших классах познакомился с книгой Фарадея «История свечи», которая во многом предопределила его выбор. Николай Фёдорович писал в своих «Воспоминаниях»: «Она произвела на меня глубочайшее впечатление и навсегда привила любовь к естествознанию. Становясь старше, я стал читать подобные сочинения по физике, химии, биологии» [16; 1].

В 16-летнем возрасте Николай успешно сдал выпускные экзамены в гимназии. О том, насколько выпускное испытание было сложно, говорит тот факт, что из 25 допущенных к нему гимназистов выдержали его только четверо (среди них – Н.Ф. Гамалея).

Вопроса с выбором направления приложения дальнейших усилий не стояло: Гамалея давно решил поступать на естественное отделение физико-математического факультета Новороссийского университета (в Одессе).

В те дни, когда юный Николай Гамалея поступил в университет, там ещё не забыли учёных, создавших славу этому учебному заведению, таких, как физиолог И.М. Сеченов и основоположник русской микробиологии Л.С. Ценковский. Учителями Гамалеи на факультете стали П.А. Спиро, ученик И.М. Сеченова, известный зоолог А.О. Ковалевский и «восходящая звезда» русской биологической науки И.И. Мечников.

Последний был самым молодым профессором Новороссийского университета: в год поступления Н.Ф. Гамалеи в университет ему исполнилось 27 лет. На курсе Гамалеи Мечников читал зоологию. Обаятельный человек, Илья Ильич оказывал огромное влияние на студентов, вовлекая их в науку. Энтузиазм научного поиска, свобода творчества, условия для которых создавал в зоологической лаборатории естественного отделения профессор И.И. Мечников, привели в эту лабораторию и Николая Гамалею. Уже тогда между учителем и учеником наметилась длившаяся ряд лет дружба, та дружба двух учёных, стоявших у истоков русской микробиологии, которая дала очень плодотворные результаты, прославившие отечественную науку.

«В моё время, – говорил впоследствии Николай Фёдорович, – было очень хорошо учиться на естественном отделении. На лекциях шла речь о замечательных открытиях естествознания, о законе сохранения и превращения энергии, о великом открытии Чарлза Дарвина, связавшего все организмы узами общего происхождения» [10; 5].

Оговариваясь, что он тогда, к сожалению, совершенно не был знаком с марксизмом, с материалистической диалектикой, Гамалея вспоминал о своём глубоком неудовлетворении философскими взглядами и биологическими теориями тех дней. Именно эта неудовлетворённость привела его к тому, что он принялся изучать развитие органической жизни и обратил внимание на то, что в трансформизме (так называлась теория эволюции видов животных и растений) исследуется исключительно только изменение форм – эволюционная морфология.

«Я пришёл к мысли, – писал Н.Ф. Гамалея, – что должна быть создана наука об эволюции живого вещества, или состава организмов. Я назвал эту будущую науку материологией и решил заняться собранием материалов для неё. Но сначала необходимо было владеть биохимией…» [10; 6].

Углублять свои познания в биохимии Н.Ф. Гамалея решил за границей. Пользуясь тем, что летние каникулы русских студентов весьма продолжительны, он в 1877 году зачислился слушателем Страсбургского университета (тогда это была Германия). Т.е. учиться в Страсбурге Николай должен был в летний период, когда его сокурсники по Новороссийскому университету отдыхали.

Первой поездке в Германию предшествовало трагическое событие – умер Фёдор Михайлович, отец Николая. Николай был очень привязан к отцу и крайне тяжело переживал эту потерю.

Утешение он нашёл в учёбе и работе. Начиная с лета 1877 года, Гамалея три лета подряд слушает лекции и принимает участие в семинарах известного немецкого биохимика Гоппэ-Зейлера. Посещал он занятия и по ряду медицинских дисциплин.

По предложению Гоппэ-Зейлера, Николай Фёдорович принялся за изучение влияния обильного притока кислорода воздуха на процессы брожения и гниения. Работа так и называлась – «О влиянии обильного притока кислорода на брожение и гниение». Когда экспериментальная часть работы подходила к концу, Николая срочно вызвали домой – заболела мать. Так что довести свою первую научную работу до завершения Гамалея не успел. Но Гоппэ-Зейлер, найдя труд своего ученика весьма серьёзным и заслуживающим внимания, поставил серию заключительных опытов и опубликовал результаты исследования, упомянув имя молодого автора.

Очевидно, указанная работа под руководством Гоппэ-Зейлера в какой-то степени предопределила научный путь Н.Ф. Гамалеи как микробиолога. Во всяком случае, послужила шагом в этом направлении.

В 1881 году Гамалея закончил Новороссийский университет. Ему была присвоена степень кандидата естественных наук.

Ещё занимаясь в Страсбурге, Николай решил продолжить своё медицинское образование. После окончания университета в Одессе он подал документы на поступление в Военно-медицинскую академию в Петербурге.

Как кандидата естественных наук его зачислили сразу на третий курс академии со сдачей всего одного экзамена – по анатомии. Экзамен включал практическую часть – необходимо было препарировать труп. И здесь Николаю не повезло: как выяснилось при вскрытии, труп оказался трупом брюшнотифозного больного. До вскрытия этот факт установлен не был. Гамалея заразился брюшным тифом, причём в очень тяжёлой форме, его жизни угрожала большая опасность.

Но богатырский организм «сдюжил», Николай поправился и приступил к занятиям в академии.

После смерти отца Николай Фёдорович ещё больше привязался к матери. После тяжёлой болезни Каролины Викентьевны, из-за которой Гамалея экстренно покинул Страсбург, он принял решение никогда больше с матерью не расставаться. Поэтому когда Гамалея отправился на учёбу в Петербург, Каролина Викентьевна поехала с ним.

Военно-медицинскую академию Николай Фёдорович успешно окончил в 1883 году, получив звание «лекарь с отличием». Годы, проведённые в стенах академии, пополнили его теоретические и практические навыки, значительно расширили научное мировоззрение. Всему этому способствовали занятия с такими известными медиками как Боткин, Пашутин, Терновский и ряд других. Здесь впервые Гамалея заинтересовался инфекционными болезнями, обратив внимание на чёткую периодичность развития заболеваний. Позднее появившиеся во время учёбы в Военно-медицинской академии идеи были развиты им в книге «Учение об инфекции».

По окончании академии Н.Ф. Гамалея вернулся в родную Одессу, где устроился ординатором в клинике нервных болезней О.О. Мочутковского, того самого врача-героя, который на себе испытал верность своего открытия возбудителя сыпного тифа.

Период работы в клинике О.О. Мочутковского стал решающим в определении научных интересов Гамалеи. С первых же шагов своей практической деятельности он столкнулся с потрясшими его фактами отставания лечебной помощи от требований жизни, с косностью, а иногда и невежеством в среде своих коллег.

В больницах он видел взрослых и детей, беспомощно умиравших от различных инфекционных болезней – туберкулёза, тифа, «гидрофобии», как тогда называли бешенство. Он ужасался опустошениям, которые несла холера, с тревогой узнавал о вспышках чумы в Астраханских степях. Всё больше Николай Фёдорович склонялся к тому, чтобы посвятить свою жизнь занятию микробиологией. Его вдохновляли работы Пастера, а также своего учителя – И.И. Мечникова, открывшего явление фагоцитоза. Он с радостью принимает предложение И.И. Мечникова вырастить «разводку» сибиреязвенных бацилл для продолжения его опытов с фагоцитозом, а также заняться «разводкой» туберкулёзных бактерий для использования в целях приготовления противотуберкулёзной вакцины.

Гамалея оборудует микробиологическую лабораторию у себя на дому и с успехом помогает своему учителю. Одновременно он осваивает методы микробиологической работы. Все эти события произошли в 1884 году. И именно этот год и считается годом начала научной деятельности Николая Фёдоровича.

В 1885 году в Париже произошло знаменательное событие в истории медицины – впервые за всё время её существования был спасён от неминуемой мучительной смерти укушенный бешеной собакой девятилетний мальчик из Эльзаса – Жозеф Мейстер. В Пастеровской лаборатории ему сделали первую в мире прививку против бешенства, которую он благополучно перенёс и поправился.

В феврале 1886 года состоялось очередное заседание Общества одесских врачей. На заседании решались два вопроса. Первый – о создании в Одессе специального учреждения для изучения заразных болезней и борьбы с ними. «В первую очередь речь идёт о прививках против бешенства – грозного заболевания, с которым пока умеют бороться только у Пастера в Париже», – отмечалось на заседании [40; 1].

Вторым вопросом были выборы врача, которого необходимо командировать в Париж, к Пастеру, для ознакомления с методами его работы. Рассматривалось несколько кандидатур. И.И. Мечников внёс кандидатуру своего ученика, молодого врача Николая Гамалеи. В конечном итоге собрание остановило свой выбор именно на нём.

В начале мая 1886 года Николай Фёдорович выехал за границу. Одновременно с ним во Францию поехала одно одесситка со своим сыном, укушенным бешеной собакой.

В то время в Париж приезжали люди, укушенные бешеными животными, со всех концов света. Н.Ф. Гамалея обратил внимание, что Пастер позволял приезжим врачам только заботиться о пациентах и наблюдать за тем, как производятся прививки. К технологии же изготовления вакцин этих врачей не допускали (Пастер оберегал своё ноу-хау, как сказали бы сейчас, с целью получения денежных средств, ибо его лаборатория, как потом и Пастеровский институт, финансирования от государства не получала и находилась на самообеспечении). Мы помним, что за пять лет до приезда Н.Ф. Гамалеи к Пастеру у него побывал Л.С. Ценковский, который хотел ознакомиться с технологией изготовления сибиреязвенной вакцины. Но Лев Семёнович получил от Пастера отказ, вернулся в Россию, по сути, ни с чем и самостоятельно разработал сибиреязвенную вакцину (потратив на это около двух лет).

Но Гамалею не устраивала роль простого наблюдателя. Он напрямую обратился к Пастеру и попытался убедить последнего в необходимости ознакомить его, Гамалею, с технологией производства вакцин. И ему это удалось! То ли уж произнесённые Николаем Фёдоровичем речи оказались такими яркими и впечатляющими, то ли Пастер уже разглядел в молодом русском враче талантливого учёного-микробиолога – не известно. Но, скорее всего, главную роль сыграл ещё один фактор.

Дело в том, что среди пациентов, приезжавших к Пастеру из разных стран, появились такие, которым вакцина против бешенства не помогла, и они умерли либо в период производства прививок, либо после них. Эти факты играли против Пастера, компрометировали открытый им метод, давая его недругам дополнительные аргументы. Гамалея провёл углубленный ретроспективный анализ заболеваемости у привитых (в том числе и скончавшихся) и установил, что инкубационный период бешенства не превышает 14 дней. Получалось, что умирали те из вакцинированных пациентов, которым прививки производились уже после истечения указанного срока. Отсюда следовало два вывода. Первый – вакцинировать укушенного бешеным животным нужно как можно раньше после момента укуса. Второй – обойтись одной на весь мир лабораторией для этой цели нельзя. Нужно открывать сеть учреждений, производящих прививки в разных странах, а следовательно, обучать врачей из этих стран технологии производства вакцин и методике их применения.

Итак, Пастер согласился с доводами талантливого русского исследователя. В личном письме, направленном Одесскому обществу врачей, Пастер давал официальное согласие на открытие в Одессе прививочной станции (первой в России, да и в мире (за пределами Франции)), высоко оценив при этом способности Н.Ф. Гамалеи.

Письма-отчёты самого Николая Фёдоровича, отправляемые им коллегам в Одессу, зачитывались на заседаниях Общества. Он писал, что по указанию Пастера приступил к изучению общей бактериологической техники, что занимается изучением сибирской язвы, часто присутствует при производстве прививок против бешенства, работает на кроликах и т.п. В письмах подробно описывался сам способ лечения и порядок прививок. Словом, Пастер всесторонне и добросовестно подготовил своего русского ученика.

Вслед за согласием на открытие прививочной станции в Одессе (эти станции впоследствии получили название пастеровских) Пастер отправил туда и всё необходимое оборудование для её оснащения. Как мы помним, проплаты его от одесских городских властей добился Илья Ильич Мечников.

Словом, миссия Н.Ф. Гамалеи была им очень успешно выполнена.

Вернувшись в Россию, Гамалея включился в работу по открытию прививочной станции. Причём, поскольку помещения под станцию власти первоначально не выделили, оборудовали её на квартире Н.Ф. Гамалеи. И.И. Мечников стал директором станции, а Николай Фёдорович – его заместителем.

Уже 11 июля 1886 года Гамалея сделал первые прививки от бешенства укушенным. Станция быстро приобрела всероссийскую известность. Более того, о её успешной работе стало известно за рубежом. Для вакцинации сюда приезжали из Петербурга, Сибири, с Кавказа, из Турции и Австрии. За первые три года своей деятельности Одесская прививочная станция сделала прививки против бешенства более чем 1 500 человек.

Приезжали в Одессу и врачи из различных губерний, чтобы познакомиться с работой станции, поучиться и даже получить какие-то материалы и оборудование для открытия подобных станций на местах. В результате, пастеровские станции были открыты во многих российских городах. Впоследствии они стали базами для организации микробиологических лабораторий и даже институтов (в основном, уже в советское время).

На самой Одесской пастеровской станции не сосредоточивались только на производстве вакцины от бешенства и вакцинации против этой опасной болезни. С самого начала своей деятельности станция стала исследовательским центром. Здесь велись работы по изучению чумы, холеры, туберкулёза, сибирской язвы и ряда других тяжёлых инфекционных заболеваний. Результаты этой работы вскоре сделали Одесскую станцию известной в мировых научных кругах. Приобрели авторитет среди исследователей и руководившие станцией И.И. Мечников и Н.Ф. Гамалея.

Уже через год, в 1887 году, Пастер обращается к Гамалее с просьбой приехать в Париж и помочь разобраться ему в причинах неудач целой серии прививок от бешенства. Эти неудачи стали причиной оголтелой критики Пастера и его методов лечения со стороны консервативных кругов Парижской медицинской академии. Более того, к «крестовому походу» на Пастера присоединились английские консервативно настроенные медики. В Англии была создана специальная комиссия по проверке (читай – дискредитации) пастеровского метода во главе с известным профессором Педжетом. Травля и шельмование Пастера приобрели международный характер.

Н.Ф. Гамалея отправляется на выручку своего французского учителя. Тщательно изучив все случаи неудачной вакцинации, Николай Фёдорович установил, что «сбой» в действии прививок от бешенства вызван несоблюдением правил санитарии при их проведении недостаточно опытными сотрудниками. На обвинения консерваторов в том, что прививки Пастера вызывают случаи так называемого «паралитического» бешенства, которое якобы до начала их применения не регистрировалось, Гамалея ответил не менее аргументированно. Прежде всего, он привёл множество фактов проявления такой формы бешенства задолго до того, как Пастер создал свою вакцину. Далее, основываясь на своих исследованиях бешенства в парижской лаборатории Пастера и на Одесской прививочной станции, Гамалея заявил, что «паралитическое» бешенство – изначально одна из форм этой болезни, проявляющаяся, правда, значительно реже обычной.

Выступая в Парижской медицинской академии, Николай Фёдорович «разнёс» противников вакцинации в пух и прах. Сочтя это недостаточным, он опубликовал в ряде французских газет и журналов материалы по работе Одесской прививочной станции, которые ярко и убедительно показывали массовому читателю правоту Пастера⁹. Гамалея рассудил верно: шельмовали его французского учителя через прессу, следовательно, – оправдать его надо также публично (как бы сейчас сказали, через средства массовой информации).

Затем Н.Ф. Гамалея отправился в Англию и выступил на заседании комиссии Педжета. Результат оказался подобен парижскому – русский учёный уверенно и аргументированно отстоял идеи Пастера.

Своими наработками по усовершенствованию вакцины от бешенства Гамалея поделился с Пастером, что позволило последнему улучшить свою вакцину.

Николай Фёдорович возвращался в Одессу триумфатором. К сожалению, очень скоро триумф сменился большим поражением. Произойдёт событие, которое Гамалея считал самой большой неудачей в своей научной карьере и одним из самых трагических событий в своей жизни вообще. Оно не только нанесёт удар по его авторитету как учёного-микробиолога (впрочем, своё доброе имя в науке он очень быстро восстановил), но, и это, с точки зрения самого Николая Фёдоровича, было главным, – испортит его отношения с людьми, которых он очень уважал и ценил. Но об этом немного позже.

Вернувшись из поездки в Париж и Лондон, Гамалея сосредоточился на изучении холеры. В те времена холера была весьма распространённым заболеванием во всём мире. Разумеется, преимущественно страдали от неё, говоря современным языком, страны третьего мира, т.е. колонии европейских держав, где нищета и антисанитария способствовали широкому распространению этого опасного инфекционного заболевания. Но и в России холера отнюдь не была редкостью. С ней царское правительство не вело никакой целенаправленной борьбы. В стране от холеры ежегодно умирали тысячи людей. Даже на окраинах столичных городов – Петербурга и Москвы, неуклонно росли специальные холерные кладбища. Подобная же картина наблюдалась и в других городах. Проблема носила острейший характер. И Гамалея не мог не подключиться к её разрешению.

Напомним, что холерный вибрион был открыт ещё в 1883 году Кохом. Но к 1887 году, когда Гамалея вплотную занялся холерой, к микробу-возбудителю этой болезни «было ещё очень много вопросов». Прежде всего, сам вибрион, его физиология были недостаточно изучены. Стадии развития инфекционного процесса в человеческом организме, его ход также требовали дополнительного изучения. Спорным был вопрос путей распространения холеры – водный или контактно-бытовой? И, кончено, не было создано средств защиты от холеры, средств её лечения, т.е. не было противохолерных вакцин, сывороток и каких-то терапевтических препаратов.

Н. Ф. Гамалея не только изучал холерный вибрион в лаборатории (кстати, ставя некоторые опыты на самом себе). Он предполагал, что ответ на многие вопросы, касающиеся этого заболевания, может дать изучение историй болезней отдельных пациентов, донесений и сводок властей о вспышках холеры, ознакомление с историей этой болезни вообще, отслеживание очагов её возникновения и путей её распространения. Словом, Николай Фёдорович работал не только как микробиолог, но и как эпидемиолог. Его с полным основанием можно считать одним из основоположников отечественной эпидемиологии.

В разгар работы по изучению холеры и обрушился на Гамалею тот удар, та катастрофа, о которой мы упомянули выше.

Собственно, удар обрушился на всю Одесскую прививочную станцию.

Дело в том, что станция занималась не только вакцинацией против бешенства, но изготавливала и сибиреязвенную вакцину, проводя широкомасштабные прививания скота в хозяйствах Одесской губернии. Пастер ознакомил своего русского ученика с технологией изготовления этой вакцины и методикой осуществления прививок. Вернувшись в Одессу, Гамалея смог успешно воссоздать технологию изготовления сибиреязвенной вакцины. Это и позволило Одесской пастеровской станции расширить свою деятельность, к тому же зарабатывать деньги, что было немаловажно, ведь государственное обеспечение деятельности станции находилось на очень низком уровне.

На летний сезон 1888 года станция заключила договор с богатым помещиком Панкеевым о вакцинации его многочисленного овечьего стада. Непосредственно станцией в тот момент руководил Н.Ф. Гамалея, так как И.И. Мечников из-за состояния здоровья жены вынужден был уехать с ней в деревню. На место осуществлять прививание выехал Я.Ю. Бардах.

Тут-то и произошло то, что до сих пор является загадкой: после вакцинации несколько тысяч животных пало. В чём причина? То ли вакцину хранили ненадлежащим образом, то ли была нарушена технология её изготовления (и в ней содержались сохранившие свою патогенность микробы), то ли вакцины оказались подменены образцами исходных, неослабленных культур сибирской язвы (но кем? И случайно или намеренно?)? Всего этого мы, очевидно, сейчас уже не узнаем.

Разразился страшный скандал. Разом перечёркивались и репутация Одесской прививочной станции, и научный авторитет её работников (в том числе Мечникова и Гамалеи). Консерваторы и ретрограды получили возможность громогласно подвергнуть сомнениям и критике метод Пастера. Т.е. в России началось, примерно, то же, что год – полтора тому назад происходило во Франции и Англии.

Сверх того, помещик Панкеев, понёсший большие убытки, подал имущественные иски на И.И. Мечникова, Н.Ф. Гамалею, Я.Ю. Бардаха.

Поскольку ни Мечников, ни Бардах какими-либо значительными средствами не располагали, то основная тяжесть урегулирования финансовых претензий была взята на себя Гамалеей.

Указанные события привели к тому, что И.И. Мечников решил покинуть Россию. Илья Ильич и ранее весьма критически относился к российским порядкам, конфликтовал с властями и реакционной профессурой, которая имела значительное влияние в научных и учебных учреждениях Российской империи. Удар по своему научному авторитету он воспринял крайне болезненно, тем более в ситуации, когда его недруги всячески пытались раздуть скандал и обвинить его «во всех смертных грехах».

Необходимость уехать за границу диктовалась также и состоянием здоровья жены. Ей требовались перемена климата и консультации и лечение европейских специалистов.

Илья Ильич уехал в Италию, поселившись на Сицилии, а затем, спустя некоторое время, перебрался в Париж, где стал работать в Пастеровском институте.

«Дело помещика Панкеева» привело к разладу между учителем и учеником. Глубоко уязвлённый И.И. Мечников считал Н.Ф. Гамалею виновником случившегося. И формально он был прав, ведь «недогляд», приведший к падежу овец Панкеева, случился в момент, когда обязанности директора Одесской прививочной станции исполнял Н.Ф. Гамалея, а следовательно, как руководитель, отвечал за деятельность учреждения и своих подчинённых.

В конечном итоге Николай Фёдорович решил все проблемы, обрушившиеся на него, его коллег, Одесскую прививочную станцию в связи с «Панкеевским делом», в том числе и финансовые. Но, увы, добрые отношения между учителем и учеником так и не восстановились. Более того, это «дело» «аукнулось» (кто бы мог подумать!) в Париже и привело к разрыву отношений Гамалеи со своим французским учителем, т.е. Луи Пастером. Но об этом немного ниже.