Проснувшись утром и позвав Машу, он попросил не давать ему сегодня пакостные обезболивающие, заставляющие впадать в беспамятство, либо терять ход мысли настолько, что заканчивая предложение, Карпачев уже не помнил, с чего его начал.

– Машуль… Ты только не плачь. Я знаю, что ты плачешь все время, думая, что я сплю, но я слышу сквозь сон. Пожалуйста… У меня просьба есть, позвони кому сможешь, пусть приедут. Я чувствую, скоро мне… Поговорить со всеми хочу. Попрощаться, что ли…

– Ты что несешь, идиот? Куда прощаться? Вон Семка говорил, клиника какая-то новая противораковая есть. Может, врачи что новое скажут.

– Маш… Клиника, клиникой. Позвони всем, кому сможешь. Хочу каждому сказать пару слов напоследок.

Маша пыталась сдержаться, но внезапно ее лицо стало похоже на лицо ребенка, который провинился, но очень сожалеет о шалости, и расплакалась. Честно. Горестно.

Она опустилась к Карпачеву, обняла его и несколько минут тихо плакала. Потом, подняв голову и посмотрев ему в глаза, сказала:

– Хорошо, Саша, я все сделаю.

Целый день к Карпачеву съезжались люди.

По большей части они заходили, здоровались. Рассказывали две-три истории из своей жизни, как правило, невеселые (видимо, не желая травмировать больного какими-то хорошими новостями на фоне его плохих). В итоге все сводилось к тягостному молчанию, неудобному прощанию и тяжелому расставанию.

Каждому Карпачев пытался дать совет, пожелание или подарок. Почему-то у него в голове появились мысли о том, что все-таки хочется оставить больше следов в своей жизни, пусть и таких мелких. Память – это все, что оставалось от Карпачова в этой жизни, и стало почему-то для него какой-то отдушиной. Объяснить этого желания он для себя толком не мог, остановившись в размышлениях на том, что оставляет частичку себя для каждого дорогого ему человека.

Никаких дорогих подарков он не делал. Однокурснику Толику подарил часы (у Карпачова было их несколько, но Толе, не раз кутившему с ним как в институте, так и в жизни, подарил лучшие), менеджеру Витьке – свои супер удочки. Тот давно хотел купить себе такие, но на спиннинги по пятьсот долларов денег у него явно не хватало, и подарок этот был кстати. И так далее, и тому подобное. Маша молча выносила заранее приготовленные вещи и с тяжелым сердцем передавала их людям. Никто ничего брать у Карпачева не хотел, мотивируя это тем, что «он дурак» и «нечего себе голову дурными мыслями заполнять», но после карпачевского «Это моя последняя просьба к тебе, возьми, будет память», отказать, естественно, никто не мог.

Единственным дорогим подарком была помощь бухгалтеру Кате, которая прошла с Карпачевым весь бизнес путь, практически от кооператива. У той была очень больна и нуждалась в постоянном лечении мать. Карпачев и ранее помогал Кате в этом вопросе, но недавно, вскользь узнал от Маши, что маме необходима какая-то срочная и дорогостоящая операция. Пришедшей сотруднице сказал:

– Катюш, я знаю, что ты откажешься, но это просьба моя последняя к тебе. Очень маме твоей помочь хочу. В сейфе на работе у меня десятка «зелени» лежит. Код 4563. Возьми, пожалуйста, не отказывай.

Катя расплакалась, обняла Карпачева, потом искренне поблагодарила его и как-то странно быстро ушла, видимо, не желая травмировать больного своим плачем и горестным видом.

Семен и Аркадий приехали практически одновременно. В комнате в этот момент сидели Маша с Мишкой, пили чай и обсуждали какие-то незамысловатые бытовые вопросы, упорно желая обходить один единственный волнующий.

Семен зашел уверенно. Быстро поздоровался с Мишей. Поцеловал в щеку Машу и, сев рядом с Карпачевым, взял и крепко сжал его руку.

– Как дела, брат?

– Как сажа бела, – ответил Саша и улыбнулся.

Дальше началось долгое молчание с твердыми взглядами друг другу в глаза.

Аркадий приехал минут через десять после Семы. Так не планировалось. Маша вообще долго настаивала, чтобы они не пересекались во встречах, и Карпачев был с этим полностью согласен, помня о «теплых» отношения его друзей. Но видимо, судьба все-таки свела их вместе в одно время.

Аркадий зашел спокойно, как-то виновато. Махнул головой Маше, пожал руку Мишке, после чего подошел к кровати Карпачева.

Сема взглянул на него, нехотя поздоровался и, тяжело вздохнув, встал, уступая место вновь прибывшему гостю.

Аркадий сел на стул, положил свою руку на руку Александра и, так ничего не сказав, видимо, от волнения и горя, молча, сжав губы начал смотреть на него и медленно кивать головой. В глазах его собрались слезы. Говорить было тяжело.

– Ребята, – начал Карпачев, – Вы самые дорогие люди в моей жизни. Жалко, Серега не прилетел еще, но ему я отдельно все скажу. Не горюйте. Мне от этого еще тяжелее. Мы вместе прожили хорошую и интересную жизнь. Вы честные, настоящие люди, и я рад, что судьба свела меня с Вами. Любите друг друга, не ссорьтесь, помогайте, в конце концов. Как видите, я уже больше не смогу помогать Вам, так что в память обо мне держитесь друг друга хоть как-то.

В этот момент дверь комнаты открылась, и зашел Сева с Пашей.

Честно говоря, Карпачев многое хотел сказать собравшимся, но почему-то не захотел это делать при соседях, присутствие которых на этой беседе считал почему-то лишней. Нет, он вполне был рад видеть Севу, но семья – семьей, близкие друзья – близкими друзьями, а соседи – соседями.

Карпачев вздохнул и поздоровавшись за руку с пришедшими перевел разговор на другую тему.

Какое-то время поговорили о футболе, политике, жизни в Харькове и как всегда тяжелой экономике. Когда все темы для разговора были исчерпаны, и стало ясно, что пора расходиться, Карпачев сказал:

– Ребята, у меня есть последняя просьба, так сказать, воля последняя. Понимаю, просьба дурацкая, но на то она и последняя, чтобы быть дурацкой. Как похороните меня. На второй день, когда завтрак несут, не плачьте. Не надо воды этой. Принесите лучше вискарь мой любимый «Дюарс», 15 летний, и поставьте «Let it be» Битлов на телефоне. Тресните, помяните дела наши хорошие да цените друг друга и собирайтесь хоть иногда.

– Дурак ты, Саня, – сказал ему Сема, но больше ничего добавлять не стал.

Аркадий махнул головой. Миша отвернулся к окну. Маша вышла из комнаты.

– Повторяю: не реветь, виски и песня. Все марш отсюда! Через недельку заезжайте.

Сказал и улыбнулся.

– Хотя, нет. Сема, задержись.

Все вышли, Маша с Мишей пошли провожать гостей, а Семен подошел к Карпачеву и присел на стул возле кровати.

– Сем, ты же понимаешь, что это все…

– Саня…,– начал Семен.

– Подожди, не перебивай меня. Сем, присмотри за моими. Ты мужик серьезный, а они, сам понимаешь, без меня пропадут. Особенно прошу, помоги Мишке с бизнесом. Серега тот сам справится. Его ум на компьютеры заточен, нам самим с тобой да этого далеко, а вот Мишке точно с бизнесом помощь нужна будет. Ну, точно, как меня не станет, отожмет кто-то. Вокруг же одни гниды, а на тебя я могу положиться. Пообещай мне, что поможешь ему.

Семен сурово, по-мужски, посмотрел в глаза другу и ответил:

– Обещаю, Саня.

– Ладно, Семка, иди. Заскакивай на неделе.

– Обязательно, братан. Держись.

Они пожали руки, и Фаранчук ушел.

Карпачев остался один и за долгое время первый раз заплакал.

Примерно через несколько минут в комнату вернулся Миша.

– Пап, ты что плачешь?

– Да не, Миш, то я так, глаза от лекарств слезятся. Присядь.

Миша сел на стул, на котором только что сидел Семка.

– Миша, я понимаю, что тебе тоже трудно, но дослушай меня, не перебивай. Я долгое время строил свой бизнес. Было и тяжело, и прекрасно, но это дело всей моей жизни. Понятно, что Вас – мою семью – я люблю больше всего на свете, но мое дело – это, понимаешь, ну как еще один ребенок. Я вот лежу, то о вас думаю, как Вы жить без меня будете, то думаю о том, что с компанией моей будет. Миша, развивай ее. Ты все умеешь, я всему тебя научил. Ты обязательно со всем справишься. Если что, обращайся к крестному, он обещал помочь. Главное, не продавай ее. Она и тебя, и мамку, всех Вас прокормит. Хорошо?

– Пап, да хорошо, конечно. Я все сделаю, как ты говоришь.

– Ну вот и ладненько, Миш. Иди к маме. Дай чуть отдохну…

Прошло несколько дней. Боли усиливались. Карпачев уже напрямую просил давать ему болеутоляющие почаще, много спал и практически уже ни о чем не думал. Снов он своих не помнил, машинально что-то ел из ложки у Маши. Потом его часто рвало и боли усиливались.

Как-то ночью он внезапно проснулся и посмотрел в окно. Луна светила прямо в комнату и озаряла ее своим светом. Все как-то серебрилось, и было очень необыкновенно. Карпачев встал и подошел к окну. На небе было миллион звезд. Ветерок шевелил деревья в саду и водную гладь озера.

«Боже, как красиво, – подумал Карпачев, – в каком же всё-таки красивом месте я живу».

На душе было легко и спокойно, как, пожалуй, не было никогда в жизни.

«Сучья болезнь. Эх, выйти бы сейчас к озеру, пройтись. Блин, а вот возьму и пройдусь».

С этой мыслью Карпачев подошел к двери и взялся за ручку. Ну, как взялся, попытался.

Рука прошла через ручку, как через дым от костра. Карпачев повторил попытку. Попытка повторила результат. Уже аккуратнее Александр попробовал дотронуться до нее пальцами. Ничего не изменилось.

– Машааа, – позвал Карпачев жену. Однако тут же вспомнил, что Маша уже пару месяцев спит в гостевой спальне, не желая стеснять мужа.

Александр повернулся к кровати и увидел то, что надеялся не увидеть никогда…

На постели, широко раскрыв глаза и рот, свесив одну руку вниз, лежал он сам.

Тело было наполовину раскрыто, и было понятно, что последним движением Карпачев сбросил с себя одеяло на пол, так что теперь были укрыты только его таз и ноги. Само тело чуть подсвечивалось голубым, мерцающим светом. Создавалось впечатление, что Александр представляет собой огромный воздушный шар в форме человека, наполненный внутри наэлектризованным, голубым газом. Внешне это выглядело даже красиво, и на какой-то момент Карпачев даже залюбовался процессами, происходившими в его теле, забыв о сути случившегося.

Присмотревшись, он увидел, что сквозь так называемую кожу он свободно может видеть органы в своем теле, элементы скелета и тому подобное. Совместно всю картину физиологии тела он рассмотреть не мог, так как, сосредотачиваясь на каком-то отдельном органе, он переставал отчетливо видеть другие. Так, продолжая изучать свое строение, он заметил необычное явление, явно выходившее за непонятно кем предусмотренное строение тела. На некоторых органах, костях и сосудах виднелись и пульсировали разного размера черные наросты. Они производили впечатление живых организмов, таких себе слизней, присосавшихся к костям и органам. Слизни были разного размера, явно злые и агрессивные. Одни, более мелкие, отростками своего тельца ощупывали окрестности органов вокруг себя. Другие, более крупные, имели серьезную корневую систему, буквально врастая в части внутренних органов светящегося Александра. Были и такие, которые своими щупальцами пытались проникнуть в тельце иного слизня, пытаясь выжить его с охватываемой им территории. Между ними происходило что-то типа ленивого боя. Кое-где возле присосавшегося новообразования виднелись сморщенные и высыхающие остатки побежденного слизня.

– Ну, здравствуйте, саркомки,– произнес Карпачев.

Почему-то абсолютно безошибочно ему стал понятен собственный диагноз и суть увиденного. Он вспомнил острые боли в животе, в районе печени, которые в последнее время мучили так сильно, что даже мощные болеутоляющие помогали слабо. И тут же разглядел пузатый дышащий гриб, охвативший участок печени и раскинувший корни по всему органу. Вокруг него ссохлось около дюжины более мелких, явно не выдержавших конкуренцию. Сосуды и кости ног покрывало множество мелких созданий, которые липли друг к другу как жуки-солдатики весной, впитываясь в тело и выпивая из него последние соки.

Странно, но Карпачев не испытывал ни боли, ни страха, только какое-то любопытство и, пожалуй, злорадство.

– Ну что, твари,– продолжал беседу с муравейником в своем теле Карпачев, – недолго вам еще кровушку из меня пить, скоро присоединитесь ко мне.