Тень Хиросимы. Роман-легенда

Часть 2

«Страсти потихоньку утихли, заваленные кипами „дел“ в секретных отделах спецслужб бело-синих. Удовлетворённые зрители, негромко переговариваясь и покашливая, расселись по своим местам и приготовились дальше поглощать сценические изыски и деликатесы, приготовленные невидимым режиссёром и исполненные актерами. Они не отрываясь следили за каждым действием, словом и шагом на освещённом пространстве, даже не подозревая о скрытой титанической работе. Копошащаяся армия служащих невидно и неслышно исполняла свою работу в узких пространствах трюма (помещения под сценой) и за кулисами. Они приводили в движение скрытые механизмы, они властвовали во мраке, ловко снуя между зрительскими рядами, рассаживая, раздавая программки, всем своим видом приготавливая к пиршеству».

Перо тихо упало на мягкий зелёный бархат, которым была обшита столешница богато инкрустированного золотом стола. Тень устало откинулся на высокую спинку кресла. Кожа кресла приятно скрипнула под своим хозяином, услужливо принимая форму его тела.

С тех пор, как он покинул авиабазу 509-ой специальной авиагруппы на затерянном где-то на просторах океана острове, минуло много, много лет.

Тень изменился. Он изменился внешне, превратившись в солидного мужчину с посеребрёнными висками, занимающего высокое положение в обществе. Изменился ли он внутренне? И да, и нет. Он уже не метался, как ополоумевший по сцене между реквизитом и актерами, каждый шаг его приобрёл степенность и был продуман и рассчитан заранее. Да и само положение, высокий пост обязывали вести себя сдержанно, деловито, а порой высокопарно и даже высокомерно. Он соглашался с таким положением вещей, следуя старой пословице: «В чужой монастырь…» – соглашался, как турист, заходящий в чужой храм, – уважительно, оставаясь при этом приверженцем своей веры.

Он вздыхал, примеряя перед зеркалом торжественные смокинги и читая протоколы встреч. Вздыхал потому, что в тщательно скрываемых глубинах его души жил тот испуганный мечущийся чудак, взирающий на мир глазами новорождённого. Он безропотно соглашался с фактом своего появления-рождения, по-младенчески проникновенно и в то же время отстранённо вглядываясь в новые лица, не понимая и прощая им.

До сих пор он не раскрыл тайны своего проникновения в этот декоративно-хрупкий искусственный мир. Но многое знает о самом мире. О его законах, базисах и надстройках. Многое ли?.. – Тень посмотрел за окно. Там широко раскинулась красивая площадь, покрытая стёртым (и не раз отреставрированным) тёсаным камнем. По периметру, перемежаясь с разноцветными флагами, росли ровными рядами стройные деревца, чья природа была вся во власти садовника. – Вся ли?.. – За деревцами прятались прекрасные здания, шедевры архитектурной мысли: напыщенные дворцы; гордые залы для приема гостей; строгие хранилища, в недрах которых сохранялись неприкосновенные реликвии и символы; остроконечные, похожие на иглы протыкающие и накалывающие небо, храмы Совета Спиритуса, храмы Красного Культа, храмы Красного Искуса и храмы Красной Алфизики.

Сама площадь находилась внутри закрытой территории резиденции Красного Диктатора, Неограниченного Вождя Южного Союза, Верховного Узурпатора Объединенных Территорий – правителя одной четвёртой части известного мира называемой Красные Берега.

Кроме Красных Берегов, существовали также: Нефритовые Долины, Белые Просторы и Синие Небеса. И каждая из этих частей занимала свою, строго оговариваемую многочисленными договорами и соглашениями часть «сцены».

Почему возникло такое, глупое на первый взгляд, деление и когда это произошло? – Тень зевнул, блаженно прикрывая глаза, – история, конечно, может ответить на поставленный вопрос. Более того, она может предоставить неоспоримые на первый взгляд факты и артефакты. – Тень поднял руки и потянулся. – Нужно отдохнуть – притомился… Может, всё может, да вот закавыка: история пишется на этих самых подмостках, где даже сам свет изменчив, не говоря уже об участниках спектакля, греющихся в его лучах. А он (свет), знай себе, меняет стеклышки: о какой чудесный красный! ах, изумительно зелёный! целомудренно белый! небесно-синий! Играется: а если вот так… а дай-ка смешаю. Что история – декорации, реплики, как и всё, что служит здесь эпизодам и мезансценам под названием «жизнь». Все видят актёров-людей и никто не видит работников сцены – декораторов, осветителей. История может подробно объяснить, как работает фурка (приспособление для передвижения декораций) или телария (приспособление для смены декораций), но ничего не скажет, что руководило теми, кто управлял ими – незаметными служащими театра. Какие страсти и мысли обуревали их в ту или иную секунду.

История – наука глаз и ушей. Их продолжение сквозь время, душевные переживания, предпочтения и неприязнь не способствуют её объективности. История – своеобразный театральный бинокль, рассматривающий из настоящего далёкое прошлое. Что он увидит? Царапинку, пылинку на линзе?

Тень встал и прошёлся по просторному кабинету, разминая затёкшие руки и ноги. Покачавшись с пятки на носок, подошёл к высокому арочному окну.

До сих пор он не знает тайну своего появления здесь.

До сих пор он не может поверить, что всё обозреваемое им: бескрайние просторы, огромные города и мириады людей – театр! Какой же это театр, возмущался его разум. Театр, театр, – старчески скрипел добродушный Цивилиус. И он соглашался, задумчиво подперев руками голову перед пустой суфлёрской будочкой.

Прошло много лет, пора бы ему превратиться в старого театрала, умеющего ловко добывать контрамарки, знающего все служебные входы, другие потайные лазы, ведущие к гримёрным и кабинетам. Но всё, что он успел за свою долгую жизнь здесь, так это близко познакомиться с милым разговорчивым суфлером. Актёры-люди? Только те, что он видит на сцене. До сих пор остаётся загадкой за семью печатями та незримая духовная связь, существующая между актёрами и Великой Тьмой «зрительного зала», в которой обитает (по умозаключениям, составленным из крупиц информации, случайно соскользнувших с уст Цивилиуса) всесильный Триумвират.

Много или мало для седеющего мужчины? Хм, – Тень выглянул в окно.

По мощёным мостовым сновали важные пурпурные накидки душегубов, накрахмаленно строгие красные рубашки душеприказчиков, вечно согбенные оранжевые куртки душелюбов. Они все куда-то стремились, и с высоты его властных этажей можно было себе представить, что стремились, движимые одной общей идеей. Наверное, так оно и есть, – потешил своё тщеславие Тень и тут же опустил себя на землю, – гордец – всё, чему ты научился здесь – высокое и неприступное самомнение. Они бегут, подгоняемые одним только Об-роком. Вот та, по настоящему движущая сила, заставляющая вскакивать их с постелей и бежать, сталкиваясь друг с другом, участвуя в этом удивительном спектакле.

– Размышляешь.

Тень быстро обернулся. – Ну, конечно же – Цивилиус. А кто же ещё, кроме него, может вот так беспрепятственно проникнуть в святая святых – резиденцию правителя.

– Да.

– Не устал?

– От чего, – не понял последнего вопроса Тень.

– Познавать.

– А разве можно устать – процесс-то бесконечный.

– Вот оттого-то и изнурительный, что бесконечный. Получается, как бы бесцельный.

– Ты можешь предложить компромиссный вариант? – Тень давно уже знал своего безликого собеседника. Контрвопросы заводили и так разговорчивого «старика», вынуждая нечаянно проговариваться, выдавая загадки и ребусы театральной жизни.

Хотя, если быть справедливым, Цивилиус умел хранит тайны. Тень даже подозревал, что «утечка» происходит умышленно, тем самым подталкивая его к каким-то действиям.

– Компромисс познанию? – покой.

– Что-то я тебя не пойму, дружище. По-твоему получается, что нужно сложить руки, уподобиться каменному изваянию и жить, взирая немигающими глазами на пробегающее мимо время?

– Вот общаюсь с тобой и задаю себе вопрос: другие на «сцене» такие же, как и ты, или всё-таки получше?

– Что значит «получше» или похуже? – обиделся Тень.

– Прости, не хотел тебя обижать. Я ведь не слышу остальных участников действия.

– Как же ты их не слышишь, если они озвучивают твои подсказки.

– Не мои, хотя и то верно. Странно, тебя-то нет в сценарии, но я как будто слышу собственное эхо. Забавно. Крикнешь, а в тебе с небольшой задержкой откликается. Голос словно где-то остановился, поразмышлял и вернулся. Тебя нет в сценарии, прекрасно, мы будем импровизировать. Тебя убили, чудненько, чудненько, твоя тень ещё послужит нам.

– Чего-о!?

– Так и о чём же ты размышлял? – прохрипел Цивилиус (Тень представил себе, как он устраивается поудобнее, приготовившись слушать). Уж не о вопросах ли мироустройства. Можешь не отвечать. Я знаю, в твоём случае ответ будет утвердительным.

– В моём?

– Остальных беспокоит только Об-рок.

Нет, он точно читает мои мысли, – смутился Тень – ему не очень-то хотелось, чтобы кто-то без разрешения вламывался в его покои и рылся в личных вещах. И не потому, что они был сильно захламлёны. Нет – должно же быть такое место, где можешь остаться один на один с собой.

– У тебя возникает вполне резонный второй вопрос: откуда я узнал твои мысли? При условии, что я их всё-таки угадал. Тень, Тень, мы столько знаем друг друга, пора бы уже понять: я не познаю мир, я его часть. А от самого себя секретов быть не может. Ты потому мне и интересен, что не похож на остальных, марионеточно вздёргивающих руки и восклицающих: «быть или не быть…» ну конечно же – быть! Быть на этой сцене, ты же не покидаешь её. Более того, ты всеми силами цепляешься за её поверхность, порой сдирая кожу с рук и оставляя кровавые следы. Удивительное сценоутверждение себя, любимого, до самоуничтожения!

Старик замолчал на высокой ноте, переводя дыхание.

– Ты угадал наполовину, Цивилиус, – вклинился в паузу Тень, зная словоохотливость своего друга. – Я тоже задаю себе этот сакраментальный вопрос.

– Задаёшь, конечно, задаёшь. Но, надеюсь, с другим подтекстом. Ведь большинство интересует, насколько хорошо их alter ego уживается среди остальных малосущественных деталей. Насколько ему комфортно и безопасно. И никто не спросит, насколько этим малозначащим деталям удобно рядом с нами. Вот почему все на «сцене» живут Об-роком. И если кто-нибудь ответит тебе, что Об-рок безразличен ему и он готов на самопожертвование, спроси его: на самопожертвование во имя себя, во всех проекциях: в прошлом, в настоящем и будущем? Посмотри, как они ведут себя в светозарных лучах. Как горят их глаза, слова наполняются высокой патетикой, а руки полётом. Меняется не только тембр голоса, внутреннее содержание приобретает новые формы. Их плоть всего лишь одежда, антураж. Её с удовольствием примеряют, вертясь перед молчаливым зеркалом, и так же легко и с радостью расстаются с ней в ожидании новых увеселений и утех. И только то, что скрывает ткань, остаётся неприкосновенным. А именно оно является сутью каждого живущего под лучезарными лучами. Оно бесплотно, его даже трудно назвать призраком или фантомом. Так – нечто. Но это нечто и заставляет всех двигаться, дышать, цепляться, страстно желать и чувствовать. Как ветер наполняет занавески жизнью, так и оно – нечто – наполняет глаза трепетной искрой, вскидывает руки в немом вопросе или властном жесте и наполняет слово звуками.

Старик замолчал. Сохранял молчание и Тень. Между ними давно установился негласный договор, по которому Цивилиус был словоохотлив, а Тень, наоборот, – благодарный слушатель. И обоих до сих пор устраивал каждый пункт данного договора – в нём не было взаимоуступок и скрытое преследование личных интересов.

– Ты страшишься мрака у твоих ног? Ты боишься оступиться и упасть, поглощаясь его чёрной бездонностью? Верно?

Вопрос, заданный Цивилиусом, застал врасплох Тень. Он ожидал продолжения и уже приготовился слушать, по привычке улавливая полунамёки между строк. А тут его взяли за руку и вывели на освещённую середину.

– Страшусь ли я? – с трудом подбирая слова начал Тень, переплетая у груди пальцы рук, и в следующее мгновение, будто делая вдох, перед тем как нырнуть, быстро произнёс, – да страшусь, Цивилиус. Страшусь её – безвестности.

– То есть – смерти?

– Смерти? Ты же знаешь, Цивилиус, я вроде как умер. Там. Нет, не смерти я боюсь, тем более ты сам говорил: смерть всего лишь одна из форм бытия.

– Говорил. Значит, тебя страшит небытие.

– Да. Во мраке незримо присутствует отрицание моей сущности. Я бы даже сказал – сути. Другие вокруг меня имеют некую незримую связь с Тьмой. И связь эта обоюдна и желанна. Они все живут мраком и тянутся к нему, как тянутся щенки в поисках кормящего их соска. А меня ничто не связывает с ним. И Тьма для моего рассудка подобна безжизненной высохшей пустыне, где ожидает неминучая жажда и гибель. Я знаю, что мрак скрывает от меня. Вернее было бы сказать: догадываюсь. Я смутно, но помню тот первый миг моего появления здесь. Я стою на границе мрака и света. И вижу неясные тени, сидящие в креслах. Неустанные двери, пропускающие входящих… – Тень остановился посредине кабинета. Он всегда, когда размышлял или находился в сильном волнении, ходил по кабинету. – Да-да, тени, похожие на людей, – он взглянул на пустую суфлёрскую будочку, будто хотел сказать: ну подскажи, помоги.

Суфлёр молчал.

– Меня нет в сценарии, а они все – есть, – с горечью произнёс Тень. – Есть некий смысл.

– Ну-ну, не прибедняйся. Судя по пурпурной накидке на твоих плечах, ты нашёл себя здесь и довольно-таки неплохо устроился. Побольше оптимизма, мой друг.

– Плащ, говоришь? Плащ, лишь знак моего особого положения, больше похожего на положение монаха-пустынника, неожиданно оказавшегося в самой гуще городской толпы. Из тишины размышлений и духовных поисков, отрицающих всякую чувственность, вдруг оказаться среди многоголосой, кипящей страстями толчеи. Невольно все обратят внимание. Кто-то, чертыхаясь: чего, мол, встал. Кто-то, незлобно усмехаясь: чудак человек. А кто-то, крутя пальцем у виска. Но заметят все. А ты стоишь и смотришь на них глазами младенца, только что соприкасающегося с проникновенной и необъятной вселенной. Глазами, умеющими заглядывать в самую душу и читать в ней, как в открытой книге. Мне просто повезло. Я оказался среди людей, устремленных к одной общей цели. Меня подхватило течением жизни и, словно песчинку, вытолкнуло наверх.

– Течение унеслось, а ты остался.

– Течение подчиняется берегам и дну. Песчинка хоть и стирается о камни, не меняет своей природы. Я по-прежнему в течении и, по-прежнему – песчинка, не растворившаяся в нём.

– Ты начал уставать от жизни – философствуешь, – саркастически улыбнулся в седую шелковистую бороду Цивилиус.

– Да, я начал уставать от жизни. Сначала мне нравилось бежать со всеми. Я был восхищён духовным порывом бегущих. Мне казалось, ещё мгновение – и озарённые высокой идеей люди хлынут вниз, во мрак и разбудят, осветят его своим горящим сердцем.

– Так-так, интересно. А они неожиданно замерли в нерешительности у самого края, не решаясь шагнуть дальше, – Цивилиус (Тень представил себе эту картинку) самодовольно потирал сморщенные руки, как бы говоря: а я говорил вам, говорил! – Ты устал не оттого, что бежал. Тебя кольнула мысль: куда бежим и зачем? Ты оглянулся. Кругом синие задыхающиеся лица. Локти. Жажда быть первым. И где тот товарищеский задор на старте, когда все ещё вместе. Дистанция раскрывает характеры и расставляет всех по своим местам. Сильные и выносливые впереди. Хитрые и умные за ними. Слабых волокут, чертыхаясь, или бросают на обочине – в зависимости от необходимости их присутствия на финише.

Когда мы с тобой познакомились, ты был невинным младенцем. Зачатый роком, принятый на руки добродушной судьбой. В твоём лице я обрёл не просто ещё одно действующее лицо, лицемерно внимательное и приторно услужливое; я обрёл друга. Часы на фронтоне над парадным входом начертили в небе магические круги и увлекли за собой младенца. И он доверчиво пошёл, слушая в дороге небылицы и рассказы о всемогуществе милующего и карающего царя, о парящей словно лебедь царице, о их славной дочери – неуёмной цесаревне – и о великих богатырях, числом двенадцать, восседающих за круглым столом и справедливо управляющих благодарным народом. Так за разговорами младенец не заметил, как выросло и окрепло его тело. Он возмужал и забыл младенческие радужные сны. Царь хлопнул в ладоши, часовой механизм щёлкнул, раздался мелодичный бой звонкой меди. Вслед за царём поднялась царица и, обойдя вкруг стола, замерла возле своего властителя. Рядом радостно запрыгала цесаревна: пир, пир, пир! Богатыри преобразились. Двери раскрылись настежь, и внутрь ворвалась ветреная разноцветная свита шутов и шутих, гусляров и дудочников. Всё закружилось и понеслось в весёлой и разудалой пляске. Время пира! Бедный младенец – забыт, заброшен как ненужная и старая кукла.

Цивилиус вздохнул, упирая старческие руки в колени и качая головой.

Тень ждал продолжения, но его не последовало.

– Ты хотел сказать… Цивилиус!

Суфлёрская будочка по обыкновению была пуста. На столе мелодично звенел телефон внутренней связи. Тень раздосадованно подошёл к столу и снял трубку. По опыту он знал: Цивилиус не будет сорить словами почём зря.

– Тень слушает, – выдохнул он свою досаду в трубку.

На другом конце провода знакомый голос его секретаря сообщил ему:

– Извините, если помешал вам, но вас просил зайти Эф-Кэй. Он у себя в кабинете.

– Спасибо. Иду.

Тень мягко положил трубку. Субординация, правила, чтоб их… – раздражение не покидало его. – Раньше он просто зашёл бы ко мне, обнял и, развалившись в кресле и выпуская в воздух сизый сигарный дым, приятельским тоном произнёс бы: «Послушай, старина…» То было раньше, а теперь мы – признанные всеми Красные Берега, а он Гонаци.

Что же хотел сказать мне Цивилиус, – Тень потёр ладонью лоб, – царь, часы, младенец. Ахинея какая-то, на первый взгляд. Что он хотел сказать?

Взяв папку с бумагами, он вышел в коридор и, неслышно ступая по мягкому ковру, направился к лестнице. Нужно было подняться на четвёртый этаж дворца.

Время ставило новые задачи. Никак не думал, что после победы задачи многократно усложнятся, – Эф-Кэй откинулся на спинку дивана, заложив руки за голову.

Диван стоял на балконе, прикрытый от жаркого светила матерчатым козырьком. Вдалеке, прячась за полупрозрачной пеленой, над крышами домов плавилось море.

Море, оно было таким же и много лет назад, когда мы, молодые и задорные, увлечённые великой идеей, шагнули на этот берег и перекроили его историю. Какие были прекрасные времена, – Эф-Кэй глубоко вздохнул. – Мы были похожи на детей. Не задумывались о дне завтрашнем, не беспокоились, как мы выглядим в глазах остальных. Более того, мы несли им свободу. Несли, не требуя ничего взамен. Даруя.

Эф-Кэй затянулся и, как бы соглашаясь с чем-то, покачивая головой, выпустил сизое облачко дыма, напуская густой туман на далёкие горизонты.

В прошлом. Всё когда-нибудь становится «в прошлом». Мы достигли берега своей мечты. Мы подняли флаг свободы. В прошлом. – Эф-Кэй поднёс к лицу листы бумаги, заполненные ровным печатным шрифтом, и снова пробежал по тексту. Затем затянулся и с силой, сложив губы дудочкой, выдохнул. Листы зашелестели, растворяясь в голубоватом тумане. Туман подхватил буквы и закачал их в воздухе подобно набухающим каплям, вот-вот готовым сорваться на землю. – Нас втянула воронка времени и поглотила со всеми потрохами. – Эф-Кэй тяжёлым взглядом посмотрел поверх листов прямо в лицо Тьмы, – раньше мы не замечали её… Или делали вид, что не замечаем? А теперь? Теперь она неотступно преследует нас. Харизма. Будь она проклята! Им нужен не лидер, им нужна харизма. Не я, а они слепили меня по своему образу и подобию.

Мягкой трелью ожил телефон.

– К вам Тень.

– Что за чертовщина, пусть входит.

– Я подумал… – секретарь был явно смущён и озадачен.

Трубка жалобно клацнула, её пластмассовая душа была возмущена таким неаккуратным обращением.

– Серый, что за шутки! Я же позвал тебя. К чему эти протоколы. – Обнимая и громко приветствуя друга, улыбнулся Эф-Кэй. Его могучий баритон, привыкший к многотысячным площадям, заполнил просторный кабинет, пытаясь вырваться наружу.

– Мы сами создавали…

– К чёрту! К чёрту, слышишь, к чёрту! Пусть все эти правила идут ко всем чертям, когда встречаются друзья!

– Не замечаешь некоторой двуликости?

Эф-Кэй замер на мгновение, всё ещё держа Тень за плечи. Их глаза встретились. Эф-Кэй ободряюще похлопал Тень и кивком головы молча пригласил на балкон.

Они сидели и, попивая кофе из маленьких чашечек, обсуждали вопросы дня сегодняшнего.

– Как ты думаешь, Серый (Серый – это прозвище, данное Тени соратниками Эф-Кэй в те незабываемые годы горящей юности), они меняют курс или покидают тонущий корабль?

– В любом случае, Борода, (прозвище, данное товарищами Эф-Кэй за его бороду. Так за глаза называли его все. Но только друзья могли себе позволить в узком кругу называть его по прозвищу), меняют они курс или тонут, мы остаёмся без сильного союзника. Я думаю, нам необходимо подумать о собственной безопасности в новых реалиях.

– Как всё это надоело, Серый! Вся эта подковёрная возня.

– Не забывай: ты Гонаци – руководитель и лидер своего народа. И хочешь ты того или не хочешь, но живём мы с тобой в этом многоцветном мире.

– А как хочется, чтобы он был одного цвета – красный и баста! – Эф-Кэй резанул воздух ладонью.

– Он такой, какой есть. Надо только перестать играть, смешивая цвета.

– Легко сказать. Вот и наши союзники принялись перекрашивать свои знамёна. Их уже не устраивает красный, теперь им подавай синий, белый. Ах, союзнички… чтоб их! – Раскалённый кончик сигары метнулся сверху вниз наподобие разящего лезвия палаша.

– Ну-ну, Борода, не забывай – мы тоже в своё время перекрашивали. Кстати, ты не собираешься бросать курить. Врачи обеспокоены. Твои лёгкие…

Эф-Кэй махнул рукой, как будто хотел сказать: «Ах, не трогайте меня».

– Не сравнивай! Мы несли высокую идею, идею всеобщей свободы! А эти, побросав амуницию и оружие, ударились в бегство, не выдержав трудностей дальнего похода. Им, видите ли, захотелось комфорта и неги. И они решили вернуться под бабскую юбку, примерять цацки и нежиться в пуховых постелях. Это предательство! Предательство отцов, их наследия.

– И восстановление справедливости по отношению к прадедам. Борода, не суди. По-моему, мы все потерялись, роясь в разноцветном тряпье. Я только частенько задаю себе вопрос: кто нам его подбрасывает?

– Да пора бросить, – Эф-Кэй с сожалением посмотрел на сигару.

Тень поднялся и мягкими шагами подошёл к ограждению балкона.

Эф-Кэй насупившись посмотрел на его спину, укрытую пурпурным плащом. Что-то подсказывало ему: Тень прав. Чёрт подери, тысячу раз прав. Мы несли идею. Дух. А ему не нужны одеяния. Он не боится замёрзнуть. Ложная скромность, стеснение остаться нагишом? Дух бесплотен. Ему, духу, чужды угрызения совести, потому что он сам и есть совесть. Мы несли на своих плечах идею, а донесли разряженную куклу. – Эф-Кэй наклонился и стряхнул в пепельницу пепел.

– Что же ты предлагаешь, Тень?

– Если бы я знал, Гонаци? Если бы я знал, – не оборачиваясь, задумчиво произнёс Тень. На ярком пурпуре, прикрывающем плечи, появились лёгкие складки сомнения.

Тень повернулся, их взгляды снова пересеклись.

Память сразу унесла Эф-Кэй в те недавние и сладкие для воспоминаний годы. У него остались те же глаза, – подумал Эф-Кэй, – искренние, проникновенные и… неземные.

Тогда с группой товарищей они спрыгнули на песчаный пляж. На мелком песке стоял одетый в странную серого цвета курточку и такого же цвета короткие штаны человек и внимательно следил за их высадкой.

Они окружили его. Кто-то высказал идею обезвредить ненужного свидетеля. Борода подошёл к человеку в сером и начал в упор рассматривать его, решая одновременно и судьбу незнакомца. Тот поднял голову и взглянул на подошедшего. Борода вздрогнул. Он увидел глаза младенца, принадлежащие взрослому мужчине. В них не было ни липкого страха, ни цепляющегося любопытства, ни шального озорства, ни всепоглощающей жажды. Окно в мир покоя. Он заглянул в него и поверил. Поверил даже больше, чем своим старым проверенным временем и кровью товарищам.

«Ты кто?» «Я – Тень». «Пойдёшь с нами, Тень, или нет, лучше – Серый?» «Куда?» «В светлое будущее». «В светлое? Пойду! Почему Серый?» «А у нас так принято. Я, например, Борода, хотя моё настоящее имя Эф-Кэй-Эй-Ар, – он погладил свою, тогда чёрную, как смоль бороду». «Здесь всё окрашивают. Возможно, из-за светила – оно тоже меняется. Вот сейчас оно переливается. То белое, то красное. Неуловимая игра». Борода попытался посмотреть на светило. Лучи больно резанули по глазам, и он на какое-то время ослеп, часто моргая и удивляясь: «Как он смотрит?»

Так начинался их совместный путь по дорогам боевой и прочей славы. С того исторического момента они всегда вместе. Только один всегда на виду – трибун, а другой в стороне, в тени. Он мудрый советник и преданный друг.

Из тех, кто начинал с ним свой путь от золотых песков, близких по духу остались единицы. Да и те заматерели и стали походить на важных землевладельцев во время обхода своих владений. Подсыревший порох, – с горечью думал Эф-Кэй. Другие бросились вслед за убегающей за горизонт за синекурой, и там сгинули. А он всегда рядом. Всё такой же: скромный в желаниях и требовательный к тому, что делает. Принимая пурпурный плащ – знак высшего сановника – только и произнёс: «Зачем?»

Эф-Кэй оторвался от своих воспоминаний. Ему захотелось поддержать своего друга. Он широко улыбнулся, как мог улыбаться только он (странно, раньше он улыбался, не замечая этого, теперь он знал обаяние своей улыбки и частенько пользовался ею):

– Ничего, Серый, прорвёмся! Не впервой нам идти, подставляя грудь под шальные пули.

Губы Тени дёрнулись и замерли в точности как на полотне знаменитого художника эпохи Возрождения.

– Ну что ж, давай подумаем, как нам это с тобой сделать.

И всё-таки в его глазах появилась усталость, – пожалел своего друга Эф-Кэй. – А возможно и разочарование, – больно кольнуло самолюбие Гонаци.

– Бросимся сломя голову на штыки, как тогда, в молодости. Э-эх!

– Э-эх, не получится.

– Это почему же не получится?

– Тогда за плечами был ветер и в лицо дул ветер. А теперь за плечами слава и обязанности, над головой гордые стяги, впереди… а впереди пропасть.

Эф-Кэй покосился на бездонный провал сцены. Когда-то он бесшабашно шёл по его краю, не замечая опасной кромки.

Не замечая? Как взгляд девушки, её тонкий стан притягивает молодость, так и Тьма тянула его к себе. Тянула всегда. Сколько он помнил себя. Он ощущал сладкое напряжение полей между собой и кем-то невидимым за чёрной чадрой. Напряжение, которое хотелось испытывать вновь и вновь. И ради которого он, оказывается, жил.

Эф-Кэй сладко потянулся, представив тонкую девичью фигуру. Давненько ко мне не заходил Эй-Джи, – неожиданно мелькнула в голове навязчивая мысль. – Эф-Кэй внутренне вздрогнул и покосился на Тень. Ему иногда казалось, что Тень всемогущ и может читать его мысли.

Убедившись, что тайна мысли сохранена, он откинулся на спинку дивана.

В какой-то миг, окрылённый идеей свободы и всеобщего счастья, увлекая за собой людей, и с радостью ощущая как тысячи рук возносят его над пропастью. И… Тьма пропала. Блеснул свет, о какой это был свет!.. Иной, другой – он не находил слов сравнения. Что же отдёрнуло его тогда? Что заставило вздрогнуть и увидеть смертельную пропасть под собой? Предательские руки?.. Миг рассыпался на множество цветных колющихся осколков…

– Ты слушаешь меня, Борода? – вопросительные глаза Тени глядели на него.

– Да.

– А мне показалось, что ты где-то далеко-далеко. Так вот, – после небольшой паузы продолжил Тень излагать свою точку зрения на происходящие политические события в мире. – Синие Небеса дали трещину. Там вдруг возненавидели всё красное. Это, видите ли, цвет заката. Долой красный! Даёшь золотой утренний рассвет и глубокое небо бархатной осени.

Как понимаешь, мы бессильны повлиять на общий ход событий.

Эф-Кэй покачал головой. Тень взглянул на Гонаци и продолжил:

– Такова политическая реальность, и с ней нужно согласиться: Красного Суверена Союза Городов больше нет. Есть – Беспрекословный Монарх Синего Безмолвия, Суверен Союза Городов, Благородный Принцепс Лазурной Области, Тиран Объединенных Племён и Конунг Севера – Гонаци Синих Небес. Учитывая, что раньше было два мировых лидера, то теперь остался один: Белый Государь, Автократор Запада, Верховный Глава и Председатель Свободных Территорий, Цесарь Старых Земель и Базилевс Правобережья. Теперь он Гонаци мировой империи. А когда хозяйка, наконец, после долгой борьбы остаётся единственной и полновластной властительницей на кухне, она непременно наведёт там свои порядки, самозабвенно расставляя всё по полочкам.

Учитывая наши прошлые натянуто-враждебные отношения с Белыми Просторами, нужно ожидать теперь с их стороны всевозможных демаршей.

– Вот слушаю я тебя, и мне почему-то хочется сказать: чушь какая-то несусветная!

– Чушь, – согласился Тень, – глупость. Однако заметь, мы обсуждаем её вполне серьёзно, так сказать, по-взрослому. Условности обретают жизнь благодаря нам – мы принимаем их за правду жизни. И мы с тобой стали заложниками условностей, перекрашивая в красный, всё до чего дотянется лукавая кисть. Все цвета хороши, если они – красные. Белый изменчив. Это цвет загнивания, плесени. Синий кичится своим величием: смотрите, как я недосягаемо высок для вас, земные черви. Зелёный… – Тень запнулся, – цвет коварства. Он ненавязчиво проникает внутрь сознания, и не замечаешь, как всё вокруг становится зелёным.

– Но ведь так оно и есть, Серый, – выпуская кольца дыма, пробурчал Эф-Кэй.

К чему он клонит? Мир таков, каков он есть, и его не переделаешь. Он сам про это только что говорил. А белые точно начнут вставлять палки в колёса. Да-а, Союз развалился наподобие карточного домика, а казался таким незыблемым, великим… Великим, великим, – Эф-Кэй несколько раз повторил про себя это слово, будто разглядывая с разных сторон вспыхивающие на свету грани. – Великий, хм.

Сладковато-едкий вкус приятно щекотал нёбо. Да, вот оно, – Эф-Кэй слегка шлёпнул себя кончиками пальцев по лбу, – вот оно. То чувство необычного парения над пропастью. Чувство свободы и независимости от её сладких чар длилось всего лишь мгновение. Тебя подкинули. Ты закричал: вижу! И тут же упал на руки. Тебя подкидывали ещё и ещё, что-то восторженно крича, а тебя уже укачивало и дурманило. И когда, наконец, ноги коснулись земли, она качнулась и поплыла. Ощущение шаткости и непостоянства – островок почвы посреди бездонной трясины, удерживающий тебя переплетением неглубоких корней.