Развел руками: дескать, что же вы? Похоже, все же устали, ибо игру «учитель – ученики» не поддержали. Я сдался:
– На освободившееся место подсасывается воздух из долины. Вот этот перемещающийся воздух и создает ветер, который сейчас дует вверх по склону.
В этот момент над нашими головами зашумел очередной порыв.
– А почему тогда ветер дует неравномерно? Ведь если механизм работает так, как ты нам рассказываешь, ветер должен дуть постоянно, как поддувало в печи.
– Давай определимся, что такое ветер. Вот ты как считаешь?
– Ну–у–у… Это когда…
– Понятно. Рус, смотри, есть некая масса воздуха, эдакий воздушный пузырь гигантских размеров. И эта масса воздуха движется под действием тех или иных сил, – я изобразил движение руками. – Представим ситуацию наоборот: ты едешь на мотоцикле в гигантском ангаре. Что ты ощущаешь? Как будто тебе навстречу дует ветер, хотя никакого ветра в ангаре нет и быть не может. Все потому, что ты движешься относительно воздуха. Так и в нашей ситуации: ты стоишь, а мимо тебя, вернее, вокруг тебя движется воздух. Поэтому, грубо упрощая, ветер – это проходящая мимо тебя масса воздуха.
– Так и причем тут порывы? – у часто кивавшей Анахиты глаза светились искреннем интересом.
– Порывы, – кивнул я, – это во–вторых. Нагретый воздух от земли не поднимается постоянно. Чтоб лучше понять, представьте себе мокрый потолок, имеющий такой же рельеф, как земля. Есть выступы, впадины, наклонные поверхности. На потолке собирается влага. Ну не знаю, конденсат какой–то. Собирается в капли. Но капли же не отрываются от потолка там, где образовались. Если это место наклонное, капля покатится под действием силы тяжести. И только когда дойдет до какого–нибудь заусенца, выступа, то оторвется. И то не сразу, а сначала наберет массу, которую уже не сможет удержать. Так и пузыри нагретого воздуха: они, так сказать, цепляются за землю, могут перемещаться по ней, если есть наклон, но когда набирают какой–то критический объем или наползают на такой заусенец, мы их еще называем триггером, – отрываются и улетают. И вот как только такой пузырь оторвался и улетел, на его место устремляется новая порция воздуха. А для тебя это выглядит как порыв.
– Феликс, а ты учителем работаешь?
– С чего вдруг?
– Тон этот менторский, прям школой пахнуло, – чуть замялась Анахита, – а еще…
– Унылый зануда? – выдавил я грустную улыбку.
– Не–е–е, не унылый, – потом озорно стрельнула глазами, скорчила рожицу, потянула мотая головой, – но зануда–а–а…
Глава 23 Двое крылатых
Наконец мы поднялись на гребень отрога. За нашими спинами вниз обрывался только что преодоленный подъем – двести метров, поросших жесткой травой да редким, низким и очень колючим кустарником; проплешины осыпей, скальные выходы в виде здоровенных продолговатых глыб. И еще столько же, но уже с лесом.
От наших ног вниз убегал его полный брат близнец, за исключением того, что не был освещен. Ниже на те же двести метров начинался лесной язык, раскинувшийся в распадке между этим отрогом и нужным нам северным.
Я протянул Анахите ее сумку:
– Ребята, поскольку в горной местности я передвигаюсь быстрее, давайте вы пойдете вперед, а я здесь по округе пробегусь. В кои–то веки сюда попал, не прощу себе, если уйду, не поискав травы. Наверняка здесь растет что–нибудь интересное. А потом вас догоню. Смотрите, – поманил парня, и вытянул руку в указующем жесте, – вам лучше всего держаться вон на ту одинокую скалу, на северном хребте, – показал пальцем, – она как раз на границе леса, там должно быть подходящее для привала место. Там отдохнете и меня и дождетесь.
– Какая скала, ничего не вижу, – тяжело дышавший Рус пытался проморгаться от заливавшего глаза пота. Неудивительно, он тащил основную тяжесть. – Аня, посмотри, ты же эльф, у вас лучшее зрение из всех рас.
Я сдержал усмешку. Анахита, хоть и была во время подъема освобождена от всей поклажи, буквально ловила ртом воздух, как вытащенная на берег рыба.
– Сейчас Рус, дай… отдышусь, – наконец она отпустила русово плечо, за которое была вынуждена уцепиться, смогла выпрямиться, вгляделась. – Да, вижу, действительно, скала. Ну ты и глазастый. Слушай, Феникс, ну что ты тут найти собрался? Выжженный камень да колючки какие–то, чуть все платье не изодрала. Пошли с нами, на следующей горе вместе поищем твои травы.
– Аня, посмотри на себя, – я, в отличие от ребят, говорил ровно, как будто за плечами не было никакого подъема. Неудивительно, это не по прямой ноги переставлять, шаги короткие, сапоги почти не натирают, а выносливости вагон. Да и привычно мне по склонам вверх–вниз ходить. – Ты на следующей, как ты выразилась, горе будешь без задних ног валяться, а не мне помогать. Так что давай, помощница, топай за сильным плечом, я догоню. – Посмотрел ей в глаза. – Ну честно–честно.
– Ладно Фес, будь по–твоему. Похоже, ты знаешь, что делаешь.
Я пожал плечами.
Руслав посмотрел на меня, перевел взгляд на Анахиту. – Аня, иди за мной, если упадешь – кричи. И давай сюда свою сумку.
Парень подпрыгнул, подкинув громадный мешок, поправил лямки и сделал первый шаг вниз. Из–под подошвы посыпались мелкие камешки, но нога встала надежно. Рус перенес на нее вес, шагнул второй раз…
Спуск начался. Я остался один на гребне.
Склон «работал». Та часть, что была выше зоны леса, уже неплохо прогрелась, а над скальниками вообще дрожало марево. На самом гребне ветер не впечатлял, однако я видел рябь, бегущую по лесному морю под моими ногами, раскачивающиеся верхушки деревьев. Более того, на некотором отдалении от склона кругами ходил орел. Он крутил, набирал, потом вываливался из восходящего потока, и было видно, как начинал проваливаться. Снижался в гигантской размазанной вдоль склона спирали, помогал себе парой взмахов и снова втыкался в «плюса», раскидывая свои широкие крылья. Поток подхватывал птицу, и она вновь набирала высоту над отрогом. Кстати, орел вываливался из потока и входил в него всегда в разных местах, как бы обозначая его границы. Я помахал ему – спасибо!
Вот и «дежурный» термик, буду знать. Глянул вниз – спины попутчиков только–только исчезли среди деревьев. Теперь, даже если я поднимусь над гребнем, вряд ли они меня заметят. Спустился чуть ниже. Плащ долой, сапоги… о да, наконец–то! С наслаждением потоптался по ссохшейся земле. Потом достал выданный Анахитой пузырек, еще раз смазал потертости и мозоли: пока буду летать, подтянутся. С этим снадобьем эльфы мне в самом деле было значительно проще.
Холстину сменила кожа. Собрал все пожитки в мешок, потоптался, держа его в руках в кратком раздумье, и сунул под ближайший относительно крупный камень. Вот не хочу его тащить, и все тут! Потом заберу. Вроде незаметно. Взглянул со стороны, подложил еще несколько камешков поменьше. Чертыхнувшись, разобрал получившийся тур, вытащил из мешка саадак, прицепил его на бедро, после чего проделал действия по маскировке пожитков заново.
Еще раз осмотрелся, подбирая площадку для старта. Вон тот участок метров пять длиной, без крупных камней и кустов, вполне мне подходит. Вышел в начало, пару разминочных взмахом, несколько наклонов и приседаний. Бросил взгляд на орла. Тот с интересом, как мне показалось, поглядывая на меня, продолжал свои эксперименты с термиком. Ветерок хоть и слабый, но что–то лицо холодит: два – два с половиной метра в секунду по ощущениям.
Готов? Готов, вдох–выдох, разбег. Когти пробуксовали по выжженной земле. Назад полетели мелкие камешки и куски земли. Склон рванул навстречу. Шаг, другой, третий, толчок, крылья в стороны, взмах. Лечу! Раскинулся, крен, доворот под спиралящего орла, и вот мягкий теплый воздух подхватывает меня, слабенькая перегрузка в самом начале подхвата чуть дополнительно напрягла связки и мышцы, удерживающие крылья разведенными. Встал в вираж, земля отдаляется, склон ползет мимо, вижу побежавшую куда–то вниз мою тень, вот и гребень. Секунда–другая, и я уже выше, продолжаю набор.
Замечаю небольшую быструю тень слева – это орел: подлетел, выровнял скорость, подравнялся параллельно внутри моего поворота. Стоим в спирали буквально крыло к крылу. Летит, поглядывает на меня, любопытный. И дружелюбный. Я не добыча (при таких–то размерах, почти в два раза крупнее птицы), но и не угроза. Вероятно, в данном ареале у орлов нет летающих врагов, вот и решил посмотреть, что за чудо тут появилось. Высоты над хребтом набежало метров пятьсот. Ну что ж, посмотрим, насколько ты любопытен. Рву спираль, резко вправо и вниз в разгон. Свист ветра, традиционные слезы. Секунда–другая–третья… подо мной буквально в метре–полутора, поджав крылья, проходит орел. Опережает метров на пять и переходит в набор. Вызов принят, давай играть! «Сажусь» ему на «хвост». Вижу, как по мере потери скорости орел расправляет крылья, потом переходит на махи, продолжая лезть в горку. Вот и моя инерция исчерпана, крылья заработали, с шумом загребая воздух. Жух–жух–жух.
Отстаю всего лишь на пару метров. Крылатый хищник выполняет классический переворот через крыло, что твоя «штука23», складывается и падает отвесно вниз. На следующем махе поджимаю правое крыло, энергичный толчок левым, горизонт крутится перед глазами на сто восемьдесят градусов, земля и небо меняются местами, прогиб в спине, и вот уже прямо по курсу земля. Макушки деревьев летят мне на встречу, на их фоне замечаю рыже–пестрое пятно птицы. Складываю крылья за спиной, оставляя малюсенькие кончики, руки вытягиваю вперед, как прыгун в воду, закрываясь предплечьями от бьющего наотмашь урагана. Только сирены не хватает!
Секунда–другая–третья. Вот и гребень. Деревья приближаются, растут в размерах, я уже различаю отдельные листочки. Да что там, мне кажется, я вижу траву между деревьями! Липкой змеей заползает страх, под сердцем начинает посасывать. Да что же ты, Джонатан Ливингстон недоделанный, выводи! Начинаю притормаживать кончиками крыльев, выставляю в поток лапы, расцепляю руки, их тут же выворачивает в плечах и отбрасывает назад вдоль тела.
К черту, вывод! Я буквально слышу, как трещат мои сухожилия. Мышцы, удерживающие крылья, свело судорогой, в глазах потемнело, в носу запах крови. Горизонт опустился, вполз в поле зрения, но я еще пикирую, несусь под углом головой вперед в деревья и каждое мгновенье жду удара. Я даже представляю, как это будет, ощущаю всем телом, каждой клеточкой. Кажется, ору, из последних сил вытягивая себя из пике.
Наконец горизонт точно по курсу, я мчусь к нему сломя голову. Прямо подо мной несется смазанная тёмно–зеленая мешанина – это верхушки деревьев проносятся в считаных сантиметрах ниже с такой скоростью, что сливаются в одно полотно. Стоит одной из них вырасти чуть выше других, и меня размотает в кровавые брызги. Но лес, как английская лужайка, стандартизован и калиброван. На мое счастье.
Сзади меня догнал пронзительный орлиный крик. Торжествующий. Вот мелкий засранец! Хотя какой мелкий – каждое крыло более метра! Все–таки вынудил отвернуть раньше и сел на хвост. Догнал, выскочил вперед.
– Засранец! – ору ему весело
Думаю не услышал, звук относило назад набегающим ветром. Мы неслись над лесом, как две стрелы, вдоль отрога. Но вот, качнувшись вправо, «засранец» подвернул ближе к склону, полез в набор, повторяя рельеф. Включил махи, когда скорость снизилась. Я повторял все в точности, отставая буквально на полкорпуса. Своего. Снизу промелькнула опушка, потянулся открытый склон, и вот нас опять подхватывает очередной термик, раскинув крылья, мы встаем в восходящую спираль. Меня переполняет чистым, концентрированным кайфом. Грудь разрывает радость и восторг. Они не помещаются во мне, и я, смеясь, кричу во все горло:
– Да пошли они все!
Спустя два часа, уставший, но довольный и счастливый, как дорвавшийся до сметаны кот, я сел на место старта. Орел отвалил чуть раньше: по–видимому, полетел кормить домашних: под конец мы охотились на зайцев, он утащил в каждой лапе по откормленному косому. Моей добычей стали два таких же. Думаю, он принял меня за великовозрастного птенца и решил поучить летать и охотится.
Раскопал мешок, достал вяленого мяса и кусок сыра, плюхнулся прямо на землю и с жадностью впился зубами в еду. Голова заполнена переживаниями полета, эдакое послевкусие. Какое–то время просто сидел, наслаждаясь ощущениями, смакуя в памяти тот или иной элемент пилотажа.
Наконец буквально усилием вырвал себя в реальность: надо догонять ребят, они наверняка уже подходят к северной гряде. Идти пешком? Ну уж нет! Потрачу то же время, и потом, какой в этом смысл? С другой стороны, наглеть и лететь сразу на северную гряду не буду. Хотя прикольно опуститься прямо к костру – посмотреть на их глаза! Особенно Анины. Я на секунду–другую провалился в фантазии… Хм, ладно, проехали.
С высоты разглядел, что лес за этим отрогом достаточно разреженный. В лес я уже садился, опыт есть, хотя по большей части нечаянный. А вот сейчас попробую осознанно и целенаправленно.
Встал, огляделся, вроде ничего не забыл. Мешок опять приладил спереди. Вот только заячьи тушки в него не поместились, уж очень крупные. Перебрал несколько вариантов, ничего не устроило, в результате прижал руками к груди – авось не уроню.
Старт, набрал над гребнем и сразу спланировал к середине долины, между отрогами. Теперь аккуратно. Как там нас учили? При посадке на лес и высокую траву принимать макушки за поверхность земли? Был опыт, как–то недотянул и садился в высокую пшеницу. Потом пришлось срочно делать ноги, пока фермер не углядел безобразия. И до того разок принял с высоты кукурузное поле за обычное. А когда осознал ошибку, что–либо делать было поздно. Жесть, аж сейчас передернуло.
Пора, а то уже подъем к следующему отрогу начинается, того гляди выскочу под удивленные взгляды. Мне этого пока не надо, Глеб молчит, планы не утверждает.
Выровнялся как можно ниже, верхушки опять мелькают в считаных сантиметрах под свисающим мешком. Подождал, пока скорость снизится, резко развернул крылья поперек потока. Оттормаживаясь, прокачнулся ногами вперед–вниз и тут же убрал крылья за спину. Удачно! Влетел в кроны градусов под сорок пять, целясь ногами в ствол дерева, больше всего напоминающего сосну. Несколько хлестких пощечин по лицу ветками, ожидаемый удар по ногам, спружинил, а когти надежно впились в толстенные суки у вершины. На этот раз даже не кувыркнулся: удержал равновесие, схватившись для страховки руками. Заячьи тушки закономерно полетели вниз. Ерунда, подберу.
Отдышался, осмотрелся. Все же здоровья процентов десять потерял. Добавился небольшой разрыв на штанине. Блин, надо было утром не травой заниматься, а снарягу подлатать, вон и на мешке одна лямка на соплях держится. Спустился, переоделся, подобрал многострадальные тушки и бодро пошагал в горку, в направлении виденного с воздуха ориентира – одинокой скалы, нависавшей над кромкой леса.
Глава 24 Я дельтик
И вновь полянка на обрезе зоны леса, упирающаяся в крутой склон. Их что, под копирку рисуют? Ах да, еще нависающая высокая известковая скала, похожая на козырек от дождя. Но место уютное. Под скалой весело трепещет язычками пламени небольшой костерок, по виду только–только разведенный. У огня сидит Руслав, Анахита возится с котелком.
– Привет! – я кинул к костру принесенную добычу, – надеюсь, пригодится.
– О да! Спасибо! Мясо у нас почти закончилось, – Анахита тут же стрельнула глазами, – так ты траву собирал или охотился? Кстати, что–то быстро, не верится, что в прошлый раз нам тебя ждать приходилось!
Скинув мешок, рухнул у огня. И на какой вопрос отвечать?
– Здесь горы, местность привычная: вверх да вниз, широко шагать не надо. Плюс средство твое волшебное, я до сих пор не представляю, как тебя благодарить.
– Тебе помогает? – Аня как–то застенчиво обрадовалась, будто и не ждала.
– Конечно! Просто огромное тебе спасибо, ты настоящая волшебница!
Откинулся, заложив руки за голову и прикрыв глаза. В ушах снова крик и клекот орла, лицом чуть ли не физически ощутил набегающий ветер. Перед глазами – крутящийся горизонт; небо, сменяемое лесом и склоном; потом снова небо. Отлично полетал!
– Фес, ты чем там занимался? У тебя лицо, как… как… – повисла пауза, я приоткрыл один глаз: Рус косился на эльфу, та стояла, уперев кулачки в боки. – Как у кота, дорвавшегося до сметаны.
Хм, выкрутился.
Я отмалчивался, довольно щурясь. Накатила блаженная слабость: хотелось ничего не делать и не говорить, а просто находиться в этом состоянии, в котором я теперь бываю только в игре. Аня возилась с обедом, Рус что–то чинил в амуниции, а я предавался лени и безделью и ничуть по этому поводу не смущался, что вообще–то мне несвойственно.
– Посмотрите ребята, в самом деле кучевые облака. Какие красивые! – эльфа, наконец, закончила свои хлопоты и устроилась на траве, опершись на руку и подняв к небу щурящуюся мордочку.
Рус, глянув в небо, согласился: дескать, да, облака, действительно красивые. Анахита фыркнула.
– Феникс, а тебе нравятся облака? Или ты, как некоторые, – косой взгляд на сосредоточенно–серьезного парня, – тоже видишь в них лишь элемент пейзажа?
Кивнул. Кучевку я любил. И не только как индикатор потоков. Мне нравилось наблюдать за облаками: смотреть, как они растут, меняют форму. Что–то в них было величественное и неуловимо прекрасное. Впрочем, до увлечения полетами я не помнил, чтоб относился к облакам как–то иначе, чем сейчас Руслав. Людям это свойственно: подумаешь, какой–то привычный элемент. Висит над головой, иногда закрывает солнце, и хорошо, если оттуда не падает вода.
С началом занятий облака стали чаще попадать во внимание, сначала как бы походя. Мне повезло: в лето, когда начинал, было много дней с хорошей погодой. Занимались в поле, вдали от деревьев, строений, ЛЭП. А когда набегаешься с учебным крылом так, что ноги уже не держат, развалишься в траве вот так же, как лежу сейчас, сунув под голову шлем или подвесную систему, хочешь не хочешь, а взгляд упирается в эти величественные белые громады, плывущие над нами по своим делам.
Потом мы изучали метеорологию, разбирали виды облаков, их взаимосвязь с потоками, учились определять по их виду погоду, направление ветра.
А потом я увидел их вблизи…
Незаметно провалился в воспоминания, поэтому почти прослушал следующую восторженную реплику:
– Эх, как же хочется взять и нырнуть в этот клубок белой ваты. Набрать целую охапку…
Как со стороны, услышал свой голос:
– А вот этого лучше не делать, нет там ничего хорошего. Темно, сыро и колбасит не по–детски. Вблизи они не такие интересные, так, лохмы.
– Откуда ты знаешь? – надула губки Анахита, но скорее притворно, – говоришь, как будто бывал там.
Бывал. В памяти всплыла Юца, утро. Первые облачка только–только начали формироваться: по утреннему времени еще низко, почти на уровне и даже чуть–чуть ниже старта. Одно такое повисло как раз напротив площадки восточного старта. Я видел, что легко прошью его: облако не касалось склона, кроме того, это был четвертый или пятый летный день, в крыло я был влетан на сто с лишним процентов и чувствовал себя максимально уверенно. Все равно те несколько секунд, что я пронзал белую муть, шел в балансире, без маневров, просто по прямой. Поэтому из–под облака я вывалился достаточно далеко от горы, и пришлось, теряя высоту, возвращаться в зону динамика, чтоб потом потихоньку выскребаться наверх. А спустя буквально полчаса облачность поднялась выше старта, и благоразумно повременившие приятели стартовали уже безо всяких приключений.
В горле почему–то защемило, появилась резь в лазах. Вынырнул из воспоминаний, как из того облака, поднял глаза. Анахита встала и пристально смотрела мне в лицо. Рус тоже прервал свое рукоделие.
– Феникс, что с тобой?
Я отрицательно помотал головой, говорить не получалось. Потом зажал щепотью нос – обычно помогало. Выдохнул.
– Да все нормально, дым, наверно.
– Точно? – успокаиваясь и садясь снова на свое место, продолжила Аня уже прежним, легким и беззаботным тоном. – Так ты не ответил. Я спросила, откуда ты все это знаешь? Ну, про облака, и про погоду, и про ветер? Ты метеоролог, там, в реальной жизни?
– Нет, – опять помотал головой, – там я обычный офисный планктон.
– Тогда откуда? Можно подумать, что ты летаешь?
Вдруг накатила тоска, сжала сердце и опять вцепилась стальными пальцами в горло. Напрягая связки, выдавил:
– Летаю… – поправился, – летал.
Затянул паузу, и в тот момент, когда следующий вопрос уже готов был сорваться мне навстречу, добавил:
– Я дельтапланерист…, – поперхнулся, выдавил сквозь спазм горла, – вернее, я им был.
Сверху, как тонна кирпичей, обрушилось принятие. Лицо окаменело, чувства вслед за мыслями вымело из головы, словно было невозможно сейчас их коснуться, как обнаженного нерва.
Мир резко сузился, словно во время выполнения опасного маневра. Я встал и, ничего не говоря, спешно направился в лес. Углубившись достаточно, когда, по прикидкам, с полянки уже не должно было быть видно, уперся лбом в твердую прохладу древесного ствола и раздвоился сознанием.
Одной моей половине остро хотелось разреветься, как какому–нибудь пятилетнему пацану, у которого поломалась любимая машинка, и папа сказал, что починить ее уже нельзя, – просто отпустить эмоции и рыдать, принимая невозвратность потери.
Вторая с какой–то злостью на первую удивлялась: да что же с тобой? почему так тяжело? ты же летаешь! Пусть в игре, пусть фактически понарошку, но ты же все ощущаешь, чувствуешь, видишь. Ты же не слабак и не кисейная барышня, тогда почему звенящая пустота внутри и душат слезы?!
Откуда–то издалека в голове закрутились слова «Я тоже был, я мог, умел и знал, я видел сверху горные вершины…»24.
Я ведь никогда до этого не говорил вслух «был». И никогда после произошедшего никому из посторонних не сообщал, что имею отношение к дельтапланеризму. На моей нынешней работе все знали, что я попал в автокатастрофу. И все. Старых друзей я не видел, из всех общался только с Глебом. Машка ушла. Я оборвал все или почти все, что могло напомнить, чего я был лишен в реале.
В какой–то момент мне показалось, что за моей спиной кто–то стоит. Я выпрямился, но повернуться боялся. Прошло несколько мгновений, сзади тишина. Наверно, ребята, заметив мое состояние, пошли посмотреть, а я тут стою и рыдаю. Интересно, как они смотрят: с сочувствием, с укоризной? Почему–то я больше всего боялся увидеть в их глазах сочувствие. Пусть осуждают, что такой взрослый мужик рыдает, как девчонка; пусть разочаруются во мне, пусть скажут «вон ты, оказывается, какой, а мы–то думали…». Только не жалеют.
Не знаю, сколько времени так прошло, может, несколько секунд, а может, и десятки минут. Наконец я набрался смелости, заготовил приличествующую ситуации фразу и обернулся. Шелестел листвой лес, в вершинах посвистывал ветерок, солнышко пробивалось сквозь ветви, играя легкими тенями и отсветами. Никого.
Продышался, вроде отпустило. Почувствовал, что снова владею голосом, ничего не душит, не сжимает горло. Что ребятам сказать–то? Почему так споро ломанулся в лес? В голову ничего не лезло, решил, что ничего объяснять не буду: дескать, ушел и ушел, мало ли у кого какие дела. Усмехнулся про себя, необходимость отбегать «за кустик» разработчики не предусмотрели, а иногда это самое простое объяснение.
Пока я отсутствовал, на полянке ничего не поменялось: Рус возился с все той же амуницией, Анахита помешивала в котелке. Вернулся на свое место и принял прежнюю позу.
– Извини, Феникс, я отвлеклась, ты вроде сказал, будто летаешь. Что, правда? А на чем?
Живая непосредственность эльфы, похоже, не заметившей моей выходки, помогла. Осталась тихая печаль.
– Да, летаю… летал. На дельтаплане.
– А это что такое?.. А, погоди, у меня подруга в Турции вроде на таком летала. По крайней мере, я фотки видела.
Внутри шевельнулся червячок сомнения.
– Аня, не части, давай по пунктам. У тебя подруга пилот?
– В смысле? – девушка непритворно удивилась, будто я спросил что–то неприличное. – Да не, там просто предлагали прокатиться.
– Тогда она не летала, а каталась, – снисходительно улыбнувшись, я не удержался от ироничной шпильки, – даже не каталась, а ее возили.
– А какая разница?
– Такая же, как между налетом и навозом25!
Эльфа оскорбленно поморщилась.
– Ладно, извини, это наш пилотский юмор, – примирительно помахал рукой. – Теперь второе: если в Турции, то, скорее всего, это был не дельтаплан, там для нас с посадками непросто. Турцию порнопланерасты оккупировали.
– ?
Ну нельзя же так округлять глаза, даже если ты эльф по расе! Я весело расхохотался:
– Парапланеристы. Это просто мы их так называем, в шутку. Братья наши бесхребетные, – не давая вставить реплику или вопрос, уточнил: – На фотках она в подвеске сидит?
– Ну да, а как еще?
– А сверху у нее такой большой купол, как длинный парашют? Хотя его, может быть, и не видно, если фоткалась в полете.
– Да, большущий такой парашют. Там были снимки со стороны.
– Параплан. Каталась в тандеме, – сказал, как гвоздь в доску забил. Настроение как–то незаметно поднялось.
– А ты на чем летаешь? Как ты назвал?
– Дельтаплан, – немного кольнуло, но уже совсем тихо–тихо, – это такая треугольная штуковина, полужесткая. И пилот в ней располагается лежа, головой вперед.
Не удержался, добавил:
– Как и положено порядочной птице. Птицы сидя не летают!
В этот момент Анахита заявила, что обед готов, и принялась раскладывать еду в подставленные миски.
Вначале ели молча, каждый в своих мыслях. Не знаю, о чем размышляли мои попутчики, я прислушивался к своим ощущениям и пытался разобраться, что происходит. Только что я вскрыл нарыв, который оберегал два года, боясь прикоснуться, боясь признаться самому себе. Было больно. Да и сейчас нет–нет, но прощупывая мыслями как зондом хирурга область поражения, я натыкался на болевые точки. Когда прикосновение отзывалось паузой в пульсе и вакуумом в душе. Например, я подумал, что так ни разу и не собрался в Казахстан, несмотря на то что знал очень многих тамошних пилотов, да и наши к ним в гости ездили. И мне уже точно никогда не стартовать с Ушконыра. Да и в Болгарию, где у меня одна из двоюродных сестер, теперь мне только туристом…
– Слушай, Феникс, а почему ты так отреагировал, когда я сказала, что у меня подруга летала в Турции?
Вопрос вырвал из размышлений. Впрочем, эльфа тут же сменила тон:
– Да прекрати ты ломать голову над тем, где и как найти эдельвейс. Сейчас поедим и пойдем, расскажи лучше о полетах!
Вот спасибо, что напомнила! А то я, честно говоря, даже забывать стал, зачем мы здесь…
– Ну ладно, о полетах так о полетах.
– Как «так»?
– С каким–то недоверием. Это по твоим глазам было видно.
Неужели мои чувства так легко читаются? Тогда бы ты поняла, что у меня сейчас в душе.
– Все просто. Ты сказала «кажется, летала». То есть ты не уверена в этом. Но если бы у тебя были знакомые, друзья, которые летают на дельтапланах, ты бы об этом увлечении знала точно.
– Почему? Почему человек не может несколько раз в год где–то полетать и не афишировать это? У меня есть знакомые, которые катаются на горных лыжах пару–тройку раз за год, например на зимних каникулах и еще разок во время зимнего отпуска. И все! Не обязательно же быть упоротым горнолыжником!
Я расхохотался. Облегченно, не сдерживаясь. Пришлось даже миску поставить, чтоб не расплескать, после чего откинулся назад и, опираясь на руки, затрясся всем телом в приступах хохота. Вероятно, туго свернутая глубоко внутри пружина продолжала рваться, на этот раз проявляясь в безудержном смехе.
Наверно, это было настолько заразительно, что даже Руслав, не удержавшись, прыснул пару раз, прикрывая рот рукой с ложкой, и замотал головой, будто что–то отгоняя.
И только эльфийка обиженно переводила взгляд с меня на Руса и обратно:
– Да что я такого сказала? Вы ржете, будто услышали какую–то глупость! Рус, ты–то что?
Парень открестился: дескать, ничего не знаю, этот вон ржет заразительно, не мог не поддержать, и вообще вы болтайте, я тут так, для мебели сижу.
– Аня, извини, до слез, – вытер я глаза рукавом холщовки, – но это на самом деле глупость.
Девушка, кажется, обиделась еще сильнее:
– Ты пойми, дельтапланом нельзя заниматься время от времени, полгода перерыв – и как заново начинаешь влетываться. Поэтому ты или летаешь, или нет.
– Почему? – в глазах эльфы загорелось любопытство, Рус тоже кинул заинтересованный взгляд.
– Очень сложный моторный навык, который долго формируется и легко утрачивается. Человек не рожден перемещаться в трехмерном пространстве, мы всю эволюцию провели на поверхности.
– А деревья? Мы же когда–то по ним лазили. Это если ты про эволюцию.
– Если и лазили, то настолько давно, что даже костяк сформировался под прямохождение. Посмотри на древолазающих обезьян, как у них устроены конечности. Впрочем, отвлекся. Главное, запомните: человек не рожден летать. Поэтому для полета приходится вырабатывать очень много моторики, для обычной жизни, как правило, ненужной. Стоит сделать перерыв побольше, и она забывается.
– И как же при таких–то трудностях люди все же осваивают этот твой дельтаплан?
– А их мало, тех, кто освоил. У нас тусовка настолько тесная, что я почти всех активно летающих знаю, по крайней мере российских. Вот тебе для понимания: из тех, кто учился одновременно со мной, летаю один я.
Осекся, помолчал, поправился:
– Правильнее, наверно, так: за те полгода, что я шел от первой пробежки к первому полету на круг, через клуб прошло человек двадцать. И это еще не считая тех, кто пришел на одно занятие и больше не появлялся. Кто–то приходил пару раз, кто–то прошел со мной почти весь путь, а кто–то даже полетел. Вот только спустя два года летал я один.
– А почему так? Летать – это же так прекрасно!
– Летать прекрасно, да падать больно. А кроме падений, есть еще труд и физические нагрузки. Надо «пахать», а современный человек к этому не готов – ему нужно все и сразу. Но это не к нам. Помню, на первом занятии Саныч, наш инструктор, сказал, что обучение в дельтапланеризме идет от сложного к простому и от тяжелого к легкому.
– Это как? Обычно же наоборот? Рус, ну ты что молчишь?! Какое–то странное это занятие… Зачем?
Вздохнул, подбирая слова, всегда было сложно это объяснять. В свое время я это принял просто как данность. Но не все были готовы к такому.
– Представь, что для обучения горным лыжам есть только красные трассы, Я сам катаюсь, но редко, поэтому не лезу на трассы сложнее синих. Я это к тому, что с категоризацией трасс знаком. Кстати, – взглянул я на ребят, – а вам–то зачем объяснять? Аня, у тебя же есть знакомые горнолыжники?