Иногда во сне он бегает босиком по белым холстяным полотнищам. Под ногами пружинит трава, щекочет подошвы. Ему весело с мамой и отцом, дедушкой и бабушкой, с молодыми статными и весёлыми тётушками. Все живы-здоровы. Лучше не бывает.
Такова вот эта конопля, исконная-посконная. Никто сейчас одежды из неё не шьёт. Говорят, джинсы с примесью конопляных нитей износу не знают. А при Петре Первом пенька из конопли была второй статьёй доходов Российской империи от продажи за границу. После драгоценных мехов.
Сейчас коноплю уничтожают на корню. Причины известны.
Жнива
С утра ещё не жарко. Бабушка Степанида с дочками собираются в поле. В полотняную котомку – торбу – укладывают краюху свежеиспечённого хлеба. Отдельно в платочек заворачивают ломоть солёного сала, нашпигованного чесночными зубками. Малиновые и жёлтые помидоры, пупырчатые огурцы, головки лука величиной в Егорушкин кулачок с длинными зелёными перьями ложатся на дно торбы. Здесь же помещается литровая бутыль с молоком. Отдельно берут бочоночек с холодной водой, набранной в кринице.
Бабушка, Лена, Дуся и Тося покрыли головы белоснежными платками-хустками. Это чтобы не напекло. У Егорушки московская панамка, уже успевшая выгореть на черкасском солнышке.
Егорушка бежит по тропинке в самый низ огорода, опережая всех. Его не интересуют даже кротовьи кучки, шевелящиеся в траве. Не до того! Они идут на жниву. Что это такое, он ещё не ведает, и ему интересно поглядеть. Может, там жуки жужжат или ещё что-то с буквой «ж», которая так заинтересовала его в азбуке?
Пыльным шляхом покидают село. Вокруг, куда ни посмотри, жёлтая рожь.
– Добрэ жито уродылося! – оглядывает Степанида поле. Она подхватывает притомившегося внука и усаживает себе на закорки.
– Но, старая коняка! – стучит он босыми пятками по бабушкиным бокам. Тётушки весело хохочут. Это они подговорили племяша так величать бабушку. Сами побаиваются строгую мать задевать неосторожным словом. А Егорушке ничего, с него как с гуся вода.
Наконец добрались до края поля. Серпами выкосили площадку. Поставили шалашиком первые снопы и посадили в тенёк малыша. А сами, согнувшись долу, принялись жать жито.
Бабушка левой рукой обхватывает пучок растений, а правой подсекает снизу острым зубчатым серпом. Лена собирает скошенные колосья в тугую охапку. Дуся скручивает жгутом часть обрезанных стеблей и стягивает, как пояском, пучки. Получается очень похожее на человека изделие. Сверху усатые колосья напоминают голову, а растопыренный низ снопа похож на длинную, до земли, юбку. Тося помогает матери на жатве. Вслед за ними на прокосе один за другим растут новые снопы.
Егорушка из своего укрытия смотрит, как работают женщины. То нагнутся, то распрямятся. То скроются во ржи, то вынырнут на поверхность хлебного моря. Порой серпы блеснут под солнечными лучами. Что-то долго они там кланяются до земли созревшему хлебу. Совсем забыли про него.
Он ложится на подстеленную рогожку, которая покачивается на стерне. И сразу же засыпает под звонкие песенки кузнечиков.
Оркестр насекомых сопровождает работниц вплоть до кратких передышек, пока они пьют воду из полуведёрного бочоночка и перевязывают потемневшие от пота платочки на головах.
Колосья колют шершавые ладони. Тапочки на ногах, промокшие в утренней росе, к полудню просохли и жмут пальцы.
Притомился народ. Аппетит разыгрался не на шутку.
– Вставай, йисты трэба, – будит племянника Елена.
Егорушка пробуждается, пьёт из кружки молоко, закусывает духовитым ломтём чёрного ржаного каравая. Сало ему не нравится. Зато помидоры и огурцы уминает за милую душу. Напоследок бабушка достаёт из торбы маленький узелок. Слипшиеся конфеты-подушечки слаще, чем дома. Жаль только, быстро окончились. Тем более что Егорушка щедро поделился лакомством с тётушками.
В песне кузнечиков слышится: «Жни-ва… жат-ва… жи-то… жи-вы…»
Украина, отцова родина! Такой ты и помнишься – летней, жаркой, трудовой. С сытным запахом ржаного хлеба.
Чем не рай?
ЗЕМЛЯ КРУГЛАЯ!
Врач Воробьева
Однажды в начале зимы Егорка заболел и умер. Так решила его мать, припав ухом к груди мечущегося в жару и бреду ребёнка. Она не расслышала биения сердца, заглушаемого кашлем и хрипами. Отец, видя горе жены, вызвал из главного города области самолёт санитарной авиации. Он имел на это право, поскольку был медиком по образованию и заведовал здравоохранением в районе.
Пока в далёком городе собирался дежурный врач, готовился самолёт, пока долетели до таёжного села, прошло часа два. Ещё некоторое время заняло запрягание лошади в сани, поездка на заснеженное поле за селом, где приземлился самолёт. Тем временем, к радости матери, Егорка очнулся. Не слушая уговоров, слез с кровати и принялся за игрушки, а потом и вовсе забегал по дому.
Отворилась со двора дверь, и в клубах морозного пара вошёл отец в сопровождении двух человек. Егорка заглянул в приоткрытую дверь, ведущую из комнаты в прихожую. Сразу бросился в глаза огромный бородатый мужчина в кожаном шлеме с лётчицкими очками, в хромовой куртке и меховых унтах. Рядом с ним стояла небольшая женщина в длинной, до пят, шубе и пуховой шали. В руках она держала белый чемоданчик с красным крестом на крышке.
Мать схватила Егорку и быстренько уложила на кровать. «Лежи, не вставай!» – сказала сердито и пошла встречать гостей. Первым делом она усадила их за стол поближе к топящейся печке, налила горячего чаю и угостила хлебом с маслом. Хорошо, что корова и в морозы не прекращала доиться, отчего в доме водилось молоко.
Врач расспросила о болезни Егорки. Потом раскрыла чемоданчик, достала трубочку, похожую на детскую дудочку. Это был стетоскоп, с помощью которого она собиралась прослушать сердце и лёгкие ребёнка.
А ребёнок в отсутствие матери вновь слез с кровати и в щёлку двери тайком принялся разглядывать неизвестных людей. Мужчина без шлема с очками показался менее интересным. Зато женщина в белом халате очень понравилась. Без шубы и шали она стала совсем маленькой, смешно потряхивала короткими светлыми волосами и постоянно подскакивала на табуретке, словно устраиваясь поудобнее. Остренький короткий нос и маленькие чёрные глазки делали её похожей на птичку.
Когда гости согрелись как следует, мать с врачом поднялись из-за стола и двинулись в зал. Егорка быстренько юркнул в постель и натянул одеяло до подбородка.
«Здравствуй!» – тоненьким голоском чирикнула женщина. Первым делом сунула Егорке под мышку градусник и подождала несколько минут. «Тридцать семь и пять», – произнесла она всё тем же птичьим щебетом. После велела матери посадить сына и поднять повыше рубашонку. Потряхивая белой шапочкой, принялась прикладывать трубочку к груди пациента и прижиматься к ней ухом. В завершение обследования постучала пальцами по рёбрышкам.
Егорка осмелел и даже улыбнулся. Процедуры были похожи на игру и щекотку. Напоследок он вовсе расхрабрился и засмеялся.
– Чего ты! – одёрнула его мать.
И тут сын искренне поделился своими впечатлениями:
– Тётя – как воробышек!
Женщина не обиделась и тоже рассмеялась.
– Ишь какой наблюдательный, – сказала она матери. – Поэтом будет. Мыслит образами.
Уходя из спальни, женщина оставила матери лекарства и сказала напоследок:
– А ведь как в воду глядел, чертёнок! Фамилия моя точно Воробьёва. Ну, поправляйся поскорей!
Отец отвёз гостей на поле, и самолёт взмыл в небо.
Вернувшись, Даниил сказал жене:
– Ты не ошиблась. У Егорки действительно остановилось на какое-то время сердце. Это называется клинической смертью. С того света вернулся. Врач сказала, что теперь сто лет проживёт.
Ледяная горка
На улице неподалёку от Егоркиного дома мальчишки сделали ледяную горку.
Собственно, вначале-то горку сооружали из снега. Лопатой нарезали плотно слежавшийся наст на ровные плитки, затем уложили их в наклон на краю оврага. Горка получилась высокой, в рост самого старшего из мальчишек. В завершение её полили водой. Морозный ветерок быстро превратил воду в блестящую ледяную корку.
Егорка тоже помогал по мере сил, носил небольшие плитки. Так что, когда настало время испытать сооружение, он имел полное право прокатиться с горки. Санок ни у кого не было, в ход пошли дощечки и фанерные обломки. Но Егорке и того не досталось.
Вскарабкавшись по крутым ступенькам на самый верх, Егорка сел на краю, подсунул под себя левую руку в шерстяной рукавичке, а правой оттолкнулся и заёрзал ногами, ускоряя скольжение. В лицо ударил ветер, замелькали кусты и фигурки поднимавшихся наверх из оврага мальчишек. На какой-то кочке его резко подбросило и перевернуло. Что было дальше, он не помнил.
Очнулся Егорка на кровати. Рядом сидел отец и заканчивал бинтовать левое запястье. Рука болела, словно её кто-то резко дёргал и кусал.
Над Егоркой витал ангел-хранитель. А иначе почему в тот день и час мимо горки проезжал на лошади, запряжённой в кошёвку, отец, отправлявшийся из больницы в соседнее село навестить больного человека.
Отец тут же, на месте, вправил раздувшийся сустав и обложил повреждённую кисть льдом. Затем отвёз потерявшего сознание сына домой, уложил в постель и принялся за лечение.
Вскоре прибежала с работы мать, которой сообщили о беде.
– Вывих, – сказал отец. – На всякий случай наложил лангетку. Всё будет хорошо, не волнуйся, Нина.
Егорка посмотрел на мать, скривился в улыбке и сказал жалобным голосом:
– Я больше не буду…
Сколько раз потом он произнесёт эти слова, пока не вырастет и не встанет прочно на ноги! Кто бы только посчитал детские клятвы на тернистом пути взросления…
Умный конь
Гнедко – единственный «гужевой транспорт» в больнице. На нём конюх дед Иван возит дрова из лесу, чтобы зимой топить печки в палатах. А ещё на коне ездит отец Егорки по деревням района, навещая хворых земляков. Для себя Гнедко доставляет с полей сено, накошенное летом. Едет на санях такая большая копна, что даже не верится, как можно увезти подобный груз.
Егорка любил забираться в сани и ехать с дедом Иваном по заснеженной дороге.
Подбитые железом полозья посвистывают весело. Сани порой заносит на поворотах в сугробы, и пороша летит в глаза. Летом ездить на телеге тряско и не так быстро. Зато можно свешивать ноги с края колёсной повозки и болтать ими в воздухе.
Однажды дед Иван удивил Егорку. Обычно он брал в руки вожжи, шлёпал коня по спине, чмокал губами, кричал «Н-но!» – и отправлялся в путь. А тут они сели в сани, дед даже не прикоснулся к вожжам, только сказал добрым голосом: «Умный!». Гнедко качнул гривастой головой, всем корпусом подался вперёд, стронул сани с места и рысцой затрусил с больничного двора.
Когда они подъехали к Егоркиному дому, дед Иван строго сказал: «Дурак!» – и Гнедко замер как вкопанный.
Егорка слез с саней и подумал, что Гнедко обиделся на конюха, поэтому остановился. Откуда ему было знать, что перед тем дед целую неделю дёргал вожжи, чмокал и говорил Гнедку «Умный!», прежде чем тронуться с места. А когда доезжал куда надо, то натягивал вожжи, дребезжал губами привычное «Тп-р-р-ру!» и завершал обучение словом «Дурак!».
Ну какой же Гнедко дурак, если понимает человеческую речь? Ещё какой умный коняга!
Сопки под крылом
В конце зимы отец вновь вызвал санитарный самолёт. Кому-то в их селе понадобилась срочная операция. Узнав о самолёте, Егорка упросил отца взять его с собой. Очень захотелось повидать тётю врача, похожую на воробушка, и сказать ей, что он выздоровел. Мохноногая лошадка-монголка быстренько домчала сани до посадочной площадки.
Немного погодя в небе показалась маленькая точка, она стала постепенно расти и превратилась в двукрылую «стрекозу». Приземлившись и вздымая облако снежной пыли, самолёт на широких лыжах умчался, замедляя бег, на конец поля, развернулся, подъехал к саням и заглушил мотор. Вышли три человека. Лётчика Егорка узнал сразу по бороде, кожаной одежде и унтам. Двое других оказались ему незнакомы. Это были хирург и операционная сестра. Врач Воробьёва, прилетавшая спасать Егорку, на сей раз осталась в городе.
Отец сказал конюху, куда доставить медицинскую бригаду, и они тут же уехали на санях.
– Ну что, Иван Фёдорович, – обратился отец к пилоту, – дадим кружок над селом, пока врачи занимаются делом? И нам интересно, и мотор не будет зря остывать.
Лётчик согласно кивнул головой и отодвинул плексигласовый «фонарь» над пассажирским отделением в фюзеляже. Отец поднял Егорку и посадил внутрь, на дюралевую лавочку возле окошка. Напротив лежали брезентовые носилки с ручками по обоим концам.
Егорка выглянул в окошко и увидел, как лётчик встал на крыло, забрался в свою кабинку, надвинул на глаза «стрекозиные» очки и махнул рукой отцу:
– Давай, Сергеич, запускай!
Отец пошёл к носу самолёта и стал крутить пропеллер. Один рывок, другой, третий – и взревел мотор. Пока Егорка пытался понять, что произошло, из снежного вихря возник отец. Он залез к Егорке и задвинул «фонарь».
Лётчик повернулся к пассажирам, поднял заслонку за спиной и крикнул, перекрывая гул двигателя:
– Держись покрепче!
Гул усилился, самолёт сорвался с места и побежал по полю. Егорку стало подбрасывать на лавочке, зубы застучали в такт кочкам под лыжами. Он ухватился для надёжности за отцову руку. Потом тряска оборвалась, гул стал утихать, и самолёт накренился на левое крыло.
– Летим! – крикнул Егорке прямо в ухо отец.
Егорка посмотрел в окошко. Земля косо выбегала из-под крыла, а потом вдруг резко выпрямилась, открыв впереди маленькие домики с трубами, из которых шёл белый дым. Между домиков по ленточке дороги маленькая лошадка тащила сани с человечками. Показалось, будто ожила сказка с картинками, которую недавно читала мать.
– Сосновка! – пояснил отец. – Твоя родина. Запоминай!
Егорка словно примёрз к окошечку, очарованный и ошеломлённый невиданными доселе картинами. Сопки, такие высокие на земле, с неба показались маленькими кочками. Клинья тайги, припорошённые снегом, уходили в даль, недоступную Егоркиному зрению. Кружилась голова, и очень захотелось пить – так пересохло во рту.
– Видал, какая земля? – спросил отец откуда-то издалека, как показалось полуоглохшему Егорке.
– Круглая, – только и достало сил выдохнуть ошеломлённому сыну.
Сила впечатлений, полученных в полёте, была такова, что все последующие события того дня стёрлись из памяти. И только через годы он узнал от родителей, а также из газет и книг другие интересные факты.
Лётчик, впервые поднявший Егорку в небо, был знаменитый ас Иван Фёдорович Черёмушников, пионер дальневосточной санитарной авиации. Хирурга звали Евгений Константинович Белоусов, а медсестру – Зинаидой Александровной Крючковой.
Мир, на удивление, весьма тесен. Одну из четырёх операций, которые перенесла впоследствии мать Егорки, борясь с тяжёлой болезнью, сделал Белоусов. С Крючковой же взрослый Егор оказался соседом по дому. Более того, жили они в одном подъезде, только Зинаида Александровна тремя этажами выше.
Жаль, что житейские пути-дорожки больше не свели нашего героя с врачом Воробьёвой. Было бы о чём расспросить человека, спустившегося, подобно ангелу, с неба, чтобы спасти мальчика из таёжного села.
Урок физики
До школы Егорке было ещё далековато, однако жизнь каждодневно давала уроки. Успешность обучения оценивалась не отметками в тетрадках, а отметинами на теле и на психике.
Повернём-ка наш калейдоскоп, посмотрим, какой осколочек там светится, какая мозаика складывается.
Однажды сумеречным вечером влез Егорка на стол в зале, где оставался один. С потолка свисала на шнуре электролампочка, и он решил повернуть её в патроне. Выключателей в ту пору у них не водилось, и родители «добывали свет» именно таким способом – вкручивая лампочку чуть поглубже в патрон. Зачем Егорке понадобилось освещение, теперь не вспомнить, да это и не так важно.
Кручение лампочки наугад в чёрном, как смоль, эбонитовом патроне привело к тому, что Егорка просто-напросто её вывернул. Все последующие попытки вставить источник желанного света на место не увенчались успехом. И он усомнился в исправности патрона. А посему сунул в него палец, чтобы убедиться, нет ли там чего такого, что мешает добиться цели.
Слава богу, послевоенный двигатель-тарахтелка сельской электростанции давал тот жёлтый ток, в котором начисто отсутствовала норма убийственного вольтова напряжения. Но для того, чтобы трахнуть как следует мальца по глупому пальцу, силёнок у генератора достало.
Егорку вмиг сбросило со стола на пол. Почему он не расшибся – неведомо. Тут надо бы ангела-хранителя спросить, который в те далёкие времена парил постоянно неподалёку. Но теперь ангел перекочевал от Егора к его внукам и правнукам, посчитав миссию выполненной, и спросить не у кого.
Потрясённый малыш тихонько зашёл на кухню, где родители занимались вечерними делами. Отец шуровал в печке кочергой, взбадривая припорошённые пеплом утренние угли, перед тем как положить сухие дрова и разжечь. Мать чистила картошку.
На появление сына никто не обратил особого внимания. Но сам Егорка смотрел на родителей так, словно бы видел впервые в жизни. Только что перед ним промелькнула тень смерти. Он чувствовал это остро, до мурашек по телу, хотя и не понимал толком, что произошло. Даже волосы на голове стояли дыбом.
Первым делом новоявленный «электрик» потянулся к маме. Наверное, на его лице была написана вся гамма чувств. Мать бросила нож в тазик, прижала сына к груди и долго молча успокаивала. Сердце ей подсказало всё.
Забегая далеко вперёд, скажем, что столь раннее знакомство с опасным электричеством сделало в дальнейшем героя повести гуманитарием. С той поры он обходил стороной розетки и выключатели. А если нужда заставляла брать в руки отвёртку, чтобы починить какой-нибудь электроприбор, то делал это со всеми предосторожностями.
В подтверждение сказанного приведём один эпизод.
Как-то надумал Егор установить настольную лампу, чтобы у жены – кстати, учителя физики и математики – была возможность работать по ночам с тетрадками и книгами. Хитрость задумки заключалась в том, чтобы при этом лампочку под потолком можно было бы выключать.
С потолка к столу спускался витой изолированный шнур, натянутый на ролики. Так делалось в прошлые годы, когда ещё не вмуровывали электропроводку под штукатурку. Вот к этому-то шнуру, немного не доходя до выключателя, Егор прикрутил отвод, на конце которого прикрепил розетку.
Удовлетворённый «рационализатор» стал поджидать прихода супруги из школы.
Она сразу же увидела новшество и похвалила, отчего на душе запели соловьи, хотя за окном пуржил январь.
Ближе к вечеру настало время воспользоваться, как сейчас бы сказали, «ноу-хау». Жена села за стол, придвинула стопку тетрадок, принесённых на проверку, и сунула вилку настольной лампы в розетку.
И тут случилась целая череда фокусов.
Когда включалась настольная лампа, свет её был неярок. Одновременно вполнакала горела лампочка на потолке. Стоило нажать выключатель настольного осветительного прибора – гасли обе лампочки. Если же выдернуть вилку из розетки, ярким огнём загоралась верхняя лампочка.
Разумеется, новоявленный электрик был подвергнут справедливой критике за попрание законов параллельных и последовательных электрических цепей. На столе появилась схема, которая лишний раз доказала, что быть гуманитарием – планида Егора и нечего сворачивать с избранной стези.
Дело окончилось тем, что молодожёнов пришёл навестить отец, имевший среднее медицинское и высшее партийное образование, и всё перемонтировал. Теперь, когда было необходимо, и настольная лампа светила ярко, и лампочка на потолке гасла без лишних фокусов.
В плюс себе Егор занёс лишь то обстоятельство, что никого из участников описанной истории не ударило током по его вине. Достаточно того, что на заре жизни самого шибануло по пальцу, засунутому в патрон. Эбонитовый. А ведь до этого был ещё и самый настоящий патрон, от крупнокалиберного пулемёта. И не один, а два. На Украине. Помните? Выходит, крапива никого ничему не учит.
Серый незнакомец
После обеда Егорка с кугаёвскими ребятишками играл в прятушки. Обычно для этой забавы вполне хватало общего двора, к которому с одной стороны примыкал Егоркин дом, а с другой – усадьба соседей. С улицы легко различить, где кто живёт. Один дом покрыт чёрным рубероидом, уже успевшим порядком выцвести на солнце до белёсого блеска минеральной посыпки. Кугаёвская хата построена предками-переселенцами на украинский манер. Крыша соломенная, почерневшая от дождей и прочей непогоды.
Среди сараюшек и стаек для домашних животных немало укромных уголков. Можно так спрятаться, что днём с огнём не сыщешь. Пока очередной «вадя» обшаривает потаённости где-нибудь за домом, попрятавшиеся огольцы горохом бегут застукиваться к летней кухоньке. «Туки-та!» – задорно вопят самые проворные. Как только набегаются, игра прискучит. Взамен принимаются сражаться в «чижика» или «выжигалу».
Но однажды Егорке надоело играть во дворе. Вместе с Митькой он побежал прятаться в конец огорода. Лето ещё не вошло в самую пору, низкорослая ботва плохо маскировала мальчишек. Пришлось лезть через забор и нырять в заросли орешника.
Через десяток-другой метров открылась небольшая полянка, усеянная саранками и ромашками. Здесь было тихо и душновато. Пахло прогретыми цветами, сырой землёй и ещё чем-то неизвестным.
Пока ребятишки устраивались поудобней, готовясь в нужный момент бежать застукиваться, на полянке со стороны леса бесшумно появилась большая собака. Она походила на овчарку. Крупное тело на высоких ногах выдавало немалую силу. Большая лобастая голова, толстая шея, объёмистая грудная клетка и подтянутый живот дышали уверенной мощью и спокойствием.
Небольшие уши незнакомого пса стояли торчком, а не висели, как у деревенских дворняжек. Покрыт он был серым мехом, лишь по хребту тянулся тёмный «ремень». Подросшая трава касалась белого брюха.
Митька шмыгнул носом и почему-то шёпотом сказал:
– Овчарка… Это, наверно, нестеренкин Обер…
Егорка возразил:
– А чего это он без ошейника?
Непонятный холодок защекотал Егоркин живот. Уже явственно было видно, что это никакой не Обер. Круглые глаза зверя оценивающе уставились на мальчишек. Помедлив несколько мгновений, лесной пришелец неспешно развернулся всем корпусом, пренебрежительно махнул серым хвостом и растворился в орешнике.
– Видал? – пролепетал Митька сиплым голосом.
Губы Егорки пересохли от горячего дыхания. Он закрыл рот, с трудом сглотнул слюну и кивнул.
Так же молча дружки покинули полянку, то и дело оглядываясь в ту сторону, где исчез зверь.
Серый незнакомец их не тронул. Стояло лето, все звери были сыты, и незачем им было нападать на человеческих детёнышей. Наверное, они занимались своей детворой, выводя её в жизнь.