– Недалекие людишки утверждают, что все красивые женщины – ведьмы, – многозначительно подошел к ответу Безбородов. – Якобы не бывают красивых женщин без макияжа, пластической хирургии или же колдовства. Так вот, брехня всё это! Хотя, насчет Каринэ Еприкян – правда. Помню, ходил я к ней лет в сорок на приём. Тогда она уже почти старухой была. Моложе, чем я сейчас, но все же.

– С каким вопросом?

– Раз уж я сегодня разоткровенничался, то пойду до конца и утолю твоё любопытство. После аварии на АЭС у меня начались кое-какие проблемы по мужской части. Вот я и решил к ней прийти за советом. А ведь до этого относился к её способностям скептически, как любой светский человек.

– Да, помню я те времена, – закивал Пахомов. – И до сих пор не могу понять, как ты решился на это. Викторович, ладно я – человек, который до сих пор верит в домовых, да приметы. Но, ты – всегда был человеком науки.

– Я и не верил, – не стал скрывать Безбородов. – Обращаться к врачу было как-то неловко. А уезжать в дальний город к незнакомому специалисту на платный прием – жалко было времени и денег. Вот я и рискнул.

Я хотел спросить, помог ли ему тот визит, но мне так и не удалось этого сделать. Ожидая данного вопроса, Безбородов мастерски сменил тему разговора и погрузился в ностальгию вместе с Пахомовым. Они со страстью и весельем вспоминали прошлое, а я в большей мере их слушал, посмеивался и изредка отвлекался мыслями о дочери. Чем она сейчас была занята? Весело ли ей? Вспоминает ли и она обо мне в эти мгновения?..

За разговорами мы даже не заметили, как наступила полночь. Мы подняли бокалы с безалкогольным шампанским и пожелали друг другу и всем нашим родным и близким счастья в новом году. По телевизору начали передавать салют, отблески которого засверкали и за нашим окном. Конечно же, местный салют был беднее и короче, но ощущения от него были живее, чем от телевизионного.

К двум часам ночи мои гости засобирались домой. Поблагодарив меня за гостеприимство, они принялись одеваться. Я поблагодарил их за визит и проводил их до дверей. Тимофей сладко спал на моей кровати и проснулся только когда оказался в руках хозяина. Промурлыкав что-то сонное, он глянул на меня единственным глазом. Наш зрительный контакт продлился дольше, чем когда-либо ранее. Затем, он его прикрыл, широко зевнув и вытянув лапы вперед. Видимо, таким образом он хотел пожелать мне спокойной ночи.

Спровадив гостей и убрав со стола, я лег в постель. По телевизору шел концерт. Сам не поняв как, я провалился в глубокий сон.

Меня разбудил продолжительный стук в дверь. Он был не громким, словно стучавший опасался показаться грубым, и все же хотел быть услышанным и понятым. Я взглянул на часы. Семь утра. Кому потребовалось приходить рано утром, да еще первого января?

Натянув штаны, я пошел открывать дверь.

Моим утренним гостем был Федор Дмитриевич Пахомов. С одной стороны меня это обрадовало – визит был не связан с работой. С другой – напугало. Он был бледен, глаза широко распахнуты, губы дрожали. Явно случилось что-то ужасное. Меня обдало холодом, тянувшимся из коридора и другим, что приносит с собой жуткое предчувствие непоправимого.

– Что случилось? – произнес первым я, понимая, что Пахомов не в силах начать.

– Алексей, – не без труда заговорил он. – Вчера ночью, после ухода от тебя, я вышел проводить Александра. Тимофей был со мной. Он вырывался из моих рук. Я решил, что ему хочется справить свои дела, и отпустил. Он ушел и больше не вернулся. А буквально десять минут назад мне позвонили…, – К этому моменту по его морщинистым щекам потекли слезы. – Сказали, что нашли труп кота у реки…Алексей, этот человек сказал, что это должно быть Тимофей.

Поняв весь масштаб трагедии, я постарался максимально быстро одеться. При этом, продолжая разговор с Пахомовым.

– Кто это был? Он не представился?

– Нет. И я не узнал его по голосу. Он звучал приглушенно. Алексей, пожалуйста, пойдем со мной. Мне нужна твоя поддержка.

Я прекрасно понимал, насколько сильна привязанность Федора Дмитриевича к коту Тимофею, а потому мне не показалась странной его реакция на случившееся. Да я и сам волновался не на шутку. Кот стал мне таким же близким другом, как и его хозяин. Собираясь выходить из квартиры, я думал только об одном: «Лишь бы это был не Тимофей. Пусть это будет какой-нибудь другой кот».

Весь поселок был пустынным. Все справившие праздничную ночь мирно спали в свой законный выходной. И, удивительно, что нашелся человек, который в такой день и такой час предпочел сну прогулку у ручья.

– Он сообщил точное место, где видел кота, похожего на Тимофея? – спросил я. Мы шли быстрым шагом, утопая в белом девственном снегу. Ночью он шел беспрерывно, а потому землю обволокло сугробами. Идти становилось сложнее с каждым шагом.

– Совсем близко от металлического моста, – отозвался Пахомов, глядя перед собой и стойко борясь с дрожью в голосе. – О, Господи, только не Тимофей. Я не вынесу этого снова…

В тот момент я не понял истинного значения его слов. Мне казалось, что речь шла о прошлом разе, когда кот получил свои травмы. Правда же оказалась куда трагичнее.

Мы продолжали идти вперед, первыми оставляя следы на белом покрывале января. Сопровождали нас только чистый морозный воздух и тишина. Спустя время, Пахомов задышал тяжелее. Кода же я спросил, всё ли с ним в порядке, он только кивнул, продолжая цепляться взглядом за горизонт. Тогда же я вспомнил и про таблетки, которые он принимал для сердечнососудистой системы.

– Вы их взяли с собой?

– Все хорошо, Алексей. Давай прибавим шаг.

Я расценил его слова, как положительный ответ. Но на душе мне стало неспокойно не только за Тимофея, но и за Пахомова.

И вот вдали замаячил противоположный берег реки и мост, что соединял две стороны. И около моста кто-то стоял. Логически рассудив, я пришел к выводу, что это был звонящий. С расстояния, что нас от него отдаляло, я пока не мог сказать: знал я этого человека или же нет. А вот то, что в его руках был какой-то мешок, мне было видно и издали. Я предположил, что в мешке должен был быть труп обнаруженного им кота.

Я ошибался.

Пахомов ускорился, и я последовал его примеру. Когда же я, наконец, смог разглядеть человека с мешком, я приостановился. Сердце учащенно забилось. Мне стало немного жутко и даже страшно. Наверное, тогда у меня сработало предчувствие. И оно не сулило нам ничего хорошего.

– Подкорытов, – прошептал я, затем снова перешел на бег. В какой-то момент я даже опередил Пахомова, оставив его позади.

В этот же момент злопамятный подлец, стоящий фронтально к нам, развернулся на сто восемьдесят градусов и полез на водонапорную трубу, а с нее уже ступил на шаткий металлический мост. Тогда же я обратил внимание, что его мешок не был пуст и, что самое ужасное – внутри кто-то пытался вырваться наружу.

– Стой! – закричал я, продолжая бег. Мои слова не возымели должного эффекта. Подкорытов вприпрыжку спешил дальше, перескакивая те участки моста, на которых отсутствовали перекладины. И только примерно на середине, он остановился и вновь повернулся к нам лицом. Рука с мешком вытянулась в сторону, локоть оперся о перила, а мешок завис над проточной водой. На его лице расплылась зловещая самодовольная улыбка.

Я добрался до моста и уже хотел последовать за ним, но крик парня заставил меня остановиться:

– Еще шаг и я его брошу в воду!

Берега реки были покрыты снегом. Края заиндевели, но основная часть потока оставалась нетронутой льдом. Я замер на месте, не отрываясь от мешка, внутри которого беззащитный зверек жалобно мяукал и извивался.

– Нет! Тимофей! – раздался вопль Пахомова у меня за спиной.

Я приподнял руки и сделал шаг назад.

– Иван, не делай глупостей.

– Пошёл ты! – огрызнулся он. – Я тебя не звал. Старик должен был сам прийти!

– Отпусти кота. Он ни в чём не виноват.

– А я его и не виню. Виноваты вы двое! – Подкорытов шмыгнул, вытерев нос рукавом.

Пахомов поравнялся со мной. Он хотел последовать и дальше, но я перегородил ему путь рукой.

– Ванюша, сынок, верни мне, пожалуйста Тимошку, – взмолился Федор Дмитриевич вытянув в мольбе руки вперед.

– Верну, – кивнул Подкорытов, снова шмыгнув носом. – Но вначале я хочу, чтобы кто-то из вас попросил у меня прощения. А желательно – оба.

Я понял, что это всего лишь жестокая игра подростка и наши раскаянья и мольбы не разжалобят его, а наоборот – раззадорят. В отличие от меня, Пахомов был готов на все ради своего питомца. Он с трудом опустился на колени и сплел пальцы перед лицом.

– Прошу тебя, умоляю. Верни мне Тимофея. Я прошу прощения за все свои слова и действия, которые причинили тебе боль. Я делал это не со зла. Умоляю, отпусти Тимофея.

Пахомов зарыдал. И слезы старика разрывали мое сердце на части. Я еще ни разу в своей жизни не был так близок к совершению убийства. Мое лицо пылало от гнева. Я, с трудом сдерживая крик ненависти в груди, произнес сквозь сжатые зубы:

– Подумай хорошенько, прежде чем ты совершишь самую большую ошибку в своей жизни. Если с котом что-то случиться, тогда я сделаю все от себя зависящее, чтобы превратить твою жизнь в кошмар. Год в заключении покажется тебе детским садом.

– Ты не в том положении, чтобы мне угрожать! – закричал тот, срываясь на фальцет. Мои слова его напугали. Но радоваться пока не было причин. На страх люди по-разному реагируют. Кто-то просит прощения и обещает исправиться. А кто-то, словно крыса, зажатая в углу, кидается в атаку. – Я тебя не боюсь! Это ты должен бояться меня! Потому что, я вначале отомщу старику, затем по серьезному займусь тобой. Я еще не начинал даже! Ты пожалеешь, что вообще приехал в наш поселок. Понял ты, трупоед чёртов!

– Ванечка, родненький мой, верни Тимошку, Христом богом молю. – Пахомов продолжал стоять на коленях в снегу. В его возрасте – это было чревато большими осложнениями. Я попытался его взять под локоть и помочь подняться, но он решительно отклонил мою помощь. – Он ведь все, что у меня есть. Смилуйся над стариком. Позволь нам мирно дожить свой век на этой земле. Нам обоим не так много-то и осталось.

Губы Подкарытова вновь растянулись в плотоядной ухмылке. В отличие от меня, Пахомов действовал так, как он себе и представлял, задумывая свой подлый поступок. Кот в мешке, обессилев, перестал вырываться и теперь просто жалобно мяукал, уткнувшись мордочкой в ворсистую ткань.

Я был бессилен, понимая, что ничего не могу сделать в данной ситуации. Любая моя попытка погнаться за ним по мосту или же звонок участковому приведет к одному и тому же финалу.

– Федор Дмитриевич попросил у тебя прощения, – заговорил я. – Он выполнил часть уговора. Выполни и ты свою.

– Я с вами, уродами, еще не закончил. Если бы он пришел один, тогда – возможно – этого было бы достаточно. Но, вас двое, а потому я хочу, чтобы и ты исполнил мои требования. – Юнец упивался своей властью над нами. Наверное, он не был счастливее никогда. Даже в детстве. – Итак, трупоед, что ты можешь мне предложить в обмен на этот мешок с подарком?

Он потряс рукой, и Тимофей вновь оживился и принялся вырываться из заточения.

– Могу отдать тебе все свои деньги, – я потянулся за пазуху, чтобы достать кошелек.

– Хорошее предложение, но этого будет мало. Мой товар куда ценнее.

– Могу хоть сегодня покинуть Старые Вязы. Верни кота, и я тут же отправлюсь домой собирать чемоданы.

– О, это хорошее предложение, – закивал Подкорытов, вновь вытерев нос, на этот раз варежкой. – Подумать только, а я уже перестал верить в деда Мороза, а тут столько подарков мне навалило. А еще говорят, что плохих мальчиков ждет один облом. Как раз наоборот.

Он хохотнул, довольный своим остроумием. Пахомов продолжал плакать и стоять на коленях, беспрерывно глядя на мешок, зависший над водой. Я не отводил глаз от злого мальчишки, при этом думая о том – насколько холодна вода. Ведь мне придется в неё прыгать, случись Подкорытову расслабить пальцы.

– Деньги и отъезд самого ненавистного мне человека – это хорошо. Но мне нужно кое-что еще.

– И чего же ты хочешь?

– Говорят, что у вас есть банки с уродцами. Подари мне одну. И пусть там будет что-то на самом деле мерзкое. Младенец. Мозги. Лёгкие. Глаза, на худой конец.

– Ты – больной ублюдок!

– Эй! – заорал он, ткнув в меня пальцем. – Не зли человека, с которым хочешь поладить! Я не больной! У меня просто пытливый ум. Хочу банку с чем-то подобным. Пусть пацаны снова захотят дружить со мной, в надежде взглянуть на мой трофейный экспонат. Из-за твоих слов я стал изгоем. А банка с зародышем снова превратит меня в крутого!

– Я добуду то, чего ты хочешь, – пообещал я. Мне даже стало немного легче на душе, ведь все три его пожелания были, так или иначе, вполне мне по силам. У Селина банку с экспонатом я не стал бы выпрашивать. А вот в закромах Безбородова наверняка бы нашлось что-то интересное. В тот момент я был готов играть по правилам. У меня оставалась надежда, что выполнив уговор, Подкорытов остепенится и перестанет терроризировать Пахомова, Тимофея, да и всех остальных жителей Старых Вязов.

– Прекрасно! – загоготал он, продолжая упиваться властью. – Тогда начнем. Кидай мне свой кошелек.

– Ты его не поймаешь. У тебя рука занята и стоим мы далеко друг от друга.

Подкорытов, шмыгнув и приподняв тыльной стороной ладони шапку с вспотевшего лба, одобрительно закивал. Занеся обратно мешок через перила, он опустил его на перекладину, наступив ногой на горловину. Тимофей, почувствовав опору под ногами, попытался убежать. Мешковина натянулась и заблокировала его попытку к бегству. Освободив обе руки, Подкорытов протянул их вперед.

– Кидай!

Я кинул. Тот прилетел точнёхонько ему в грудь, но прежде чем он успел отскочить, Иван прижал его ладонями к себе. Торопливо открыв кошелек, он осмотрел его содержимое.

– Не густо.

– Там двенадцать с лишним, – заметил я.

– Ладно. Уговор есть уговор. Держите своего кота.

Подкорытов пнул мешок ногой и тот полетел с моста в реку.

– НЕЕЕЕЕТ!!!

Такого жуткого крика я никогда не слышал раньше и молюсь, чтобы больше не услышать его впредь. Пахомов вскочил на ноги и поспешил вниз к реке. В тот же момент, Подкорытов развернулся и побежал прочь на другой берег. Я же остался стоять на месте, разрываемый дилеммой: погнаться за Подкорытовым или же побежать на помощь к Пахомову. А мешок с заточенным Тимофеем на миг всплыл на поверхности, чтобы спустя мгновение, уносимый прочь водой, вновь пропасть из виду.

Мой ступор занял не больше двух-трех секунд. Затем я поспешил следом за Пахомовым, стараясь опередить его в желании броситься в воду. Федор Дмитриевич уже был у ледяной кромки, когда его ноги выпрямились в коленях, и он упал лицом вниз. Его руки не вытянулись вперед, как при обычном падении, оставшись висеть вдоль туловища. Я сразу же осознал, что он не поскользнулся. Дела обстояли куда хуже.

Мне пришлось забыть о спасении кота, шансы, на которые были изначально, не велики, и подбежать к Пахомову. Схватив его за плечо, я повернул его на спину. Зрачки старика закатились за веки, губы посинели, рот скривила гримаса боли. Я торопливо расстегнул верх его куртки – это должно было облегчить ему дыхание, а также позволило мне просунуть руку в его внутренний карман, в поисках принимаемых им таблеток. Те оказались на месте. В то же время, я достал свой телефон и набрал номер местной «Скорой помощи». Те ответили мне только после пятого гудка. Я, не скрывая злости, закричал о необходимости скорейшего их вмешательства, добавив, что человеку плохо, упомянув о вероятности инфаркта. Сунув телефон обратно в карман, я попытался нащупать пульс на сонной артерии старика.

Он не прощупывался.

– Чёрт! Федор Дмитриевич, не сдавайтесь, прошу вас!

Моя просьба осталась без ответа. Лицо становилось только синее, уже переходя в черный оттенок. Необходимо было переходить к реанимационным действиям. Я нанес ему прекардиальный удар – коротко и сильно, в область грудины. Затем я вновь попытался прощупать пульс. Без эффекта. Тогда я перешел к непрямому массажу сердца. Тридцать нажать на грудь, небольшая пауза, снова тридцать нажатий. Сделав их почти сотню в течение минуты, я перешел к искусственному дыханию. Сделав три глубоких выдоха, я приложил ухо к его уставшему сердцу.

Оно так и не запустилось.

Я повторил действия снова. Тридцать нажатий, пауза, тридцать нажатий, пауза, тридцать нажатий, вентиляция легких и прощупывание пульса.

Тишина.

Массаж, вентиляция, слушанье сердца.

Тишина.

Массаж.

Тишина.

Слезы застилали обзор. Я вытер их и продолжил реанимацию.

Снова начался снег. Снежинки робко кружились над нами и падали. Они опускались на лицо моего доброго отзывчивого друга.

Вначале они таяли, превращаясь в воду. Затем перестали, оставаясь простыми кристалликами льда на его охладевших щеках.

Работники «Скорой помощи» по приезду констатировали смерть Федора Дмитриевича Пахомова. Леонид Лихман подтянулся, чтобы зафиксировать отсутствие признаков насильственной смерти и сделать несколько фотоснимков. В данном случае я не мог быть задействован в качестве судмедэксперта, потому как был участником событий. Участковый Николай Кузнецов задал мне всего один вопрос: «Что здесь произошло?». Больше вопросов от него не последовало до тех пор, пока мы не оказались в больничных стенах.

Тело Пахомова загрузили в «Скорую» и отвезли в морг. Прежде чем отправиться за ним следом на уазике участкового, я позвонил Безбородову и рассказал трагическую весть. Он стойко выслушал меня, не перебивая, после чего сообщил о своем скором прибытии. Он влетел в прозекторскую спустя минуту после нашего приезда. Он был весь на иголках, нервно подергивая плечами.

– Где он?! – громко потребовал он ответа, затем подскочил к каталке и сдернул простынь с лица Пахомова. – О, Федя, Федя! Как же так? Ну, как же так?!

В это же время, Кузнецов открыл блокнот и нажал на кнопку в основании ручки, готовый дальше брать с меня показания.

– Итак, продолжим. Мне нужны детали. Как вы с Пахомовым оказались у реки?

Я начал с того момента, когда меня разбудил стук в дверь и продолжил до тех пор, пока мы не оказались у моста. Безбородов, вероятно, не расслышал ни единого моего слова. Все это время он стоял над телом Пахомова, прижавшись лбом к его лбу, и что-то еле слышно шептал. Единственное, что я смог расслышать это слова – «мой лучший друг».

– Ты утверждаешь, что это был Подкорытов? – уточнил участковый. Сразу же после этого, Безбородов, с влажными от слёз глазами, отвлекся от Федора Дмитриевича и посмотрел в нашу сторону.

– В смерти Феди виноват этот пиз…юк?!

– Александр Викторович, я бы попросил вас выбирать слова и не встревать в диалог.

– Так и знал, что рано или поздно он сделает что-то этакое, и всё закончится чьей-либо смертью. Жали, не его самого.

– Безбородов! Предупреждаю в последний раз! Стойте тихо или я вызову помощников, и они выведут вас из зала.

Безбородов замолчал, хотя пару мгновений его губы подергивались в желании съязвить. Титаническим трудом, взяв себя в руки, он вернулся к Пахомову, принявшись поглаживать его по седым волосам.

– Да, утверждаю, – кивнул я. – Это был он. Я с ним общался на протяжении получаса, в надежде уладить все миром.

– Итак, там были вы с Пахомовым и Подкорытов? Или еще кто-то был?

– Еще Тимофей.

– Тимофей – это…

– Кот.

– Кот. Которого, с твоих слов, Подкорытов утопил. Кот, который стал причиной сердечного приступа у погибшего.

Я кивнул, при этом с подозрением глядя на участкового. Его слова и интонация подсказывали мне, что он пытается свернуть на дорожку, которая мне совершенно не нравилась.

– Были ли там другие свидетели, способные подтвердить твои слова, Родионов? Люди, а не коты, собаки и прочая живность?

– Я же говорю: было ранее утро, первое января. Мы никого не встретили по пути от квартир до самого моста.

– В таком случае, твои слова может подтвердить только сам Подкорытов? – подвел итог Кузнецов.

– Да, – не стал отрицать я. – Разве что делать он этого не станет.

– Вот и я о том же. Ты утверждаешь одно, он станет утверждать другое. А в финале у нас есть смерть от естественных причин и полное отсутствие следов насильственной смерти.

Как сильно бы мне не хотелось опротестовать его слова, у меня не было против них никаких свидетельств. На самом деле, Подкорытов был формально чист перед законом. Мои же показания не принял бы ни один суд в мире. К тому же доподлинно было известно, что между мной и Подкорытовым был давний конфликт, переросший в уголовное дело. С одной стороны, это могло служить для обвинения мотивом, из-за которого подозреваемый совершил свой жестокий поступок, повлекший к смерти человека. С другой – он служил мотивом для меня по дискредитации человека, недавно вышедшего из тюрьмы, в которую тот попал опять же из-за меня.

Пока я размышлял о трудностях свершения правосудия для моего почившего друга, Безбородов сорвался с места и, схватив Кузнецова за грудки, пару раз встряхнул его.

– Эх, Коля, Коля! Что ты за человек-то такой?! Ты пытаешься обелить преступника по той простой причине, что спишь с его мамкой! И ты еще смеешь представлять закон в нашем селении?!

Кузнецов побагровел от злости, затем резким ударом сбил хватку Безбородова, оттолкнув его в сторону.

– Александр Викторович, при всем моем уважении к вам, я не позволю так к себе относиться! Я понимаю, что погибший был вашим давним другом, но это не дает вам право поднимать руку на должностное лицо. Будь на вашем месте кто-то другой, я бы не простил ему такой выходки!

Поправив форменную куртку, Кузнецов перевел взгляд на меня, в котором пылал огонь. Не сложно было прочесть его мысли в этот момент: «Тебе, Родионов, я такое бы с рук не спустил!». Закрыв блокнот и спрятав в карман ручку, участковый сообщил, что обязательно поговорит и с Подкорытовым о случившемся, после чего удалился из секционного зала.

Остались только мы с Безбородовым, да усопший Пахомов на каталке. Мы молчали продолжительное время. Слышно было только тяжелое дыхание Александра Викторовича. Мы глядели по сторонам, пока не уставились друг на друга.

– Не могу поверить, что это произошло на самом деле, – заговорил я первым.

– Он не заслужил такой смерти. Только не он. Такие люди как Федор, не должны столько страдать. К несчастью, жизнь как раз к таким больше всего неблагосклонна. Вначале он потерял жену, потом Тимофея, затем кота и под конец умер сам.

Я мотнул головой, понимая, что Безбородов не ошибся, хотя в его словах, очевидно, была ошибка.

– Почему вы кота упомянули дважды?

– Не кота, а Тимофея. Кот был один, а Тимофеев – два.

– Ничего не понимаю.

Безбородов удивленно посмотрел на меня, затем прищурил подозрительно левый глаз.

– Вот те раз. Федор вроде был твоим другом. К тому же соседом и ты ничегошеньки о нем не знаешь.

Александр Викторович хмыкнул, накрывая лицо Пахомова простыней.

– Он не рассказывал о своем прошлом. Я же не задавал вопросов.

– Тимофеем изначально звали его сына. Умер он пятнадцати лет назад от остеогенной саркомы. Парню было всего шестнадцать. Федор в нем души не чаял. Оно и не удивительно – единственный ребенок, к тому же поздний. Отцом он стал в сорок. Через пять лет стал вдовцом. А еще через одиннадцать остался совсем один. Сын его, Тимофей, лежал последние месяцы жизни в нашей больнице, в отделении хирургии. Федька не отходил от его койки. Часто ночевал рядом. Домой возвращался, чтобы принять душ и переодеться и снова к сыну. Я тоже навещал Тимошку. До сих пор помню шутку мальчонки: «Дядя Саша, а если вы перестанете бриться, смените тогда фамилию на «Бородина»?». И хохочет. Под конец эта шутка у него вызывала только слабенькую улыбку. А у меня слезы, которые я старался скрыть от него и от его отца.

Однажды, Тимофей сообщил своему папке, что ему приснился сон. Якобы для того, чтобы излечиться, ему нужен котенок. Маленький пушыстик сможет прогнать прочь не только смерть, но и темную сущность, которая принесла с собой болезнь. Глупость конечно, но что не сделаешь ради любимого сына? Вот Федор и отлучился на короткое время из больничной палаты. Отправился в город на птичий рынок за котенком. Меня же он попросил посидеть с Тимофеем до его возвращения. Я согласился. Зайдя в палату к мальчишке, я все понял по его глазам. Он знал, что сегодня должен был умереть и поэтому отправил отца подальше. Ни в какие чудеса он не верил. Такой маленький, но уже все понимающий. Больше всего он боялся не смерти, а того, что папка увидит его последний выдох. Я держал его за руку в его последние минуты жизни на этой земле.

Безбородов запнулся. Тяжело вдохнул воздуха в грудь, который проник в его легкие с крупной дрожью. Глаза его были на мокром месте. Я и сам не заметил своих слез, пока одна из них не упала мне на халат, оставшись на нем темным пятном на белоснежном фоне.

– Он вернулся, когда койка уже была пуста. Я видел надежду и теплоту в его глазах, когда он вошел в палату, держа в руках маленький пушистый рыжий комочек. Затем он изменился до неузнаваемости, стоило ему увидеть пустую койку и боль на моем лице. Господи, я часто вижу во сне тот день. И каждый раз просыпаюсь. Еще один кошмар в мою копилку бессонницы.

Он замолчал, тяжело вздыхая. Я не смог произнести ничего в качестве ответа. В моей груди скреблась ноющая боль. Как отец, я не мог не думать о тех ужасах, через которые прошел Федор Дмитриевич. И молился, чтобы никогда меня не настигла чаща сея.

А еще я понял, насколько важен был для него кот Тимофей. Не удивительно, что он назвал его в честь сына. И не удивительно, что его сердце не выдержало трагедии, произошедшей у реки.

– Мы должны что-то предпринять, – решительно произнес Безбородов, вытерев платком влажные глаза и щеки.

– Что мы можем? – пожал я плечами. – Только надеяться, что у негодяя проснется совесть, и он во всем признается.

– Нет, – зло хохотнул Безбородов. – Такие как он никогда ни о чем не жалеют. Скорее наоборот – гордятся. Нам нужно его остановить. Безнаказанность заставит его действовать еще более нагло.

– Как?! Вы слышали слова участкового. И он прав! Только я был свидетелем. И у меня был запротоколированный конфликт с Подкорытовым. Мои показания ничего не стоят!

Безбородов скривил губы. То ли из-за бессилия, то ли из-за неприязни ко мне. Он принялся тереть волосы на затылке ладонями, глядя в пространство. Казалось, он полностью погрузился в мыслительный процесс.

– Так-так-так, – пробормотал он. – Сдаться мы еще успеем на радость победителю. Время работает на него. Но инициатива, мудрость и хитрость – на нас.

– О чем вы? – устало вздохнул я. Мне казалось, что это день длился уже около тридцати часов. На самом деле было около полудня.

– Он ведь поймал Тимофея и скорее всего в одиночку, – быстро заговорил Безбородов, трясся указательным пальцем перед кем-то невидимым. В глазах его появился блеск. – Такие дела совершаются не в большой компании. Здесь свидетели не нужны.

Безбородов ранее уже доказывал, что обладает аналитическим складом ума, которому позавидовал бы любой представитель уголовного розыска. Я понимал, что ему удалось нащупать некую нить, которая бы помогла ему раскусить Подкорытова. Мне же все казалось безвыходным, а потому я понятия не имел, в какую сторону движутся его мысли.

– У него с Тимошкой была личная неприязнь. Поэтому он бы никогда не дался тому в руки. Выходит, Подкорытов поймал его с помощью приманки. Палка, веревка, ящик и кусок колбасы. Но чтобы вытащить кота из ловушки и сунуть в мешок, ему потребовалось немало усилий. Кот ему был нужен живым. И зверёк не стал бы сдаваться без боя, даже являясь стариком по кошачьим меркам. На руках мерзавца не было царапин?

– Не знаю, – ответил я, причем не сразу, потому как был заворожен его монологом. – Не видел. Он был в куртке и варежках.

– Предположим, что Тимофей оставил царапины…хотя, не стоит уповать на счастливый случай. Необходимо все обдумать…хорошенько обдумать. А для этого мне нужен покой и тишина. А где их можно найти? Дома. Тогда, я домой. Пока, Алексей. Увидимся завтра или же после выходных. Как получится.

Весь в своих мыслях и рассуждениях, Безбородов похлопал по плечу Пахомова и направился к выходу.

Я остался стоять на месте. Опустошенный и обескураженный. Не зная, как быть и что делать далее, я пришел к выводу, что и мне лучше вернуться домой и постараться отдохнуть от всего этого кошмара.

– Спите спокойно, Федор Дмитриевич, – произнес я, глядя на силуэт тела под простыней. – Надеюсь, вы уже встретились на небесах со своей женой и с обоими Тимофеями.

Я всегда причислял себя к агностикам. Но в эти минуты мне как никогда раньше хотелось верить, что смерть это ещё не конец.

Выключив неоновые лампы в секционном зале, я открыл дверь, пуская освещение из коридора. Прежде чем выйти, я обернулся и замер от удивления. Полоска света из коридора, что растелилась на холодном полу в метре от каталки, осветила блестящий кошачий глаз, что пристально глядел на меня. Тимофей, согнувшись калачиком, лежал на груди своего хозяина, бесшумно и невесомо.

Включив в спехе свет в зале, я вновь обратил свой взор на каталку.

Ничего. Просто видение. Разве что еле заметная вмятина на простыне в области груди покойного.

Я не стал возвращаться и присматриваться к тому, что увидел. Была ли это оптическая иллюзия или же дух кота и вправду побывал в этом секционном зале – не важно. Главное, что невидимый камень, сдавливающий мою грудь, стал немного легче.

– Прощайте, Федор Дмитриевич. Прощай, Тимофей.

Закрыв дверь, я направился к выходу.

Прошла неделя.

Тихо и словно незаметно состоялись похороны Федора Пахомова. Пришли проститься с ним около сотни человек. Не много. Но все они искренне грустили по поводу его смерти. После церемонии, я заглянул в пустую квартиру своего друга, забрав на память о нем две фотографии. На одной были изображены они с котом Тимофеем, на другой, – которая хранилась не на видном месте, а в шкафу среди медикаментов, – совсем молодой Федор Дмитриевич с женой и годовалым сыном на руках. Затем я запер дверь и отдал ключ управдому. Оставаться запертой квартире предстояло до появления новых жильцов. Я купил рамки для обеих фотографий и повесил их у себя на стене, рядом со свадебным портретом Каринэ Еприкян.