Его зовут Энгус

На приборной панели, со всем неотъемлемым от неё самой, была небольшая фотография. Всё понятно, наверное… Человек действительно порядочный… Фотография была, тем доказательством, если человеку, взглянувшему на Энгуса покажется, что-то затаённо – странное в тех тёмных глазах…

Билли Холидэй не пела. Её благополучно сменила вполне себе живая Шакира. Она пела одну из первых своих песен. Глория же продолжала то, что обязательно собиралась сегодня закончить. Главное, всего лишь, зайти с правильной стороны…

–Ну ладно, а что во вторую? -с просящей интонацией в голосе спросила Глория и, помедлив секунду, слово – «очередь» cказав, закончила то предложение, которое и заставило Гробана отвлечься от дороги. На вопрос в его взгляде девушка ответила тем же, после чего, театрально всплеснув руками мол: «да что же вы все – то такие правильные! »протянула – ошеломлённо будто –«проехали», и поскучневшим взглядом уставилась на дорогу. В этот момент, она ей казалась куда более интересной, чем этот скучный тип. Правильность в людях её всегда раздражала и выводила порой из обычного её состояния кое, в свою очередь, характеризовалось легкомыслием крайних порядков. Она смотрела сейчас задумчиво вперёд. На дорогу. На дорожную разметку методично-маниакально бросающуюся, подобно самоубийце, отчаявшемуся под машину… Как, в старом чёрно-белом фильме «Мост Ватерлоо», может… Или же, другой сопливый сюжетик, воплощённый в лучших традициях «Города Ангелов» тридцатых – сороковых годов, с экранным временем часа полтора.

–Мистер Гробан, а вы смотрели «Мост Ватерлоо»? – улыбку в уголке рта затаив, тем самым, симпатичную ямку вновь, обнажив, спросила Глория. Со вздохом, отвлекшись от дороги Энгус, устало как – то, «Ну что ещё? » -посмотрел на девушку. Сейчас она напомнила ему Дженис Джоплин… Этакая рыжая бестия. И никто с ней ничего поделать не мог…

Кроме самолётов…*(авт. примеч_3), вырвалось, непроизвольно у него, и ему, запнувшемуся, ничего другого не оставалось, кроме, как молча смотреть на дорогу… В слух и Глория, и Энгус, оба сказали что – то лишнее. И только Глория контролировала в тот момент всё, намереваясь в своём обыденном легкомыслии, также легко пошутить, подразумевая под невинным, но не нужным совсем вопросом то, что такие «праведники», каким являлся Энгус, должны бы посмотреть тот фильм, как чёрно – белое доказательство тому, что нет безвозвратно белого, как нет окончательно чёрного, и что целомудрие не есть добродетель в последней инстанции, потому как оно не испытано на верность, добродетели элементарным пороком, который так часто ходит рядом. Поджидающий… Конечно, так усложнено, она не думала… Но сложны здесь только слова… Суть же остаётся одна, и её – то как раз она хорошо поняла. Но она не думала об этом более положенного мгновения, потому как слова Гробана интриговали рьянее… К чему бы это упоминание о самолётах? В ней зародилось даже подозрение, граничившее с опаской и с ней же именно, теперь смотрела она на него задавая вопрос:

– Что за самолёты? – спросила Глория, думая, что кроме странной фамилии в этом человеке было ещё что-то… А что ещё могло выдавать «на гора», странности подобного рода?

– В этих местах, примерно, года два назад…– сказал он словно, борясь с самим собой, потерпел крушение «Боинг», а затем, будто, опомнился, осекшись словно, рассеянно как-то мол «ну да ладно» – махнул рукой и улыбнулся. Ей понравилась эта улыбка… Такой улыбкой обычно оправдываются…

– Мысли вслух, прости… – сказал он, и она поняла, что эта тема для него болезненна… Не бередить пожалуй, лучше. С этим мнением в голове она, вновь поскучневшим взглядом стала смотреть в окно… Косой дождь неистовыми многочисленными пальцами бил по крыше, лобовому стеклу, норовя как будто добраться до них. Малышка Сэнди, не пожелав палец изо рта достать, спала. Была там, где конечно же, была счастлива. Дворники, трудясь не покладая рук, скрипели тихо по стеклу. Глории было скучно и спать почему – то не хотелось. Она посмотрела на магнитолу, зелёным успокаивающим цветом выдающую себя, и вспомнила, что у художника была точно такая же. О нём она вспоминала редко, но всегда и неизменно с теплотой и тоской. Никто из немногих её родственников и не догадывался даже, где может быть их нерадивая дочь и сестра вот уже три месяца. А именно, столько времени прошло с того момента, как беременная девятнадцатилетняя девушка, понятия не имея, кто из нередких ухажёров её мог быть отцом ребёнка, ушла из дома. Просто так и в чём была. Она не знала, что ещё могла в той ситуации поделать. Всегда, подобным образом поступая, она забывала, конечно, что все проблемы с этого всегда и начинались. Взять, хотя бы, ту осень девять лет назад, когда своевольная и свободолюбивая девочка забрела поздней ночью в загородный дом одного свободного, так сказать, художника. Свободным он был не только от канонов признанных, коллег «по цеху» …Его «свобода», опускалась ниже, к тайным порокам человеческого начала. Туда, где каждый из нормальных даже, людей способен впасть, как в некую крайность, о которой предупреждал как-то Ницше, имея ввиду то, что должна быть мера всегда и во всём… Смена ориентации его была лишь началом. Прелюдией, к созерцанию девочки в кружевном красном лёгком платье, среди холодной осени. Такой увидел он её впервые. Лёгкой, беззащитной и ранимой…