Хроника событий местного значения (дни «совка»)

Прощаясь после прилета в Белград, Никезич сказал:

– Запомните, молодой человек – кто хочет иметь влияние на Балканах, должен дружить с Сербией!

* * *

Главный инженер завода в Бариче высказал опасения в правильности использования литья для корпусов клапанов. Они покупают в ФРГ заготовки этих корпусов, сваренные из труб, штамповок. Это – дорого, но не было случаев отказов изделий в работе, что очень важно.

– Мы будем поставлять вам предварительно обработанные отливки с испытанием их на рабочее давление, – попытался я успокоить его. Но технические условия нам подписали на лишь поставку пробных партий корпусов. Если качество их устроит – будет постоянный заказ.

Остаток дня Радуле знакомил меня с Белградом. Город живописно расположен в месте слияния рек Дуная и Савы. В нем есть новый район Земун с современными зданиями, но деловая и культурная жизнь сосредоточена на площади Теразие и улице князя Милоша, в районе с домами архитектуры начала ХХ века.

На меня большее впечатление произвело количество легковых машин на улицах Белграда. Тогда в Ленинграде «москвичи», «запорожцы» и «волги» ехали с интервалами. А здесь непрерывным потоком мчались «заставы» (вариант «фиата»), «мерседесы», «рено», «фольксвагены». Поразил акулоподобного вида «ситроен ДС» с выдвижными фарами и изменяющимся клиренсом. И удивило терпимое отношение водителей друг к другу. Они могли остановиться в нужном им месте, не думая о том, что мешают другим. Конфликтная ситуация разрешалась мирно, этому способствовали и вежливые полицейские в красивой форме.

Мы зашли в кафе, я взял пачку местных газет. В «Политике» писали о группе «битлз», гастролирующей здесь с оглушительным успехом, о новой моде – юбках «мини». В «Борбе» анализировали результаты визита де Голля в Москву, взрыв Китаем атомной бомбы. На улицах светлого, радостного Белграда люди приветливы, разговорчивы, много студентов и туристов из европейских стран.

Утром в гостиницу позвонили из посольства, попросили приехать для срочного разговора. Я расстроился, опасаясь приказа о моем отъезде.

В этот раз меня принял наш посол, подробно расспросил об условиях работы, состоянии дел, взаимоотношениях с людьми на комбинате и сообщил, что командировку мне продлили на полгода. Обрадованный этим, я решился спросить, можно ли пригласить в Никшич мою жену и дочь, конечно, за мой счет. Лицо посла стало суровым, он объяснил, что на такой короткий срок у нас с семьей в командировки не ездят.

Увидев мое огорчение, несколько, смягчился и сказал:

– Я три года работал во Вьетнаме, Бомбардировки американцев, год не видел неба, тяготы военной жизни. А вы – в благоустроенной стране, заняты нужным делом, пользуетесь вниманием и уважением. Не надо усложнять жизнь себе и другим. Полгода пройдет быстро.

Прощаясь, он пожал мне руку и ободряюще улыбнулся. Мы вернулись в Никшич после в общем-то удачной командировки.

* * *

Население и значение Никшича выросло после строительства здесь металлургического комбината. До этого город был известен местной фабрикой пива. Здешнее пиво награждено дипломами, его поставляют даже в Вену. Вкус никшичского пива определяет очень чистая вода из родника на территории фабрики и отборный чешский хмель. От «пивары» начинается главная улица города, где находится здание Скупщины – «горсовета» Никшича и клуб Народно-освободительной армии Югославии с кинотеатром, концертным залом. Первые этажи домов заняты магазинами, кафе, мастерскими. В конце улицы, стоит внушительная по размерам церковь Святого Николая.

Любители выпить и поговорить собираются по вечерам в ресторане отеля «Оногошт». Пьют пиво, виноградную водку – понемногу, почти не закусывая. Компании, в основном, мужские, замужние женщины сюда не ходят, заняты дома либо собираются для бесед в кофейне. На небольшой эстраде музыканты играют народные мелодии Балкан.

Столики в центре ресторана занимают футболисты местной команды «Сутиеска». При довольно скромных результатах игр на первенство в чемпионате страны, ее игроков воспринимают, как героев, знакомство с ними почетно.

Отдельной группой располагаются знаменитости города Никшича. Среди них выделяется крепкий мужчина в морском кителе, весьма загадочная личность – моряк в горах. Имел военные заслуги, мог стать депутатом Союзной скупщины. Помешали выпивка и женщины. Он имеет хорошую пенсию, бездельничает, но его мнение ценят.

Второй – подвижный старичок с пухлыми румяными щечками. В разговоре он вежлив, но чувствуется затаенная злоба и трусость. До войны был торговым агентом крупной фирмы, имел средства. При новой власти все пошло прахом. Он считает, что в стране строят общество бездарей и «пропалиц». Зачем в Никшиче металлургический комбинат, если все материалы для производства привозят по железной дороге с одной колеей?!

Третий персонаж – внештатный корреспондент газеты «Политика». Он аккуратно одет, носит старомодный котелок, галстук в горошек, готов объяснить все события, происходящие на Балканах и Ближнем Востоке. Выпив пару рюмок, быстро пьянеет и начинает ухаживать за официанткой Миленой. Его ценят за широкие знания и сочувствуют – от него с заезжим эстрадным певцом сбежала жена.

Среди этих людей – всегда возбужденный, истощенный творчеством и алкоголем поэт Вулич. Стихи его нигде не печатают, неизвестно, на что он живет. Но Никшич должен иметь своего поэта.

Сейчас, широко ведя руку, он читает свои новые стихи:

 
Мы летим на Луну – я, парализованная тетка,
Вечно пьяный сосед и его глупая жена.
Господи, сколько прекрасных мест на Земле!
Но, нам нужна Луна! Мы летим на Луну!
 

Директор ресторана, Жокица, толстый весельчак с добрым лицом. До войны был владельцем этого ресторана, сейчас управляемого Рабочим советом из его бывших официантов. Но Жокица не озлобился, как и раньше, был внимателен к посетителям ресторана.

Здесь едят много жирной баранины. Помидоры отдельно не подают, их используют с баклажанами и зеленью в прожаренных гарнирах. Пьют много черного кофе, и многие жалуются на боли в печени. У Жокицы на это – свое мнение, он сказал мне:

– Есть нужно то, что нравится и вкусно. Люди умирают не от жирной пищи, а от голода. У нас жил один англичанин, он по утрам ел лишь овсяную кашу. Так на него страшно было смотреть.

В общении люди здесь вежливы. За время работы я не видел ссор и скандалов на работе или на улице. В одноплеменной компании могут говорить о глупости македонцев, жадности хорватов, заносчивости сербов, лени черногорцев. Но, если присутствует «чужак», мрачные взгляды и злые реплики говорят о врожденной нетерпимости.

Вначале я даже не осознавал, насколько это серьезно. Однажды меня пригласили в пансионат «железары» на море. Ехала группа рабочих литейного цеха. Простые в поведении, уставшие от работы, они всю дорогу наливались пивом и грубыми голосами пели примерно такое:

 
Вези нас автобус к морю!
Вези быстрее к морю,
Где теплая вода и девочки,
Девочки у моря.
 

Руководитель группы стеснительно объяснил мне: «работа тяжелая, все – из сел, им не до итальянских мелодий, отдыхают, как умеют…» На море все продолжалось в том же духе. Один рабочий, выпив пиво, швырнул бутылку в кусты. Раздался звон разбитого стекла.

– Посмотри на это гадкое животное! – громко возмутилась женщина в модном купальнике обратившись к мужчине, сидевшему в шезлонге. Оба имели богатую пляжную экипировку, позже выяснилось, что они приехали из Любляны. Рабочий, сразу проявив классовое чутье, грубо ответил ей:

– Так и так твоего отца, семью и весь ваш словенский капитализм! У нас мы делаем, что хотим! Не нравится – убирайтесь к себе!

Все вокруг молчали. Женщина и мужчина начали собирать вещи. Я подумал: «Нет, это не национальная вражда, а ненависть бедных к богатым. Коммунистам пока удается удерживать нужную атмосферу в этом котле противоречий. Но что будет в критической ситуации?»

* * *

До меня на «железаре» работал наш «мартеновец» из Запорожья. А сейчас ждали приезда из Москвы специалиста по прокатке металла.

Из окна номера я увидел, как из машины неуклюже вылез пожилой седой человек. Он выглядел растерянным и пытался схватить ручку своего чемодана, который почтительно нес шофер. Устроившись в соседнем номере он зашел ко мне познакомиться и представился:

– Борис Николаевич Шилков, специалист завода «Серп и молот» по калибровке валов прокатного стана.

Я предложил выпить и для начала разговора сказал:

– Не очень разбираюсь в калибровке валов прокатного стана.

Шилков отпил из рюмки коньяк, разрумянился и начал объяснять:

– Тесто для вкуса разминают. Так – и при прокатке. Чтобы получить круг, из заготовки металла в калибрующих валках последовательно делают квадрат, шестигранник, эллипс. Методики расчета профилей есть, но многое – в голове и руках, как и у вас в литье.

– Здесь катают еще и тонкий лист.

– Да, знаю. У них многовалковый бельгийский стан, такой же, как в Ленинграде, где делают полосу для бритвенных лезвий «Нева».

– В кино я видел, как катают заготовки для труб большого диаметра.

– Сейчас есть оборудование для всего. А вот в войну я катал броневой лист на блюминге. Там всего два вала, чуть прозеваешь температуру – либо трещины в стальном листе, либо поломаешь вал пресса.

Я объяснил Борису Николаевичу, что понял о здешнем социализме. Шилков слушал меня внимательно, потом усмехнулся, махнул рукой:

– Эти эксперименты они могут делать, потому что помощь – и от нас, и от американцев. На аэродроме Титограда стоит ряд наших «мигов», а напротив – американские «тандерберды». Вот и вся их политика.

– Не все определяется помощью, воевали они сами и успешно.

– Но ничего нет хорошего в политике «и вашим, и нашим».

Я надулся, подумав, что мыслит он шаблонно, великодержавно. Но Шилков вел себя дружелюбно, открыто, и мы подружились.

Борис Николаевич сразу включился в работу, начал чертить профили валков для прокатного стана «железары». На работу мы теперь ездили вместе. Я видел большее внимание, даже почтение к нему и думал, что это – от уважения к его возрасту. Но позже мне рассказали, что Шилкова направили на «железару» от ООН и с такой зарплатой, что при первом получении для него денег директор банка города вышел на улицу встретить такого значительного клиента.

Однажды сотрудники «литейки» позвали нас поехать в село, где они помогали другу строить дом перед женитьбой. Здесь такой обычай. На пустыре был выложен купол из известняка. Внутри его горела поленница дров. После сушки из известняка тешут блоки для дома.

До вечера мы следили за огнем, пили виноградную водку, заедая ее подсоленным сыром. Нам пришли помочь другие, с ними, отец жениха, сталевар Марко Кристич. В цехе он был молчалив, а здесь в разговоре открылась непростая история его жизни.

В юности Кристич батрачил у землевладельца, вблизи Фочи. Тот был человек совестливый, но все же – эксплуататор. И имел сына, студента университета в Сараево. Там среди непутевой молодежи наслушался сын марксистских идей и говорил глупости, огорчая отца. Мало того, учил Марко Кристича вредной политической грамоте. Поэтому с началом большой войны, оба попали в армию Тито.

– Война началась приходом итальянцев, – рассказывал Кристич, – мы окружили их в городах, так что макароны им бросали с самолетов. Они не очень хотели воевать, хотя, среди них были негодяи в черной форме, активисты фашистской партии. А потом пришли немцы. Эти взялись за нас круто. В наших горах на изгибе дороги обученный взвод может задержать и роту. Но немцы наступали, как машина. Впереди колонны – танкетка, за ней – грузовики с пехотой, горными орудиями и минометами. Сделаем выстрел – их автоматчики выпрыгивают на обочину дороги, устанавливают минометы. Задние из них прикрывают огнем тех, кто перебегает в нашу сторону, потом они меняются. И так методично, метр за метром, занимают территорию. Пока не научились их бить, мы теряли много людей. Но с немцами была война, можно было и в плен к ним попасть, если ты в форме. С усташами и четниками было много хуже. Здесь брат шел против брата, сын против отца.

– Как у нас – на Гражданской войне, – сказал я.

– Знаем, – усмехнулся Кристич, – но у нас еще был «урок русского языка». Победили врагов, кто выжил, думал – теперь наступит мир и дружба. А тут выходит ваша Резолюция Информбюро. И началось. Приходили, чтобы подписал бумагу, что ты против этой Резолюции. А как подписать, когда боготворили Сталина, вместе брали Белград? У нас есть поговорка: «Нас и русов – двести миллионов, а без русов – два-три камиона» (грузовика). Я не подписал, мне сказали: «Тогда – Голый Оток, собирайся!» На острове Голый Оток был концлагерь для «неподписавшихся» со всеми прелестями. Это у нас и называют: «урок русского языка».

По пути в гостиницу Шилков молчал, курил, потом сказал:

– Досталось им, конечно. А у меня два брата погибли на войне. Меня специальность прокатчика спасла, нужен был производству.

Работу Бориса Николаевича на «железаре» оценили очень высоко. Прокатный цех организовал в его честь банкет и поездку к морю, в Дубровник. Старик был растроган и, вернувшись, сказал:

– Что значит – южная страна! Здесь что ни строй – на века, потому что тепло, сухо. Дьявол понес нас на север с нашими непроходимыми лесами и болотами! Сделал бы Петр столицу хотя бы в Киеве!

– Пробовал, не получилось…

– Все бы получилось, если бы хотелось. Сбили его с толку голландцы во время Великого Посольства.

Весь день перед отъездом я помогал Шилкову купить подарки семье и удивился скромности его затрат. В номере, после рюмки, он объяснил:

– Не хотел лишнего говорить, но от каждого перевода я должен сдать в посольство назначенную сумму. Государству нужна валюта.

Позже мы встретились у него дома в Москве. Он познакомил меня со своей женой, двумя сыновьями, немногословными, крепкими. Борис Николаевич готовился уйти на пенсию, был грустен, сказал:

– Трудно остановиться и почувствовать себя невостребованным. Пока даже не представляю, чем буду заниматься дома…

Мы провели вечер в теплых воспоминаниях о работе в Никшиче.

* * *

Прошел месяц. Отлили и отправили заказчику партии корпусов для обработки и сборки их изделий. Образовался перерыв в работе, и мне предложили съездить с начальником цеха Жаро Миушковичем на ряд заводов в поиске заказов на литье, а после поучаствовать в походе альпинистов «железары» на реку Сутиеску, там была жестокая битва армии Тито с окружившими ее врагами. Бурич сказал:

– Поезжайте, это вам и для дела, и для знакомства со страной.

С начальником литейного цеха Жарко Миушковичем выехали ночным поездом. Вагоны здесь без лежачих мест, сидя, спать неудобно. Вышли в тамбур покурить, выпили коньяк.

– Границы между республиками есть? – спросил я.

– Нет, – ответил Жарко, – все делается, чтобы подчеркнуть единство страны. Союзную Скупщину по очереди возглавляет представитель каждой республики, многое определяет личность Тито. Самая сложная ситуация в Боснии, там люди разных национальностей и веры, живут анклавами и стараются быть – каждый за себя.

В Славонском Броде побывали на заводе строительной техники. Меня поразила мощь и техническое совершенство производимых машин для дорожных работ.

– Делаем по лицензии западных фирм, – пояснил Миушкович – нет смысла изобретать велосипед и быстрее осваивается производство.

На заводе нам предложили отливать дробильные барабаны из стали весом в две тонны. Заказ хлопотный, но выгодный.

Следующий день мы провели в Загребе. Молчаливыми прохожими столица Хорватии отличалась от жизнерадостного Белграда.

Вечером стал накрапывать дождь. Мы постояли у знаменитого собора, освещенного желтыми огнями, изнутри доносились звуки органа.

В Сараево решили ехать автобусом, чтобы увидеть красоты Боснии. Миушкович посоветовал прочесть книгу «Мост на Дрине», там вся драматическая история этой части Югославии. Автор этой книги, Иво Андрич, получил за нее Нобелевскую премию по литературе.

Проехали знаменитый мост на реке Таре. Его ажурная конструкция повисла на высоте 150 метров над ущельем, где течет река. Говорят, этот мост хотели взорвать немцы, окружившие партизан. Им это не удалось, инженер, проектировавший мост, не согласился указать, где заложить взрывчатку, чтобы произошло его разрушение. Мост уцелел, героя-инженера расстреляли.

Население Сараево всегда состояло из предприимчивых и энергичных людей, имевших различные взгляды на религию, семью, мораль. Город напомнил мне Одессу. Здесь, даже раньше чем в Вене, организовали трамвайное сообщение, местный университет известен очень высоким уровнем образования. Район города вдоль реки Милявицы застроен домами европейской архитектуры, в остальных местах – постройки и времен турецкого владычества, мечети.

Мы прошли небольшой горбатый мост, на тротуаре у углового дома я увидел вмятые в асфальт следы двух очень небольших ступней ног. Увидев удивление на моем лице, Миушкович пояснил:

– Здесь террорист Гаврило Принцип стрелял в чету Габсбургов.

Я в волнении замер. С этого вроде небольшого эпизода в событиях мирового масштаба началась бойня, унесшая миллионы жизней!

В Сараево мы получили заказ на литье для коммунального хозяйства.

– Кое-что набрали, – резюмировал Жарко результаты поездки.

* * *

На «железаре» меня уже ждал Чечулович, организовавший поход на Сутиеску. В группу туристов вошло пять молодых парней и девушка. Армия Тито, состоящая из Пролетарских бригад, старалась все время маневрировать, избегая крупных столкновений с немцами. Для отдыха и пополнения выбирали малонаселенные районы вблизи горных рек. Там враги стремились окружить и уничтожить партизан. В истории войны здесь отмечают битвы при реках Неретве, Козаре и Сутиеске. У нас демонстрировали киноэпопею о битве при Козаре.

До места, откуда начинался наш пеший переход, доехали на машине. Выгрузились на окраине села. Было тихо, слышалось тихое блеяние овец, журчание ручья. В спальных мешках заснули у костра.

Утром начался дождь, в тумане смутно виделись очертания большой горы. Наскоро перекусив, двинулись к ней.

Шли часа три, но гора все так же высилась впереди, уходя в мглистое серое небо. От холодного воздуха и нагрузки стало трудно дышать.

Наконец, вышли на ровное место, там стояли две «колыбы» – подобие наших «курных» изб. У отвесной стены горы, в загоне из жердей, сгрудились овцы, летом их перегоняют сюда пастись на сочной траве.

Мы зашли в избу. Там две женщины варили «каймак» – сырную смесь из овечьего и коровьего молока. Обе были одеты в вязаные кофты, черные юбки, их смуглые, с резкими чертами лица, выглядели сурово.

Мои спутники заговорили с ними. Инструктор Владо указал на меня:

– Это – рус. Идет с нами в Тентьище. Здесь сейчас кто-нибудь ходит?

– Дня два назад прошли пятеро немцев. Шли быстро, уверенно.

– Так они делают карты наших мест. Теперь им можно ходить везде.

Еще год назад у Крагуевца был указатель: «Немцам въезд запрещен». Всем – западным и восточным, за убийство в войну учеников школы.

Женщины поставили тарелки с вареным картофелем и «каймаком», спросили – есть ли в Руссии овечий сыр.

– В Руссии есть все, но, очень большое! – рассмеялся Чечулович. – Наш Николич жаловался, что в Кривом Роге его покусали большие мухи. Наверно это были осы, но божился, что – мухи. В Руссии все большое!

После еды меня потянуло в сон. Когда проснулся, в «колыбе» никого не было. Я вышел наружу. Илья собирал в рюкзак вещи. Владо фотографировал женщин. Они напряженно смотрели в объектив фотоаппарата.

После отдыха расходиться было трудно. Облака над горой исчезли, дождь кончился. Мы поднимались по карнизу скалы, цепляясь руками за ее выступы, прижимаясь к впадинам. Как могли пройти здесь люди с оружием и ранеными на носилках? Ведь это был путь из окружения.

Наконец, вышли на плато, откуда начали спуск в долину Сутиески. Выйдя из леса, мы увидели внизу здание мемориала Тентьище, много палаток приехавших на слет памяти погибших в той битве.

Сутиеска показалась мне неширокой рекой. Но в тот год она разлилась от дождей и стремительно несла массу воды. Некоторые партизаны погибли еще при переправе через реку. Обоз с остатками провианта, раненых пришлось оставить в наскоро сделанных укрытиях. После войны в этих местах находили останки многих людей. Вершины гор заняли враги, путь туда им показали предатели. Оттуда немцы и итальянцы простреливали всю долину. Был ранен Тито, убит руководитель английской военной миссии. Партизаны почти не спали, доедали последние галеты, готовясь к прорыву окружения. Головным отрядом командовал Сава Ковачевич, на фото в музее он очень похож на Чапаева. Его отряд с большими потерями пробил окружение врага, Сава Ковачевич погиб. Но основные силы партизанской армии смогли выйти из окружения в спасительные леса Боснии.

На памятной плите мемориала в Тентьище есть надпись:

«Из погибших здесь для нас никто не умер».

* * *

Из Барича пришел телекс, что наши корпуса обработали, испытали, их нужное качество подтверждено. Коммерческая служба «железары» заключила выгодный договор с заказчиком. Мне сказали, что это – очень важный успех ранее безнадежно убыточного литейного цеха. Миушкович сообщил, что по решению Рабочего Совета «железары» меня премировали поездкой на побережье Адриатики.

Из Никшича мы выехали с Чечуловичем рано утром.

Дорога к морю шла через Цетинье, старую столицу Черногории. Этот небольшой город расположен на склонах гор по обе стороны реки с очень чистой водой голубого цвета. Дома из природного камня, старинный мост, открытые террасы кофеен с небольшим количеством посетителей, придают ему вид обители с первозданным спокойствием.

Рядом с Цетинье находится Ловчен, священная для черногорцев гора. С нее видны вершины горного массива Дурмитор на севере, берег Адриатики на юге и просторы Скадерского озера на востоке. На вершине горы расположен мавзолей Негоша, славного правителя Черногории. Внешностью, он был похож на нашего Петра Первого. Говорят, увидев его, Петр воскликнул:

– Экий ты длинный – выше меня!

– Выше русского царя только бог, – ответил Негош.

Вид, открывшийся при спуске к Которскому заливу, вызвал у меня восторг. Укрытые лесами горы, уплывающие по глади воды парусные лодки, дома из белого известняка у реки, над которой повис горбатый турецкий мост, выглядели, как на картине. Невольно подумалось – как хорошо жить здесь, без суеты, лишь наслаждаясь красотой природы.

Город Будва обозначился огнями прибрежной магистрали, дорожкой света луны на глади моря с двумя, как бы, плывущими островами.

Мы с Чечуловичем разместились в отеле «Могрен», вышли к морю.

Пляжный сезон уже близился к концу, из туристов оставались лишь немцы. Они компаниями распивали пиво на террасе ресторана.

Чечулович сказал:

– Ждут начало сеанса стриптиза.

– Это у вас разрешено?

– Разрешили, после бурных дебатов в Союзной Скупщине. Понятно, что это приводит к потере морали в обществе, но нужна валюта.

– Я смогу выкупаться в море? Иначе – не о чем будет рассказать дома.

– Вода еще прохладная, и лучше – утром, на пляже Святого Стефана.

Котор – морской порт, торговый центр в средневековой Адриатике, мы осматривали полдня. Запомнилась надпись, высеченная на арке ворот в цитадель города: «Чужого – не нужно, свое – не отдадим».

А остров Святой Стефан раньше был рыбацкой деревушкой. К нему построили дамбу, переоборудовали старые дома в комфортабельные номера престижного отеля. Переночевав там, по новой автомобильной магистрали мы отправились к Скадерскому озеру. За ним – Албания, в то время – наш идейный противник. Из нее и Китая тогда неслись призывы «разбить собачьи головы ревизионистам».

В рыбацком поселке, где дома нависают над водой, где прямо с лодок продают только что выловленную рыбу, где после вечернего застолья мы гуляли в первобытной тишине, и я заснул под невесомым одеялом из тонкой овечьей шерсти. Меня разбудило тепло встающего солнца.

Незадолго до отъезда из Никшича, друзья по «железаре» познакомили меня с Борисом Клюевым. Он происходит из русской семьи, попавшей сюда после нашей революции. Его отец, офицер царской армии, бежал с семьей от «красного» террора в Одессу. Власть там тогда менялась почти каждую неделю – «белые», «зеленые», «красные», махновцы. Все наводили свой порядок, но реально правили жулики и бандиты. Однажды старший Клюев наткнулся на еврейский погром. Громилы сбросили с балкона беременную женщину, убили ее мужа. Пытаясь за них заступиться, Клюев получил удар прикладом по голове. Обливаясь кровью, дошел до дома и сказал жене:

– Все, Маша! Нужно уезжать из этой богом проклятой страны!

Они проделали путь многих русских эмигрантов, осели в Черногории, где образовался небольшой круг бывших соотечественников. Родился Борис, отец работал топографом, жизнь, как-то, налаживалась.

Но началась война с фашистами, потом Германия напала на СССР.

Старший Клюев без раздумий пошел в армию Тито, считая, что так он больше поможет своей родине. Он был убит в бою на реке Неретва.

Мама Бориса получает за мужа пенсию. Борис работает землемером, учит немецкий язык. На работу устроится непросто, нужны связи. Видимо придется ехать в Германию, некоторые молодые никшичане так уже поступили. Прощаясь, Борис дал мне листок бумаги, сказал:

– В Одессе по этому адресу и плану отец спрятал на чердаке флигеля драгоценности семьи, Если сможешь найти – твоя удача.

О листке Клюева я вскоре забыл. Жаль, был шанс обогатиться.

* * *

Заканчивалось лето. В Никшиче становилось все холоднее и скучнее. Работа было сделана, я все чаще вспоминал дом, семью, дочь Танюшу.

Перед отъездом в ресторане собрались с сотрудниками «железары». Вспоминали встречи и работу в Никшиче, обещали переписываться и помнить друг друга, но в разговорах сквозила печаль.

В Белград со мной полетел Чечулович. В нашем посольстве он сказал Князеву, что я выполнил работу с эффектом для комбината, и об этом известно в промышленном отделе Союзной Скупщины Югославии.

Оформив нужные документы и получив билет на поезд, я устроился в гостинице. С Чечуловичем посидели в кафе на площади Теразие. Вспоминали интересные эпизоды в Никшиче, поход на Сутиеску.

Илья вручил мне членский билет Альпинистского союза Югославии с отметками о покоренных мной горных вершинах.

Затем зашли в белградское представительство «железары». Попросив сотрудницу представительства помочь мне купить подарки для семьи, Чечулович заторопился на обратный самолет в Титоград.

С Радомилой, так звали миловидную сотрудницу, мы часа два ходили по магазинам на улице Князя Милоша. Потом я пригласил ее в кафе.

Я рассказал ей о том, что понравилось мне в Югославии. Она улыбнулась:

– Иностранцу нравится то, что ему неизвестно и кажется интересным, это помогает ему забыть плохое дома. Но многого ты не узнал. Что работы не хватает, и молодые уезжают в более благополучные страны. Что у нас очень много бюрократии, и чиновники – не самые лучшие люди. Что в Рабочих Советах немало карьеристов, больше думающих о себе, чем о пользе общего дела.

– Но ведь это есть везде!

– Человек хочет ощущать себя хорошо в том месте, где живет.

– Расскажи о себе. Ты давно в Белграде?

– Я – потомственная никшичанка. Илья тебе не говорил?

– А как оказалась здесь?

Радомила задумчиво посмотрела на меня, достала сигарету.

– Ладно, расскажу что-нибудь, раз ты такой любопытный. Мой отец был известным в Никшиче человеком. Имел магазин, дом на берегу Зеты, акции «пивары». Брат, старше меня, окончил военное училище королевской армии. Я училась в гимназии, игре на фортепиано и немецкому языку. Жили мы не бедно, все испортила война.

Первыми в Никшич пришли итальянцы. Они носили головные уборы с перьями, любили вино, песни, приставали к женщинам, не грубо. А потом появился отряд немцев, они были какие-то одинаковые. Женщины их совсем не интересовали, они заботились о чистоте расы. Это было вначале, потом они все более зверели, случались и насилия. Мой брат попал к четникам, у других сыновья пошли в партизаны, война изменила образ жизни, судьбы многих людей, вызвала вражду.

После победы коммунистов у отца отняли магазин, долго вызывали на допросы о сыне. Тот пропал, скорее всего – погиб.

Власть попала в руки бедных, ожесточенных войной людей. Среди них был Гойко из Шавника. Занимая какую-то должность в Никшиче, он все чаще стал приходить к моему отцу с неприятными разговорами.

Отец постарел, ослаб и однажды сказал мне:

– Радомила, я не хочу, чтобы ты жила здесь изгоем. Подумай…

Не скажу, что Гойко относился ко мне плохо. Но он был «селяк», у него пахли ноги, он часто напивался с дружками и не мог подняться выше своих природных способностей. Когда его подвиги во время войны стали забываться, он спился и пропал.

– Хорошо, что ты – в столице. Здесь интереснее, чем в Никшиче.

Радомила с иронией посмотрела на меня, ответила:

– Коммерческий директор «железары» – мой друг, он мне помог.

Я проводил ее до автобуса.

Толпа людей ожидала проезда Иосипа Броз Тито с руководителем какой-то европейской страны, приехавшим с официальным визитом. Я не спеша отправился в гостиницу через парк, хотелось продлить приятные впечатления от последнего вечера в Белграде.

На открытой летней эстраде духовой оркестр играл вальс Штрауса. Усатый трубач во втором ряду выделялся исполнением своей партии. Покачивая головой, он радостно выдувал из трубы звуки, а в паузах улыбался, подмигивал публике, всем видом выражая счастье от своей игры и внимания собравшихся людей.

Нежные звуки вальса поднимались к желтеющим кронам деревьев, ветер подхватывал и уносил их через разлив реки в сторону гор, где находился Никшич, отдаленный от меня расстоянием и отдаляющийся во времени. Поезд в Москву уходил рано утром.