Circularis

Оборвали ситар. Вынесли носилки, уложили пострадавшего, мазали место мазью. Унесли.

– Щас деньги сыпать будут..

– Откуда знаете?

Хмуро:

– Программку читал..

Деньги сыпать не стали, на сцену снова выскочил конферансье.

– Ай-яй-яй, как ему сейчас, наверное, горячо.. Так жарко не бывает в Индии.. Но не так.. не так как будет вам, чуточку опосля.. Очередное свидетельство того, что у нас все по-честному и все без обмана. Кто ж мог подумать.. А пока Падма..сан.. бхаме.. чуть не поперхнулся.. Одиннадцатому.. остужают его подгоревший орган, а мы желаем ему скорого выздоровления и мягкой посадки в Хиджарабаде,.. я прошу вашего внимания.. Ибо нашу программу продолжает кудесник и чародей, дьякон Аристарх, благополучно ушедший из православия прямиком в шоу-бизнес. Встречайте мракобеса аплодисментами!

И на сцену выкатился безразмерный поп в черной рясе. Жиденькие отпущенные волосенки, козлинка с подбородка, пальца в два – «златая цепь на дубе том», верно, что вериги золота носить на себе легче.. Выкатился он под фон праведного речитатива, искусно наложенного на новомодный бит. В руках поп сжимал кадило и толстенную восковую свечу, захаживал поп кругами, освящал дымом благостным ряды первые.».. Во имя живага духа.. во имя.. во имя.. имя..».

– Дьякон Аристарх оживлять никого сегодня не собирается, как и заряжать воду не будет, – комментировал ведущий в микрофон, – хоть он и горазд, благо от церкви отлучен. Хотите денег? Много денег хотите? Так, чтоб с потолка, как манна небесная!

Ну а толпа разошлась не на шутку; «Давай-давай!», «Хотим!», «У кого спрашиваешь?», крики прочие, гоготанье, свист.

– Нет, денег сегодня тоже не будет..-

– Шарлатан лысый! – это только выкрик один, благой мат катился по рядам партера; конферансье остудил пыл:

– Не будет.. Обыденно как-то это.. скучно.. где-то уже было.. то ли в Марселе, а то ли в Жмеринке.. А давайте он вам лучше погадает? Предскажет судьбу пусть! Кратко, по существу, и без красной тряпки, пожалуйте с вопросиками к нам..

Зал как-то вначале растерялся, но -:

– Выиграю ли я бабу на ночь? – пьяный выкрик с трибуны завершился смачной икотой, смешки подхватили вокруг.

– Какой замечательный вопрос! – оживился конферансье, – дьякон Аристарх, не томите человека. Одарит ли Селина его выбором своим?

– Нет, – отчеканил поп и возобновил крестное шествие по кругу арены, – и то – во имя живага духа..

– Да ну-у тебя, предсказатель..

– Господа, прошу еще вопросики к нашему уважаемому ясновидцу.. Спрашиваем, не стесняемся. Можно с места.

– Фокусы-то будут?

– Дьякон Аристарх, изволите явить чудеса?

– Да, – как отрезал маститый иллюзионист и продолжал обход.

– Когда я умру? – робкий вопрос, из щепетильных.

– Да, – ответил рясоносец.

– Что «да»?

– Когда помрете, фокусы будут, – шакалом залился конферансье; вопрошавший сконфузился, остальными принято было «на ура».

– Жена мне изменяет..?

– Да.

– А негоже спрашивать, коли по-честному слышать не хочешь, – вовремя ставил ведущий.

– Хватит! – заорал уязвленный, спросивший про жену, – давай фокусы уже, авантюрист! Хоть бы воду в вино преврати, а то с ценами в вашем буфете это уж деньги как вода..

Поп вылез из-под рампы, накручивая кадилом ритуалы и крестя все вокруг свечкой, направо и налево полоскал, затем пробормотал что-то в пристегнутый к рясе микрофон. На секунду включили центральную иллюминацию, чтоб присутствующим чудо лицезреть в полноте – а чудо-то случилось: из подсобных помещений струйками тонкими тянулись прелестницы в мини-юбках, подносившие гостях стакан с кагором.

– Вот это да! Еще-еще! Еще давай!

– Какие же вы ненасытные! – не унимался ведущий, – вкусили вы крови Христовой, хотите и тела вкусить? Стыдно мне за вас.. Ах, внесите семги!

– Да, – одобрил поп и ухнул по воздуху кулаком. На подносах почали разносить бутерброды.

Чавкающие зрители и не заметили, как на сцене появился ломберный столик с цилиндром. В сторону опостывшие с годами реквизиты, приступил иллюзионист к делу заправскому, к делу коммерческому, о котором и было изначально заявлено в программе, а именно – под умилительный гул жующей толпы дьякон Аристарх с глубокомысленным видом и на прощание достал из шляпы ошарашенного кролика.

Третьим номером вышла тройка заклинателей змей в павлиньих кафтанах с дудочками наперевес. Под их заунывные трели пьяные кобры выползали из глиняных горшков и, что завороженные, выделывали кольцами кульбиты под дудки факиров почтенной публики на утеху.

– Пришло время испить яду.. – мрачно нагнетал атмосферу конферансье, – на столе три бокала. В одном из трех, помимо вина, яд гремучей змеи.

Бросили жребий, укротители разыграли кому из какого пить. Хватили и одновременно осушили залпом. Один, молодой, самый разукрашенный, рухнул замертво. «А-а-а-а-х» прокатилось по трибунам.

На арену шаром закатился дьякон Аристарх с молитвой на устах и отпевальной чашей в руке. То ли благостная молитва помогла, то ли антидот в чаше, из которой он незаметно плеснул в рот помершему, однако скончавшийся поднялся как ни в чем не бывало.. и направился было к кулисам.. да как-то и встрял неуклюже по центру, будто о вечном задумался.. и – здесь же, на арене, не отходя, как говорится, от кассы, опорожнил содержимое своего отравленного желудка.

Далее были сиамские уродцы, дурачащие друг друга и зрителей картежными ловкостями. Толпа начала откровенно скучать..

– Карлики хоть будут? – вопль безнадеги.

Вынырнувший вовремя конферансье выпроводил близнецов за кулисы под «давайте, идите, хватит, хватит» и «я рассчитаюсь позже», и – дальше, громче, толпе:

– Смотрю, притомились вы, бедненькие вы мои.. Чем же еще вас развлечь? Чем вас удивить? А я вот стихи пишу, читаю.. Хотите послушать? Вся жизнь на арене, а толку-то нету, хоть рюмку поднес бы кто, хоть сигарету, накрашенный клоун, печальные слезы, один – лишний в жизни, и с ним его грезы.. Печали печать, вольнодумное чело привыкло к насмешкам.. и поседело..

– Хватит!

– Другое хотите? Поживее? Я помню чудное мгновенье, из бани в тряпке вышла ты, в сугроба снег ушло виденье, с ним гений чистой красоты. Торчали пятки из сугроба в тревогах шумной суеты, снежок белесый нанемнога попрятал все твои черты..

– Без стихов давай! Обойдемся! Ты бабу давай!

– Антракт.. – разогнуло улыбку с лица конферансье, – дайте, что ли, свету.. Убрать нечистоты со сцены.. Живо-живо.. Господа, по правую сторону буфет с закусками. Рекомендую жульен. По левую – сортиры. Сегодня, и только сегодня, оба в вашем полном распоряжении. Все для вас, дорогие, чтоб вас.. Далеко не расходимся, мы вернемся через двадцать минут.. Ну и через двадцать минут эта самая, самая-самая.. десертик самый.. для вас.. Вам предстоит интимное свидание с самой царицей ночи! А пока инджой еселф, погодьте трошки.. В перерывчик наслаждайтесь музычкой и прелестными закусками, и вам и нам на радость! Скоро вернусь, не скучайте. Чао! Бай-бай! – расплылся снова полюбовной улыбочкой, – музон им врубай.. – гаркнул напоследок кому-то за кулисы.

Громыхнуло по расшатанным колонкам «Лебединым озером».

– Вырубай нахер шарманку! Бабу давай! На кой собирать всех было? Классику слушать? Дома с женой послушаю! – тут и там негодующие крики по толпе встречали вступительные воздушные аккорды.

Я остался на трибуне. И кагор с даровыми бутербродами с подношения дьякона не брал. Вот когда в прихожей щелкнуло, не иди ты, зачем.. а теперь мерзко, и за себя же мерзко, они-то тут при чем.. Теперь на манеже семенили уборщики, отдирающие ужин укротителя змей от полового покрытия арены. Трибуны редели, расходились желающими набить или опростать животы да мочевой пузырь. Оставшиеся обсуждали с их же слов «тухловатую программу», но и верили, что «клубничка поправить все может»; душком по залу бранились на назойливость затянувшихся валторн.

Раздались два сигнала, призывающие снова занять свои места. При третьем потушили свет. Зрители уставились в черноту сцены. Затянутое томление прервалось таинственным уже голосом конферансье:

– Дамы и господа.. Ах, впрочем, каламбур.. Где ж тут дамы?.. да и где ж тут господа.. Избранные самцы мира сего! Так вот надо бы подходить. Через мгновение она появится на сцене. Она! Та, которую вы ждали весь вечер. Она, царица ночи и дитя Луны, ундина страсти, вершительница самых сокровенных желаний! Селина, пламенная и нерукотворная!

В кругу манежа вспыхнули свечи. Откуда-то пустили едкий дым, клубы которого, курясь, поднимались ввысь, под купол. Заиграла тревожная тягучая музыка дуэта скрипки и клавесина.

Сторонний, мерцающий свет, густой дым.. мало что можно было разглядеть.. Чрез некоторое время и спадающую пелену я начал различать силуэт женской фигуры. Он то тонул, исчезая в сладостных клубах, то на миг воскресал белизною линий. Следуя порывам скрипки, танцовщица танцевала танец обнаженного откровения, любой танец – обнаженное откровение, мне кто-то говорил, поэтому я не танцую.. кружилась она в волнах смоляных локонов, которые в выпадах ее стелились по пологу манежа. Прогиб спины, и в паузе я – глазами беглец, придержанный вдохом, по ней, и под ней – бутон не распустившихся еще лилейных створок.

Но видел я ее другой, потому здесь я затираю абзацами.. Белые молнии, плечи секли спадающий дым. Точеная острота, это не плечи, движенья их плавны, переливны, грудь ее завершалась ею.. судорога мышц.. а руки то змеями возносились к куполу, то безвольной плетью им падать, к патоке, к ущельецу, к коленям..

– Пошлость твоя убивает.. – бывало, позже укоряла меня, поведя бровью и сделав гримаску, тщательная Анастасия, когда читал я ей с ночи отрывки, – ты как слюной брызжешь в этих описаниях.. Тебе-то зачем? У тебя все есть. Фу! – и тогда подкатывала она нижнюю губку..

Тогда ж ничто, был только силуэт, и от него не оторвать было глаз.. цирк умер весь, живые хоть бы дышат.. Лицо ее.. а не было лица у силуэта.. оно до сих пор скрывалось в потоке волос, дыма, расстояния.. меня оставил слух.. про это я..

И вот она бросилась на колени, к плечу белому прижалась шеей, волосы ее схлестнули за спину, так она застыла, так умерла она в завершающей позе млечного изваяния, белые линии рук – черному в дыму куполу жесты. И не было лица, с прорезями тремя пепельная маска вдруг была ей лица вместо..

– ..Бог мой.. если ты есть.. Сохрани меня от гордости.. и от самолюбия сохрани.. разум, скромность и целомудрие пусть украшают меня.. – подымалась Селина с колен.

Похотливое скопище вдруг разумом прозрело, что самое интересное, вероятно, позади, и теперь жди подвоха, что теперь будут бесплатно же нравоучать, пробежало даже в рядах страшное слово «секта».. Бурлило, взывало скопище к продолжению, что им еще хочется, что ведь не все раскрыто, и тема не вся, что не.. что она, казалось, не слышала их..

– Праздность противна тебе, противна и мне, и порождает пороки.. подай же мне охоту к трудолюбию и благослови труды мои.. – обходила Селина амфитеатр кругами, жадно всматриваясь в толпу, – когда ж закон твой повелевает людям жить в честном супружестве, то приведи меня, Отче Святой, к сему освященному тобой званию.. не для угождению вожделению моему, но для исполнения предназначения твоего.. ибо ты сам сказал..

– Иди сюда, че скажу..

Проходила она мимо выкрикивающих непристойности, подзывали ее к себе, свистели, галдели, жениться обещали..

– ..ибо сказал ты: нехорошо человеку быть одному и, создав ему жену в помощницы, благословил их расти и множиться.. и населять землю..

– Во, правильно! Эт устроим! Ты ток, эта, выбери меня.

– У него чиряк на носу! Давай ко мне!

– ..услышь смиренную молитву мою, из глубины девичьего сердца тебе воссылаемую; дай мне супруга честного, благочестивого..

..чтоб с ним..

..чтоб с ним в любви и согласии прославляли мы тебя, милосердного Бога.. Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков..

Селина сбросила маску.. Смотрела на меня, смотрела мне прямо в глаза пораженная стрелою узнать, когда стрела бьет обоих, что холодок от нее бежит по спине.. оттуда, с цирковой арены, на меня снизу вверх смотрела моя зачарованная Анастасия.

На сцену торопился запыхавшийся конферансье, застегивал он на ходу нижнюю пуговицу розово-желтого своего фрака, пуговица не сходилась:

– Вот он! Вот он! Эй, ты там, ты – это он! Бывает же, родиться счастливым.. Поздравляем-с, поздравляем-с.. Неподражаемая Селина сделала свой выбор.. Ох, и это не я.. Не я снова.. Аплодисменты, паршивцы.. Все равно апло-дис-менты, – обрушенный зал, каждый из них в отдельности и все в единстве вместе, погребально молчал, – эй, ты, темненький в девятом ряду, спускайся сюда, что ль.. – махнул мне ведущий, прочим добавил строго, – представление окончено. На выход, господа, на выход, и попрошу без давки. Вас дома жены заждались..

В переполохе всенародном на сцену полетели бутылки и стаканы, огрызки, объедки, зажигалки, мелочь с карманов, и туда же – в обилии проклятья. Аккурат рядом с ведущим приземлился дырявый ботинок. Анастасия скрылась за кулисы.

Меня не пускали.. Мной каждый видел себя, каждый из сотен глоток смириться не мог с тем, что царица ночи уйдет с кем-то еще, ревели рьяно глотки.

Ведущий не мог ничего поделать, его просто не слушали. Тогда он трусцой отретировался за кулисы.. и вернулся уже с кулис не один. Шел с ним детина лысый в мятой рубахе да в шароварах, лампасы стрелками. Хорошенько под купол свистнуло, упражнялся детина нагайкой.

– А ну дорогу, гайдамаки! Не то як порублю на куски, забью да располосую як черта, в грабу мать не узнае! – бил, стегал он нагайкой по настилу, расходились пред ним отрезвленные, ну а я спускался.

– Здравия желаю, Игорь Лясандрыч.. Дело табак, тикать надобно..

– Где она? Как вас..

– Та Степан я. Повешенный, так проще упомнится..

– Мне к ней надо.. да и, спасибо, Степан.. они б меня на куски рвали..

Ухмыльнулся Повешенный, не ответил. Мы покидали манежа круг.

Стоит рядом, так вроде храбрый тоже, размахивал кулаком конферансье, грозился на беснующихся, стращал сиюминутно полицию вызвать. Огрызком по лбу получил, призывы на том кончил.

– Где она? Анастасия где?

– То вам, строжайший, казать вам, хде Селина?

– Селина.. Где она?

– Так отож к ней и веду..

Кулуарами темными вел он меня, вел, лабиринтами, но комнатка вот, прямо по коридору, и в комнатке горит свет..

– Та вот оно и пришли..

Заждалась меня Анастасия, темно-гранатовое платье на ней. Предаться друг другу, объятьям, сорваться бы нам, казак отвернется, поймет, но.. были мы не одни.. И кто ж здесь? Откуда здесь взявшимся.. босяк, мощи святые «Серванта».. старик Неучет, мушкетер пиджачка и портфеля; они, устроившись на винных коробках, увлечены были игрой в шашки и вином, что с коробок доставали, пили. Шлепкам по доске пустые с полу отзывались, очередная бутылка была откупорена.

– Старый, скажи.. вот ты пьешь.. Тебе оно зачем?

– Как это зачем? Как это? И что за вопросы пошли?

– Оно ж тебя не молодит.. тебя и не греет..

– И чего с того, что не молодит.. И тебя не молодит.. Кхм-кхм.. дурррак.. Стаканчик выпьешь, знаете ли, и как-то с денюшкой проще.. а так – отсчитываешь, а сердечко-то скрипит.. да и когда на дело..

– Двухрублевки все точишь?

– Нихт ферштейн.. Однако, как мы заговорили.. Сумка вокзалом пахнет, понял? А, забыл случаем? На вокзал и вернешься.. будешь умничать..

– Да лучше вокзалом, чем нафталином..

– Уть, я тебе дам..! Простите, но нахальства я к себе не допущу! Вырастили, называется.. Эх, ты такой.. Бессовестнющий! Все по форме доложено будет, сволочь, все на тебя отрапортую. Нате! – заскакала белая шашка по головам да еще в дамки плюхнулась, – прошу сотню рябчиков-то и выложить!

– Подгонют карету, та я вас отвезу, – Повешенный заскрипел на зубах просоленной пазухой сала, – постельное, нумер, готово все.. Перехватить покамест не желаете? – сам ногтем вдавливал чесночину в пласты рыхлые докторской колбасы, – вы як знаете, а я так не могу, а жрать охота.. – хряснул половину луковицы, – вы уж извиняйте, вашсиятельство.. Долгэнько-то вас ждали..

Черным ходом покидали мы цирк; Анастасия, я и Повешенный. «Волга» черная во дворе, а это заместо кареты.

– В «Англятер» повезу, вашсиятельство!

– Не надо.. Давай что попроще..

– Ой, та прости, Господи.. да атож сокруши главы гнездящихся здесь змиев.. Валить отсюдова, нече кизяку сохнуть.. Завелась цяцянка. Ну, с Богом!

<>

Это было дрянное место. Я брезглив. В такой момент, когда нам остаться.. когда мы.. все что угодно, только не.. предрешенная за тобой похоть.. Она с закрытыми глазами, мы держимся за руки, вернее, нет, ее за руку держу я. Смотрел я, куда нас везут? Внизу мелкая суета, без нас, и все уложено. Да, и это квартирка была.

Квадратная комната, сокрытая в полумрак душными фиолетовыми гардинами, метра на четыре кровать под балдахином, драпированный ночник горел красным. Комната под кровать. Под разовую похоть, под счетчик. У кровати ведро, до краев со льдом, торчит бутылка, все как полагается; два пузатых фужера, серебряный поднос с фруктами, сырами, все по схеме.

– Мне здесь душно.. Можно хоть окно открыть?

Толстые оплавленные свечи, равномерные по периметру кровати, я знаю, им нравятся, если пошло, то так чтоб и в пошлости богато. Жертвенник, дешевый прием, лежка на годовщину. Свечи дико коптили, запах воска пропитал шторы, белье. Жарко. Душно. Где кровать стонет, где кровать по центру, где на кроватях ночь каждую новые и те же. Душно.. пахло плотски ирисом.

Посторонним щелкнула дверь; мы остались одни.

Анастасия бросилась мне на шею, мириады ее легких поцелуев.

– Полночи у нас с тобой.. и вечность с тем.. Я знала! Я знала! Я видела тебя.. там,.. где-то.. Знал бы ты.. Раз увидеть.. и узнать.. в людском смраде.. – шептала она, а голос ее снисходил до шипения. Истомившиеся, вечерние глаза ее горели, горели не приторным возбуждением, как глаза горят здесь обыденно, нет, свечение сквозь дымку прошедшего.

– Ты ничего не знаешь! Ты страшному в глаза глядел!

– Страшного нет, когда.. какие у тебя глаза.. Почем ты шепчешь? Мы одни.. Я так.. по тебе скучал.. – в попытке поцеловать; отстранилась.

– Нельзя, не сейчас, – и палец к губам, – они могут стоять за дверью..

– Кто – они?

– Ты ничего не понимаешь.. Тысячи галдящий глоток, их разрывало, их выворачивало,.. я там искала тебя.. Я там должна была.. а если б ты не пришел..

– Ты мне могла позвонить.. У тебя есть мой номер.

– Мне нельзя.. он узнает.. Нет! Ты.. ты не понимаешь..

– Кто – он? Представь себе, не понимаю.. Настя, давай без догадок, мы одни, а? Зачем этот цирк? Это было отвратительно! Что это? Зачем? Как ты вообще..

– Но ты же пришел..

– Пришел.. Я.. я.. мне, зачем-то.. Ну, ладно, все.. успокойся.. Иди ко мне.. дай я тебя обниму.. ты дрожишь..

– Они проклинают тебя.. похотью блаженные пока, они разбредаются по домам, к женам, к любовницам, они возбуждены, самодовольны, многие пьяны.. Тебя проклинают, а вечер.. все же удался.. Тебя им не понять.. тебя и мне не понять будет.. – слегка косящий на сторону взгляд ее я помню до сих пор; близорукость?; шеей тонкой приклонилась к плечу левому, правый глаз неуловимо прищурен. Этот взгляд не забыть.

– Забудь все.. все кончено.. – а у самого провалилось в горле горькое – а вообще могла бы позвонить, если хотела встретиться.. а не устраивать..

– Я же говорю.. он..

– Кто – он? Кто?!

– Нельзя.. Если б ты.. если бы ты не пришел.. я бы ушла от него.., туда, где и он не достанет.. И ждала бы тебя там. Сколь долго ждала бы..

Я кругами ходил по тесной комнате, вернее, обходил кровать, руки за спиной.. Я подошел к окну, отдернул штору, в окне темно, задернул обратно, от окна отвернулся.. я к подносу, что там – сыр, виноград, оливки.. трещал в ведре лед..

– Ты спас меня..

– Ты мне не ответила..

– Ты мне не ответила..

– Он называет себя моим дядей.. хотя..

– У него имя есть?

– Он тебе сам скажет..

– Ну пусть дядя, и?

– Я не помню его с детства.. я и детства не помню.. Как и не было.. детства.. Только рассказы.. что-то всплывает.., но его там нет.. И говорил, что забрал меня к себе.. когда умерли родители. Они разбились.. машина въехала со встречной.. и.. все.. он так сказал..

– Ты их помнишь?

– Я не помню родителей..

– Вообще..?

– Мамины руки помню.. и.. и только.. больше я.. не будем..

– И он тебя забрал..

– Я жила на Литейном. Мы с ним практически не виделись, меня окружали няньки, он их нанимал, они приходили, готовили, убирали.. И тетушка.. постоянно со мной была одна тетушка..

– Сколько лет тебе было?

– До восемнадцати.. декоративный цветок.. в золоченом горшке.. Когда мне исполнилось восемнадцать, он снял для меня квартиру и позволил жить самостоятельно. Помогал материально.

– Ну понятно..

– Нет. Нет. Не было.. Ничего не было.

– Ага..

– Нет. Я уже жила, как хотела. Ходила в кино, в театр, заводила знакомства.. Я не работала. Он присылал мне деньги. И мы с ним не виделись.

– Грех жаловаться.. когда дядя-миллионер ни того ни с сего..

– Не тебе осуждать.. А потом.. Пару месяцев назад он пришел.. с особым..

– Ну вот..

– Ты послушай. И потом осуждай. Нам, мне и его.. В общем, он пришел с поручением, с просьбой, может.. надо писателя найти..

– И это все?

– Все.

– А ему зачем?

– Говорит, сердце.. про сердце он много говорил в последнее время.. Он хочет оставить воспоминания.. но не его это, он сам не напишет. Нужен тот, кто напишет за него.

– Что-то здесь.. или ты недоговариваешь.. Этот город, он же кишит.. Да вам по объявлению что угодно напишут, только плати. Тоже мне проблема.. Ну ладно..

– Не любой.. Любыми средствами, любым способом, дозволенным и запрещенным, деньгами, славой, угрозой, лестью.. соблазном.. Всем. Лишь бы найти.. Вот только с честным сердцем ничем не купишь..

– Вы в институтах, где на писателей учат, не смотрели? Ну так посмотрите.

– Уже не надо.. – распятая в воздухе пауза, и.. – Игорь, это ты..

– Я? Вот так вечер откровений. Я ручку держать разучился. Давно в школе было.

– Ты не пробовал..

Повешенный, сирота казанская, тридцать тысяч неучета, и, наконец, Анастасия, – события последних дней ломились в пеструю мозаику; оборот, треск, стекляшки рассыпались, оборот, треск, по-новому встали.. в ведре потрескивал лед..

– И что теперь?

– Теперь ты с ним познакомишься.. Теперь он все понял.. После последней нашей встречи у тебя.. помнишь же.. – я помню, Анастасия, -..я избегала.. его поручений.. Под любым предлогом избегать стала. Он это чует.. Мне стало мерзко.. для него.. с сердцем закрытым это мерзко.. Ты дай мне что ему показать, чтоб покончить, чтоб покончить враз. А он чувствует.. и я ему больше не нужна.. Отсюда цирк этот, суд надо мной за непокорность.. где я покажу на тебя.. И он не отрекается. Я боюсь. Теперь за нас двоих..

– К черту страх, когда мы вместе..

Она поцеловала меня в губы. Я приобнял ее за талию, притянул к себе. Анастасия выскользнула из моих объятий:

– Не сейчас.. Не здесь..

Тогда я предложил выпить шампанского, оно холодное, оно со льда, и нам раскрепоститься, и тут же пресек – что если отравлено.

– Нет. Мы ему еще нужны. Ты ему еще нужен.. – обессиленная Анастасия опустилась на край оттоманки, которую находчивые верлибром мысли англичане именуют не иначе как fainting couch, обморочный диван, и поглядывала, и смотрела, как я возился с вином.

Мы пили молча, говорили глаза наши. В плавающем свете свечей медленно качались стены, будто бы даже расходились, и в комнате стало не так тесно, не так затхло, хоть и от свечей жарило, прохладное шампанское пришлось кстати, скоро и ласково защебетало в груди. Я открыл окно, впустил свежесть декабрьской ночи.

– Вот ты и успокоилась.. Да ты спишь уже.. Вижу, во всю клюешь носиком. Ложись спать. Я-то привык до утра.. Какой долгий день.. когда мы снова вместе.. – и вкрадчивым шепотом главное, а главное да не для ушей каждых.

Я поцеловал ее в лоб, укрыл ее стеганым одеялом. Невинным ребенком, повзрослевшим зачем-то, смотрелась она на чернеющем поле кровати. Я сел на стул рядом, сел охранять ее покой; но свеча не горит до рассвета, и для сплетенных судьбой, казалось, знавших друг друга вперед своего рождения, не горит.

«И Я скажу вам: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам..» Евангелие от Луки, 11:9

Со дня того я книгу отложил.

<>

– Мужчина, сколко дадите за такой? Пелеклитие хлюснуло, а оттюда такой!

В субботу, сегодня – суббота.. в полпятого.. «вдоль набережной пройтись».. «впрочем, вы еще можете отказаться».. «я вас узнаю».. :

– Что?

– Цаль налисован, да? Холосий цаль? – среднеазиатский акцент протянул мне монету; чеканный профиль Петра на одной стороне, сама же монета с медаль, крупная, увесистая, там и написано что-то, но потерто; на ладони ее перевернул – крест с коронами, 17 – на левой плахе, 23 – на второй. Поделка «под серебро», вам Петербург навынос, приезжим на память по сходной цене, к слову, красная цена которой – в забегаловке сдача.

– Не знаю.. не надо.. – в полпятого.. «склонен обратиться к вам, хоть придерживаюсь порядку собственных сомнений».. AV.. Сегодня – тридцать первое?

– Сколько дашь. На плопитание..

Он открыл глаза. Серые, свинец Петербурга, Петербурга небо. И стерся день. И затемнило. Осталось что – остался застывшим в пространстве и в памяти моей силуэт, когда я подходил; тугой черный плащ по земле бился невским ветром; острогом стоячий над плечами ворот. Как ближе – ему лет пятьдесят, худощав и высок, скулы, выбритый подбородок, римский нос, портрет без лица, черты есть, и, сказать, выразительные черты, если их взять в отдельности, если каждая на лице своем, они запомнятся, но вместе им лица нет. Один раз его лицо я все же рассмотрел, да и то уже была маска.. Стриженые волосы, когда-то, верно, черные как смоль, цветом спали. Губы нервно сжаты, закрыты глаза. Словом, не сам он меня подозвал, а мне в укор – покой нарушить его мыслей.

А еще раньше – восьмой линией вышел я на набережную.. и сразу, слева, метрах в ста приметил фигуру, закутанную в черный плащ. Он меня жестом позвал. И недвижим он оставался, пока я шел к нему. Пока он не открыл глаза..

– Добрый вечер, – голос глухой, что не слышится, а едва уловимый холод его руки пробрал сквозь уличный мороз, – пройдемся до набережной, как уговаривались? Я не склонен вас задерживать, я не склонен тянуть. Начать можем здесь, – как кивнул я согласием, – Александр Вершанский.

– Игорь.

– Знаю. Наслышан. Вероятно, племянница что-то рассказала и обо мне. Не думаю, что сполна и главное.

– Она вам сказа..

– И она. И не только. Много слов.. Давайте к сути. Я дорожу своим временем, надеюсь, как и вы своим. У вас, впрочем, его больше.. чем дорожить.. Вы понимаете цель нашей встречи?

– Вы хотите предложить сделку..

– Верно. Своего рода сделка.

– С нетерпением..

– Нетерпение ни к чему. Я хочу оставить книгу. Мне нужен тот, кто ее напишет. Будут встречи, я буду вспоминать, что-то.. записывать надо за мной. В силу обстоятельств, да не будем о них.. это не продлится долго, всего несколько редких встреч.. Затягивать pas dans mes intérêts..

– Простите, я не знаю французский..

– ..ни в моих, ни в ваших интересах.

Немые сфинксы Египта, что осели в гранитах болотной Невы, отколотый рот, чтобы молчать; мы прошли Благовещенский мост.

– Чему свидетелем быть.. Silentium.. про то молчать.. Подойдем? – он снял перчатку, огнем бордового яхонта зажегся с пальца перстень, он приложил ладонь к холодному постаменту и стоял долго, стоял, не отнимая руки; так проверяют биение сердца больного.

– Три тысячи лет.. Как смотришь в вечность.. С возрастом больше о вечном.. L’histoire est effacée par le temps, фараон Аменхотеп III.. Они ровесники Моисея.. стоять им под ветром.. – вознес он ладони в прощальном жесте.

– О чем мы?

– Вы начали про сделку.. про встречи..

– Верно. И почти закончил. О месте и времени встреч будет сообщено отдельно. Вознаграждение.. вы не спросили.. Вознаграждение.. в пределах разума – любое.

– Зачем вам эти мемуары?

– Любому ответу есть срок, и этому тоже. О, это была насыщенная жизнь, жаль и совестно будет, если пройдет она бесследно..

– Возле метро книжный, может, там поспрашивать..

– Не за умение плачу я, а за понимание. Там только деньги поймут. Particulièrement sincère, талант recherché.. в отдельных областях его и вовсе нет. К слову, охотно поверю, хорошего черного мага нынче отыскать проще, чем стоящего психолога. У вас остались вопросы? Который час?

– Вы спешите?

– Мне нечего спешить. В моем положении не спешат. А за временем слежу.

– Я не ношу часов..

– Напрасно, молодой человек, напрасно. Единственный способ время удержать.. хоть бы на руке, – ага, за временем следит, а сам часы оставил.. – я свои в конторе оставил, кажется. Да не суть.. Вы хотели что-то спросить?

– Вопросов больше, чем ответов.. да по мере.. Да, есть вопросы.. Если они покажутся вам неуместными, вы..

– Я обещал ответить на все.

– Вы догадываетесь, о ком я спрошу?

– Да.

– Ваша племянница.. мы познакомились, не буду вдаваться в подробности, там ничего.. она представилась Анастасией.. А Селина..

– А Селина – имя более редкое, с ним проще выходить на сцену. Не берите в голову.

– Она выступает?

– Как и все.

– Анастасия мне.. как бы.. Вы были бы не против, если бы мы.. с ней.. продолжили общаться?

– Она давно взрослый человек. Это ее дело. И ее выбор. Но как единственный родственник, я предпочту к вам присмотреться перед тем, как она переедет к вам жить.

Дальнейшие расспросы, а что мне было спрашивать.. что большего спросить? Все может быть, будет!; но ты говори что-то, что-то просто говори:

– Чем вы занимаетесь, если не секрет?

– С начала девяностых я держу контору со стабильным доходом. Занимались разным, сейчас – по большей части организацией мероприятий.

– И прибыльно? В кризис?

– Страшнее кризис людской нравственности. Вот это страшно. Что касается моего занятия, то оно всегда было прибыльно. Молодой человек, однажды имя начнет работать на вас.. Вам сложно понять, принимаю.. Мое имя largement connu dans certains milieux.. широко известно в определенных кругах. Простите, годы скитаний, привычка срываться на французский.. Я долго во Франции жил. Уникальность стоит дорого, уникальные услуги – это дорого. Опять же, из-за юности лет вы еще не все понять можете.

– И эти все тоже у вас работают..?

– Вы сейчас о ком? На меня работают те, кому я хочу и могу помочь. Жизнь по-разному сложится, придет время, и просить уметь надо.. И я нахожу им место. И с отведенными ролями они, поверьте, справятся.

– А, так они актеры?

– Вас что-то смущает? Я занимаюсь организацией представлений. Театр – моя стихия.. когда-то была.. Да, они в некотором роде актеры.