Дрёма. Роман

– Я понимаешь… я потерялся. Совсем потерялся. А тут ещё ты…

Дрёма отвернулся, ему не хотелось, чтобы эта девчонка видела, как он плачет.

На незнакомку, наоборот, слёзы этого странного паренька произвели обратное действие. Ей стало жалко его и, при всей несуразности его внешнего вида, он располагал к себе.

– Не расстраивайся так сильно, что-нибудь придумаем, – и неожиданно для себя самой она подошла к нему и погладила по плечу.

Дрёма сразу успокоился. Вытер глаза и улыбнулся:

– Да. Меня зовут Дрёма.

– Дрёма? Странное имя, – улыбнулась в ответ девочка, – а меня Надя.

– Тоже странное имя.

И они рассмеялись вместе.

– Слушай Надя, а что это на тебе такое?

– Это? Я.

– Нет, я знаю, что ты – это ты. Я спрашиваю об этих кольцах, цепях и… кандалах.

– Сам ты «кандалах». Я же тебе объясняю – это мои Я.

– Я? – он перестал улыбаться, – как Я?!

Видимо его взгляд был настолько выразительным, а вид ошарашенным, что заставило и Надю стать серьёзной.

– Ты очень странный, – она строго оглядела Дрёму. – Значит, говоришь, потерялся. Так, так. А как потерялся? Расскажи.

– Да я и сам толком не пойму.

И Дрёма вкратце поведал Наде всю свою историю, начиная от дороги на пляж. Надя слушала внимательно, иногда удивлённо произнося:

– Тут город? Буны?

И оглядывалась вокруг, будто пыталась представить себе здесь и «город» и «буны». Пожимала плечами и продолжала слушать.

– Да, Дрёма, в такое трудно поверить. Признаюсь, – Надя сжала губы, – я пытаюсь. Получается не очень. Одно убеждает – твоя одежда и то, что ты не носишь Я. Совсем не носишь – нездешний. Удивительно.

Дрёма располагал к себе. Он не рисовался как многие её знакомые и одноклассники. Вёл себя просто. Ну и пусть у него нет Я – обретёт. И тут Надю озарило:

– По-моему я знаю кто ты?

– Кто же?

– Ты чужой.

– Чужой? Это как? – Дрёма опешил от такого вывода. – И что теперь?

Мальчик насторожился в слове «чужой» слышалось некоторое отторжение.

– Не совсем чужой. О других я слышала и мы изучали по географии, о тех, что живут за рубежом. Там у них тоже есть Я. Только форма несколько иная. Смешно, представляешь, Ярод у них бывает, и квадратным, и словно морской ёж – колючим. Неудобно ведь! Круглый куда удобней… Правда? – Надя махнула рукой, – нашла, у кого спрашивать, – и тут же продолжила, – а цепочки овальные и даже закрученные. Хм.

Надя замолчала. Молчал и Дрёма стараясь понять и не понимая – она совсем не шутила.

– Так, где же я? И чужой?

– Не расстраивайся так. Мне папа рассказывал. Есть такие чужие, которые, вроде как и не чужие совсем. Ну, ты понимаешь!

– Не совсем.

– Тяжело с тобой, – Надя отчаянно всплеснула руками, – папа их ещё чудаками назвал. Мол, имеются такие, кто Я не носит. Как так можно!?

– Чудаки? Знаешь, моего папу иногда называли чудаком. Редко, правда. Чаще крутили пальцем у виска… Папы больше нет.

– Ну, ну не расстраивайся так.

Надя смотрела на опущенную голову, и ей стало жалко Дрёму:

– У нас чужих принимают. Получишь Ячу и всё. Делов-то. Мне слово чужой, если честно, тоже не нравится. Но людям так проще: кто не похож на них – значит чужой. Так проще жить. Понял?

– Чужой, так чужой – ничего не поделаешь, – вяло улыбнулся Дрёма, – хотя по мне так уж лучше чудак, только без пальца у виска, – поспешно добавил он.

Надя обрадовано хлопнула в ладоши. Она была довольна собой, что нашла формулу примирения Дрёмы с местными.

– А чудакам, папа говорит, трудно в жизни. Чужой, глядишь, и своим стать может. А что?

Дрёма слушал Надю и потихоньку примирялся с новой реальностью. Люди везде похожи. То, что приключилось с ним, хоть и необыкновенно, но «раз произошло – примирись и душе спокойнее и разум ясен». Будем обживаться.

– Что дальше, Надя?

– Дальше? – девочка замялась, – а дальше пойдём ко мне. Я так понимаю, у вас тут своего дома нет, – шутливо развела она руками.

Дрёма повторил её жест.

– Вот. Я всё объясню маме. Она добрая – поймёт, и на первое время останешься у нас. Потом… потом из города приедет папа, он у меня знаешь какой умный, вот, значит. Думаю, он найдёт решение и твоей задачи.

– Хорошо бы. К вам как-то неудобно идти. Никто меня не знает, и тут: нате вам, здрасьте!

– Можешь оставаться здесь, посреди пляжа. А я пошла. Тоже вариант.

– Хорошо, я с тобой.

– Вот и прекрасно.

Заметив с какой поразительной ловкостью управляется Надя со всеми своими цепочками и «кандалами» Дрёма не выдержал и спросил:

– И всё-таки, мне непонятно, зачем вы таскаете такую неудобную тяжесть? Можно хотя бы уменьшить их.

– Как говорят нам учителя и старшие: «Я должно весить, чтобы чувствовать». А неудобства… какие неудобства?

Девочка прошла несколько шагов, остановилась и, нахмурив лоб, обратилась к Дрёме:

– И будет лучше при взрослых, и не только, не упоминать о тяжести и неудобстве Я. Если честно, то и мне неприятно, – и она с какой-то нежностью погладила многочисленные свои Я. – Ладно, прощаю, – заметив сконфуженный вид мальчика, весело рассмеялась Надя, – прощаю, прощаю. – Покровительственно похлопала она его по плечу.

Сделав несколько шагов по грунтовой дорожке она снова остановилась:

– Давай-ка я лучше расскажу тебе, что значит Я для всех нас – прикованных.

Дрёма не сдержался:

– При-ко-ва-нных!

Весь вид и взгляд Нади был более чем красноречивы: не трогай святое!

– Умолкаю и слушаю.

– И правильно сделаешь.

Надя была хорошей рассказчицей. И вскоре Дрёма узнал, что жителей называют прикованными, потому что, и сама страна называется Прикованная. А всевозможные Ярод, Яим, Явирт, Ясан, Яраб, Яжив и прочие Я, служили здесь тому же, чему служат в его мире паспорта, флаги, гербы, прописки, погоны, кокарды, удостоверения, мантии, сутаны и прочие условности необходимые для персонификации и водворения тебя, как личности на отведённое место. Так же он уяснил: само кольцо называется Я, а цепочка и «брелок» конкретизируют название, например: Ярод.

Когда Дрёма начал дёргать девочку за всевозможные цепочки и смеяться над нелепостью этого «железного хлама», то встретил неожиданный и жёсткий отпор:

– Да иди ты!..

Девочка демонстративно зашагала дальше, надув губы, потом обернулась и добавила:

– Куда хочешь, понял!

– Извини. Я поступил глупо. Да и как я могу надсмехаться, когда и наш мир устроен практически так же. Смешно и нелепо.

– У вас может смешно и нелепо, – примирительная улыбка озарила лицо девочки, – а вот мы – прикованные – не жалуемся и даже гордимся приобретением каждого Я. Уяснил горе-шутник.

– Уяснил.

– Прощаю, – подражая важным персонам, произнесла Надя и захлопала в ладоши.

А хлопают здесь так же, как у нас, с одной разницей: цепочки позвякивают.

Мир был восстановлен.

– А что обозначает вот этот… Я?

Дрёма указал на локтевой сгиб левой руки, там находилось кольцо с длиной цепочкой и брелок в виде раскрытой книги.

– Это? Ягим. Он говорит, что я учусь в гимназии, куда переходят после пятого класса. Малолетки учатся в школе и носят Я поменьше – Яшкол, в форме ручки…

За поворотом тропинки послышалось громкое позвякивание. Кто-то откашливался.

Глава седьмая. Прикованная
* * *

– Там кто-то есть, – насторожился Дрёма.

– Там пост стражи. Да не бойся ты. Идём.

– Но я чужой.

– Идем же, окольцуешься и делов-то.

– Окольцуешься?!

Подросток остановился как вкопанный. Он вспомнил, как окольцовывают перелётных птиц. Ему совсем не хотелось беспомощно трепыхаться в чьих-то руках.

– Идем же. Навязался на мою голову. Окольцевание – это процедура такая. Ничего страшного. Я много раз проходила, и, как видишь, до сих пор хожу.

Дрёма набрал побольше воздуха в лёгкие и мотнул головой:

– Идём.

Миновав огромный ветвистый дуб, росший прямо на повороте они упёрлись в четырёх одинаково одетых мужчин. Форма (а это была форма) в которую были облаченный стражники, напомнила Дрёме картинки из учебника по истории. Длинные камзолы, воротники стоечки и головной убор в виде таблетки с козырьком. Мальчик приготовился лицезреть «металлистов», но, увидав четырёх стражников, не смог сдержаться и разинул рот. Надя на их фоне выглядела блекло. Дрёме они напоминали, то новогоднюю ёлку, то героев супербоевика обвешенных пулемётными лентами и гранатами. Но больше всего его поразила цепь, которой стражники были скованы между собой. Цепь волочилась за ними в пыли, издавая глухое дребезжание. Это ж надо, – только и подумал он.

– Стоять! Кто вы? Куда?

– Я из Видного. Вот мой Яжив.

– Так с тобой ясно – слепая из Видного, – старший страж с красным пером на головном уборе, внимательно рассмотрел Я на девочке. А вот с этим…

– Он чужой, но он со мной, – поспешила Надя на выручку ошарашенному видом стражников Дрёме.

– Чужой, говоришь, что-то не заметно.

Дрёму интересовала одна единственная мысль: от этих «скованных одной цепью» можно убежать? Наблюдая за ловкими манёврами четвёрки, он засомневался.

– Отвечай, откуда ты?

– Вы знаете, – вперёд вышла Надя, прикрывая собой Дрёму, – я встретила его на берегу моря. Вид у него был, я вам скажу, ну просто потерянный. Мне кажется, он участник какой-то морской катастрофы и его выкинуло к нам на берег. Взгляните, он до сих пор не может придти в себя. Бедненький. Дар речи потерял.

– Дар, даром, а непорядок. Следует задержать до выяснения.

– Да вы его Ячу окольцуйте. Он у нас поселится. Так мы завтра же в администрацию Яжив получать. Они заметят Ячу и сами справки наведут. Такой порядок у нас. Я знаю.

– Шустрая однако, – старший страж одобрительно ухмыльнулся. Потом обернулся к подчинённому, – страж! Исполнить процедуру номер триста пятьдесят с неокольцованным объектом.

– Во имя Вирта! – отчеканил страж и быстро подошёл к Дрёме.

Тот весь напрягся, успокоила Надя:

– Ничего страшного. Совсем простенькая процедурка, у нас её все проходят, чик и всё.

В следующую минуту страж привычным движением пристегнул к запястью мальчика браслет с короткой цепочкой и брелоком размером с грецкий орех. На миг Дрёме показалось, что ему сниться дурной сон, как сквозь туман он видел склонённого перед ним стража. Вот он выпрямился, чётко повернулся к старшему и браво отрапортовал. Старший напыщенно выслушал, наклонился к нему и стал поздравлять. Голос был ватным. Слова растянутыми. Особенно запомнились последние:

– … вечных цепей вам!

Прозвучало это примерно так же, как в его мире произносят: «Всех благ вам!»

Дрёма потерянно брёл за Надей, не отрывая взгляда от «украшения».

– Что нравится? Новенькое Ячу.

– А?.. Что?.. Да, новенькое. Похоже на детские кандальчики. Что я сделал им плохого?

– Глупый. Вот ты и стал частью этого мира. Нам часто повторяют учителя: «… цепи символизируют неразрывную связь прошлого и будущего через настоящее». Во как – запомнила. Кем ты был там на пляже? Да никем. Вообще никем. И даже не чужим. А теперь у тебя собственное Я.

– Да, спасибо тебе. Без тебя беда просто. И что бы я делал без тебя.

– Да не я, а Я, – девочка красноречиво взяла Дрёму за плечо и подняла Ячу к его глазам, – понял теперь.

Дрёма грустно смотрел на браслет и цепочку.

– Понял, я – это Я. Куда уж проще.

– Умница! А то, что непривычно – привыкнешь. Видишь, – Надя в свою очередь подняла свои руки, – я их даже не замечаю, будто они неотъемлемая часть моего тела. И ты также, – авторитетно заключила она.

– Угу. На фоне тебя мне грех жаловаться.

Надя остановилась.

– Пойми, – попыталась она взывать к разуму, Я – это жизнь. Это то, без чего жить просто невозможно. Пропустила бы нас сейчас стража, не будь у меня Яжив и Ярод? Да любой, взглянув на меня, сразу скажет: она одна из нас, ей можно доверять.

– А не будь стражи?

– Не будь стражи?.. А куда бы они делись, что у вас стражи, что ли нет?!

– Не…, – Дрёме захотелось поразить девочку другой реальностью, и вдруг осекся, он вспомнил как много людей в форме в его мире и какой властью они обладают, – есть.

– Так я и думала! А иначе как жить? Пойдём.

Какое-то время они шли молча.

– А всё-таки ты молодец.

– Почему?

– Ну, знаешь, если бы я очутилась в подобной ситуации, я бы сразу умерла от страха. Да что я, любой взрослый. Практически голый и на чужом берегу… Бр-р ужас!

– Папа говорил: «Терпение это шаг к мудрости, а для мудрости мир – открытая книга…», – Дрёма впервые улыбнулся.

– И меня папа такой, как скажет, стоишь потом и соображаешь: о чём это он?

Впереди забрезжило. И вскоре они вышли к посёлку, где жила Надя.

– Вот и наш Видный. Ну как тебе?

Спросила, заметив удивлённый взгляд Дрёмы.

– Я будто и не покидал нашу узкую улочку. С той лишь разницей, – Дрёма окинул взглядом раскинувшийся перед ним посёлок, – да практически никакой: ограды, заборы, стены и тут главные, общие улочки сохраняются для прохода. Только… только такое впечатление, что у вас так было всегда, а у нас только начинают городить.

– Всё зависит от того или иного Я. И высота стен, и широта дворов.

Посёлок Видный являл собой кусок лунной поверхности, сплошь покрытый кратерами-дворами. Были тут кратеры высокие и низкие, широкие и тесные. В каждом кратере пряталась крыша, и виднелись верхушки деревьев. Этакая обжитая Луна.

Они быстро проследовали по узким улочкам, где едва могла разъёхаться конная упряжь. Встречались и совсем узкие, нечто вроде тропинки между заборами, чаще всего они были захламлены. На одной из таких улочек, зажав нос, Дрёма нырнул вслед за Надей в узкую калитку и очутился в небольшом, но весьма уютном садике. Среди деревьев прятался небольшой побелённый домик с мансардой.

– Ух, ты!

– Хорошо, правда!

– Спрашиваешь.

Контраст с улицей впечатлял.

– Вот и я люблю свой дом и садик. Мама, ты дома, у нас гости! – Крикнула Надя, подходя к невысокому крыльцу.

Послышались лёгкие шаги, и под стрельчатый навес над крыльцом вышла миловидная слегка полная женщина, средних лет и среднего роста.

– Что, стрекоза, пришла, – звякнула она цепями. Тут она заметила Дрёму и остановилась. – Здравствуйте. Вы не местный?

Дрёма поздоровался и смущённо замолчал.

Как всегда выручила говорливая Надя:

– Понимаешь мама…

И она начала сбивчиво пересказывать все подробности их встречи с Дрёмой. Не преминув упомнить о своей версии появления подростка в Прикованной. Мама недоверчиво слушала, иногда бросая косые внимательные взгляды на Дрёму.

– Так, так… значит из ниоткуда, – мама вздохнула, – у нас пожить…

Было видно, женщина пребывает в растерянности и пытается найти бесконфликтный выход.

– Ну, Надя, ты как чего-нибудь отчебучишь. Хоть стой, хоть падай. И когда ты повзрослеешь? И как ты себе всё это представляешь?

– У нас имеется же комната для гостей? Поживёт до приезда папы, а там вместе и решим.

– Комната? Может папин брат, дядя Сергей приехать. Может? – Мама Нади укоризненно покачала головой, но упоминание о приезде мужа было как нельзя кстати. Она уже решила уступить дочери.

– Зачем из-за меня ругаться? Я не напрашивался – Надя сама предложила. Я пойду.

– И Дрёма уже было направился к выходу.

– А вы с норовом, молодой человек, постойте. Куда вы? – Мама едва заметно усмехнулась (парень был не из наглецов и это располагало). Интересно, а как ваша мама бы прореагировала на подобную ситуацию, а? Вот то-то и оно. Я думаю, оставайся до приезда Владимира, а там видно будет.

– Мама! Какая ты у меня умница!

Надя повисла на шее матери.

– Ох, стрекоза ты, стрекоза. Проголодались, небось? Мойте руки и к столу. Надя помоги мне.

Дрёма присел на лавку у стола и упёр тяжёлую голову в ладони. Что-то тяжёлое глухо ударилось о струганные доски. Ячу, – он проследил подкатившийся к локтю металлический «орех». – Чужой. Может все это сон. Чересчур явный, вон и руку слегка натёрло. Что же произошло? Куда я попал и как? Тут всё реальное, реальней некуда, и Надя, и мама, и даже те стражи. Призрак не может так клепать. Прикованная, – мальчик проследил за порхающей бабочкой, – надо же – как у нас порхает, а ни в одном учебнике, ни по истории, ни по географии я о такой стране не читал. Бабочки порхают, я дышу, как и прежде, но, ни города моего, ни людей которых я знал. Так, будто в театре. Герой остался, а декорации заменили, людей? Вот где закавыка. А что? – актёров переодели, а сами люди – не актёры – как были, так и остались. И разговаривают и ведут себя узнаваемо. Не инопланетяне – это точно.

* * *

В этом мире сумерки наступали несколько раньше – высокие глухие заборы проглатывали солнце ещё до того, как оно успевало доползти до горизонта. Верхушки деревьев продолжали радоваться солнечным лучам, а трава, кусты и люди приготовлялись ко сну. Тускнели.

– Так, дочка, иди постели гостю в гостиной. Видишь, у Дрёмы совсем глаза слипаются!

А Дрёме действительно очень хотелось спать. Причиной этого были и необычные события уходящего дня, и ужин, и сгущающиеся тени.

Через некоторое время он блаженно вытянул ноющее тело на мягкой постели. Поёрзав, стараясь приловчиться к Ячу, он, наконец, принял удобную позу и замер. Голова гудела, словно туго натянутый барабан, среди сплошного гула метались обрывки мыслей, и не находя своей законченности сталкивались друг с другом в бесформенный ком. А ещё через пару минут он уже спал крепким сном.

Он был зрителем необычного карнавала, участниками которого выступали те, кто остался в том, исчезнувшем мире. Музыки он не слышал, но движения героев явно подчинялись мелодии. А так как это был необычный карнавал, то каждый слышал только его любимые звуки и ритмы, что создавало впечатление хаотичности и суеты.

Вот мама в чёрно-белом бальном платье, плавно и очень красиво кружась, приблизилась к нему. Её глаза смотрели нежно и участливо. «Сынок, ты куда пропал? Я приготовила твои любимые пельмени, пора кушать!» – Она замерла перед ним белой стороной платья. «Мама, я не хочу кушать. У меня жажда. Я хочу пить». Мама изящным движением сделала ещё оборот, и теперь Дрёма видел сразу два цвета воздушного платья. «Нет, сначала покушай, а потом будешь пить. Этот мир любит свои порядки». «Ну, мама…» Платье снова стало белым, что придавало лицу мамы снежную чистоту. «Дрёма, я хочу, чтобы ты вырос и нашёл своё место под солнцем. А для этого нужно хорошо учиться и быть послушным». Наверное, грозовая туча, подумал Дрёма – лицо мамы потемнело. Он поднял голову, светило яркое солнце. Удивлённый, он снова взглянул на маму. Платье было чёрным. Она глядела куда-то в сторону. Дрёма тоже оглянулся. К ним, в костюме кота, грациозно скользил отчим. У Дрёмы даже глаза полезли на лоб – настолько необычным было это зрелище. Кот, что-то мурлыча себе под нос, подошёл к маме. «Жизнь похожа на праздник. Вечером весело, утром не хочется просыпаться. Вывод – нужно как можно дольше продлевать вечерние часы» – и он довольно заулыбался. «Точно кот на солнце» – улыбнулся сравнению Дрёма. Заулыбалась чему-то своему и мама. Семейную идиллию разрушила чистая случайность.

Дело в том, что всё это время, пока длилась описываемая сцена, вокруг кипел и бурлил карнавал. В масках и без масок, в колпаках клоунов и в строгих смокингах, наряженные книжными героями, строгие и весёлые, крикливые и не очень, – сплошным потоком мелькали вокруг лица участников сновидения. Многие из них были знакомы Дрёме. Эта бесшабашная жизнь-река, толкаясь в спину, пыталась сорвать с места всё, что не вписывалось в жизнерадостный поток. Конечно, она не могла, по своей природе, остаться безучастной к троице, мешающей общему движению.

«Осторожней! – взвыл отчим, – мой хвост! Вы оторвали мой хвост!» – Отчим сорвался с места и, увлекая за собой маму, исчез в пёстрой толпе. До Дрёмы некоторое время доносились возмущённые крики отчима, пока их не поглотили шорохи многочисленных шагов. Перед ним последним застывшим воспоминанием, стояло растерянное лицо мамы. В нём читалась молитва, надежда, печаль…

И тут раздался ужасный грохот, люди в панике стали разбегаться, кто-то сильно дёрнул за руку…

Дрёма проснулся, сразу осознавая причину странного грохота – Ячу упало на пол, пробуждая и прогоняя сумбурный сон. Какое-то время он смотрел на странный предмет, не связывая его с собой, а потом досадливо поднял его и положил рядом, ощущая холодное и неприятное прикосновение металла.

«И сон странный, и пробуждение глупое» – резюмировал мальчик, глядя на деревянные потолочные балки и простенькие шторы на окне. Лежать не хотелось, и он вскочил с постели.

– А, соня! Проснулся! – приветствовала его появление Надя. – Да, поспать ты мастак. Ладушки, иди умывайся, и будем завтракать.

Дрёма, недоумевая, слушал девочку. Он помнил, что произошло вчера, но никак не хотел пускать это «вчера» в день сегодняшний.

– Надя!?

– А кто же ещё. Ты что, не проснулся до сих пор! Знаешь, сколько ты спал.

– Сколько? – спросил скорее машинально, чем заинтересованно.

– Да без малого часов двенадцать.

– Ага, – пытаясь пристроить непослушную цепь, пробубнил Дрёма и направился к умывальнику.

День был чудесный. Ярко и тепло светило солнце. На небе не было ни одного облачка. Дрёма, уже внутренне согласившийся с неизбежными переменами в жизни, и Надя, непринуждённо болтая, выскочили на улицу и направились к центру посёлка.

Центром посёлка называлась небольшая площадь, со всех сторон зажатая высокой оградой, к площади примыкали здание «стражи», гимназия, в которой училась Надя, какие-то шумные мастерские и магазинчики.

Во дворе гимназии росло три кипариса, две пальмы и один платан, вносившие некоторое разнообразие в тоскливую архитектуру центра. Под деревьями беспечно играли дети, всегда остающиеся самими собой в любые эпохи, невзирая на изменчивые миры. Пройдёт время, и мир поглотит их бесхитростные игры, где обиды недолговечны, а ссоры не кровопролитны. Это будет, а сейчас, ловко подхватив звякающие цепи, они бегали, кричали и радовались новому дню. Надя направилась к ним, за нею, несколько робея, пошёл Дрёма.

Столпившаяся ребятня с интересом разглядывала странного новичка. Но, быстро усвоив ответы на бесхитростные вопросы, среди которых самым трудным был: «…ну ты же не мог появиться из ниоткуда? Все откуда-то», – они просто пригласили Дрёму играть вместе. На что тот сразу же согласился, тайно надеясь быстро обставить скованных цепями «тихоходов».

Тайные надежды, как ни странно, не оправдались. Дети Прикованной будто не замечали явных помех, мешающих им в игре. Дрёме пришлось приложить немало усилий, доказывая, что и чужие не лыком шиты. «Надо же, они не замечают своих многочисленных Я, мне же приходится постоянно вспоминать об одном единственном Ячу, то натирающим руку, то больно бьющим по ногам» – искренне удивлялся он.

Если не считать нескольких безобидных стычек, вызванных перипетиями игры и тут же быстро забываемые и прощаемые, то день для Дрёмы пролетел весело и быстро. Возможно, он и был для мальчишек и девчонок чужим, и то – только благодаря наличию бездушной железки, выкованной руками взрослого кузнеца…

Все последующие дни проходили в играх, шалостях и развлечениях, таких схожих и здесь, и там… в том мире. Он гонял тряпичный мяч (удививший его только вначале), прятался в «звоннице» (горячо доказывая, что это совсем не «звонница» – а обыкновенные прятки; только дома туки-та, а здесь нужно было ударить Я о другой металлический предмет), и с трудом соглашался быть чужим, когда играли в «войнушку».

– Дрёма, лови! Эх ты, растяпа!

– Да ладно, с кем не бывает.

– Да не ладно, – с досадой, – проигрываем!

– Ничего, догоним!

– Ага, давай догоняй!

Каникулы – как каникулы, и у нас, и здесь, – думал Дрёма, вытирая со лба пот. – Это надо же так ловко бегать!

– Ну что – выдохся? – подошел вспотевший Лёшка и присел рядом.

– Да, устал маленько. Вы классно бегаете. Слушай, а это что за Я? – Дрёма взял в руку свисавший с запястья маленький брелочек в форме руки.

– Яхо.

– Ты же знаешь, что я не местный. – Дрёма ухмыльнулся.

– Он собирает марки. – За хозяина брелка ответила подошедшая Надя.

– А его обязательно носить?

– Хм, да вроде, нет, я сам так захотел, – Алексей пожал плечами, как бы говоря: глупый вопрос.

– Нет, Дрёма. Ярод, Яжив или Явер мы носим все, некоторые с рождения. Взрослые носят: Яраб, Ячин, Яс, у школьников свои Я. – Надя с серьёзным видом сопровождала объяснение показом своего набора брелков, если они отсутствовали, то она, вздыхая с сожалением, указывала то место, которое они когда-нибудь займут.

Дрёма делал вид, что внимательно слушает, а сам про себя не мог расстаться с удивлением: зачем всё это? И больше всего поражало отношение жителей этого странного мира к «никчёмным железкам». Они почитали их и желали приобретения неудобного «хлама». Ему казалось, что местные законы появились позже странного желания – иметь Я, они просто констатировали факт. Странное дело, – думал он, – я удивляюсь, но мне кажется, что где-то в глубине самого себя я готов принять эту несуразицу и даже ужиться с ней! Я же собираю значки и горжусь своей коллекцией. И всё моё отличие от Лёшки состоит в наличии или отсутствии Яхо. Но разве мне не хочется кричать о том, что в чём-то я лучше и чем-то отличаюсь от других?!

– Дрёма, будешь с нами играть!?

– А то.

Новый мир открывался перед ним так же, как открывается картина – под разными углами зрения и освещением. Но самое большое и неприятное открытие произошло как-то вечером за чашкой чая.

– Как слепая!? Вы же всё видите! – Он смотрел на маму Нади и никак не мог понять, о чём идёт речь.

Был раскованный день (выходной, когда допускалось снять некоторые Я), они втроём (мама, Надя и Дрёма) сидели в тени шелестящих яблонь и пили молоко со свежеиспеченным хлебом.

– Дрёма, – мама весело рассмеялась вместе с дочкой. Ей начинала нравиться непосредственность и искренность этого мальчика, и она, все больше и больше проникалась к нему доверием и сочувствием. – Пора бы уже привыкнуть, что ты не там у себя, а здесь среди нас.

– А что, вы разве другие! И слепота у вас другая? – Он, недоумевающий, продолжал смотреть на заливающихся смехом женщину и девочку.

– Слепые – не искалеченные люди. Посмотри на меня – я здоровая женщина, разве можно по моему виду сказать, что я калека?

– Нет, конечно – что вы, – с чувством откликнулся мальчик.

– Спасибо, спасибо. Слепые… как же тебе объяснить, – мама явно не знала, как рассказать ему о новом значении слова «слепые». Понимаешь, этот мир был так устроен всегда. Испокон веков. И каждому уготовано предназначение. Сеять и жать хлеб, ковать орудия труда, управлять и править – каждому своя доля от рождения. Предназначение судьбы. Вот я и мой муж – Владимир – мы люди простые, труженики. И так повелось, что всех, не имеющих Ячин и Япост, кому не посчастливилось родиться с золотым Яправ, называют в нашей стране слепыми. Конечно слепым быть нелегко, но, поверь мне, наши тяготы – солёный пот, у других же ответственности неизмеримо больше! Людей, достигших определённых чинов на службе во славу Вирта, прозвали немые. – Их удел, молча исполнять свою службу. И на самом верху – избранные. О них говорят: «Глухие рождаются, сразу опутанные сладкими золотыми цепями».

Искалеченный мир, – у Дрёмы было двойственное чувство. С одной стороны – необъяснимая грусть, а с другой – глупый смех. – Неужели нельзя было иначе назвать? А, впрочем, в названии ли дело? Папа сказал, что слова лицемерны на языке и искренни при рождении. Да, папа, думаю, ты был прав. Люди не равны, и так решили сами люди. Согласиться с этим? – Мысли запнулись, так же, как запинается поток, встретив неожиданную преграду. Мысли потонули в кипящих бурунах возмущённых чувств. – И я слепой?

За несколько дней до приезда папы из Стенограда в калитку негромко постучали.

– Можно. – В узком проёме появился одутловатый человек с добродушным лицом.

Одет он был в просторный серый балахон и весь увешан маленькими цепями, блестящими так ярко, что можно было подумать, что он только и занят тем, что все дни напролёт натирает их до солнечного сияния. Кстати, догадка мальчика была близка к истине. Гостем был местный служитель храма «Око Вирта», и полное название его должности звучало следующим образом: Покровитель Немеркнущих Звеньев, Оцепленный храма – чтимый Серафим.

– Вечных цепей здесь живущим! – Благодушно пожелал на входе Оцепленный храма и, приглашённый, с важным видом проследовал на веранду. – Хозяюшка, я что зашёл-то, – он вытер крупные капли пота со лба, – когда твой-то приезжает?

– Да скоро уже ожидаем, – суетясь перед важным гостем, ответила мама.

– Что ж, хорошо. Пусть, как приедет, зайдёт ко мне.

– Непременно зайдёт. Давайте молочка свежего с хлебом. Надя, неси кувшин из подвала!

– Не откажусь, не откажусь, – благодушно улыбаясь, чуть растягивая слова, пропел Серафим. – Ну, а как наш путешественник – привыкаешь? – он устремил взгляд на Дрёму.

– Привыкаю потихоньку. – Дрёма почувствовал, как его уши зарделись – он не ожидал такого внимания к своей персоне.

– Ну что же – я рад. Чужим быть никому не хочется. Так что давай, отрок, вживайся побыстрее! – Покровитель немеркнущих звеньев поправил на себе цепи, от чего они радостно вплелись в разговор. – Приобретай вес. И кто знает, может, когда-нибудь ты станешь важным звеном в Прикованной.

Дрёма не ответил вслух, а сделал двусмысленное движение головой и плечами, мол, посмотрим.

Вошла Надя, неся кувшин с молоком и ароматной булкой свежеиспечённого хлеба. Разговор на время прервался и продолжился после того, как стол был накрыт, и все заняли свои места. Оцепленный храма и мама заговорили о малопонятных Дрёме вещах. Он с интересом слушал, что: «…нужно чаще наводить блеск металла…», «Жизнь – цепочка поколений. Ритуалы сцепки позволяют сохранить преемственность…»

– Да, жизнь, – сладко вздохнул Серафим, – прадеды понимали важность каждого звена. Для них Я служило не украшением, а смыслом жизни. И сегодня очень важно поведать новым поколениям суть «Свода Цепей Вирта». Чтобы они понимали: их благосостояние лежит через отполированный трудом металл предков…

Мама чаще молчала, не прерывая речистого собеседника, и только иногда кивала головой в знак согласия, позволяя себе кротко вставлять в паузы: «да, да» или «не говорите – времена не те на улице».

– Вот и книжники вносят свою лепту – разрывают единство. Не понимают они – бумага горит, а цепи вечны. Говорят, в Стенограде гуляет в народе некая книга «Свобода и цепи», так она, по-моему, называется. Так вот до чего дописался бессовестный книжник! – Цепи Покровителя возмущенно заголосили, сопровождая резкое движение, – представляете: «… без цепей ходить намного легче… Я пробовал и вам того желаю».

– Как же так? – испуганно всплеснула руками мама.

– Вот такие-то дела, хозяюшка. Люди сами разрывают спокойное течение дней. Ведь сказано в «Своде»: «… всё в мире взаимосвязано… Оглядитесь, и вы заметите вокруг себя бесподобную стройность и взаимосвязь всего сущего… Это ли не образ, идущий к нам из седых глубин прошлого, бесконечных звеньев? Где каждое звено – отдельная жизнь… Разбросанные по земле, они представляют собой хаос. Но собранные воедино, выстраиваются в неразрывные цепи гармонии…» – Оцепленный перевёл дыхание и снова продолжил, воодушевлённый внимательным молчанием слушателей, – разве не служит доказательством мудрости, заложенной в «Своде», то, что с каждым новым поколением мы живём всё лучше и лучше. А вспомните, что писалось о прошлом: «… и было смятение. И Вирт Первый глядел с недоверием на племя многочисленное… отражение смущало… зоркая мудрость, проникая в природу тьмы, дальновидно предвидела хаос…» Цепи служат пониманию своего предназначения и своей гармоничной простотой словно говорят: твоя жизнь не бессмысленна – она соединяет прошлое и грядущее. И пусть порой бывает тяжело, именно они позволяют нам сказать: я осознал свое Я, ощущая на себе тяжесть предназначения каждого человека на земле. Глядя на себя и сравнивая свою жизнь с другими, мы спокойно уходим – я был.