Ушедшие

Глава 3
Видят человека невидимые

Февраль. Ходит человек по Земле долго и многое видит на веку своём. Видит он и скорби, и радости, и печали. Но не всё видит человек. Многое скрыто от него. Многого он не знает и не может знать. Не знает он, что видят его другие люди, видят, но молчат, и не дают ему знать об этом. Видят всё, что делает он и думает он, и ничего нельзя скрыть от этих людей. И люди эти не живут с ним, и не дышат с ним одним воздухом.

Людям этим не нужна жизнь его, неинтересен он сам этим людям, но должны они следить за ним, чтобы суметь потом сказать ему, чтобы потом можно было бы ему знать, в чём он ошибался и что он сделал плохо, а что сделал хорошо. Что он сделал не так, как нужно, и что сделал так плохо, как только мог сделать.

И не только для того следят за ним эти люди, чтобы сказать ему это, но и для того, чтобы смог он сам стать другим, если узнает об этом, если сможет понять это когда-нибудь сам. Для того, чтобы сделать его не таким, каков он есть, если сам он этого захочет.

Нет ничего в этом интересного для этих людей, не нужен им ни этот человек, ни то, что делают они, но должны они это делать, и делают, хотя самим им не хочется ни делать этого, ни думать об этом. Ничего не нужно этим людям, нужна им только вечность и покой, и нет для них большего желания, кроме желания быть в одиночестве, но не могут они быть в одиночестве, нет у них для этого возможности, и несут они крест свой, как несли раньше, когда жили под небом земным.

Нет никакой им радости оттого, что помогают они людям живым, и нет у них никакого желания для того, чтобы делать то, что делают они. Но так заведено, и делают они то, что не хотят.

И человек тоже должен делать то, чего не хочет он. Не потому, что он должен делать это, что заставляют его делать это, но потому, что нельзя иначе, не может человек жить иначе. Это нужно ему, чтобы было на Земле хорошо, и чтобы близким его было хорошо, и чтобы самому ему было покойно и счастливо можно жить. Нельзя сделать так, чтобы человеку не нужно было делать то, чего он не хочет, ибо если хочется ему чего-то, то не всегда можно сразу выполнить это желание, а нужно сначала сделать то, что не хочется ему сделать.

Не нужно ему многого: не нужно ему ни славы, ни почестей, ни богатства, ни власти. Нужно ему только, чтобы было ему покойно и хорошо, но нельзя человеку быть покойным, не даст ему жизнь никогда покоя, и если не будет он бороться с тем, что выпадает на его долю, не сможет он жить.

Не сможет жить ни тот человек, у которого нет сил для того, чтобы познавать, чтобы учиться новым делам и новым понятиям, ни тот, у кого нет больше желания жить и делать в своей жизни разные дела. Не смогут удержать его думы о том, что близким его будет плохо, если не станет его на свете, что для других людей будет пуста без него жизнь; удержать его в жизни может только одно желание, и желание это есть желание жить. И жить не для других людей, но для себя.

Не должен человек думать о себе, когда делает что-то, и должен думать о других только, но не должен он жить для других, ибо живёт человек для себя. И только для себя должен жить человек. Может он помогать другим людям, может стараться он сделать для них много хорошего, но нельзя жить только этим, ибо будет такая жизнь в тягость человеку. Жизнь ему нужна для себя, и ничего другого не может быть. Другим людям он тоже нужен именно живой, им будет в тягость человек, которому не хочется жить.

Но должен он жить для себя так, чтобы не было другим хуже от того, что живёт он, чтобы не было другим больно за него, и не отворачивались бы они от него, когда подходит он к ним. Нельзя так жить человеку, чтобы он делал всё только для своих желаний и для своих целей, ибо будет он ненужным людям, и будет мешать им.

Нужно жить человеку так, чтобы и ему было хорошо оттого, что живёт он, и чтобы другим было хорошо оттого, что живёт он на Земле. Нельзя так сделать, чтобы всем было хорошо, но нельзя так делать, чтобы плохо было тем, кого человек любит и кого уважает в сердце своём. Так нужно жить человеку, чтобы не было им горько смотреть на него.

Но много у человека близких и товарищей его, и для всех не может он быть хорошим, и нужно стараться ему жить для всех и для себя, но не давать повода для того, чтобы хулили его все, и никто бы не заступился за него, кроме матери его.

Нет такого одного правила, как нужно жить человеку, но много таких правил, и нужно, чтобы все их выполнял человек. Нет никаких таких одинаковых решений, но есть только одно стремление: жить хорошо и честно, мудро и правильно. И нужно руководствоваться этим стремлением и ничем другим.

Так нужно жить людям. А другим, которые не живут на Земле, нужно тоже многое, и это не так, что им ничего не нужно. Не нужно им ничего по желаниям их, но должны они думать о том, что ждёт их в будущем их, и потому должны они делать то, что делают. И не находят никогда они в этом удовольствия, но не могут они не делать этого, и нельзя их заставить уйти, когда человеку не хочется, чтобы за ним следили. Следят всегда за ним, всегда и везде, и ничего нельзя скрыть от них.

И не хотят они зла человеку, не хотят, чтобы стал он хуже, но не слушает их человек и делает так, как хочет сам, и делает это хуже, чем смог бы. И так всегда будет, что хочется человеку жить, чтобы никто не помогал ему, чтобы самому принимать все решения, но решения эти не самые лучшие, и делают они человеку плохо, и сам человек делается хуже от этого.

Нет ничего в человеке, что было бы дорого для тех людей, видят они всю природу его, и низка эта природа, и несовершенная, и груба, и кажется она им неблагодарной, ибо никогда человек не благодарит тех, кто помогает ему, и всегда сомневается в добрых чувствах их.

И лень ему разбираться в том, что говорят они ему, и хочется ему забыть всё то, что говорили они ему, и кажется ему, что лучше он, чем говорят ему, и не хочет он пользоваться советами, ибо думает он, что говорят ему не то, что нужно ему самому, но то, что нужно этим людям.

И не может он понять, что не нужно этим людям ничего, кроме того, чтобы стал он лучше, насколько сможет, и нет ничего другого в их стремлениях. И нет ничего другого в желаниях их, когда они говорят ему разные вещи, чтобы смог он разобраться в том, что видит и слышит.

А он только хотел бы их использовать для своих целей и думает о том, как сделать это. И нет ничего хуже для этих людей, когда им приходится это слышать и видеть.

Мне пришлось услышать ещё не раз предупреждение о том, что существа невидимых миров не считают необходимым выполнять наши просьбы и желания, быть нашими слугами, пока я не усвоил это, как жёсткое правило. Меня ведь тогда действительно больше интересовали разные житейские вопросы и желания, а не пути духовного развития.

Уже после первой встречи я понял, что мои собеседники – не те существа, с которыми можно поболтать на разные темы на равных, не утруждая себя. Им не нравятся бестактные и назойливые попытки узнать что-то из их личной жизни, войти в их внутренний мир. Они поймут пустое любопытство и неуважение к себе ещё раньше, чем мы сами его осознаем. На наши вопросы они могут ответить: «А зачем ты это хочешь знать?», напоминая, что их сведения не могут быть использованы для нашей выгоды или во вред другим людям. Они помогают нам тогда, когда сочтут нужным.

Кроме того, они ведь не могут сказать нам больше, чем наше сознание может вместить.

И тяжело человеку делать то, что заставляют они его делать, и не понимает он, что заставляют они делать то, что лучше для него, но кажется ему, что он сам может решить, как жить ему, ибо для себя ведь он живёт, и сам всё может решать.

Но не может решать он сам, не может он знать всё то, что знают эти люди, и должен он верить им, ибо больше некому верить человеку, кроме как самому себе и людям этим. И должен он больше верить людям этим, ибо знают они больше и видят они больше. И нет ничего постыдного в том, что живёт человек их советами, становится он слабее не оттого, что выполняет их советы, но оттого, что не хочет он выполнять их, ибо советы эти и направлены на то, чтобы сделать его сильнее и лучше, и увереннее чтобы он шёл по жизни своей до самой смерти. И нет больше ничего такого, что бы двигало этими людьми, и нет ничего более для них нужного, как сделать человека таким, каким он должен быть.

Ничего не нужно этим людям, кроме этого, и ничего не хотят они больше. Всё, что делают они, делают для тебя, человек, и не должен ты пытаться их не слушать и делать не то, что говорят они тебе. Дают они тебе думать самому, и больше ты думаешь сам, чем думают они за тебя, но не знаешь ты этого, и кажется тебе, что говорят тебе они, и ты теряешь свою волю и лицо своё. Но так не может быть, ибо ты сам живёшь и делаешь свои дела, и можешь не слушать этих людей, но будет тебе только хуже от этого.

Это был ответ на мою молчаливую реакцию. Мне не нужно было говорить, они понимали моё отношение и мои вопросы без слов.

Тебе не нужно больше ничего делать. Ты сделал даже больше, чем я ожидал. Это так, но ведь дело не в этом. Что ты сможешь сделать сейчас ещё? Ничего? Но это не есть ничего, это что-то уже сделано. И так же дальше: ничего нельзя, но можно всё же пытаться. Всегда нужно пытаться сделать невозможное.

С первых разговоров я понял, что я видим для существ невидимого мира. Но одно дело понимать умом, а другое – почувствовать реальное ощущение постоянного постороннего присутствия. Представьте сами, что вы почувствовали себя открытым для наблюдения какими-то другими существами, возможности которых неизвестны, и нет оснований быть уверенным в их благожелательном отношении к вам. И что наблюдать может тот, кто делает это помимо своего желания, только по тому, что это его долг, которому вы неинтересны, для которого ваша природа примитивна и низка.

Можно прекратить с ним разговор, но это ничего не меняет, наблюдение будет продолжаться. Это чёткое, осязаемое ощущение. Часто оно слабеет и, кажется, что вас покинули, но всё равно вы знаете, что от этого наблюдения вы не можете никогда и ничем заслониться. В поезде, самолёте, метро, дома и на работе, в разных городах. Бороться с ним совершенно бесполезно, его нужно просто принимать, как данность.

Удивительно много обыденных желаний и действий хочется скрыть, и трудно привыкать к тому, что они кому-то известны. Мне не была дана способность видеть говоривших со мной так, как мы видим людей на Земле, но была дана способность ощущать их внутренний мир, состояние, настроение, отношение ко мне.

Если не ошибаюсь, в момент этого разговора я чувствовал строгое, взвешивающее, неравнодушное внимание, но и одновременно какую-то нездешнюю боль, печаль.

Что же касается призыва верить этим людям – моя природная осторожность не позволяла быть уверенным в том, что они не могут заблуждаться и ошибаться. Даже если они и знают неизмеримо больше нас, видят неизмеримо дальше, могут делать то, что не можем делать мы.

После этого разговора у меня появилось желание как-то изменить себя, свою жизнь, но я пока не понимал, что следует конкретно делать, чего хотят от меня. Я тогда слушал их как учителей, наставников, но у меня не было мысли о том, что этим существам может быть тоже необходимы сочувствие, благодарность, желание быть услышанными, понятыми. Душа всё же каким-то образом почувствовала их ощущение безысходности и этим, возможно, находила отклик в их душах.

Позже в сознание стали вторгаться существа других планов, я смог почувствовать их ярость, нестерпимую злобу, ненависть, лживое сочувствие, злорадство и разные другие мерзости. Не только действие, но и любая мысль, желание, чувство ими немедленно воспринимались, и, как правило, осуждались. Слышать же в любое время реплики, оскорбления неизвестных существ стало обыденным явлением. Им не важно то, о чём они говорят, им нужно любым способом завладеть сознанием. А почему на той стороне нам должны встретиться если не любящие, то хотя бы доброжелательные существа? Мы сами в жизни такие?

Что для меня в этой беседе было неожиданно и, по-моему, не могло быть взято из моего сознания:

• факт постоянного наблюдения без разрешения и уведомления;

• слова о том, что нет ничего в человеке, что было бы дорого для них, и помогать людям – лишь нести безрадостный крест свой;

• слова о том, что не сможет жить человек, у которого нет желания жить.

Глава 4. Не знает человек себя

Наши отношения к этому времени сложились следующим образом. Когда была возможность, я брал листы бумаги и был готов записывать то, что мне диктовалось. Я понимал, что со мной говорят разные люди, разные по ощущениям и по тематике разговоров, но уверенно различить их не мог. Спрашивать их имена мне почему-то казалось нетактичным, а сами они мне не представлялись.

Нельзя сказать, что разговор был похож на обычную беседу. Требуется усилия для того, чтобы сохранить настройку сознания на говорящего, чтобы его голос не растворился в шуме, чтобы не переключиться на другого отвечающего. Что-то подобное мне приходилось делать в детстве, когда я учился принимать на коротких волнах далёкую ускользающую морзянку на фоне постоянных помех.

Требуется также усилие, чтобы понять то, о чём хочет сказать собеседник, построить в своём сознании некоторую модель обсуждаемого, которую он увидит, и будет корректировать своё изложение. Требуется усилие, чтобы находить вопросы, которые были бы интересны собеседнику. Часто я не задавал никаких вопросов, полагая, что они лучше меня знают, что мне нужно узнать и услышать.

Но, прежде всего, требуется вхождение в некоторую среду, которая достаточно плотная и напряжённая, и сама воздействует на сознание ощутимым образом; это ощущение не из лёгких. Часто ощущалось также болезненное давление на голову.

Я научился устранять и свои ошибки понимания фраз. Если фраза была услышана или понята мной неправильно, я сразу чувствовал непринятие моего понимания собеседником, которое продолжалось до тех пор, пока нужные слова у меня не подбирались. Иногда и собеседники, чтобы устранить мою неуверенность в услышанном, формулировали фразы в несвойственной мне или неожиданной форме.

И всё-таки это не был разговор равных. Всегда ощущалась некоторая грань искренности, через которую они не переходили.

9 марта. Ходят по Земле люди, Господи. Ходят по Земле люди и не знают, почему они живут так, и не понимают ничего люди, и не знают они, что делать им нужно, чтобы они были счастливы и чтобы не казалось им, что живут они зря и ничего не видят, и ничего не было в их жизни хорошего, и ничего не было в их жизни такого, о чём было бы вспомнить можно. И не понимают эти люди, что нужно знать им, как нужно жить, чтобы это было не так.

И знали бы люди, как нужно жить, не оборачивались бы они с тоской в прошлое своё, не находя в нём ничего достойного, чтобы возвращаться к нему, не считали бы они со страхом свои годы, и не думали, что прошел вот ещё год, и ничего не было в жизни их, и должно быть что-то впереди, но немного осталось впереди лет, и придёт ли то, для чего они живут, или умрут они, не познав ничего такого, о чём можно было бы сказать: «Было это, и хвала Тебе, Господи, за это!»

Ничего не знают эти люди, и ничего не хотят они знать, ибо если хотели бы, они давно бы уже поняли, что не для того живут они, чтобы считать дни свои, не для того живут, чтобы ждать такого, о чём они сами не знают, но для того живут они, чтоб было им самим хорошо от того, что живут они, чтобы было им радостно жить, и не конца своего должны ждать люди со страхом и отчаянием, но жить, пока есть ещё жизнь, пока не покинула она ещё их тел навсегда.

Не знают люди, что нужно им для того, чтобы было им жить радостно и хорошо. Не знают они, что нужно для этого только, чтобы хотели они жить хорошо, чтобы не хотелось им жить плохо и мелкими заботами заполнять жизнь свою, не видя ничего, кроме них, и не видя смысла в заботах этих, ибо и великое складывается из малого, но не из всякого малого сложится великое.

И ничего не понимают эти люди, ибо злы они в душе своей и непослушны, ибо знают они столь мало, что не могут даже того понять, что нужно им всё это знать, чтобы жить им самим стало легче. Нет ничего в тебе другого, человек, кроме того, что хочешь ты, чтоб было тебе хорошо, но не знаешь ты, что не бывает так, что тебе хорошо, и ты знаешь, отчего тебе хорошо, и тебе плохо, и ты знаешь, отчего тебе плохо. Не бывает так, ибо не знает человек мыслей своих, а только отзвуки их. Не знает никогда он всего себя, пока не научится себя сдерживать во всём, и когда будет он учиться этому, только тогда сможет он понять себя и мысли свои, ибо сдерживая, понимаешь, что сдерживаешь.

Что же должны делать люди, чтоб жилось им так, чтобы не обидны были прожитые дни их? Что лучше делать человеку, чтобы запомнились ему дни эти и были бы они для него благословенны? Нужно людям только одно: чтобы хотели они этого сами, и когда захотят они этого, сами они поймут, как нужно им жить. И нужно ещё знать людям, что для того, чтобы было им хорошо, нужно, чтоб и другим вокруг них было хорошо, ибо тот, кто радуется горю и несчастьям других, не есть человек, имя которого говорить можно гордо, но есть человек, которому не должно человеком зваться.

И нужно ещё знать людям, что не только в том состоит жизнь их, чтобы делать только для себя хорошо, ибо не будет им никогда хорошо, если другим будет плохо, но будет им тогда хорошо, когда смогут они сделать и другим лучше, чем было им; и не могут быть счастливы люди, если не будут они делать так, чтобы и другие становилась вокруг них счастливыми.

Самое большое счастье человека – видеть счастливым другого, которому помог ты стать таким, которого научил ты быть счастливым, научил видеть то, что не видят другие, понимать добро и красоту, верить в то, во что не верят другие, делать так, чтобы не было больно другим оттого, что счастлив ты, и не видишь ничего вокруг себя. Нельзя человеку быть одному счастливым, ибо не так создан он, чтобы можно было быть счастливым и скрывать от других счастье своё.

Не знает человек, что не может он жить иначе, как жить для себя, ибо ему дана эта жизнь, и не другими людьми она дана ему, чтобы требовать могли они её у него. Не может человек жить для себя иначе, чем живя для других, ибо нет смысла в жизни такой, в которой нет места другим людям. Не может человек жить один, должен он жить всегда среди людей.

Для себя должен жить человек, но живёт он среди людей, и все поступки свои поэтому должен соизмерять он с желаниями и стремлениями других людей. И должен знать человек, что нет ничего другого в его целях, кроме желания быть лучше для других людей, и тогда станет он лучше для себя самого, и нет цели более высокой, чем сделать людей счастливее, и тогда и сам он станет счастливей.

Счастлив человек, у которого есть кров и хлеб насущный, и дети его здоровы, и сам он здоров, и поле его плодоносит. Но в тысячу раз счастливее человек, который не имеет всего этого, но зато многие другие имеют нужду в нём самом, ибо способен он помочь им.

И помогает им, и может он одарить человека, когда есть у того в этом нужда, и одаряет он часто, не жалея запасов своих, и приходит на помощь он им, забывая, если надо, и поле своё, и труды каждодневные свои, и платят люди ему за щедрость его, за помощь его тоже щедростью, ибо истинная щедрость не останется безответной никогда.

И ещё счастливее тот, кто увидел далеко от краёв своих другие земли, плодороднее тех, на которых живут сородичи его, и рассказал о землях этих своим сородичам, и повёл туда их, не жалея себя во время перехода и не забывая дороги к землям этим, и привёл и сказал: «Привёл я вас на земли богатые и жирные, селитесь здесь и живите, и дети ваши пусть тоже живут здесь и дают жизнь другим детям, а мне хорошо от этого будет, что привёл я вас сюда, и довольными жить здесь будете. Но пойду я сам назад, на старые земли, и соберу там других людей и приведу их тоже на эти земли, ибо всем хватит места в краях этих». Горд будет этот человек собой, и гордость эта хорошая будет.

И так же во всём другом должен вести себя человек: познавая высоты новые и открывая для себя что-то неведомое дотоле, и устремляясь духом своим далеко и высоко, должен он и других привести к тому, что он увидел и узнал. И счастлив человек этот будет, и горд собой он будет, видя, как другие радуются тому, чего не знали дотоле.

Но не только тем человек может быть счастлив, но и тем, что сам он будет делать новое и неведомое дотоле; не ходить в края неведомые и узнавать, что есть там, но сам творить то, что не творят другие, и если будет то, что сотворил он, хорошо, и полезно, и красиво, и выше чем то, что творил раньше он, то должен он отдать творение своё людям, ибо нет этому творению никакой пользы, если не пользуются другие им.

И не только тем счастлив человек может быть, но и если он сам может открыть в себе самом нечто, не ведомое ему раньше, и будет если это, что открыл он, красивым и радостным, то должен он научить других людей тоже находить в себе это же самое, и научить их делать это лучше ещё, чем сам умеет, и делать это для себя будет тоже лучше, потому что люди будут учить его, если научатся лучше сами.

И ещё будет счастлив человек, если сможет он так сделать людям, чтобы были они лучше, чтобы те, кто были плохи и ничтожны, стали равными другим, а те, кто были не малы и не велики, не смелы сердцем и не светлы душою, чище стали и светлее. И радостно будет ему смотреть на обновлённых людей, и станет сам он чище и лучше. И другие люди будут делать то же для него, что он делает для них, если станут другими, и будет в мире этом новом и счастье, и не будет ни злобы, ни зависти, ни насилия, и не будет людей, которые убивают других, и не будет людей, которые могут жить плохо, ибо нет такого человека на земле, который не мог бы стать лучше, и нет человека, которому нельзя было бы изменить себя, если захочет он этого.

И нет человека, который не захотел бы стать чище, если все вокруг него чисты, ибо потому чёрные чернеют больше, что всегда найдут вокруг себя чернее себя, и потому не хотят стать светлее, ибо считают себя всё равно светлее других.

Много позже этих событий, во время одной из командировок, тёплым ясным осенним вечером, я шёл, ни о чём не думая, по аллее на окраине Томска, по жёлтым опавшим листьям. Неожиданно пришло понимание бессмысленности моих попыток размышлять над тем, каким бы я стал, если бы не было в моей жизни этих разговоров, событий. То, что произошло, не было ни моим решением, ни моей заслугой, и, наверное, ни моей виной; и у меня не было выбора.

Идущие мимо меня люди никогда не прикасались явно к невидимому, но их жизнь не стала от этого менее наполненной, живой, полноценной. Какими бы они стали, как бы стали относиться друг к другу, к жизни, если бы прошли через такой же опыт? Изменилось бы что-нибудь?

Такие события не должны пройти бесследно, они изменяют сознание, внутренний мир, отношение к жизни, и все события после этого приобретают другой смысл, другое значение.

Мог ли продиктовать мне каким-то способом эти тексты живой человек, может быть, чтобы просто посмеяться надо мной? Конечно, такие слова сказать могли многие. Но вряд ли возможна подделка состояний души отвечавших мне, которые я тогда чувствовал, например, состояния неземной печали, вековой усталости.

Я уже говорил о том, что никто не знал о моих разговорах. Сказать об этом я не мог даже самым близким друзьям, всему есть свой предел. Я не мог дать повод для насмешек надо мной и близкими, потому что для большинства «слышать голоса» – это клинический случай, и ничего больше. Но основной причиной было некоторое внутреннее правило: не говори людям о том, что сам не понимаешь.

Видимо, также поступают и другие, прошедшие через опыт, похожий на мой. Может быть, опасаются и того, что найдутся желающие воспользоваться их способностями для каких-то своих целей, а ведь им не объяснить, что такая попытка приведёт, скорее всего, к обратным последствиям.

Причиной было и то, что нельзя доказать, убедить, что это было на самом деле. Каким образом, какими словами следовало бы изложить эти события, чтобы поверили, что это не очередная, да ещё и какая-то тусклая, фантазия? Как дать почувствовать, что темы и содержание бесед не самое главное, что за ними стоит пусть частичное, но всё же погружение в среду того мира, которая сама есть источник ощущений, сама изменяет состояние души, её способности? За ними стоит пусть очень поверхностное, но всё же реальное знакомство с символами, понятиями, ощущениями, чувствами, способностями того мира.

Кроме того, нужно было ответить себе на главный вопрос: что же такое важное было сказано с той стороны, чем оно отличается от давно известного?

По моим ощущениям, моими собеседниками были в основном существа из строго, сдержанного, может быть, даже сурового мира. В нём нет места бездумной радости. В этот мир входят со своим багажом, в котором нет места чужим словам, мыслям, учениям, теориям, фантазиям, чужим обещаниям, в нём только то, чему научился, что усвоил, сделал, оставил людям сам. У тебя была своя, а не чужая жизнь, свой живой ум, своя душа.

Сопровождает разговор ощущение состояния души говорящего: гнев, сдерживаемое раздражение, но чаще – строгая сосредоточенность, суровая сдержанность. Как-то ощущается и то, что связано с самой личностью, чем она наполнена. Они говорили: «Чтобы меня услышать, подумай обо мне». Подумать о человеке, которого никогда не видел – значит вспоминать это ощущение человека, но ошибиться при этом легко. Поэтому у меня никогда не было полной уверенности в том, с кем говорю.

При записи, безусловно, сказывалась и бедность моего внутреннего мира и словарного запаса.