Павел Осипович вежливо постучал в дверь номера и, на крик: «Войдите», – показался во всем блеске своей модной визитной пары.
«Чего еще надо этому ослу?» – подумал Румянцев, вспомнив, что он должен в табачную лавочку.
– А! – с принужденной любезностью протянул он. – Здравствуйте, милейший! Как ваше здоровье? – Он приподнялся и пошел навстречу гостю.
– Мое здоровье – слава богу! – отвечал Перушкин, – слава богу, я здоров вообще и в частности. Я очень даже здоров, Петр Гаврилыч! – со смехом заключил он свою речь и пожал Румянцеву руку.
– Садитесь, что скажете? Что новенького?
Перушкин сел на кончик стула и, осмотревшись кругом, сделал таинственное лицо.
«Так и есть, пришел за деньгами!» – сообразил Румянцев и решил вести себя с достоинством, т. е. солгать, что деньги у него будут на днях, и, кажется, довольно большие деньги.
– Новенького очень много. Во-первых, Петр Гаврилыч, как вы находите на мне эту пару? – спросил Перушкин и встал, поворачиваясь.
Румянцев критически посмотрел на табачного торговца.
– Да вы – франт, мой дорогой! Пара недурна! Точно такая же пара была у меня. «И пропала в ломбарде», – мысленно докончил он.
– Шестьдесят рублей заплатил, – сказал Павел Осипович, – да пятьдесят за пальто, да девять за цилиндр, дюжину белья купил, да вот сапоги из самого лучшего бельгийского товара, да сегодня принесут фрак от Корпуса… Издержался, но не жалею!
– Значит, торговля процветает?
– Получен свежий табак от Костанжогло. Не хотите ли, пришлю фунтик?
– Пришлите, только имейте в виду…
– О, помилуйте! – прервал его Перушкин.
– Благодарю вас. А что ж еще новенького?
Перушкин опять сделал таинственное лицо.
– Говорю вам, что много новенького! Чересчур много новенького. Женюсь! – проговорил он и радостно рассмеялся.
– А, поздравляю!
Перушкин протянул Румянцеву обе руки и долго тряс его руку.
– Это такое для меня счастие… Так много! Только теперь вполне начинается… Петр Гаврилыч, будьте сочувственны!.. Петр Гаврилыч, позвольте надеяться, что счастье всей моей жизни будет зависеть от вашего согласия!
– Да помилуйте, что вы, милейший? Разве я могу запретить!
– Нет, Петр Гаврилыч, я от избытка волнения… Вследствие отсутствия блестящего образования… Прошу вас об одном – сделать мне честь… Так как свадьба моя послезавтра, и в этом же доме, в пустой квартире по парадной лестнице…
– Хотите, чтобы я был у вас на свадьбе? Хорошо. Я с удовольствием.
– Граф!
– Оставьте титулы. Я не имею права называться графом.
Перушкин безмолвно, с чувством, сжал еще раз руку Петра Гавриловича.
– На ком же вы женитесь?
– На барышне… Пятьсот рублей положил издержать на удовлетворение!
– А много приданого берете?
– Я по моде девятнадцатого века!
– Ну, в девятнадцатом веке, кажется, деньги играют главную роль. А что ж, невеста, должно быть, хороша?
– Божество! – Перушкин счастливыми глазами посмотрел на Петра Гавриловича и долго распространялся в похвалах ее наружности.
– Счастливый вы человек, – сказал Румянцев. – От вас так и брызжет счастьем.
– Невинные шалости юного возраста! – вскричал Перушкин. – Я уверен, что и вы теперь женитесь. Вам, граф, скоро тридцать лет.
Так как Перушкину во что бы ни стало хотелось называть его графом, то молодой человек не возразил на этот раз ничего. Его это забавляло.
– Непременно, непременно, почтеннейший, буду у вас! А что касается моей женитьбы, то нет, должно быть, я никогда не женюсь. В Петербурге нет невест.
– Что вы, Петр Гаврилович? Да что с вами? Да неужели вы разочаровались? Помилуйте, в Петербурге невест сколько угодно!
– Женщин, но не жен! – с некоторою мрачностью проговорил Румянцев фразу, которую он вычитал сегодня утром в департаменте, пробегая фельетон.
– Нет, обидно даже слушать! – со смехом произнес Перушкин. – Вы нашу армию, граф, обижаете!
– Да, вот женитесь – другое, голубчик, запоете, – произнес Румянцев, и, спохватившись, что его слова заключают в себе не совсем деликатный намек, он заключил: – А впрочем, бывают исключения. Никто не выигрывает двухсот тысяч, но, однако, счастливцы выигрывают!