СЕПАР

– Сказано же, не пускаем! – заявил он. – Садитесь по машинам и сваливайте отсюда! Сейчас снайпер укроповский отработает по вам, и всё!

– Я только что на правительственную линию ЛНР звонила, – возмутилась в ответ Света. – Мне сказали, что работает гуманитарный коридор! Почему вы не пропускаете?

Все остальные тоже начали возмущаться и требовать проезда. Ополченец сплюнул и молча прыгнул назад в окоп. Рукой опять махнул уезжать.

– Может, ещё раз позвоните? – спросил я у Светы. – А то эти товарищи, видимо, просто не в курсе.

Та снова набрала номер и повозмущалась в трубку.

– Пообещали, что сейчас разберутся, – сказала она по окончанию своего спича.

Мы вернулись к машинам и в ожидании сгрудились за внедорожником, едущим в составе колоны. Спустя несколько минут из окопа снова выбрался ополченец и махнул рукой, чтобы подошли.

– Будем пропускать. Машины к досмотру, – угрюмо буркнул он. – Но смотрите, что с вами дальше будет – ваши проблемы.

Мы разошлись, я открыл багажник. Поскольку моя машина была первой, то и досмотрели нас тоже первыми. Бегло, особо не вглядываясь.

– Сейчас остальных досмотрим, вместе всех пропустим, – сказал ополченец, возвращая паспорта, и направился к следующей машине.

Ещё один вылез из окопа и начал ему помогать. Мы сели и стали ждать. За несколько минут они быстро досмотрели автомобили, проверили паспорта, после чего отодвинули заслон, скорее условный, чем реально преграждающий, и освободили проезд. Колонна двинулась дальше. Мы спустились с пригорка, на котором был «республиканский» блокпост, и поднялись на пригорок к украинскому. И офигели! Если там блокпост состоял из нескольких бетонных блоков и небольшой линии окопов, то тут нас встретила целая крепость. С бойницами для ведения огня в несколько ярусов, с замаскированной боевой техникой и артиллерией. И реющим на ветру украинским флагом.

– Почему же они в город не заходят?! – ошарашено выдохнул сосед. – Там же три калеки в окопах сидят, а тут их целая армия!

Да, действительно – почему? Почему, когда украинские военные неоднократно входили в город с разных сторон и однажды дошли чуть ли не до центра, каждый раз поступала команда отступить?

Наши размышления были прерваны металлическим голосом из громкоговорителя:

– Из машин не выходить! Будем стрелять на поражение!

Вот тебе и гуманитарный коридор. Этих тоже не предупредили? Медленно тянулись минуты. Полдень. Солнце подошло к зениту и пекло неимоверно. Кондиционер включать не было смысла – все окна в автомобиле должны были быть открыты. Минут через двадцать Света начала охать.

– Ой, душно… Ой, не могу, сейчас дурно станет…

И, открыв дверь, попыталась выйти из машины. В тот же момент в одной из бойниц показалась голова в балаклаве и проорала в громкоговоритель:

– Из машин не выходить! Будем стрелять на поражение!

Соседка испуганно плюхнулась назад.

– Не дергайтесь, – сказал ей я. – Кто знает, что у них в голове. И обочина здесь однозначно заминирована, ещё подорвётесь к хренам.

Сосед протянул ей бутылку с водой, та запила ею какое-то лекарство и, вытирая платком пот с лица, немного успокоилась.

В нервном ожидании прошло ещё минут десять. И вдруг один из замаскированных впереди танков сделал выстрел в сторону города. Все вздрогнули от неожиданности. Крепость ожила и стала плеваться снарядами из всех своих ртов в сторону города. Мы закрыли уши и вжались в сиденья. Где-то далеко сзади раздались глухие звуки взрывов. После десятка выстрелов, всё так же внезапно замолкло.

– Что же они делают?! – испуганно пробормотал сосед. – Сейчас же обратка пойдет!

Сложно описать свои ощущения в этот момент. До заветного пересечения линии фронта оставались считанные метры. Что происходило бы со мной дальше, было не принципиально. Пусть меня забирают в милицию, садят в камеру, проверяют на причастность к сепаратизму. Плевать. Главное – выбраться на территорию, где действуют хоть какие-то законы цивилизации. И вот, когда цель уже почти достигнута… Мы оказались в ловушке, зажаты между двух огней. Выстроенная на склоне пустынного пригорка, наша колонна вся была как на ладони. Мы представляли собой идеальную цель. Вдалеке раздался звук артиллерийского выстрела. Пошла обратка.

И я понял – возможно, это КОНЕЦ….

За последние несколько недель у меня регулярно была возможность отправиться на тот свет. Но каждый раз моё шестое чувство твердило мне – думай головой, и ты выпутаешься. И я выпутывался. Но сейчас я напоминал лягушку из басни про кувшин. Которая барахталась, барахталась, взбила молоко в масло и добралась почти до самого края, но в моем случае горлышко кувшина оказалось слишком мало, чтобы в него пролезть.

И на смену надежде пришла безысходность. Пришло понимание, что старуха с косой сейчас стоит где-то рядом и теребит костлявыми пальцами древко в нервном ожидании добычи. И когда рядом раздался первый взрыв, я сделал то же, что делали мои деды и прадеды, глядя в глаза смерти. Уронил голову на руль и стал молиться. Я слышал, как люди начали выскакивать из машин, чтобы укрыться в кювете. Слышал звуки рвущихся где-то рядом снарядов. Визг женщин. Плач детей. Автоматные очереди украинских военных. И молился. Потому что сделать больше уже ничего не мог. Только уповать на Бога, ведь бьющимся по обе стороны фронта на нас было наплевать.

Не знаю, услышал ли Он молитвы, или там наверху на этот день изначально были другие планы, но спустя пару минут огонь прекратился. Я открыл глаза и посмотрел на соседа. Тот всё это время сидел рядом, не выходя из машины. В его зрачках смешались ужас и отчаяние. Никто не решался прервать возникшую тишину, словно боясь, что любой звук или неосторожное движение снова повлечет за собой продолжение. Ждать долго не пришлось. Крепость снова огрызнулась двумя выстрелами по городу. Раздались глухие звуки взрывов. И костлявые пальцы снова застучали по древку.

Следующие несколько минут, казалось, продлились целую вечность. Но обратки не последовало. И вот впереди, в промежутке между бетонными плитами появился боец, который отодвинул металлическое заграждение, освобождая проезд. Все происходило словно во сне и казалось нереальным. Усилием воли заставляя мозг включиться, я завел машину, мы медленно въехали в периметр блокпоста и остановились для досмотра. Я и пассажиры вышли из машины и, открыв багажник, начали доставать и расстегивать сумки и чемоданы.

– О, Моцарт, здоров! – услышал я рядом знакомый голос.

Я повернул голову и увидел невысокого коренастого бойца в балаклаве и надетым поверх шлеме. Были видны только глаза. Знакомые глаза. Кто этот человек, окликнувший меня курсантской кличкой?

– Как ты? – продолжил расспросы боец. – Что там в городе?

И я вспомнил бывшего одновзводника.

– Кабан? – осторожно спросил я.

Боец кивнул. Я медленно сделал шаг навстречу, и мозг окончательно включился. Оцепенение, сковывающее меня, спало. Я схватил Кабана за грудки и начал трясти.

– Вы чё, блядь, творите?!! – орал я ему в лицо. – Нас же там чуть не положили всех!!!

Кабан вцепился в мои руки, пытаясь освободиться. К нам подбежали ещё два бойца, один схватил меня сзади за шею, оттягивая от одновзводника, второй наконец сорвал руки, и вдвоем они стали меня заламывать.

– Не надо, отпустите! – пытаясь втиснуться между мной и ими, кричал теперь уже Кабан. – Я его знаю, он нормальный человек.

Меня отпустили. Я разогнулся, помассировал ноющее предплечье, и в этот момент в глаза бросилась выбравшаяся откуда-то из укрытия девушка в надетом поверх платья бронежилете, защитной каске и с микрофоном в руке. Следом за ней выбрался мужик с видеокамерой. Он вскинул камеру на плечо, а девушка, сняв каску, стала поправлять прическу. И пазл происходящего сразу сложился.

Я перевел взгляд на Кабана:

– А, ну всё понятно… Картинка вам была нужна… Правильная!

– Игорь, это война, – с сожалением промямлил тот. – Пойми.

Понимать ничего не хотелось. Вообще ничего не хотелось. В очередной раз я убедился в правильности выводов, сделанных в подвальной камере. Как можно оправдать открытую провокацию обстрела мирной колонны, специально устроенную с одной-единственной целью – чтобы потом прокричать на весь мир с экранов и мониторов: «Смотрите, что творят! Расстреляли мирных жителей, едущих по гуманитарному коридору!».

Война не ради победы. Война ради хайповой картинки, манипулирующей общественным сознанием. Война, которой не должно было быть.

Я покачал головой, развернулся и подошел к машине. Молча закинул вещи в багажник, сел за руль и стал ждать. По окончанию досмотра наша колонна, возглавляемая автомобилем ДПС, выдвинулась по направлению к городу с циничным названием Счастье. Где нас ждала основная проверка.

Город встретил очередным блокпостом на въезде. Все вышли из машин, бойцы внимательно досмотрели транспорт и багаж, после чего мы направились к стоящим в стороне столам, за которыми сидели сотрудники милиции. Заполнив выданную анкету, я подошел к столу. Протянул паспорт и анкету. Сидящий за столом мент внимательно изучил документы, а затем пристально посмотрел на меня.

– Лицо у тебя знакомое…

Я помнил этого парня, это был опер из Старобельского райотдела, мы пересекались пару раз в УВД во время сдачи отчетов. Но сказать ему об этом сейчас означало неминуемо обречь себя на дополнительную проверку. Так что пусть сам вспоминает. А лучше не вспоминает. Я лишь молча пожал плечами.

– Руки покажи, – потребовал он.

Я показал.

– Майку сними.

– Зачем? – не понимая смысла этого «стриптиза», спросил я.

– Посмотрю на плечах синяки от приклада. Вдруг ты снайпер сепарский, а теперь сбежать хочешь, – пояснил опер.

Если так, то всё логично. Я снял майку, тот посмотрел, кивнул и вернул паспорт. За вторым столом такую же процедуру прошел сосед. За нами уже образовалась очередь из других участников нашего кортежа. Мы вернулись к машине.

– Всё, можно ехать? – поинтересовалась у меня Света.

– Сейчас узнаю, – ответил я и направился к досматривающему следующие автомобили бойцу.

– Командир, ехать можно?

– Если документы проверили, то можно, – не оборачиваясь ответил тот, ковыряясь в чьем-то чемодане.

Мы в очередной раз загрузились в машину и двинулись дальше. Проехали блокпост и выехали на шоссе. Слева на стоянке стояло несколько джипов с эмблемой «ОSCЕ» и микроавтобус с логотипом какого-то телеканала. По пути следования то и дело встречались колонны боевой техники, грузовики с военными. Доехав до Новоайдара, мы встретили очередной блокпост. Дождавшись своей очереди, заехали в зону для досмотра и вышли из машины. Ко мне подошел долговязый боец лет 25-ти с виду, которому я протянул паспорт, а сам по привычной уже схеме пошел доставать вещи из багажника.

– Чого в'їзжаєшь? – резко обратился он ко мне. В голосе сквозила неприязнь. – Бери зброю та йди воюй!

«Вот что у них у всех за привычка – тыкать старшим по возрасту», – подумал я про себя. Что мент на счастьинском блокпосте, что этот. А этот ещё и дерзит сходу. Но решив, что вступать в конфликт глупо, я уклончиво ответил:

– Да двое детей, если убьют, кто ж их на ноги ставить будет.

– В мене теж двоє, один – інвалід, жінка у декреті, а я тут… з вами, – боец уже не скрывал своего презрения.

И я, как и там, на первом украинском блокпосте, уже не смог смолчать:

– Так ты сюда от проблем сбежал? – быстро смоделировав у себя в голове его семейную ситуацию, задал я встречный вопрос. И попал в точку. Лицо бойца побагровело, а кулаки сжались.

– Знімай майку, – прохрипел он.

Вполне законное требование, ничего не оставалось, как подчиниться.

– Штани знімай, – продолжал хрипеть боец, выкатив покрасневшие от ярости глаза.

А вот тут уже хрен тебе. Может, ещё польку-бабочку станцевать? Его агрессия уже начала передаваться и мне. Мы стояли лицом к лицу, глядя друг на друга, и краем глаза я отметил, что его правая рука машинально поползла вниз к висящей на поясе кобуре. Не берусь судить, чем бы это всё закончилось, но у этой сцены оказался ещё один свидетель – стоявший поодаль боец, который, видно, был тут старшим. Он быстро подошел к нам и гаркнул своему соратнику:

– Чё ты его задрачиваешь? Вон очередь какая! Давай, пропускай!

Мой визави ещё какое-то время злобно пялился на меня, после чего раздосадовано отвернулся и пошел к следующей машине. Старший сделал пару шагов назад, глянул на меня как-то… понимающе, что ли, и кивком головы показал, чтобы проезжали.

– Ну, вроде прорвались, – облегченно выдохнул я, сев в машину. – Дальше уже легче будет.

– Нас тогда до Краматорска, – попросил сосед. – А там сын подхватит.

Под вечер мы въехали в Краматорск, где на въезде в город моих попутчиков ожидала родня. После эмоциональной встречи они перегрузились в машину к сыну, а я двинулся дальше. Ближе к ночи на стоянке под Харьковом я встретил наших водил, перекусил с ними, узнал свежие новости и немного перекемарил в машине. А утром уже пересёк городскую черту Киева. Где меня ждали люди, любовь к которым помогла мне пережить все эти мытарства. Моя семья!

Позже из общения со знакомыми и друзьями я узнаю, что Кабан погиб от пули снайпера. Что мой сосед Валентиныч умер от сердечного приступа прямо на улице, потому что прохожие не смогли дозвониться в «скорую». Наш сторож Петрович погиб от попавшего в дом снаряда. А Димон, бросивший меня на блокпосте, был арестован и обвинен в шпионаже.

Макс и Алёна остались жить в Луганске. Содержат оставленную на них живность и надеются, что на нашей земле наконец воцарится мир.

Выходной день. Я дома, играю с детьми. Вдруг острой бритвой слух режет сирена воздушной тревоги, а из окна доносится знакомый гул авиационного двигателя. Подхожу к окну, выглядываю на улицу и вижу, как СУ-25 заходит на вираж. От него отделяется ракета, которая летит… В меня. В голове мелькают мысли: «Неужели это конец?», «Да и хрен бы со мной – дети, здесь же дети, как же так?». А через мгновение следует невыносимо яркая, застилающая всё вспышка.

И… Ничего. Вообще ничего. Я, а точнее – крупица мироздания, отождествляющая себя как «я», висит в окружении всеобъемлющей пустоты. Бесплотная частица, почему-то наделенная возможностью мыслить. Нет страха… Нет боли… Нет вообще никаких чувств и эмоций. Есть только мысль. И понимание собственной мизерности в окружающей бесконечности. В пустоте, поначалу кажущейся тьмой, но на самом деле не имеющей ни цвета, ни иных признаков. Ни времени, ни границ. Всепоглощающее Нигде и Никогда. Это осознание продолжается … может, мгновение, а может быть —годы. Но вот что-то начинает меняться… Поначалу не ясно что, но потом я понимаю, что пустота приходит в движение. А ещё чуть позже – что двигаюсь я, а не окружающая действительность. Разгоняясь двигаюсь к появившемуся далеко впереди светлому пятну, благодаря цвету которого пустота вокруг окрашивается в черный и обретает границы. Всё сильней ускоряясь, лечу к свету… Ещё мгновение и… Я подскакиваю на кровати, выпадая из состояния, которое сложно назвать сном. И понимаю, что теперь снова заснуть уже не удастся. Во всяком случае, трезвым.

Прошла неделя после моего приезда в Киев. И каждую ночь во сне я переживаю собственную смерть в различных её вариациях. Но итог всегда один – организм отказывается дальше спать. В момент перехода от бодрствования ко сну в мозгу происходит какой-то щелчок, и сознание не отключается, чтобы снова не «умереть». Если выпить, то хоть и снится всякая белиберда, но хотя бы спишь. Но всё время бухать – это путь в никуда. Туда, откуда только что прилетел. Теперь я даже примерно знаю, как это самое «никуда» выглядит.

Я встал и вышел на балкон. Стою, вглядываясь в пестрящий разноцветными огнями ночной Киев, который, такое впечатление, никогда не спит. Не спит, но и не видит, что на самом деле происходит в нескольких сотнях километров к востоку. Или не хочет видеть. Сзади неслышно подошла жена и обняла, прижавшись ко мне таким теплым и родным телом.

– Опять кошмар приснился?

Я кивнул, прижав её руки к себе. Не знаю, как бы я жил, не встретив однажды её. Это не была любовь с первого взгляда, как обычно описывают в романтических опусах, когда два героя ощущают взаимное тяготение, едва соприкоснувшись взглядами. Мы встретились в сложное для нас обоих время и потянулись друг к другу, стараясь в новых отношениях избавиться от негатива прошлых. Понимание любви, если можно так выразиться, пришло позже. Для меня слово «любовь» слишком пресно и безлико, чтобы передать своё отношение к жене. Я слышал много вариаций на тему, что такое любовь, задумывался и искал для себя ответ. Самое распространенное понятие, оно же наименее эгоистичное – это желание, чтобы любимый тобою человек был счастлив. При этом желательно, чтобы счастлив именно с тобой. Хотя несчастную любовь ещё никто не отменял, и именно благодаря ей мир узнал множество поэтических и художественных шедевров. Но для меня это лишь часть мозаики. Через жену я ощущаю этот мир. Хочу и стараюсь смотреть на него её глазами, трогать её руками, вдыхать её грудью. И верю, что она чувствует и делает то же самое. И нам, и миру от такого симбиоза только лучше. Так что разочаровывать её, превращаясь в алкаша, совершенно не хочется.

Так больше и не заснув, встретив рассвет за книгой, я позавтракал, собрался и отправился на работу. Выйдя из подъезда и прошагав метров тридцать до трансформаторной подстанции, где был припаркован автомобиль, я увидел неожиданное зрелище. Машина была припаркована ближней в ряду, капотом к подстанции. Боковые стекла с водительской стороны были разбиты, зеркало заднего вида тоже было отбито и болталось на проводах. А на дверях кривыми буквами было нацарапано «СЕПАР».

Уставший от бессонницы мозг отказался удивиться или расстроиться. Удивляться тут нечему – номерные знаки с луганской регистрацией помогли кому-то из местных меня «идентифицировать». Расстраиваться? А чем это поможет? После пережитого я начал значительно спокойней относится ко всему, что можно легко исправить. Совершенно другой вопрос – как донести до окружающих, что они ошибаются?

Сметя щеткой для очистки снега осколки стекла с водительского сиденья и закинув в багажник отбитое зеркало, я сел в машину, завелся и выехал со двора на проспект. Проехав несколько перекрестков, остановился на светофоре. В окне с моей стороны у разделявшего встречные полосы железного отбойника появились парень с девушкой. Парень малярной кистью красил изъеденный ржавчиной отбойник в желто-голубой цвет. А девушка, держа в руках коробок с надписью «На краску», сновала между пережидающими красный свет автомобилями. Подойдя ко мне и разглядев последствия ночного инцидента, она удивленно округлила глаза и собралась было ретироваться. Но тут я увидел приколотую к её блузке желто-голубую ленточку. Протянул руку в окно, я положив ей в коробок вытащенную наугад из кармана купюру и, указав жестом на ленточку, попросил отдать её мне. Девушка удивилась ещё больше, но молча сняла и протянула ленточку. Повязав её на центральное зеркало заднего вида, я вдавил педаль газа на загоревшийся зеленый свет светофора, и проехав еще пару сотен метров, выехал на мост Патона.

Я ехал и размышлял, каково это – быть в своей стране везде чужим? Быть чужим там, на Донбассе, потому что не веришь в выдуманные кремлевскими политологами байки про народную республику. Быть чужим здесь, потому что если ты с Донбасса, то автоматически попадаешь у большинства в категорию «сепаратист». При этом значительно честнее выглядят люди, которые по своей простоте и недалекости равняют всех под одну гребенку, навешивая ярлыки, и заявляют тебе это прямо в глаза. От них хотя бы знаешь, чего ждать. Намного подлее те, что с умным видом сочувствующе кивают, говорят, что всё понимают, но при этом отказывают в приёме на работу, сдаче квартиры, выдаче справки, записи ребёнка в детский сад.

И кого в данной ситуации считать чужими для себя? Мне кажется, что чужие – это те, кто сознательно вынудил миллионы людей Донбасса бросить родные дома в поисках мирного существования. И обрёк сотни тысяч на смерть и нищенское прозябание. Чужие – это те, кто не любит мою страну, мою Украину, не любит её народ. И делает всё, чтобы навязать идеологические и политические различия, разобщив нас и сделав слабее.

Я ехал и думал. А из динамиков, завывая, рвал душу Шевчук:

Два пальца вверх – это Победа, и это – два пальца в глаза! Мы бьемся насмерть во вторник за среду, но не понимаем уже четверга! Революция – ты научила нас верить в несправедливость добра. Сколько миров мы сжигаем в час ради твоего святого костра?!

Воздевшая руки в немом порыве, словно вторя певцу, навстречу в клубах утреннего тумана плыла Родина-Мать. Скорбящая о жертвах, которые уже принесены и которым ещё предстоит лечь на кровавый алтарь нашей глупости, пока человек наконец не научится жить в мире с самим собой.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.