Глава седьмая
«Тайна госпожи Заварзиной»
Как и не к ночи помянутые братья Жихарёвы, Черкасов себя за остолопа не держал. По крайней мере, желание вскочить и нестись арестовывать хозяйку украшения он подавил быстро. Вместо этого он условился с Заварзиным, что брошь принесет лично, вечером. Отпустив обрадованного инженера, он быстро переоделся в одежку попроще (такая всегда хранилась для агентов в специальном шкафу), надвинул на глаза кепку, и стремя голову помчался на Солдатскую.
Учитывая молодецкий темп, коллежский регистратор прибыл на место быстрее Заварзина. Ему повезло – будка городового на Верхней Солдатской располагалась буквально в трех домах от дома инженера, у шумной торговой Александровской площади. Вход отсюда был виден идеально. Городовой Черкасова сначала не признал и чуть было не прогнал молодого лоботряса, но вскоре понял, что имеет дело с «подчаском», и вытянулся во фрунт. Константин быстро дал будочнику необходимые инструкции: глаз с дома не спускать, подмечать, кто и когда приходит и уходит, излишнего внимания не выказывать, не препятствовать, но если Заварзины внезапно куда-то соберутся всей семьей – остановить, послав дворника в часть.
Следом Черкасов направился в гимназию, рассчитывая застать на месте Руднева. Бдительный Владимир Амплеевич коллежского регистратора не пустил, заявив, что историк сегодня не появлялся. Пришлось бежать дальше – во флигель на Стрелецкой. К приходу друга Павел как раз обедал (за символическую плату кухарка хозяев готовила три раза в день еще и на него).
– По какому случаю маскарад? – иронично оглядел конспиративное одеяние друга учитель.
– Хозяйка броши нашлась! – с порога воскликнул Черкасов.
– Да? И кто же она? Мадам какого-нибудь борделя? – снисходительно спросил Руднев.
– Заварзина!
Павел испустил фонтан только что прихлебнутого чая, поэтому сыщику пришлось сначала увернуться от могучей струи, а затем от стучать подавившегося друга по спине. С раскрасневшимся лицом, слезящимися глазами и отчаянным кашлем, Руднев растерял всю вальяжность.
– Как? – наконец прохрипел Павел.
– Её муж опознал брошь! Говорит, досталась ей от бабки. Фамильная драгоценность.
– Час от часу не легче. Что думаешь делать?
– Зайти к ним вечером. Пока – просто поговорить. Хотел позвать тебя тоже.
– Меня? – удивился Руднев. – А тебе от пристава не прилетит, что партикулярное лицо привлекаешь?
– Я же говорю – просто поговорить. Ты уже видел Заварзину. Понимаю, что очарован и мыслить здраво тебе тяжело, но ты с ней уже виделся. Мне нужно, чтобы ты был рядом, когда я буду задавать вопросы, и сказал, насколько её поведение отличается от твоего прошлого визита. Сможешь?
– Постараюсь, – кивнул Павел.
К Заварзиным они вернулись, когда колокола церкви на Смоленском спуске уже звенели на вечернюю службу. Чета встретила их в передней. Не доставало Димы – он убежал гулять с друзьями. Филипп был абсолютно спокоен, а вот Наталья настороженно переводила глаза с сыщика на учителя. Константин достал украшение из кармана и протянул в сторону Заварзиных на открытой ладони – достаточно близко, чтобы они могли его разглядеть, но достаточно далеко, чтобы быстро убрать руку.
– Господин Заварзин, прошу меня простить, но я не раскрыл обстоятельств, при которых эта брошь была найдена на самом деле, – начал Черкасов. – Её обнаружили в кармане убитого учителя гимназии Николая Михайловича Нехотейского. Я вынужден спросить у вашей супруги, как украшение оказалось у него?
Инженер пораженно взглянул на жену. Наталья Андреевна зябко поежилась, отвернулась и подошла к окну. Казалось, ей физически тяжело смотреть на мужа. Наконец, она тихонько ответила:
– Филипп, просто, я не говорила тебе. Не хотела, чтобы ты волновался, или… Или сделал что-то, о чем мы бы потом пожалели…
Она сбивчиво и откровенно стыдясь пересказала мужу и Корсакову историю, которую Руднев уже слышал. Сластолюбец Нехотейский, один раз увидев Наталью, безумно её возжелал. Зная, что инженера нет в городе, а семья Заварзиных и так не богата, в середине лета он вызывал её в гимназию и объявил, что Дима не пригоден для обучения в главном губернском учебном заведении. Чтобы не дать его исключить, Николай Михайлович потребовал деньги, уже зная, что сумма будет неподъемной. Услышав ожидаемый ответ, он предложил иное соглашение – Наталья становится его любовницей, а Дима остается учиться в гимназии. Несмотря на кроткий характер, Заварзина, увидев сальный взгляд Нехотейского и его руки, уже тянущиеся к ней, отвесила учителю хлесткую пощечину. Он взревел, схватил её за плечи и разразился отборной бранью.
– Я насилу вырвалась, и лишь дома выяснила, что бабушкина брошь, с которой я не расставалась, в пылу борьбы оторвалась от платья, – закончила она.
– И с тех пор вы не виделись с Нехотейским? – спросил Константин.
– Нет. Он прислал мне несколько писем. Угрожал. Но я скорее умру, чем соглашусь отдаться такому негодяю. Только… – она замялась. – Боюсь, я не все вам рассказала в ваш прошлый визит, Павел.
Руднев сохранял бесстрастное лицо, Черкасов заинтересовано подался вперед, а инженер бросил обеспокоенный взгляд на супругу.
Гимназическое образование Димы было для Заварзиных всем – скромные и небогатые, они мечтали о лучшей жизни для сына, и классическая гимназия должна была открыть для него множество дверей для дальнейшего устройства. Наталья Андреевна не собиралась сдаваться – все лето она копила требуемую сумму, занимая деньги и продавая немногочисленные драгоценности, оставшиеся от бабки-помещицы. Собрать всё так и не удалось, но Заварзина наивно полагала, что Нехотейский согласится и на меньшие деньги. Поэтому, когда мерзкий учитель прислал очередное письмо, Наталья ответила согласием на встречу.
– То есть вы все-таки видели Нехотейского?! – вскричал Константин.
– Нет! – покачала головой Заварзина. – Произошла поистине странная вещь!
Вскоре после того, как ответ был отправлен, ей пришла новая записка – на этот раз анонимная. Неизвестный доброжелатель сообщал, что Нехотейский в скором времени будет отставлен от должности и не сможет более угрожать дальнейшей учебе Димы. Обрадованная Наталья Андреевна не пошла на встречу.
– А вы не помните, где конкретно назначил вам свидание Нехотейский? – вступил в разговор Руднев.
– Да! – встрепенулся Константин. – У него, на Покровской?
– Нет, – удивленно покачала головой Заварзина. – Он велел прийти вечером в некий дом в нижней части Солдатской…
Руднев и Черкасов многозначительно переглянулись. Наталья Андреевна вышла, но вскоре вернулась с запиской Нехотейского. Хотя сам дом был Черкасову не знаком, по указаниям учителя он понял, что находится убежище развратника должно совсем недалеко от реки. Он передал записку другу.
– Благодарю за уделенное нам время! – Константин поднялся из-за стола. – Только разрешите последний вопрос – куда вы направили свой ответ и как?
– Попросила Диму отнести в гимназию. Пока вы не сказали, я и не знала, где жил Нехотейский. Дима сказал, что передал записку классному надзирателю…
Молодые люди откланялись и вышли от Заварзиных. На улице темнело. Фонарщики начали зажигать немногочисленные светильники. Улицы, и так немноголюдные, совсем опустели. Отойдя на несколько шагов от заварзинского дома, Черкасов спросил друга:
– И что ты обо всем этом думаешь?
– Ну… – помедлил Павел. – Думается, Наталья Андреевна говорила правду. Если так, то у нас получается совсем другая картина. Ты сказал, что записку принесли Нехотейскому домой, верно?
– Верно!
– Тогда выходит, что некто перехватил записку в гимназии, прочитал её, направил анонимное послание Заварзиной, а сам…
– Передал её ответ Нехотейскому… – подхватил Константин.
– И стал ждать учителя в указанном месте, где убил его, и сбросил труп в реку! – закончил Руднев. – Ну что, пойдем?
– Куда? – опешил Черкасов.
– Как «куда»? – Павел помахал запиской. – Смотреть, что за домик себе нашел Нехотейский, и зачем?
– Ты не пойдешь никуда! Скоро совсем стемнеет, место там дикое, и без револьвера и пары городовых нечего туда соваться. Так что…
Договорить он не успел – к ним подбежал городовой, которого Константин днем просил присмотреть за домом Заварзиных.
– Беда, вашбродь! Пристав срочно к себе требуют! – выдохнул он.
– Какая беда?
– Жихарёвы утекли!
– Как?! Куда?! – третьим из уст Черкасова вырвалось слово, не делавшее чести выпускнику семинарии. – Я в часть! Павел! – он обратился к другу. – Иди домой! Встретимся завтра и продолжим!
Он побежал за городовым. Руднев остался один в сгущающихся сумерках. Он задумчиво посмотрел в сторону Большой Саратовской, которая вела к дому, а затем перевел взгляд убегающую вниз по холму Солдатскую.
Глава восьмая
«Дерзкий побег и опасная прогулка»
Крики Богородицкого были слышны еще с улицы. Черкасов аккуратно, стараясь не привлечь к себе внимание начальства, прокрался в общий зал и расположился за спинами городовых с таким видом, словно он с самого начала здесь стоял. В центре помещения бесновался пристав. Перед ним, понурив голову, стоял недавно поступивший на службу городовой Перекопов, бывший унтер. За спиной Богородицкого чуть более расслаблено расположился Юрий Софронович, и взгляд, которым он сверлил подчиненного, был страшнее всех кар и ругательств, которые изрыгал из себя пристав.
После пары минут выслушивания тирады Богородицкого, Черкасов составил картину произошедшего. Гороховский обрабатывал подозреваемых, притомился, и решил дать им небольшую передышку на обдумывание своей незавидной участи. Следить за ними был оставлен Перекопов. Через пару минут, Сенька начал жалостливо просить воды. Перекопов смилостивился, но, когда он подошел к заключенным, Потап схватил его за горло так, что немаленький полицейский и пикнуть не смог.
– Пасть откроешь – он те шею свернет! – грозно прохрипел Сенька. – Выпускай, живо!
Вырубив Перекопова, братья выбрались во внутренний двор, прилегающий к пожарной части, разжились там телегой, выехали за ворота – и ищи их свищи!
Выговорившись (а точнее – накричавшись), Богородицкий изрек сакраментальное «Из-под земли мне их достаньте!» и удалился на служебную квартиру. Перекопов так и остался стоять посреди зала. Гороховский шагнул вплотную к нему, продолжая сверлить подчиненного глазами. Хотя Юрий Софронович был наголову ниже городового, бывший унтер ощутимо оробел и не смел опустить взгляд.
– Опосля с тобой поговорим, агнец… – прошипел квартальный, а затем развернулся к собравшимся городовым. – Чего встали? Пристава слышали? Чтоб к утру нашли!
Прыть, с которой те бросились вон из части, при других обстоятельствах Черкасов нашел бы комичной. Они остались вдвоем с Гороховским.
– А, Константин Алексеевич, – кивнул ему квартальный. – Хотели что-то добавить?
– Ни в коем случае! – Константин решил, что озвучивать открывшиеся ему обстоятельства сейчас будет крайне несвоевременно. Вряд ли в части ему сейчас выделят провожатого в дом на Солдатской. – Чем-то могу вам помочь?
– Да чего там помогать… Одна надежда у нас – найти по горячим следам. «Ибо Господь – судия наш, Господь – законодатель наш, Господь – царь наш; Он спасёт нас», – он махнул рукой и вышел. Черкасову тоже не было смысла оставаться в части одному, поэтому он решил отправится домой, проведав по пути Руднева. Вдруг тот еще не спит…
***
Руднев не спал. Но и дома его не было. Конечно же любознательная натура не дала ему спокойно вернуться и лечь спать. Стоило другу убежать, как Павел отправился по указаниям из записки в поисках убежища Нехотейского.
В идее своей он быстро разочаровался. Уже стемнело. Фонари в нижней части улицы отсутствовали полностью. Редкие прохожие окидывали учителя подозрительными взглядами. Вонючий пьяница даже увязался следом, но быстро рухнул в канаву перед одним из домов. Где-то брехали собаки. Несмотря на теплую августовскую ночь, зубы Руднева начали нервно постукивать. Несколько раз он был готов повернуть назад, но азарт и стыд за собственно малодушие каждый раз гнали молодого учителя вперед.
Дом отыскался относительно быстро. Он действительно стоял последним на улице, в нескольких десятках шагов от речки. Домишка плохонький – почти врытый в землю, весь неказистый. «Несолидно как-то», подумалось Павлу. Не удивительно, что Нехотейский так бесился – от лучшего в городе кафешантана до такой вот развалюхи.
Как и ожидалось, в окнах не горело ни единого огонька. Ворота и забор были на удивление крепкими, поэтому во двор заглянуть не удавалось. Простояв у дома несколько минут, Павел уже собирался развернуться и пойти обратно (навыками взломщика он все-таки не обладал), как вдруг со двора послышался скрип открываемой двери. В два прыжка, Павел оказался у ворот, силясь разглядеть, кто вышел из дома. Не видно было ни зги. Внезапно, калитка распахнулась, огрев Руднева по лбу, а затем могучие руки втянули его во двор. Учитель попытался дать отпор, но после могучего удара кулаком обмяк и потерял сознание.
Павел очнулся в полной темноте. Лежал он на грубом полу, а руки были связаны за спиной. Крайне противная на вкус тряпка плотно затыкала рот. Руднев от испуга чуть не задохнулся, судорожно пытаясь дышать через нос. Наконец, паника прошла. Учитель пошевелился, пытаясь сесть, но получилось у него не слишком успешно. Зато его ерзанье привлекло чье-то внимание.
– Глянь-ка, очухался! – раздался грубый голос из темноты.
– Лежи, соколик, и не рыпайся. Вздумаешь кричать – мигом кончим, – присоединился к нему еще один обитатель теней. Говорил он спокойно, не повышая голоса, но Руднев ни капли не сомневался, что угроза будет приведена в действие. Раздался скрип половиц, после чего тряпку у него изо рта вытащили.
– Вы кто? – осипшим голосом спросил учитель.
– Нет, милчеловек, это ты нам ответствуй: чьих будешь? – продолжил тот, что грозил убийством. – На легавого ты, вродь, не похож. Можь, кадет?
– Кто? – не понял Павел. – При чем тут кадеты? Я, вроде, по возрасту не гожусь, да и не в форме…
– Вот артист! – хохотнул первый.
– Цыц, Потап. Ладно, не легавый. Чего ж тогда толокся у дома, а?
– Я… – замялся Павел. – Гулял. Заблудился немного.
Потап опять рассмеялся в темноте.
– Ты горбатого тут мне не лепи, гуляка, – не поддержал веселья собеседник. Руднев уже понял, что из двоих его тюремщиков этот был главным. – Тебя из окошка хорошо было видно, как ты тут ходил, разнюхивал. Так что, расскажешь? Аль помочь тебе?
«А что я теряю?» – подумал Руднев.
– Я здесь из-за Нехотейского. Я коллега его, из гимназии. Нашел записку, где он на этот дом указывает. Думал, может помогу чем расследованию?
– Вот, курва! – ругнулся Потап. – Слышь, Сенька, он даже дохлый продолжает гадить!
– Помолчи! – шикнул главарь. – Не верю я тебе, милчеловек, ну да не важно это. Слухай сюда. Крови на нас нет, и брать грех на душу мне не охота. Но будешь ерепениться – не обессудь. Коль жизнь дорога – делай, как я сказал. Посиди денек тут с нами, тихо. Потом отпустим. Понял?
– Предельно! – не покривил душой Руднев. Вновь раздался скрип половиц. Павел понял, что сейчас кляп вернут на место, и поспешно спросил: – Так вы братья Жихарёвы? О вас весь город гудит, что мол вы Нехотейского убили!
– Вот, значит, как? – голос Сеньки прозвучал недобро.
– Ага, – Руднев осознавал, что подбирать слова нужно очень аккуратно, поэтому продолжил. – Но вы сами мне только что сказали, что крови на вас нет. То есть, вы его не убивали?
– Вот те крест! – пробасил из темноты Потап. – Нам это ни…
– Пасть закрой! – рявкнул Сенька. – А чего такой любопытный, учитель?
– Да понять пытаюсь, как вы в его доме оказались?
– Не его это дом, а наш! – зло прошептал Жихарёв. – На шкиц тянуло твоего Нехотейского. Таких к себе домой солидный господин таскать не будет. Вот и башлял он, за хазу и девок. Должок за ним вырос. Так что сам покумекай, живой он нам нужен был. А теперь – цыц!
И кляп вернулся на место.
***
Руднев пытался дремать, но ничего из этого не вышло – мешали путы и кляп. Он не знал, сколько прошло времени, пока не увидел, как сквозь прикрытую дверь в соседнюю комнату начинает слабо пробиваться свет. Павел понял, что сидят они в сенях, чтобы не маячить перед окнами. Здесь все еще царил полумрак, но Руднев уже мог разобрать очертания Жихарёвых у противоположной стенки. Сенька дышал мерно, привалившись к углу – видимо, дремал. Глаза Потапа поблескивали в полутьме, значит учитель оставался под присмотром.
У Руднева было столько же оснований верить братьям, сколько у них – его истории. С другой стороны, врать братьям тоже было незачем. А вот в то, что его действительно отпустят, Павел не верил. В лучшем случае, оставят здесь, с кляпом и веревкой, а там уж выберется, или умрет от удушья или голода – уже не их забота. Значит, нужно было придумать, как бежать. К сожалению, все козыри были на руках братьев. В честной драке он их не одолел бы и один на один, а уж пытаться справится с двумя, пока руки связаны за спиной – и думать нечего. Перехитрить? Но как? Вряд ли они согласятся еще раз достать кляп, да и в голову ничего не шло. Оставалось рассчитывать либо на честность бандитов, либо на проведение.
Проведение, в лице квартального надзирателя Юрия Софроновича Гороховского, оказалось быстрее. Дверь в сени распахнулась после могучего пинка. На пороге возник Гороховский с револьвером в руке. Дремавший на лавке Сенька вскочил, заспано моргая, но Потап, зарычав, словно медведь, сразу же рванулся на полицейского. Однако Юрий Софронович не собирался деликатничать с Жихарёвыми. Револьвер рявкнул дважды – и Потап рухнул на пол, не добежав до квартального.
– За брата удавлю! – отчаянно крикнул Сенька. Он оказался в шаге от Гороховского, протягивая руки к горлу полицейского, но ствол револьвера уже уперся ему в живот. На мгновение они застыли так. Павлу почудилось, что в глазах Жихарёва мелькнуло понимание безвыходности его положения, и он даже, казалось, начал опускать руки. Но Гороховский хладнокровно нажал на спусковой крючок, выстрелив в упор. Сенька удивленно выдохнул и осел на пол. Юрий Софронович свирепо огляделся, водя револьвером в поисках новых противников, а затем увидел лежащего на полу Руднева. Он усмехнулся, опустил оружие и крикнул, обернувшись к распахнутой двери:
– Он здесь! Живой!
В дом ворвался Черкасов и обрадованно упал на колени перед Павлом.
– Паша! Ну ты меня и напугал!