«Футляр времени», или Хроники одной хрени

Жека, в свою очередь, изредка, ловя на себе уважительные взгляды, так недавно, впечатленного его биографией, коротышки, чувствовал себя, слегка, героем уголовных хроник.

Когда окончательно садились в нетерпеливый автобус куратор двух недель отозвал Борисова в сторону и давясь правильной речью торопливо изрекает:

– Знаешь, почему везде неурожай? Не из-за плохих погодных условий – просто забыли посадить. А это тебе, но прочитаешь когда будешь дома. Пообещай! – и сует свернутый в трубку небольшой листок. Каким-то сгорбленным возвращается на крыльцо конторы, что при ферме.

С этого самого дня Борисов Евгений, в дальнейшем, начинает получать знаки чего-то непонятного, зашифрованного. То послание – первое.

А на засаленной бумаге пушкинской каллиграфией, с завитками:

– Женя, готовься к трудностям и возможным страданиям, но земного счастья тебе не избежать. Знаю. (Подпись, состоящая, вроде бы, из трех букв, сильно размыта, но первая угадывалась как «Б»).

Мистический текст, переданный полуграмотным Ринатом, тогда не произвел никакого впечатления – и был отправлен в мусорное ведро.

________________________//______________________________

Вот они заходят в дремотно освещенное помещение чтобы сдать набранное: алюминиевые банки, стеклотару, пахнущую тряпичной прелостью ветошь. Встречает их заросший, неприветливый приемщик Василий Филатович Чебану – сорокалетний молдаванин в черной бороде, которая, кажется растет прямо из глаз, а на жирной пятерне волосы достигают ногтей – этакий снежный человек – брюнет

За три года, что приехал сюда, для селянина – мигранта, из-под Бендер, сделал головокружительную карьеру – от гастарбайтера – разнорабочего до хозяина пункта скупки вторсырья. Он как-то сказал Евгению, при этом презрительно сощурившись:

– У бедных, как ты, всегда будет мало денег, поскольку вас много,– и клокочущее рассмеялся показывая гнилые зубы.

В таком примитивно-диалектическом рассуждении просвечивает ненависть к, когда-то, подобным себе.

А сейчас перед ним, дурно, но с красивым акцентом, говорящему по-русски, суетливыми движениями раскладывают по кучкам свой помоечный товар двое деклассированных, один из которых кандидат наук. Гримаса судьбы, вернее ее судороги.

Как, наверное, многим, кто попал из «грязи» в «князи», Чебану льстит, что эта пара зависима от его настроения. Сегодня он не в духе. Пробежав глазами по принесенному цедит:

– За все ваше – сто рублей

Борисов привычно кивает согласием, но тут Светка, прямо-таки, заголосила:

– Побойся Бога, Василий, здесь же на все двести! Не будь мудилой!

Гуцула не пугает возможная кара Всевышнего:

– Забирайте свое дерьмо и быстро вон отсюда! Я не Господь, чтобы любить всех – крокодил тоже любит человечество, только по-своему,– такая пламенная речь, где вместо «е» одни «э», действует на нее успокаивающе,– ну хорошо, хорошо, будь по-твоему.

Обе стороны прекрасно понимают – объективизм в товарно-денежных отношениях никогда не будет свойственен ни покупателю ни продавцу – соглашательская политика прерогатива того, кто не хозяин положения. Правда Жека понимает – этот молдавский «Карл Маркс» в мыслях, вряд ли, так изощрен как он.

За ними уже выстроилась небольшая очередь – это завсегдатаи. Их голоса торопят впереди стоящих завершить сделку.

Постоянные посетители царства утиля, как правило, довольно опрятно одетые старики со среднестатистическими пенсиями и «синяки» к категории которых, с некоторых пор, относит себя и Борисов. Однажды, ночью, ему, даже придумалось – он, путешествующий сознанием, что-то, вроде, пилигрима во времени.

Чебану бросает деньги на грязный кафель – металлические десятирублевки со звоном подпрыгивают и катятся.

Собирая монеты с полу, Евгения клинит тихой фразой:

– Ничего, сочтемся. Просто жизнь, пока, мне не «улыбнулась».

– Иди, иди,– слегка встревожен хозяин заведения.

Зажав собранное, и ничего не сказав в ответ, выходит за дверь – там его уже ждет Светлана.

Снег пенопластово хрустит под ногами. Сквозь морозную дымку окончательно пробилось солнышко. Им предстоит шестикилометровый променад – до свалки. Приходит в голову дурацкая и, совсем, непарадоксальная мысль, когда он смотрит на тепло укутанных, идущих на встречу, людей: «В этом северном городе точно два сезона – зима и лето, а их отличие только в том, что, в одном случае, одежды глухо застегнуты, а в другом – нараспашку, но одеты его жители, всегда, в то же самое», – получилось вроде некоей словесной несуразицы.

Пока шли – не разговаривали.

От главного героя:

«Сродни каламбуру: смерть неотъемлемая часть жизни».

________________________//______________________________

Октябрь – начало учебного года, первый семестр. Назначен куратор и вывешено расписание занятий. Женька Борисов с головой окунается в студенческую жизнь.

В стенах университета случаются редкие встречи с Ириной, но они не носят, теперь, для него, переживательный характер – в мыслях, только, далекая Римма, а со своей бывшей, лишь привет-привет.

Раз в неделю Жека пишет письмо в Кострому – оттуда, полный нежности ответ.

Еще у них бывает межгород. Когда сквозь помехи доносится голос любимой, сердце начинает учащенно биться. Разговоры односложны:

– Здравствуй. Как ты?

– Очень скучаю по тебе.

– Я тоже…

После такого хочется петь. На том конце могут и поплакать, его голос, тоже, предательски дрожит. Три-пять минут заказанного времени проходят быстро.

И так уж получается, что сухие подробности в коротких письмах, а эмоции – в телефонных трубках.

Сорокарублевая стипендия толкает Борисова найти дополнительный приработок в качестве ночного сторожа в детском саду. Место, для студента, поистине золотое – тут тебе дежурство сутки через двое, к тому же недалеко от дома, и зарплата в семьдесят целковых. А из обязанностей полная ерунда – в семь вечера закрыть садик, в пять утра открыть, включив, одновременно, электроплиту на кухне. В общем, работа в кайф.

Трудоустроила, «ночным директором» Евгения бабушка, использовав свои старые связи в роно.

Коллегами по охране дошкольного объекта оказались пенсионер Аркадий Николаевич и его внук Аркаша – Жекин ровесник.

В прошлом, дед – дамский парикмахер – шаркающая походка, не по возрасту трясущаяся голова и крепчающий маразм, делящий мир на отвратительное и еще более гадкое. Мог доверительно пожаловаться Жеке, когда, тот, его сменял в выходные, на несовершенство правил игры в хоккей на траве или яростно негодовать по поводу фонетической сложности венгерского языка.

Суждения и проводимые им аналогии, подчас, были интересными – так, например, сказать о своей нынешней работе: «Только сторожа и проститутки спят за деньги»,– а еще добавить: «Нас две категории – те, которые могут «просрать» вверенное имущество, и те, что способны украсть это».

Его философия бытия сводилась к одной квинтэссенции: «Удачно прожить – значит в год начать ходить, а за восемьдесят – продолжать передвигаться самостоятельно».

Под стать ему и внучок. Внешне замкнутый в себе, по большей части молчаливый – этот парень, с точеным профилем Жерара Филиппа, при пересменках, неизменно, и на полном серьезе, повторял одно и тоже: «Евгений, сдаю Вам пост. Бди, не щадя живота своего, за социалистической собственностью. Народ доверяет тебе»,– и т.д., в том же духе ерничества. Евгения раздражала эта пафосная белиберда и как-то было сказано: «Знаешь, Аркаш, когда в твое дежурство, вдруг, залезут, что будет? » – и, не дожидаясь ответа: «Воры, возможно, и сгинут, а вот ты, точно, под себя сходишь. Не провоняй садик!»

Тогда «странноватый» лишь хмыкнул. Позже узналось, что он периодически ложился в психиатричку. Проживали они вдвоем с дедом (у матери своя семья, отец давно умер). Старый и малый были, как бы, на одной «волне» словесного хаоса.

Потом получилось – на свою же голову и «накаркал». Перед самым Новым годом совершена попытка ночью проникнуть в здание детсада и это тогда, когда Жека лежал на продавленной раскладушке в комнате для охраны.

Сквозь чуткий сон услышаны чьи-то осторожные шаги. Стало как-то не по себе. Привстал. В тягучей тишине громче громкого заскрипел брезентово-алюминиевый топчан. В кромешной темноте нашарил заранее, на всякий случай (он видимо представился), приготовленную арматурину. Сейчас, он будет защищать то, что ему доверено.

Осторожно открывает дверь и вглядывается в полумрак коридора. Посторонних звуков, вроде, не слышно. Вспыхивает свет. Никого не видно, только на линолеуме мокрые следы. По ним видно – здесь один человек. Ладно хоть так, но все равно страшновато, а если отъявленный рецидивист? Сразу рисуется жуткая картина, как из-за угла нападают и вот уже темным пятном по серому свитеру расплывается пятно крови – и ни чья-нибудь, а Евгения.

Страхом решено кричать:

– Выходи гадина! Тебе конец! – и так, с некоторыми вариациями, несколько раз, с истеричными нотками.

Где-то затаился враг. «Может запереться у себя, в каморке?» – малодушием мелькнуло. Но тут, за спиной, раздается шорох и, резко обернувшись, видит – в конце всегда освещенного музыкального, зала, темный силуэт. Сразу сообразил: «Боится меня»,– и рванул за ним. Преследование, бежавшего к запасному выходу, было парасекундным и ребристая железяка, у самого порога, легла между лопаток чужака в ватнике – хорошо, не по башке. Под ней, упав на колени, заверещали, когда Жека сел ему на спину:

– Не трожь меня! Я ничего не взял!– от шапки незнакомца пахло чем-то неприятным.

Теперь «храбрый» сторож ослабил хватку.

– Что ты, гнида, здесь делаешь?– поднимая, за шкирку, с пола доходяжного мужика, лет сорока, как можно строже спросил он. Лицом к нему стоял плохо одетый косматый тип, довольно высокий, вровень с ним.

Дверь запасного была приоткрыта – значит он проник через нее. Подталкивая, перед собой, неудачливого взломщика Евгений двинулся в кабинет заведующей – позвонить по «02», но сначала решил запереть незваного гостя в своей комнатке. Этот тип покорно позволил закрыть себя.

Но единственный телефон, почему-то, не работал, хотя еще вечером по нему звонил бабушке. «Как быть? Идти до таксофона? Далековато. Если отпустить – слишком гуманно. Оставлю его до прихода поваров и, показав «добычу», пинком, под зад, на улицу»,– спускаясь со второго этажа, кумекал Борисов.

Открывая дверь к себе, где недолго томится пленник, в руке продолжал держать свою железку – мало ли что. Щелкнул переключателем. От яркого света тот зажмурился и прикрылся ладонью.

Теперь его можно рассмотреть подробней. Заросшее щетиной лицо с неустойчивой мимикой, серо-голубые глаза, глубокий шрам через всю левую щеку и продолжающая смердить ушанка.

Кого-то, так неуловимо, ему он напоминает.

– Ты кто?– присев на стул, начал допрос человека, годившемуся ему, не менее чем, в отцы.

Тот молчалив, только по-лакейски сдернул головной убор

– Еще раз спрашиваю – откуда и куда? Что тебе здесь надо?– повышен голос и для убедительности потряхивается железный прут.

Покосившись на орудие своего задержания, чуть слышно:

– Назвали Женей, бомжую в этом районе, а сюда меня «голос» позвал.

– Ну и дела. Сумасшедший, ко всему прочему, еще и тезка, – придурковато-блаженных Жека побаивался, пусть, пока, и не встречался с такими воочию.

– Какой на х… «голос»?

– Думаю нашего Создателя.

– Бредить Евгений «Батькович» в милиции будешь, понял! – Евгений весь на восклицаниях.

Маргинал незряче посмотрел на вопрошаемого и, вдруг, широко улыбнулся, обнажив неровный ряд испорченных зубов:

– Точно Вам говорю – Его голос,– произносится с до боли знакомой интонацией.

Борисов спохватывается и смущен, уже повежливей:

– Случайно, не сильно ударил по спине?

Объявившийся одноименный смотрит в потолок, закатив глаза и нараспев:

– Уже три дня как Он приказывает мне зайти сюда ночью, открыть незакрытое и увидеть свое будущее. Я побоялся ослушаться. Поверьте, мне страшно,– он был похож на молящегося.

Жеку передернуло. Повеяло дешевой театральной постановкой:

– Что мне здесь кино рассказывать! Я сам проверял все двери. Просто обосрались, когда поняли – сдам ментам. Так?

Нет, не потому. Мне страшно за Вас, уважаемый. Только и всего. Отпустите меня, не делайте хуже,– совсем без угрозы.

Спокойный голос ночного собеседника гипнотически действует на Евгения. Словно в сомнамбулическом сне он провожает того, до выхода – тот неожиданно заперт. Оставив «косматого», Борисов обратно – за связкой ключей. Когда же вернулся – там никого не было, а дверь продолжала оставаться закрытой. Открыл ее – снег на крыльце девственно чист. Почему-то не удивился такому, но обошел весь первый этаж – все под замком, а на часах четыре утра.

Буквально на следующий день Женька написал про этот случай в письме Римме, где, слегка, представил себя героем.

Но, вскоре, история, совсем, забылась.

От главного героя:

«Мистика, как и чудо – продукт некой хаотичной логики, которая обязательно присутствует в человеческом сознании».

Колокол малиновым пульсом бил в неизбывность,

Отдаляясь в миноре, созвучье ища,

А в звуках его ощущалась та бренность,

Где «остывает» время, и желтым воском плавится свеча.

Во мраке старой деревенской церкви

Чуть проступают тонкие лики святых,

Подсвечены живым огнем – они не меркли,

И Бога любовь – из истин простых.

Набат сливается со звонкой тишиной,

На тонкой грани грехов и испытаний,

А за спиною блеклой мишурой,

Животный страх как пряно-горькое отчаянье.

________________________//______________________________

Жизнь на городской свалке суетлива – огромными «утюгами» движется пара рычащих грейдеров, снуют мусоровозы, над гигантских размеров скошенной пирамиды утиля, парят крикливые армады ворон и чаек. Редкими вкраплениями костры бомжей. Небо серым.

К одной такой компании подходят Евгений и Светлана. Сидя на ящиках греются четверо: баба и трое мужиков. Живут своей коммуной. У всех лица цвета асфальта – люди без возраста.

Здороваются без рукопожатий, присаживаются рядом. Жарко горит плотный картон, кружат черные хлопья.

– Как жизнь блядская? – подмигнув Никоновой, спрашивает один из них – пузатый бородач Сашка (он здесь старший, в прошлом – юрист, но до сих пор, любитель изящной словесности и меломан). Его любимая поговорка: «Когда родители решили зачать меня – с этого момента они сделали, уже, меня несчастным».

Женщина Борисова, не без ехидства:

– У кого-то может и такая, а у нас лучше не бывает,– намекает на мужланистую Ираиду, что спит со всеми тремя, при этом являясь официальной женой Федюни одноглазого, который, сейчас, сосредоточено, палкой ковыряется в огне.

Оба из одной деревни, приехали, когда-то, сюда работать на стройках. Из своих, почти сорока пяти, семь лет как бомжуют. А таковыми стали, когда случился пожар в их частном доме и бездетные любители выпить оказались на улице без документов. Бумаги погорельцы выправили, но, поскитавшись по чужим углам, выбрали, для себя, быстро и незаметно путь бездомных. Оправдывая свою любовь к стакану Ираида, однажды, с глубокомысленным видом, заметила:

– Выпивая водку, помни – похмелье, на 60%, дает, не что иное, как вода.

Третий – самый молодой. Зовут Иннокентий Туголуков. Хохмач, незнакомым любит представляться Кешей Лукоморовым, придавая фамилии сказочный окрас. Ему еще нет и сорока, из них маргиналит половину.

По малолетке отсидел три года за квартирную кражу. Когда же вышел, не вернулся в криминал, а без желания работать дорога одна – в бродяги.

Этот квартет обитает в одном из восьмиквартирных, недалеко от Жекиного подвала, отведенных под снос деревянных домов, довоенной постройки. Без малого три года это строение, отключенное от коммуникаций, является крышей этих горемык.

Погревшись, все разбредаются. Самым ценным считается цветмет, но в серьезных количествах подобная добыча не каждого дня. Вот и сегодня, всего лишь мелочь – баночный алюминий, а меди, в проволоке, чуть. Сталь и чугун – громоздок или тяжел, в итоге, не рентабелен точно.

Время обедать – хочется есть, а больше – выпить. Облаками продолжает быть затянуто, разыгрывается метель. Собравшиеся, было, у потухшего костра решают поскорее сдать собранное, а на вырученные деньги корпоративно откушать.

Шестерка потянулась в город. Присутствие таких же, на свалке, тоже, заметно, уменьшилось.

Дневной Чебану много демократичней утреннего – не так жаден и беспардонен. Этому есть объяснение – на его столе наполовину пустая бутылка «Белого аиста» (видимо, проявление махрового патриотизма) и надкусанная плитка шоколада.

– Ха, мне не важно, полон бокал наполовину или пуст. Главное, что в нем! И все!– такими словами встречает районный «король» вторсырья вошедших.

Василий Филатович развалился в кресле и сидит к ним спиной – и непонятно, он так сам с собой философствует или издевательский тон адресован им.

В данный момент, этих, изрядно промерзших, встречает его сын-подросток – отец же не встревает в расчеты. Хоть и сейчас «щедрость» имеет границы – все-таки, нет того беспредела, как, у старшего, утром.

Сбрасываются по стольнику и спешат в ближайший магазинчик. Потоптавшись у кассы куплен стандартный набор: две бутылки дешевой водки, буханка черного, три банки балтийской кильки и полбатона вареной колбасы.

Видимо, в предвкушении того, что, скоро, триста граммов сорокаградусной будут его, Кеша, радостно потирая руки:

– Если бы в России, вдруг, задумали памятник алкашу, то, из-за нашей массовости, скульптор, наверное, ограничится лишь постаментом,– все, с удивлением, посмотрели на него, но никто не переспросил,– к чему это он?

Продукты несутся к гостеприимным Евгению и Светлане. Там «пищевая нехитрость» раскладывается на низкий и расшатанный фанерный столик. Остальная мебель помещения: три табурета, пара венских стульев и подобие буфета с посудой. Вешалка – вбитые в стену гвозди. Есть еще подломленный, на четыре ножки, платяной шкаф с какими-то тряпками.

Светка с Ираидой крупно режут хлеб и колбасу, а кто-то уже открыл консервы. Еще хозяин достает, из загашника, просроченную тушенку, в количестве трех.

Присутствующим здесь побыстрее, без исключения, хочется заполучить, на голодные желудки, гипноз алкогольного куража – чокаются торопливо, без слов. По востребованности, закуска вторична в этой компании.

Тепло и водка делают свое дело – языки все развязнее.

Закончилась первая бутылка и окружающий мир для Борисова становится ясным и гармоничным – все мучащие его вопросы уходят на второй план.

Сквозь кисею сизого табачного дыма он наблюдает как Сашка задирает Туголукова:

– Ты меня уважаешь?– тот, конечно, согласно кивает.

– А думаешь, я себя нет? – и раскатисто смеется, – вот только тебе, раздолбаю, всю жизнь пребывать вторым номером.

Иннокентий обидчив, мигом среагировал:

– Наш Лександер в одну рожу и работяга, и начальник, и политик.

– Почему?– насторожился их главный.

– Так все до колен – и руки, и живот, а, особенно, твое «помело».

Одобрительно захихикала Светка, которую, в это время, «клеит» Федор. Он что-то веселое рассказывал ей на ухо, возложив широкую пятерню на плечо дамы. Блаженная улыбка «прелестницы» не сходит с ее красного лица.

– Не зря говорят: «Пьяный мужик забывает все, тогда как женщина, наоборот, вспоминает, как правило, плохое»,– теперь, в свою очередь, озлобился бывший адвокат.

Его извечное высокомерие и заносчивость не всем по нраву.

Сейчас, Жека не склонен ни ревновать, ни, тем более, влезать в эту словесную перепалку – боится в себе расплескать положительные эмоции, итак редко приходящие к нему.

К тому же, с недавних пор, он стал гораздо меньше злоупотреблять – с полгода как дает знать поджелудочная. Но сегодня хочется махнуть рукой на нудную боль, которая обязательно объявится утром.

Раскупорена вторая 0,7. Кеша выверенными движениями разливает, неслышно шевеля губами, считает «були» – каждому строго по три. Вот только по мнению обладательницы редкого имени Ираида – тот булькнул в свой стакан явно лишку. Затеялась нешуточная ругань.

– Что творишь, обмылок?

– Ой, да пойдите Вы лесом, подруга!– ощерился он и стал похож на грызуна, – Федькой, лучше, займись! А тут, у меня, все точно – сплошной кибуц!

Тяжелой рукой дамочки шельмецу залепляется звонкая оплеуха. Тот летит на пол.

– Шалава подноготная!– заскулил ее собутыльник.

Ну, все, не дадут нормально выпить. Приглашай вас, скотов, после этого,– устало подумалось Евгению.

Намечающаяся свара в еще не пьяной компании может помешать его внутреннему созерцанию той, как будто не своей, жизни. Но к немалому удивлению – скандал как моментально разгорелся, так и быстро потух.

Причиной тому – неформальный лидер пришлых. Без лишних слов Сашка размашистым пинком поднимает «Лукоморова», затрещиной награждает сутяжницу – Ираиду, а следом, взяв за ворот Федора, растаскивает «сладкую» парочку. После этого бородатым миротворцем тихо заявлено:

– И чтобы так у меня всегда! Понятно, срань?

Ключевым словом в его спиче, несомненно, являлось – «всегда».

Вечеринка закончилась третьей бутылкой, за которой услужливо сбегал одноглазый Федька – ее оплатили вскладчину члены коммуны.

Та зимняя пьянка запомнилась Борисову бредовой мешаниной высказываний и диалогов, подчас, с каким-то философским подтекстом.

Ираида Кеше:

– Извинись.

– Прости, Ираидочка.

– Да пошел ты со своими извинениями.

Александр:

– Сознание все-таки материально – всегда можно сообразить на троих и более.

Федор:

– А я по, своей сути, оптимист и когда сильно захочу – это сбывается,– Иннокентий ему сразу в ответ, «ребром»:

– Как-то тоже очень захотел – и, что ты думаешь, обделался.

Им же:

– Когда, порой, завязывал, с выпивкой, появлялось здоровье, даже настроение поднималось. Чувствую, жизнь улучшается и возникает острое желание купить поллитру. Не парадокс ли, скажу вам?

Вкрай удивила своей метафоричностью Светка:

– А ведь жизнь моя, словно езда на велосипеде – когда трудно, получается, едешь в гору. На самом деле ощущение такое, что нет седла и все по ухабам.

Но интереснее всех, когда гости стали собираться, удалось, на Жекин взгляд, неунывающему Туголукову, с заплетающимся языком:

– У меня люди родилась идея – где-то читал, что муравей поднимает вес в десять раз больше своего, так почему нам не послать 50 грамм этих насекомых за добавкой – желаю продолжения,– и, в раз, вытолкнут Сашкой, наружу, без всяких церемоний. Странно такое слышать от необразованного бомжа о факте мало-мальского чтения и математических раскладок, да еще с примесью, в качестве примера, животного мира.

Той ночью всполохи памяти состоялись особенно объемными – в конфигурации былого.

От главного героя:

«Три фазы жизни – «утро», «мудренее» и «вечер».

________________________//______________________________

Первая сессия сдана успешно – без троек. Из последнего Римминого письма следует, что на зимние каникулы они, с подругой, остаются в Костроме. В нем же выражала робкую надежду по поводу приезда Евгения – так и написала: «Очень хочу тебя, Женечка, видеть. Скучаю до немогу. Ты не приглашаешь, и мне остается только ждать…».

Прочитав это, Борисов бросился заказывать межгород – необходимо ее успокоить и в то же время, все-таки, сохранить неожиданность своего появления. Вроде – получилось, правда, не обошлось без женских слез.

А за неделю до этого с Димкой был разговор – как раз об их каникулярном посещении города камвольных комбинатов.

Тот не выразил такого горячего желания составить компании – мол финансово он, сейчас, на мели, да и чувства к Розе, за полгода, как-то, потихоньку, выветрились. Но Жека проявляет, здесь, настойчивость влюбленного упрямца. И вот они уже трясутся на боковой плацкарте рядом с туалетом.

Решающую роль в совместной поездке сыграло то, что билеты на весь маршрут туда и обратно обеспечиваются сгорающему от нетерпения встретиться со своей черноглазой.

До Москвы ехали ночь, беспрестанно хлопала тамбурная дверь и перло сортиром. Далее следовала пересадка.

Трехчасовое утомительное стояние в билетную кассу, муравейная толкотня, бесцельное фланирование по площади трех вокзалов, а в девять вечера друзья сидят друг напротив друга за столиком боковой полки и, опять, у вагонного клозета, но, спешащий на свидание, Евгений, почти, не обращает внимания на это дежа вю железных дорог. Дмитрий же капризен и весь изгунделся, просто из аристократов – и пиво прокисшее у него, и лучше бы ехать в купейном (намек на жадность Борисова), и на хрена он вообще поперся.

Шесть часов пути не ложились – выпито по пять бутылок «Жигулевского» и выкурена пачка «Родопи» в холодном тамбуре.

Результатом, для Димона, от просроченного пива, стало его итоговое длительное нахождение в туалете, выйдя, из которого, им было, с раздражением, замечено: «Предпочитаю, чтобы меня проносило, допустим, от черной икры, а не от этого пенного напитка, купленного в давке».

Дорогу коротали разговорами на темы, которые всегда интересуют, пока еще не ставших циничными, «прыщавых» молодых людей, каждый выпячивая свою псевдоопытность: о стервозности женщин, их порочности и т.д. Оба делают вид – они знают жизнь не понаслышке.

Когда выходили из вагона, пятилетний мальчуган, очень плохо говорящий, для своего возраста, который всю дорогу вертелся около ребят, идя за матерью, упал, споткнувшись, и удивил всех уверенным сложнопостроенным матом.

Костромские четыре утра оказались по-февральски метельными и без звезд и луны на низком небосклоне. Общественный транспорт еще не ходит, немногочисленные такси моментально разобрали другие.

Парни вышли на дорогу, ведущую в центр и стали голосовать. Где-то через полчаса, из редко проезжающих мимо, тормознул старенький «ЗИЛок. водитель слегка окая: «И куда ж вам, ребята?».

Хором:

– В гостиницу.

За десять-пятнадцать минут, по чуть освещенным улицам, доехали до многоэтажного отеля под названием – «Волга».

Мятый рубль добрый дядька не взял:

– Пригодятся самим, студентики, а мне и так было по пути,– сказал и похлопал Жеку по плечу с неудобной руки.

В свете одинокой подслеповатой лампочки кабины увидено отсутствие фаланги на указательном. От рукава бушлата пахнуло костром и, чем-то, похожим на свечной запах.

Большой вестибюль в дремотном полумраке. У стойки администратора трое солидных мужчин. Встав в очередь, сразу становится понятным, что мест нет, а у впереди стоящей команды командировочных, из Ленинграда, бронь. И ими дружно заполняются анкеты постояльцев.

Просительным голосом спрашивается о возможности заполучить двухместный номер. Только что флиртовавшая с «броненосцами» работник сервиса, бальзаковского возраста с налаченной прической, делается неприступной и, поджав ярко крашенные губы, заучено:

– К сожалению все занято в ближайшие двое суток.

– Жаль, конечно. А в других гостиницах?

– Вряд ли. У нас с этим напряженка.

Ее служебная лаконичность убивает всякую надежду. Видимо молодые лица не относились к интересующему, эту мадам, контингенту – ни денег от них и никаких других перспектив личного характера.

Тогда Жека, на ходу, придумывает жалостливую версию о приезде двух студентов- заочников местного пединститута на экзаменационную сессию. Рядом с ноги на ногу переминается вдруг, словно, набравший в рот воды, обычно такой словоохотливый, будущий служитель церкви.

Обратные билеты из столицы домой уже взяты с датой через два дня. И где тогда ночевать? Девчачья общага, короткий съем квартиры или комнаты – не варианты. У долгожданной так Борисовым встрече грозит потеря, нафантазированного им, романтического ореола.

Его бюджет не слишком предусматривал взятку, но в паспорт приходится аккуратно вложить червонец. Со словами: «Еще раз, пожалуйста, посмотрите, нет ли свободных?»– протягивает серпастый. Холеная рука, за барьером, берет документ – явно не сверить по фотографии личность. В холле никого.

– Подождите до двенадцати. Будет вам номер,– ее тон чуть потеплел.

Уфф…Отлегло.

До полудня тянули время игрой в «очко» и разгадыванием, кем-то, на столике, оставленного, на половину заполненного кроссворда по спортивной тематике.

И, вправду, к часу вручаются ключи от довольно приличного размещения на двоих, что по коридору высокого первого этажа. Сюда будет не стыдно привести гостей.

Наскоро перекусив в ближайшей пельменной, парни спешат. На улице называют нужный им адрес и прохожий указывает направление. Общежитие недалеко – в пяти остановках.

В битком набитый автобус, изнутри больше похожим на иллюстрации из, тогда почти подпольной, Камасутры, влезла бабуся с холщевым грязным мешком, в недрах которого истошно визжал и активно шевелился поросенок. Пронзительный звуки несколько отвлекали Жеку от картинок предстоящего сюрпризного свидания.

А тут еще одна неприятность. На выходе его встречает здоровенный детина – контролер (Димка как-то смог незаметно обогнуть эту «гору»). В той тесноте из которой он только что выбрался, понятно, не было никакой возможности, даже, руку засунуть в карман, да и, честно говоря, не вспомнилось о приобретении билета.

Теперь следует расплата – штраф один рубль. Друг наблюдает, стоя на приличном отдалении. Но Евгений не так прост. В кошельке у него два отделения – в одном из них мелкие купюры (трешки, пятерки), а вот в другом три двадцатипятирублевки. Сразу мысль,– если дать такую «сиреневую», то возможно вполне, что у этого двухметрового монстра не найдется сдачи и он отпустит с миром.

Но все иначе – в Жекином кулаке двадцать четыре бумажки, каждая с достоинством в один рубль. Рядом шагает, отчего-то повеселевший, Димон.

На обледеневшем крыльце трехэтажного обиталища студентов техникума их встретила стайка девчонок, Риммы и Розы среди них нет. Увидев незнакомых парней, переглядываются. Одна симпатичная, с родинкой на губе и, видимо, самая дерзкая:

– К кому такие удалые?

Дмитрий, улыбаясь во всю ширь:

– А есть кого посоветовать?

Захихикали. Борисов называет фамилию Риммы. И тут ошарашивают новостью – подруги сегодня утром уехали в Москву.

– Ничего себе разминулись! Какое гадство!– первое, что подумалось.

Та же, смелая, глядя на вытянутое лицо любителя делать сюрпризы, задорно:

– Ребята, не стоит расстраиваться – мы все тут невесты.

В ответ грубость:

– Ага, разве что, без места.

– Ну тогда ждите своих принцесс,– обижается та и начинает спускаться по ступенькам. Остальные смешливые за ней, оглядываясь.

Ставший игривым, Димка смотрит им вслед и с некоторым сожалением:

– Зря спугнул, я бы с этой замутил. Все равно послезавтра уезжать. Перебрал ты, лишку, со своей конспирацией, а они тю-тю и пропали.

Этого неунывающего, причем приехавшего за его счет, Евгений посылает куда подальше и заходит вовнутрь – тот продолжает стоять на морозном воздухе.