Самые обычные люди?

– В общем, из магнитофона орёт «Нежный апрель»», Сугроб идёт сзади. И сверху спускаются Арсаев с Хашиевым: «Э, салабоны, вы чего, охренели? У вас откуда балалайка? А ну дай сюда. Чего это тут поёт какой-то «Нежный апрель» – щас мы свою кассету поставим». А Женька четыре года отсидел – как говорится, страшно, но он, видимо, что-то подобное уже проходил. Тем более у них был план, а самое главное, у Сугробова был топор за спиной. И Женя говорит: «Не дам». Арсаев: «Как не дашь?» – и начинает вырывать и поворачивается к Сугробу спиной. А у него топор был за ремнём – просто был загнан, по-деревенски. Достаёт топор, размахивается, и просто чудом в этот момент в подъезд входит капитан Тимощук. Он Сугробову пытается сбить руку, но у него не получается, потому что Сугробов был очень крепкий. Топор просто разворачивается не острием, а обухом. И он со всей дури, обухом, пробивает башку Арсаеву. Ну не насмерть, но разбивает голову, рассекает, кровища! Хашиев тут же… Просто он испарился, как джин. Арсаева в санчасть. По идее, кто виноват? Ну, наши трезвые. Факт того, что Арсаев отнимал личное имущество, пускай и не уставное, подтвердили все, вся рота. Но самое главное, что командование очень мудро себя проявило. Командир части всё это перевернул – топора никакого не было, была драка. Травму головы он получил, ударившись обо что-то острое. Хашиев тоже участвовал, у Арсаева нож – угрожал убийством. В общем, Хашиева и Арсаева закрывают в тюрьму. То есть не на дисбат, а в настоящее СИЗО. Ну и вся часть вздохнула, естественно, потому что вместе с ними исчезло и постоянное напряжение. Их наконец-то убрали, они в СИЗО, но вся эта ситуация потом имела продолжение, и достаточно плачевно закончилась для многих ребят.

Часть третья

Глава первая

– Ирина, добрый день, это Илья, коллега Владимира. Он сегодня должен был выйти из отпуска, но телефон недоступен, не подскажете, где он?

– Да, Илья, здравствуйте. А я… Он, наверное, в деревне, в Поречье. Мы… ну, поссорились… немного, и он уехал, я думаю. Я не видела, как он уезжал, меня не было дома.

– А давно он уехал?

– Числа… Семнадцатого или восемнадцатого июля. Ну вот как раз у него отпуск начался, он туда вроде собирался, в деревню… Хотя, скорее, восемнадцатого.

– И вы с ним больше не разговаривали?

– Нет…

– Хорошо, спасибо.

Илья сбросил разговор и убрал смартфон в карман. Потом снова достал его, и через мессенджер нажал новый вызов:

– Андреич, нет Вовки дома и не было уже две недели. Толика возьму, в Поречье сгоняю? Жена говорит, там он может быть… Ага, спасибо. – Илья сбросил и набрал снова:

– Анатолий, подъезжайте ко входу, Андреич в курсе… Я уже спускаюсь.

Илья накинул ветровку и направился к лифтам. У входа в офис его уже ждал служебный «Террано». Илья сел на переднее пассажирское сиденье и пожал руку водителю:

– Тверская область, деревня Поречье. Придётся немного покататься сегодня.

– Кататься лучше, чем в подвале сидеть.

Анатолий, высокий пузатый мужчина лет шестидесяти, уверенно газанул и, как обычно, принялся рассуждать на стандартные политические и бытовые темы. Илья периодически ему односложно отвечал, особо не вникая в содержание монолога водилы. То, что Володя не вышел на работу – событие не так чтоб экстраординарное. Бывали и запои, и внезапные кишечные расстройства, и ещё сто и один геморрой, которые обычного человека посетить, казалось, и не могут, но его посещали с незавидной регулярностью. Однако не выйти из отпуска без предупреждения – это было не про него. Да и на связи он обычно бывал в любое время, в любом состоянии. А тут и телефон «не алё», и в мессенджере последнее посещение – восемнадцатого июля. Оставить без внимания исчезновение своего подчиненного и товарища Илья, естественно, не мог. Оптимальным вариантом было обнаружить его в деревне забухавшим, обозвать земляным червяком, а дальше в очередной раз отмазать перед руководством, выдумав какую-нибудь правдоподобную чушь. Навигатор показывал три с половиной часа пути. Можно немного покемарить…

– Илья Александрович, подъезжаем, куда здесь? – голос водителя вывел пассажира из состояния полусна.

– Езжайте пока так, я покажу, – ответил Илья, щурясь от солнца. – Вон у того дома остановите, коричневого. Вы меня подождите, я один похожу.

Илья вышел из машины, разминая затекшие от долгой поездки ноги. Он не спеша прогулялся вдоль забора, разглядывая участок Вовчика – никого. Машины за домом тоже нет. Да и вообще, не видно следов недавнего пребывания человека – трава по пояс, шпингалет калитки в ржавчине.

– Фигово, – произнес Илья вслух и направился к соседнему дому. Во дворе, возле яблони, возился какой-то мужик.

– Добрый день!

Мужик обернулся и неторопливо поплёлся к Илье:

– Добрый.

– Был рядом, решил к Владимиру заехать, соседу вашему, а чего-то нет никого. Не знаете, здесь он? Может, отъехал куда?

Мужик задумчиво почесал своё небритое лицо любителя алкоголя:

– Так… – зачем-то медленно и глубоко вздохнул он, – нет его. Давно нет. С месяц, наверное, не видел. Тебе рыба не нужна? Или яйца куриные?

– Не, спасибо, не надо. Жаль, что Вову не застал. В гости зовёт, зовёт – вот, приехал, а его нет. Ну ладно, поеду дальше. Всего вам хорошего.

Илья пошёл обратно, а сосед остался стоять у забора и долго смотрел ему вслед. Толик бродил возле машины, разглядывая окрестности. Илья прошёл мимо, по привычке удалившись на расстояние, на котором его не будет слышно, и набрал номер:

– Михалыч, здорово.

– Привет.

– Похоже, проблема у нас – Вовка пропал… Из отпуска не вышел, телефон в отключке.

– Бухает небось опять, скотина.

– Нет, похоже действительно пропал. Я сейчас в деревне – тут его месяц не было, и дома нет две недели.

– И я ему из-за отпуска не звонил… А жена чего говорит?

– Говорит, поругались и думала, что он свалил в деревню. Ну как обычно всё – она же там на своей волне. Я её сейчас отправлю заяву писать в полицию, поищи выход на Красногорск пока.

– Сейчас попробую. А ты чего, прям в деревню к нему попёрся?

– Ну да, чего делать-то? На Толике.

– Вот ты, блин, неугомонный. Ладно, наберу, как что будет.

– Договорились. Давай, пока.

Илья набрал следующий номер:

– Ирина, это снова Илья.

– Да-да.

– Вы дома или на работе?

– Я дома сегодня.

– Отлично. Смотрите, ситуация такая – я сейчас в Поречье, тут Владимира не было давно. Вы не переживайте, всё решим – найдётся, всё будет хорошо.

– А как же? Куда он мог?

– Всё хорошо. Мы уже занимаемся, но вам нужно обязательно кое-что сделать прямо сейчас.

– Да, я…

– Во-первых, поищите дома его документы: паспорт, загранпаспорт, права. Как посмотрите – сразу мне скажите, что есть, чего нет. Потом берёте его фотографию, самую свежую, какую найдёте, и едете в полицию – я вам адрес сейчас скину. Пишете там заявление о том, что он пропал без вести.

В трубке послышалось всхлипывание.

– Не, не, не, Ирина, это только звучит так ужасно. Вы, кстати, номер машины его знаете?

– Нет, я не помню.

– Хорошо, тогда я вам по машине тоже информацию скину, обязательно напишете, что уехал восемнадцатого на такой-то машине. Это очень важно – как можно быстрее написать заявление, чтобы можно было официально его искать, так сказать, в полную силу. Договорились?

– Да, я сейчас буду собираться.

– Отлично, прямо такси заказывайте и езжайте по адресу, который я скину. Я на связи, не переживайте. Жду информацию по документам.

– Да, да.

– Так, и начальнику… – вслух пробормотал Илья:

– Андреич, нет в деревне Довганика. Жена сейчас заяву будет в полицию писать, и включимся по полной… Мы с Толиком обратно на базу выдвигаемся. Я буду в курсе держать.

Илья пошёл обратно к машине:

– Анатолий, я всё. Едем обратно.

– Обратно – так обратно.

«Террано» завёлся и, раскидав покрышками мелкие камешки, двинулся обратно в Москву. Илья набрал текст и отправил Ирине обещанные данные. Тут же дзынькнуло ответное сообщение: «Паспорт и загранпаспорт дома, прав нет». Смартфон отправился обратно в карман. Илья был абсолютно спокоен и не занимал себя лишними размышлениями. Будет фактура – будем думать. Сейчас можно просто ехать и смотреть на дорогу, на проносящиеся мимо поля и деревья, или немного поспать. Он точно знал, что никто и ничто не помешает ему найти Довганика, где бы тот ни находился.

Глава вторая

– Ну и где ты там? – Звонарь стоял на колокольне и смотрел в отверстие в полу, из которого показалась голова Володи.

– Да тут я, – прокряхтел он, перебираясь с лестницы на ярус звона.

– Вот он, твой мучитель, – усмехнулся Звонарь, указывая на массивный колокол.

– А как ты его раскачиваешь?

– Никак. Я язык раскачиваю… Много ему ещё нечистой силы из тебя изгонять, – чуть улыбнувшись, тихо пробормотал Звонарь, подняв руку и прижав к колоколу ладонь, – поздоровайся тоже…

Вова неуверенно прижал руку к древней бронзе, ощущая тяжесть и мощь благовестника.

– Ну, молнией тебя не поразило, уже хорошо. Значит, не совсем ты человек потерянный.

Володя опасливо посмотрел на Звонаря.

– Да шучу я. Хотя, как известно, в каждой шутке… На Руси говорили, что колокольный звон грешника пугает, а истинно верующего человека радует.

Звонарь отвернулся, скрестив руки на груди. Он стоял, неспешно блуждая взглядом по открывающимся с высоты колокольни просторам полей и низким белоснежным облакам.

– Считается, будто у колокола есть душа, и я в это верю, – продолжил он, не глядя на Довганика, который просто сел на дощатый пол, обхватив руками колени. – У каждого колокола свой уникальный голос, своя судьба. К ним относились как к живым, но и наказывали как людей – за проступки людей: за сбор народа для бунта, за дурные вести, за молчание о приближающейся беде. Их секли розгами и били батогами, отрубали уши, вырывали языки и отправляли в ссылку. Царь Петр Первый указывал переплавлять их в пушки. Большевики уничтожали их сотнями тысяч и продавали за границу наиболее ценные. До революции в России звонило больше миллиона колоколов – двести пятьдесят тысяч тонн колокольной бронзы, почти вся она пошла на индустриализацию. С тридцатых годов на десятилетия в России наступили времена молчания. А согласно народным поверьям, злые духи появлялись и начинали пакостить только после того, как отзвонит колокол. В древние времена в это верили, и я верю сейчас – в то, что колокольный звон исцеляет и грозу отводит, нечистую силу изгоняет и развеивает её злые чары.

Звонарь надолго замолчал. Он словно мысленно блуждал где-то в глубинах времени и собственных переживаний. Вову обволакивала тишина. Как будто весь мир поставили на паузу.

– Но есть и научные данные, – продолжил Звонарь, – огромное количество резонансных звуковых волн, излучаемых колоколами, не воспринимается ухом человека – и инфразвуковых, и ультразвуковых. Эти вибрации очищают окружающее пространство от болезнетворных микробов на десятки километров. Резонанс разрушает структуру микробных клеток. Могут погибнуть даже споры сибирской язвы и вирус гепатита. В старину при эпидемиях и страшных морах полагалось неустанно бить в колокола. В тех сёлах, где была церковь и постоянно звонили, мор был значительно меньше, чем в тех местах, где не было храма. Колокольный звон может сильно влиять на душевное состояние человека. Учёные считают, что для каждого органа есть свои биоритмы и резонансные частоты. Низкие частоты успокаивают, а высокие – возбуждают. Появились специальные методики использования колокольных звонов для лечения душевных расстройств, исцеления беспричинного беспокойства, страхов, нервозности и бессонницы…

Звонарь повернулся к Володе и продолжил, глядя ему в глаза:

– По колокольному звону можно определить состояние своей души. Возникает ощущение торжественное, светлое, радостное, причастности к чему-то духовно-высокому, либо овладевают печальные, тревожные чувства, щемящие сердце. Но он очищает любую душу – а тому, кто звонит сам, многократно сильнее. Попробуешь? – Звонарь продолжал пристально смотреть на Владимира.

– Да нет… Может потом как-нибудь…

– И правильно, – довольно покачал головой Звонарь, – рано тебе ещё. Каждый удар колокола слышен не только на земле, но и на небе. Его называют «молитва в бронзе». Если неготовый звонишь, в нечистоте, тем более в гордости или прелести – это сразу слышно. На это сразу… обращается внимание.

– А в прелести – это как?

– Духовная прелесть… Это ложь, самообман, самообольщение. Человек думает, что он идёт по правильному пути, а на самом деле идёт по ложному.

Он снова отвернулся от Вовы и подошёл к колоколу, тихо произнося:

– Повсюду, где слышен звук сего колокола, да удалятся враждебные силы, также и тень призраков, налёт вихря, удар молнии, падение грома, разрушения бури и всякие духи ураганов.

Рука Звонаря уверенным движением легла на верёвку, привязанную к языку колокола, качнула его, и глубокая, неудержимая волна понесла свою мощь во все стороны, проникая в каждую клетку любого живого создания на многие километры вокруг.

– Ну не будешь пробовать, тогда пойдем вниз – тут место его голоса, – он вновь прикоснулся к колоколу и, протиснувшись мимо Довганика, привычно соскользнул вниз по лестнице. Тот задумчиво полез следом.

– Ты говоришь, история с чеченцами плачевно закончилась? Почему? – спросил он на ходу.

– Да… Сейчас расскажу.

Они спустились, вышли из колокольни и опять расселись по скамеечкам.

– Для многих ребят плачевно закончилось почему? – Володя как будто продолжал физически ощущать только что пережитую близость с местом зарождения колокольного «слова». – Я просто забегу вперед… а потом отмотаем обратно. Арсаев и Хашиев, находясь в СИЗО, естественно, связались с родственниками. Те приехали, привезли какой-то магарыч^[68], с кем-то как-то договорились… В общем, через два месяца Хашиева осудили условно, но у него срок службы уже истёк, он перестал быть военнослужащим. То есть его просто освободили и отправили домой. А Арсаев закосил под дурака. И его реально признали на комиссии сумасшедшим – тяжело было не признать такого идиота. И его освободили по той причине, что он невменяемый, но обязали проходить лечение по месту жительства, в своём Ачхой-Мартане. Но в часть они один раз вернулись за своими вещами. Они приехали, и приехала вся их родня – человек двадцать, все эти аксакалы. И эти две твари, они когда выходили… А я как раз около КПП был, не помню, что я там делал. И он так на меня посмотрел… И ещё ребята были из роты. И Арсаев: «Суки, вы ещё пожалеете…» – Ну и уехали. Мы особо не придали значение – ну, погрозил пальцем, уехал. В результате потом уже, в конце службы – то есть мне до дембеля оставалось, ну, условно говоря, месяц… И тут подтверждённые слухи, что в Четвёртый посёлок стекаются чеченцы, в количестве – пересчитать невозможно. В результате оказалось, что их приехало около трёхсот человек. И приехали они только с одной целью – мстить. Сначала они вылавливали любых солдат, которые выходили за территорию части, неважно, в увольнение или в самоволку. Всех дико избивали. Потом… Уже слухи были, я не знаю откуда они брались. Скорее всего те чечены, которые были нормальные и оставались в полку, они общались с этими и какие-то слухи доносили. И они говорят: «Парни…» Особенно нам, потому что девятую роту расформировали, кого-то в четвёртую отправили. Я и большая часть девятой роты попали в шестую. У Арсаева были конкретно мстительные планы по поводу меня, Сугроба, Романца и вообще всех бывших солдат девятой роты. Командир роты – майор какой-то, я даже фамилию его не помню – был вообще никакой. Он появлялся, гордо проходил по «центряку», смотрел, всё ли чисто, подшиты ли воротнички, уходил – и всё. Он не пил, он никого не бил, он просто… Его не было! Остальных офицеров я вообще не помню. То есть мы были предоставлены сами себе. Ну офицеры, наверное, понимали, что они сделать ничего не могут. Тревогу бить? Ну как тревогу бить? Советский Союз. Межнациональный конфликт? Его ещё нет. Убить – ещё пока никого не убили. Ну приехали чеченцы – они граждане Советского Союза… И нам чеченцы, наши, которые в четвёртой роте служили, говорят: «Вот те, которые приехали, они собираются сегодня ночью штурмом взять шестую и перерезать вас всех». Ну чего делать? Надо держать оборону. Мы запаслись арматурой, топорами, ножами – кто что смог достать, украсть в столовой… И ещё что мы сделали – всё-таки русская смекалка, она работает. Я как рассказывал – у каждой роты был свой вход и своя лестница. А лестничный пролёт был узкий – разойтись могли два человека. Мы поснимали с турников цепи-растяжки и где-то на уровне… Ну, так чтоб нам удобно было, чтобы у нас был плацдарм перед входом в шестую роту, и на пролет ниже… Во-первых, мы на эти цепи повесили гантели, во-вторых, как паутиной, опутали эти все перила – чтобы невозможно было ворваться толпой. Чтобы это нужно было преодолевать как-то, перелезать… Так оно и случилось. Где-то после часа ночи поползли злобные чечены, и мы лихо отбили атаку, нанеся им значительный урон. Потому что кому-то из них и гирей прилетело в голову, кому-то и цепью. В общем, мы их хорошенько потрепали. Но они, естественно, не отступили. И вот эти боевые вылазки продолжались месяц!

– А периметра нет, что ли, в части? Они как туда зашли?

– Он есть, но он очень легко проходим. Это стройбатовская часть. Это куча дырок. «Колючка» – она давно порвана, где-то дырка в заборе – ходи пешком, и так далее. Часть охранялась комендантским взводом, но очень условно. И это, практически еженощное, отражение атак – оно продолжалось месяц. Потому что я пришёл домой в первых числах ноября, а это всё началось где-то с октября, с конца сентября. То есть ещё было более-менее тепло. Соответственно, мы не спали, посты организовали. Причём к утру это приходилось всё разбирать, потому что офицерьё приходило. Они может об этом и знали, но тем не менее… Ну это реально была война! Потому что мы понимали, что, если чечены в таком количестве прорвутся к нам в роту, по крайнем мере нам троим, в том числе и мне, не жить, сто процентов. Двести! Миллион процентов! Я даже хочу сказать, что, когда уезжал – мы на поезде уезжали – мы не через КПП выходили в парадной форме и с вещами. Мы выходили через какую-то дыру, шли лесом, чтобы попасть на автобус, который идёт в город. Мы понимали, что если нас где-то отловят, то нам будет кирдык. Это что касается чеченов… Других каких-то стычек, серьёзных проблем с ними не было, но хватило одной этой истории. Были массовые драки с узбеками и таджиками. Потому что «мудрое» командование решило из них сделать отдельную роту – восьмую. Они были разного призыва, но, видимо, так ими было легче управлять. Пару раз я к ним заходил – обхохочешься…

Владимир действительно не смог удержаться от смеха, вспоминая эту картину.

– У них, начиная со второго этажа, всё было выстлано коврами. Ковры, ковры, ковры. Даже сортир. Всё в коврах. Даже стены частично были коврами обиты. Всё время играла национальная музыка, откуда-то пахло пловом. И у них, соответственно, тоже появлялась какая-то иерархия. И получилось так – один или два раза кого-то из их баев^[69] как-то кто-то оскорблял. А они другую тактику выбрали… Они утраивали массовые побоища на плацу. Вот их выводят чистить снег, соответственно, у них в руках лопаты. Они их ломают и идут в бой с этими черенками на ту роту, где обидчик. И всё бы смешно, но не только же черенками. И ломы, и ломы с приваренными топорами, чтобы лед отбивать. И в такой массовой драке убили двоих. Одного с их стороны, а одного вроде с шестой роты. Потом эти все разборки продолжались и после отбоя. Одного замочили – ну просто зашли ночью, дневального^[70] за шкирку: «Где он спит?» – «А там спит». Подошли, по голове дали дубиной и всё, парень не проснулся. Это… В общем, как сказать? Самое страшное была война с чеченами. Вот эти массовые драки – это тоже было страшно, но там другие ощущения. Там толпа на толпу, и ты не знаешь – прилетит тебе, не прилетит, или ты кого-то уделаешь… Причём комендантский взвод достаточно быстро вмешивался. Они начинали стрелять в воздух, поверх голов, и всё это рассасывалось. Но всё равно трое жмуров^[71] было. Такая «весёлая» служба…

– Придумали себе врагов, придумали войну… – отстранённо пробубнил себе под нос Звонарь. Володя пожал плечами и вернулся к воспоминаниям.

– Но были и действительно положительные моменты. Ближе к окончанию службы я уже был более-менее знаком с начальником медсанчасти, капитаном Коротичем. Ну, знаком как? Просто приходил с чем-то. Мне уже было почти двадцать лет, я уже обладал неким опытом общения с людьми и понимал, кто из себя что представляет. Я мог элементарно доброго человека от злого отличить. Отзывчивого – от сухаря какого-нибудь. В общем, было понимание, что Коротич нормальный. И вот как-то я в очередной раз к нему зачем-то обращался – а дело было месяцев за шесть до дембеля. И я ему говорю: «Слушай, а можно я, это, тут, в санчасти, пару дней полежу?» – А он: «Да господи, санчасть свободная». А санчасть – это половина первого этажа казармы, отдельный вход, ключи только у Коротича. Приходит раз в сутки санитарка, промывает всё хлоркой. У него есть часы приёма, условно говоря, два раза в неделю, когда он там появляется. Он говорит: «Да вот тебе ключи от палаты, ключи от входной двери – живи». Причём это без каких-то подношений. И я пару дней… А ты представляешь кайф? В роту ходить не надо, никакого отбоя. На разводы, в музвзвод, я ходил по времени, точно так же играл, потом возвращался. Я говорю: «Ну вот, болезнь какая-то у меня сложная, положили пока к санчасть. Лежу». Ребята: «Это не заразно»? Я: «Не, не, всё нормально».

– Ну, в принципе, воспаление хитрости может и заразным быть, – улыбнулся Звонарь.

– И в общем я стал жить такой полувольной жизнью. И к тому моменту Романец с Сугробом подсуетились – они весь музвзвод устроили грузчиками, на продовольственную базу. А находилась она менее даже, чем в километре от части. Нужно было перелезть через забор, пройти лесочком, потом через дорогу, и вот тебе ворота. Это центральная продовольственная база города Ангарска! Сугробов с Романцовым работали карщиками на электрокарах, а мы, все остальные, простыми грузчиками. И мы разгружали вагоны – всё, что приходило в Ангарск. А в Ангарск приходило всё! Начиная от спичек, сигарет – мясо, курица, овощи, фрукты – всё, всё, всё приходило на эту базу, а с неё уже распределялось по магазинам. По-другому никак. Централизация же, Советский Союз. И я прикинул, думаю, блин, мне на построение и на какой-то объект ехать не надо – я могу пешком из санчасти ходить на работу. Играть на разводах, утренних, вечерних, всякие вечерние поверки, я и так могу. А почему бы мне с Коротичем не договориться за пару пузырей – оставить меня здесь на подольше? И у нас был такой Илья Бурков – возрастной, и выглядел внешне как взрослый дядя. Он не работал нигде и никогда. Даже если на какие-то объекты его и прикрепляли, то он ничего там не делал. Он просто собирался и уходил к своей сожительнице. А она работала на каком-то ангарском предприятии и заведовала талонами – потому что в то время уже была талонная система. Мыло по талонам, мясо по талонам, водка по талонам, вино по талонам. И у Ильи всегда можно было купить талоны, а потом их отоварить в магазине. Я ему объяснил ситуацию, и он говорит: «А, Вован, я тебе даже не продам – я тебе на две бутылки водки и две бутылки вина талоны дам просто так». У него пачка талонов! У них, наверное, бизнес был. И я иду в магазин, получаю две бутылки водки, две бутылки вина. Прихожу к Коротичу и говорю: «Товарищ капитан. Вот». Он: «За что?» – Я говорю: «На подольше бы». Он: «Понравилось? Я так и знал». Ну и он со спокойной душой оставляет мне по-прежнему ключи. То есть, представляешь? У меня отдельная палата, где я один, она закрывается на ключ. В ней туалет, в ней душ, стол. Ну телевизора не было… В общем, всё. Всё в моем распоряжении. Всё помещение тоже закрывается – у меня ключи от него. И я начинаю жить – это такой период, как сказать? Когда не свинушка выросла, а что-то более съедобное. И я несколько месяцев жил в санчасти. Просто жил. Ходил оттуда на работу и играть в оркестре. Работа на продбазе – она тоже была очень денежная, очень денежная. Потому что мы воровали всё, что можно. Мы даже умудрились своровать у азербайджанцев персики, которые они нелегально привезли из Азербайджана в вагоне с яблоками. Это тогда было явление распространенное. Кто имел доступ ко всем этим поставкам продуктов, обогащались таким образом. К примеру, в Ангарск шёл вагон колхозных яблок, как сейчас помню, сорт назывался «Слава гвардейцам». А хитрожопые азера, из своих садов или ещё откуда-то, они среди этих ящиков в вагоне прятали ящики с персиками. Соответственно, вагон приезжал, они, как представители грузоотправителя, его встречали, при них его открывали, и они контролировали выгрузку яблок – азербайджанцы эти. Но всегда можно было договориться, что некоторые ящики – они крестом были помечены или ещё как-то – они не в склад ехали, а ехали мимо и потом на рынок. И мы, когда, разгружая яблоки, наткнулись на персики, поняли, почему два азербайджанца толкутся прямо у выхода из вагона… И мы сделали так – каждый заправил ВСОшку, куртку, в штаны, но заправил так, что штук восемь персиков помещалось. То есть что мы делали? Натыкались на ящик с персиками, быстренько выкладывали всё в какой-нибудь другой ящик, вниз яблоки, сверху несколько персиков обратно, и они видели…

– «Куклу»^[72] делали?

– Да! Они видели свой ящик, помеченный каким-то знаком, и так тихонько: «Братан, братан, этот ящик туда». – «Как скажешь, туда так туда». А персики мы пихали себе и каждой ходкой их выносили. Я не знаю, сколько мы персиков украли, но когда азера обнаружили, что они довезли десятую часть от того, что было, крик был такой! Вопли! А они сказать ничего не могут! Как они скажут, что кому предъявят? Они и на колени падали, и «скажите, куда»… Мы: «Не знаем мы ничего». И всё. А мы уже всё в ящики сложили и положили на склад с яблоками. Потому что там охлаждение – они не портятся. А у нас-то в склад есть всегда вход, потому что кладовщица, тётя Маша, к ней подходишь: «Тёть Маш, зайду яблочко возьму?» – То-сё. Она к нам, к солдатикам, относилась нормально. Мы понимали, что сейчас, когда всё это разрулится, мы все эти персики вместо них отвезём на рынок, сдадим сразу оптом и получим деньги. Так оно и произошло. Потом был смешной случай. Мы разгружали сливы и решили их натырить, ну и мешка четыре или пять спёрли. Взвалили эти мешки на плечи и идём в сторону забора. А тут нам на встречу главный инженер. Он такой идейный был, не воровал… наверное. И он: «О, солдатики, голодные. Что, картошки наворовали, несёте печь?» – Мы: «Да нет… не картошки». Он открывает мешки и падает в обморок. Ну ты понимаешь? Стоимость картошки – десять копеек, а сливы – рубль двадцать за килограмм. Естественно, пришлось всё вернуть обратно. Но мы потом отыгрались много на чём. Мы воровали и кур, и мясо, и гусей, и спички. В общем, всё, что угодно. Когда помидоры пошли, вообще было золотое дно. Помидоры мы точно также нагружали в мешки – мы брали эти вот сливки, которые под засолку идут. И прямо с мешком в многоквартирный дом и с двенадцатого этажа до первого – дзынь, дзынь: «Хозяйка, помидоры нужны?» – В общем, полвагона мы продали на засолку в ближайшие дома, чему люди были очень рады. То есть… денег было – ну просто немеряно.

– Совесть-то не мучила? – не удержался Звонарь.

– Да нет… Тогда у меня вместо совести был Озанянц – долго ещё был… Ну и время проводили соответствующим образом. Как-то сидели втроём в пивном ресторане, встретили знакомую тётку с мужем и братом, и к ним плавно переместились. Ну и пока мы у них на кухне выпивали, она похвасталась, что брат купил новый зелёный «Запорожец». Тут бац, муж вырубился, брат вырубился, и мы её уговорили покататься. Права у кого-то… А! С нами был водила командирский. И мы садимся вчетвером в этот запорожец, он действительно новый, и в нём магнитола, что редкость, и в ней кассета. А на кассете Крис Кельми, «Ночное рандеву». И мы на этом «зэпоре»: «Ночное рандеву на бульваре роз!» – Постоянно крутим эту песню, ездим по всему Ангарску, нам весело, мы пьяные. И тут сзади синий маячок – ГАИ. Догоняет, подрезает, останавливает – всех из машины, всем ласты завернули^[73]. А мы в гражданке и без документов. Всех в отделение, сажают в клетку, но переговариваться мы можем. У нас версия железобетонная – это наша дальняя родственница, мы приехали к ней в гости, и, поскольку ключи были в свободном доступе, а машина брата, мы её не угоняли, мы с ним договорились, что можем взять покататься. Менты всё это записали, и тут прибегают муж и брат. Они проснулись – бабы нет, машины нет, солдат нет. Они – «ноль два». Она их в сторонку отозвала и всё объяснила, что не надо делать гадостей. В общем, заявление не написали, и нас под утро, как раз к подъёму, всех отпустили. Были у меня в армии и амурные дела…

– А жена твоя, Таня?

– Конечно же, когда уходил в армию, я свято верил, что буду хранить верность своей жене. Но во время службы она неоднократно в письмах – и даже один раз приезжала – просила ей дать развод. Мотивировала тем, что тогда ей удастся получить какую-то отдельную жилплощадь или встать на очередь – что-то такое. И в конце концов она меня уговорила, и я написал ей письменное согласие на развод. Согласие было заверено командиром части, отправлено в Москву, и она благополучно со мной развелась, когда я служил. Поэтому я уже особо ничем обязанным себя не считал. А ближе к дембелю, может, месяца за три-четыре, мне бригадир говорит: «Ну, дембельский аккорд». Я говорю: «А что такое дембельский аккорд»? Он говорит: «Ты должен один выполнить какой-то определённый объём работы. Я вот его тебе сейчас обозначу, и ты будешь заниматься только этим». И обозначил он мне «офигительный» дембельский аккорд. Надо было выкопать траншею, потому что экскаватора не было, рядом с роддомом, который строился все два года, пока я служил. А траншея была метров сто длиной, не меньше, в человеческий рост и в ширину лопаты. То есть одному копать – ну я ещё лет на пять остался бы служить. Я покопал, покопал… А рядом была действующая поликлиника, и там в регистратуре работала девушка невиданной красоты. Ну действительно была очень красивая, очень хорошо одевалась, на ней были хорошие украшения… И мы с ней познакомились. А к дембелю я уже приобрёл совершенно не солдатский вид. У меня была сзади такая короткая причёска, сходящая на нет, а спереди чуб – даже ниже кончика носа. И этот чуб, вместе с передней частью, был выкрашен в белый цвет. А ВСОшка – она отличается от солдатской формы в более положительную сторону. Потому что это нормальные брюки с накладными карманами, куртка удобная. Мне её полковой художник расписал способом аэрографии на спине – и у него очень здорово получилось. Он мне во всю спину этой ВСОшки нарисовал какую-то картину – абстрактный космос. Какие-то существа, планеты, кольца Сатурна, ну, в общем… И тут появляюсь я, такой весь с аэрографией на спине, с белым чубом. Чего-то мне надо было, в поликлинику зашёл – то ли водички попить, то ли в туалет. И прямо сразу она мне приглянулась. Я чего-то с ней заговорил, она со мной, и, в общем, у нас с первого дня завязались отношения. И поскольку я имел возможность уходить из части уже спокойно, мы с ней встречались по ночам. Но она назначала встречи где-нибудь в парке – это центр города, где-нибудь ещё. Туда было достаточно далеко ходить, я ездил на такси, благо, деньги были. Но всё это ограничивалось поцелуями, сидением на лавке. Она была потрясающей девушкой – милая, ласковая, нежная, красивая, культурная, но выяснилось, что она замужем. И замужем она, как она сказала, за кооператором. А кооператор в Ангарске в том году вряд ли занимался бизнесом легально. То есть я понял, что рано или поздно ночью меня ждёт где-нибудь в тёмной подворотне перо^[74] в бок. Поэтому как-то тихо-тихо я с этой темы съехал. И съехал, ко всему прочему, потому что мы как раз перешли работать на продбазу, и один раз мы разгружали лук, а лук сортировали какие-то девчонки. И среди них были две сестрички, совершенно не похожие друг на друга. Одна Ольга, а вторую не помню, как зовут – очень эффектная: высокая, черноволосая, с длинными волосами, с потрясающей фигурой, очень красивая на лицо. А я всегда был очень падок на женскую красоту. И вот эта вторая сестра, она была всем хороша, но, когда она встала, я понял, что я попал. Потому что мы с ней уже наладили какие-то отношения, но всё это время она сидела. А когда она встала – оказалось, что она хромая. То есть у неё одна нога была короче другой, что ли, или как-то… Ну, думаю, это мелочь, это ерунда. Продолжил с ней общаться – чисто платонические отношения, но червячок какой-то засел. И в какой-то из выходных мы этих двух сестер, Ольгу и вот эту, пригласили в пивной ресторан. Посидели там, попили пиво, по-моему, вино какое-то было, девушки выпили… А! Я помню, «Свадебное» называлось. Ну и вечер, ресторан закрылся, пошли провожать. Сначала проводили эту хромоножку, а потом я пошёл провожать Ольгу. Таким образом, я узнал, где она живёт. Узнал, и у меня созрел коварный план, что с хромоножки я перекинусь на неё. Тем более Ольга проявляла знаки внимания и отвечала на них. И в этот же период у нас ещё один вид бизнеса родился. Рядом с частью было тепличное хозяйство, где выращивались розы. Мы ночью шли, разрезали этот полиэтилен тепличный, срезали цветы нераскрывшиеся – мы понимали, что надо те, что сейчас раскроются, но ещё не раскрылись. Нарезали обычно ведро роз, и потом это ведро ехали и отдавали на рынок, на реализацию. Когда-то оно продавалось, когда-то не всё продавалось. И в один прекрасный день я приехал забирать выручку, а там практически всё ведро роз не продано. Ну не выкидывать же? Я беру эти розы в охапку и еду к Ольге домой. А у неё семья такая – не очень благополучная. Папаша, бурят, какой-то вечно пьяный, мать какая-то толстая повариха. А Ольга сама по себе на лицо очень симпатичная, небольшого росточка, немножко пухловатенькая – в меру. Ну, такая девочка прямо. Я звоню в дверь, открывает бурят этот пьяный, я говорю: «А мне Олю». Он говорит: «А её нет, она уехала, замуж вышла». Я говорю: «Куда?» – Он такой: «В Новосибирск. А ты что, не знал, что ли? Она ждала парня, десантника». Я говорю: «Нет, не знал. Ну, очень жаль. Тогда это ей». Потому что я ж не буду выкидывать в советское время ведро роз. «Если вдруг вы её увидите, передайте мой адрес войсковой», – ну что-то типа того я сказал… На том и забыл. Проходит неделя, мне письмо в полк: «Милый, я вернулась, я не знала, что ты так ко мне относишься. Давай встретимся». То есть пьяный бурят позвонил в нарождающуюся в Новосибирске семью десантника и рассказал всю эту романтическую историю с ведром роз. У Ольги снесло крышу! Тем более, где десантник из Новосибирска, а где – почти дембель из Москвы? Она бросила десантника и уехала в Ангарск. Получила мои координаты, написала письмо. И мы стали встречаться уже по-взрослому. У неё очень часто ночью не было никого дома, и я у неё зависал, со всеми вытекающими. И это долго продолжалось, прям до дембеля. Она даже пришла провожать меня к поезду. Оделась по тогдашней шикарной сибирской моде, в норковую шубу. Хотя, скорее всего, это был стриженый тарбаган – это такой зверёк, который в Монголии водится, его стригут, красят, и он похож на норку. И такая же шапка – вот как Мономаха. Но это считалось, что, блин, Дольче и Габбана отдыхают. Поплакала, повисела на шее, я ей помахал ручкой и поехал в Москву. Ну а продолжение уже было в Москве. Продолжение было, но о нём позже, потому что не всё я ещё рассказал про армейские дела.