Глава десятая. Auf Wiedersehen
Приблизившись и спустивший по лестнице, он оказался в прямо перед одной единственной дверью. Он понял, что зашёл с не той стороны, но звуки за дверью заставили его прислониться и всем своим существом прислониться в слух. Он мог отчётливо услышать звук открывающейся двери, после чего приветствие, затем шаги, при чём это была пара. В какое-то время звук приблизился, затем начал отдаляться, это могло значить только то, что вышедшие прошли по кругу, наверняка пожав руки каждому из присутствующих и слыша при этом лёгкие голоса. В какой-то момент послышался женский голос:
– Danke für alles, was Sie für den Führer getan haben, und bitte sprechen Sie nicht über meine Gretel, als ihr Mann starb (Спасибо за всё, что вы сделали для фюрера и пожалуйста, не говорите о моей Гретель, как погиб её муж).
Затем вновь шаги, но так, словно уже к идущему подошли поближе, хотя тот шёл на встречу со своей парой. Басовый, но вместе с этим хриплый, уставший голос заговорил:
– Doktor, Sie kennen meine Befehle. Sie und Ihre Familie müssen Berlin verlassen. (Доктор, вы знаете мой приказ. Вы и ваша семья должны покинуть Берлин).
– Nein, wir bleiben bei Ihnen und folgen Ihrem Beispiel, mein Führer (Нет, мы останемся с вами и последуем вашему примеру, мой фюрер).
Затем вновь наступила тишина, после вновь шаги и звук закрывающейся двери, здесь остались только приближённые – Борман, Геббельс, секретарша, повариха, доктор Шенк остались там, а семья Бормана – все его дети и супруга обедали в столовой, из-за чего доносились звуки детских голосов. Стало очевидно, что нельзя терять ни минуты, особенно учитывая, что настоящий Линге сейчас в конференц-зале, оставалось только надеяться, что он вошёл со стороны сада.
Быстро выйдя оттуда и обойдя здание, полковник вошёл с задней двери рейхсканцелярии, откуда он быстро пробежал к лестничной площадке и оттуда спустился вниз, где его встретили два солдата СС. Благо из-за плохо освещения, они отсалютовали ему, на что он ответил тем же, приняв его за камердинера Хайнц Линге. К тому же, должно было признать, что сегодня утром с 4 до 6:30 в честь якобы предстоящей победы была проведена большая вечеринка в соединяющейся с Фюрербункером – Фонбункере, в которой принимали участия многочисленные офицеры и сейчас состояние их психического здоровья было весьма туманно. Более того, эти молодые люди недавно проснулись и проснулись силком по приказу высокопоставленных лиц, из-за чего они не хотя тут находились. А также они были весьма насторожены после того, как полковник посмотрел с тем взглядом, какая свойственна военным их национальности, что есть чуть ли ни символ строгости. И все эти обстоятельства свелись в конце концов к тому, что они даже не заметили хромоногости «нового Хайнц Линге».
Проходя дальше, он открыл одну из металлических дверей оказавшись в небольшом коридоре длиной в 2,2 метра – такова была толщина защитных стен бункера, он выдохнул – плану его суждено свершиться, ибо действительно настоящий Хайнц Линге – камердинер фюрера зашёл со стороны сада. Это он сделал после того, как позже выяснилось, он водил фрейлен в последний раз посмотреть на Солнце, тогда и сам фюрер пожелал это сделать, но услышав звук бомбёжек побоялся открыть дверь. Пройдя дальше и открыв вторую внутреннюю дверь, при этом быстро её же запирая максимально тихо он оказался в просторной комнате, где было несколько дверей. Если пройти прямо, то там имелся тот самый конференц-зал, откуда есть выход в сад, при этом слева есть единственная дверь в уборную, справа – в офис Бормана и телефонную, именно здесь фюрер получал все важные сообщения и сюда, к коммутатору прибыл сегодня к 10 дня, когда полковник шёл по улицам Маобит.
Находясь здесь, смотря вокруг на эти пустые бетонные холодные помещения, отметив, что дверь справа первая вела в комнату с генераторами и системой вентиляции, соединённая со следующей в той же стороне с коммутатором. Быстро осмотревшись, полковник быстро проскочил в уборную, войдя в кою он оказался сразу напротив маленькой комнаты с электросетями, вспоминая планировку бункера, ибо ему нужно было во что бы то ни стало не встретиться с настоящим Хайнц Линге, горничным или кем-нибудь ещё кроме как с ним лично.
Приблизившись к коридору и установив, что там никого нет, он вошёл в коридор, справа увидев дверь в комнату Евы Браун, а слева в ванную комнату, сообщённая с маленьким гардеробом, где она недавно приготавливалась для свадьбы, а сегодня – для кончины, причём собственной. Напротив, оставалась единственная дверь – в зал фюрера, сообщённый с его кабинетом, за коим уже и шёл конференц-зал. Прислонившись к двери, полковник Аруш замер, полностью превратившись в слух, нельзя было ни во что допустить, чтобы кто-то вошёл в эту минуту. Нельзя было поднимать суматоху. У дверей к этому времени дежурил Отто Гюнше – личный вооружённый караул, пара шагов коего были слышны даже отсюда.
Внутренний вход в фюрербункер сзади Рейхсканцелярии
Наконец, всё стихло и стихло настолько, что можно было услышать звуки дыханья фюрера и фрейлин. Констатировав, что это самый лучший случай полковник открыл дверь и безмолвно вошёл, слегка опустив голову. Он увидел перед собой небольшую комнату, в которое сидели двоя. На полу был постлан ковёр, в правой стороне к стене приставлен диван с небольшими стульчиками для ног, рядом почти под рукой полковника находился стол, а напротив него кресло. Прошло столько времени и вот, он видит перед своими глазами того человека, который есть автор всей той разрушительной идеи. Это был человек среднего роста, слегка сгорбившейся, его лицо покрылось морщинами, нос стал в разы больше, усы, названные его именем, поредели и стали почти не видны, подбородок начал выпирать, волосы поседели, на лице начали появляться странные линии, отложения или какие-то незаметные точки.
Видя это можно было поразиться и даже отчасти испугаться, видя силу судьбы в деле, ибо от того сильного молодого человека, грозного мужчины, чуть ли не самого символа целой нации не осталось и следа. Но самое главное, этот гордый зоркий взгляд – его более не было, это были выпученные бегающие из стороны в сторону напуганные холодные глаза, выдающие трусливость. Рядом с ним сидела девушка в красивом платье с белыми розами, которую ей посоветовала одеть горничная. Признать стоило, что для смертницы она была красивой, скорее такой, какой она хотела себя видеть. Большие глаза, бледная кожа, широкий лоб, ровные подведённые узкие брови, ровный, но не большой нос, отчётливые губы средней ширины, округлый подбородок и пышная богатая причёска, свойственная леди Гитлер.
Они оба не ожидали увидеть никого постороннего в этот момент, поэтому оба владельца помещения замерли. Но после, когда прошло не более 10 секунд, узнав в вошедшем камердинера фюрер заговорил:
– Heinz, was machen Sie hier? Wir haben uns von Ihnen verabschiedet. (Хайнц, что вы тут делаете? Мы же попрощались с вами).
– Ich fürchte, Sie haben sich verabschiedet (Боюсь, что вы попрощались), – поднимая глаза и резким движением стягивая с себя воск, оголяя свою бороду и снимая фуражку произнёс полковник. – Мой фюрер.
Из груди фюрера и фрейлен вышел тихий испуг, но за металлическими дверьми нельзя было услышать ни единого звука.
– Wirklich. Seid ihr wirklich in Gestalt des Todes zu mir gekommen? (Неужели. Неужели вы в виде самой смерти пришли ко мне?) – с какой-то иронией, внезапно без капли страха спросил фюрер.
– Nein, keine Sorge (Нет, не беспокойтесь), – заговорил он наконец, – ich werde Sie nicht töten. Ich hatte genug, Sie zu sehen. (я не собираюсь вас убивать. Мне достаточно было вас увидеть).
– Ähm. Und warum sind Sie zu mir gekommen? (Гм. И почему же вы явились ко мне?)
– Sie… Sie haben meine Kinder getötet, (Вы… вы убили моих детей), – сжимая зубы, с покрасневшими глазами, с болью и горечью, прикусывая губы до крови говорил полковник, – meine Söhne, meine Geschöpfe, die ich aus meinem eigenen Blut erschaffen habe. (моих сыновей, мои создания, которые я сотворил из собственной крови).
Он говорил это и говорил с болью сделав несколько шагов, пару раз ударив себя по груди с искажённым лицом, с гримасой той самой боли, которая заставила его сорваться на крик, от того, что он накопил всю боль, всё отчаяние и весь тот ужас, который увидел и который испытал. В этих словах, в этой краткой фразе он заключал всё то, что пережил, то как держал на руках своих детей, то как нёс их трупы, то как скорбел по ним. Говоря это, он даже сорвал перчатку демонстрируя механическую руку и показал на ногу с протезом, смотря на которые хоть на секунду в глазах фюрера проявилось восхищенье. Он сидел, не отрывая взгляда от стоящего перед ним, смотря снизу вверх, как тот, кто слушал интересные истории или сказку.
Когда фраза завершилась, фюрер ничего не сказал, он лишь пару раз моргнул, слегка опустил взгляд, затем вновь поднял и еле заметно, словно на ветру покачавшись всем телом сказал:
– Sie haben alles selbst gesehen (Вы всё увидели сами), – сомкнув руки замком и опустив на колени, посмотрев мимолётно на свой армейский пистолет и вновь смотря полковника сказал фюрер.
– Ja (Да), – только произнёс полковник, отходя назад, – sah (увидел).
Более беседа не продолжалась, да и время шло к 15:30. В последний раз фюрер посмотрел на пришедшего и сказал:
– Ich weiß, es wird nicht helfen und würde auch nicht helfen, wenn sie mich seit Hunderten von Jahren quälen würden, aber… verzeihen Sie mir. Auf Wiedersehen. (Я знаю, это не поможет и не помогло бы даже если бы мучили меня сотню лет, но… простите меня. Прощайте).
– Gute Nacht, Führer. Auf Wiedersehen, Fräulein. (Доброй ночи, фюрер. Прощайте, фрейлен).
– Auf Wiedersehen (Прощайте), – ответила лишь кратко леди Гитлер.
– Vielleicht bis bald (Быть может, до встречи), – кратко сказал фюрер.
– Vielleicht (Быть может).
После этого полковник отошёл назад и более не мешал им. Фюрер встал и пересел на диван, взяв за руку свою жену, что-то ей сказал, на что она тоже тихо ему ответила на что он улыбнулся. Затем она открыла небольшую металлическую коробочку, где были 2 металлические пилюли, которые она словно конфеты положила в рот, одну из них положил к себе в рот фюрер. После он зарядил свой личный пистолет Walther PPK и приставив к виску совершил выстрел, одновременно перекусив ампулу вместе со своей возлюбленной. Они оба закончили свои жизни.
Около минуты полковник стоял и смотрел на это. В воздухе начал отчётливо ощущаться запах горького миндаля – запах цианистого водорода и пороха. Они оба сидели на диване, под своим весом Гитлер отклонился направо, ибо в эту сторону он и совершил выстрел, туда же склонив свою голову. Леди Ева лежала слева от мужа, закинув ноги на диван и наклонившись в противоположном направлении. Пистолет лежал у ног фюрера, а из его виска капала алая, но не синяя жидкость, слегка пачкая сначала подлокотник дивана, затем пол и ковёр.
Вот и скончался автор той самой масштабной идеи, унёсшая столько жизней и даже после такого количества боли, такого количества страданий и мучений, эта краткая фраза, краткий диалог, краткий взгляд на этот вид, поразительно, но… чем-то даже успокоил неугомонное сердце полковника. Услышав звуки шагов в конференц-зале, он поспешил удалиться тем же путём, каким сюда попал, к тому же, когда он выходил стражи уже успели войти внутрь и он смог спокойно пройти через все три ступени, оставшись для всех незамеченным.
Оказавшись на улице, он вновь сменил одежду, сбросил маскировку и отправился вновь к площади, где видимо продолжалась схватка. Теперь он уже не торопился и мог ковылять со сломанным протезом постепенно в сторону площади Кённингплатц. Никому он ничего не говорил по пути, никому ничего не сообщал, он думал, думал обо всём – о том, что было, о том, что он увидел. Он думал о Маршале, он думал о Рокки, он думал о Трекере, он думал о Чейзе, он думал о Фюрере, он думал обо всех. Каждый представал перед его глазами, всё это крутилось в его голове.
Так он не заметил, как вновь прошёл через шоссе, а затем сзади парка, сменив в одном из переулков окончательно одежку, о чём забыл, но благо никто его не увидел в таком виде. Даже если увидели, то не обратили внимания сзади, ибо чаще всего ему приходилось часто останавливаться, нагибаться и идти особой походкой, ибо та палка, которую он прикрепил тоже пострадала. Наконец, когда он дошёл до моста Мольтке повернул к зданию министерства, где хромая и опираясь на новую какую-то палку, что он нашёл по пути и использовал уже как костыль, увидел завершающиеся стадии боя. Уже сильно вечерело, но это был последний день апреля из-за чего Солнце, отдавая свои лучи пасмурной погоде даровала возможность завершить эти бои. В какой-то момент с громогласным криком послышались восклицания о том, что наконец Рейхстаг был пробит и пробит 4 старшими сержантами, сержантом под командованием капитана из того самого 674-го полка Алексея Дмитриевича.
Руководя всей этой операцией, он находился в это время близ рва. Усердные битвы продолжались, уже темнело, но теперь всё вокруг освещал огонь снарядов и пуль, когда наконец среди всей этой суматохи наконец к на крыше Рейхстага показался Красный флаг, встреченный с таким мощнейшим криком и овациями, которые ни разу не были произнесены до сего дня. Ликовали все, ликовали многие, у каждого военного на лице появилась улыбка, молодые прыгали, чуть ли не танцевали, многие с новым усилием продолжали забегать в Рейхстаг, писать на его стенах, оставлять свои записки. Среди всего этого виделись сотни «Ленинград – Берлин», «1945 год», «Здесь был лейтенант такой-то», «Здесь был солдат такой-то» и прочее и прочее и прочее.
Тем временем руководство смотрело на всё это, не забыв обратить внимание на красные лужи по всему Кённингплатцу, бросив взгляд на изменившую окрас воду в туннеле, но также успевали обратить внимание на радующихся молодых. Зума и Крепыш тоже были в их числе, хвалили своих солдат, рядовых, сержантов, говорили им приятные слова, называли героями, за что те тоже отвечали не меньшими благодарностями своим командирам. Алексей Дмитриевич лично ступал в Рейхстаг и очень гордился своими ребятами, ведь, как и предсказывал полковник Аруш, именно его ребята водрузили красный флаг как в колонну, так и на крыше, выйдя через чердак, вручив его одной памятнику Богини Справедливости.
Сам же полковник стоял в стороне, наблюдая за всем этим, лишь изредка ковыляя подходя ближе, когда к нему на встречу прибежали его дорогие дети – всего лишь два создания из шести, вместе с которыми он пришёл сюда. А дома их ждали ещё две красавицы, не знающие о трагичных потерях и пусть даже победа была таким радостным моментом, она имела очень горький, болезненный и трагичный металлический вкус, которые никогда нельзя забыть.
Когда битвы были завершены наступило время политики, а там господам военным делать уже было нечего, поэтому в очередной раз они все стройным шагом отправлялись обратно, шагая, ковыляя, перепрыгивая, а порой даже проезжая по улицам Моабит. К примеру, полковнику повезло, в этот раз он действительно воспользовался услугами машины, которая так любезно его подвозила вместе с его детьми туда, где он наконец может спокойно отдохнуть…
Глава одиннадцатая. Выстрел
1 мая 1945 год.
Наступало утро, постепенно освещая окружение. Прохлада давала о себе знать, но сегодня погода отличалась своей утренней лёгкой благоприятностью, которая так приятно подходила для такого момента. Зума и Крепыш неимоверно устали и наконец спустя всё это время с удовольствием поев тушёнку, которую привезли, как оказалось вместе с протезами на подмогу, мирно спали. Они этого заслужили, как и все остальные солдаты, к тому же они спали даже не в палатках, а просто в машинах, куда благо не залетали назойливые комары, мысль о которых сразу приходила при потеплении, но благо из-за прохлады они пока не появлялись или попросту заблудились в призрачно красивом полевом утреннем тумане.
Полковник Аруш стоял на краю поля скрестив настоящую и металлическую руку на груди, которую после смог починить и теперь она функционировала как прежняя. Всё же её разработали просто гениальным образом с такой смекалкой, на которую способны только учёные, работающие в спешке. Подумав об этом, полковник еле заметно усмехнулся, но так, словно он говорил эту фразу Чейзу, который в его представлении стоял рядом с ним и слушал его. Глубоко вдохнув приятный воздух, опираясь на уже получше прикреплённую к коленке костылю, из-за чего теперь из брюк торчала металлическая балка с мягким наконечником, размышлял Аруш.
Совсем скоро сзади послышались шаги, по которым он узнал подполковника.
– Доброе утро, товарищ полковник, – обратился, подойдя Алексей Дмитриевич.
– Доброе утро, – также тепло ответил Аруш.
– Вы даже не поспали?
– Я уже выспался вместе с Чейзом, после своей ампутации, к тому же, вы же знаете моё пристрастие к ночи и рассвету. Они прекрасны.
– В этом я с вами соглашусь, товарищ полковник. Но я пришёл к вам ещё и по другому поводу.
– Слушаю вас, – повернувшись к подполковнику сказал учёный.
– Вы сделали для меня очень много, ваши предсказанья неоднократно сработали и к тому же, вы поделились со мной многими своими мыслями, были мне наставником, другом. Разрешите же и мне отплатить тем же.
– Каким же образом?
– Дело в том, что я получил секретное послание о репрессии многих, кто занимался антисоветской деятельностью, – начал говорить подполковник, – к тому же имеется секретный приказ №00447 НКВД. Согласно нему, даже если какие-либо идеи признаются антисоветскими может производиться суд без свидетелей и самого подсудимого, я думаю это вам известно.
В ответ на это последовал только молчаливый взгляд.
– Товарищ полковник, ваши идеи и ваши публикации признаны антисоветскими, но учитывая ваши заслуги и военное звание, дело передали в трибунал. Но я не уверен, что это как-то может помочь… И мне жаль, товарищ полковник, потому что ещё играет роль то, что вы, – Алексей Дмитриевич не знал, как верно выразиться о проблеме отсутствия у учёного руки и ноги, то есть он стал причисляться к «самоварам», которые тоже планировалось отправить в ссылку.
– Я понимаю, – облегчил тягость молодого человека Аруш.
– Да, и…
– И каков приговор? – спокойно спрашивал полковник.
На сей раз не исходил ответ уже со стороны подполковника, что давало очевидное заключение – расстрел.
– Ну что ж, такое рано или поздно можно было ожидать. Удивительно, что я пережил 37-38-е года. Но я не боюсь, и вы это знаете. Я только… только думаю о Зуме, Крепыше, Эверест и Скай.
– Я тоже думал о них. К сожалению ведь, остальных…, – Алексей Дмитриевич не решился завершить фразу.
– Тогда поступим следующим образом. За 4 года служения, мне удалось не мало накопить и направлял я их Скай. Я знаю, они не расточительны, к тому же, благо были поставщики, что привозили всё необходимое. Так вот в целом, я накопил около 140 000 рублей с военного дела и даже если сейчас осталось около 100 000, то за апрель и март нам только дадут выплату, из-за трибунала её могут у меня отнять. Поэтому прошу вас, возьмите вы абсолютно все мои заслуги.
– Но…
– Слушайте и не перебивайте, – жестом остановил его полковник. – Вы получите 40 000 рублей, которые я доверяю вам и надеюсь, что вы в целости и сохранности отнесёте их моим детям. Поскольку меня больше не будет, к тому же нет уже Ивана Петровича, к большому сожалению и поэтому лаборатории тоже уже не будет. Этих денег вам будет достаточно, чтобы купить землю максимально далеко, насколько это возможно, если у вас удастся даже на острове, в крайнем случае обратитесь от моего имени к Игорю Васильевичу, это будет моей последней к нему просьбой и передайте, если свидитесь мою самую искреннюю ему благодарность. Там, на острове постройке дом и договоритесь с поставщиками, чтобы сами привозили туда всё, что нужно. И ещё, моих детей – моего Маршала, Рокки, Трекера и Чейза отвезите на тот самый остров, туда же отвезите и моё тело, там захороните, организовав небольшое, маленькое кладбище. В награду, возьмите из моей зарплаты учёного, которая в общем смысле накопилась за 30 лет моей работы в 700 000 рублей, этого вполне будет достаточно для всех расходов на безбедную жизнь, из них 60 000 возьмите – они ваши.
– Не стоит, товарищ полковник.
– Нет, возьмите, дабы вы знали, что я отплачиваю по счетам, даже после своей смерти, – настаивал полковник.
– Но столько я не возьму.
– А сколько возьмёте?
– Больше 40 000 не возьму.
– Хорошо, берите тогда 40 000, но только из зарплаты, где она знает Эверест и Зума, я скажу им, и они вам покажут, когда прибудете. Но я надеюсь, надеюсь на ваше честное слово, заклинаю вас и прошу поверьте в то, что, даже не веря, как и все мы в божье правосудье, поверьте увидев своими глазами в провиденье, которое настигло не только человека, не только группу, общество, не только нацию, но и половину мира. И поэтому спрашиваю вас, обещаете ли вы исполнить все мои поручения?
– Обещаю, товарищ…, – полковник приподнял руку.
– Обратитесь по имени.
– Обещаю, Аруш Амирович, – сказал подполковник Плеходанов.
– Благодарю вас. Искренне, по-человечески благодарю.
– А теперь вы отправитесь на трибунал?
– Нет, зачем? Приговор ясен. Я сам.
При виде такой решимости, такой резкой фразы и такой лёгкости сказанных слов, Алексей Дмитриевич поразился.
– Скажите остальным, кто знал меня, что в бою я погиб.
– Конечно, товарищ полковник.
– А тем, кто не знал меня или, кто мало знал – скажите, что не было такого, что не существовал на Земле человек такой Аруш Амирович, что не было у него никаких детей, сделайте всё, что только возможно, дабы никто не знал обо мне. Пусть тайна останется тайной, а для жителей тайны останется покой.
– Есть, товарищ полковник!
– Вот и хорошо.
После этого полковник, заломив обе руки за спину встал ровнее, отдал честь, на что подполковник быстро ответил тем же, не переставая восхищаться своим наставником.
– Это была большая честь, служить с вами, командир 674-го стрелкового полка подполковник Алексей Дмитриевич Плеходавнов.
– И для меня, товарищ полковник Аруш Амирович Вирес.
– Прощайте, – легко и с парящим голосом сказал учёный.
– Прощайте, товарищ полковник, – с грусть, которую не позволяла показывать воинская дисциплина ответил Алексей Дмитриевич и удалился.
Он шагал всё дальше и дальше, отходя от этого места и стараясь не оборачиваться, дабы не дать волю эмоциям. К этому времени, полковник вновь оглянулся в сторону природы, благо Солнце сегодня вставало не так быстро. И ещё постояв около десяти минут на этом месте, почему-то даже радуясь в душе, что скорее встретиться со своими творениями, глубоко вздохнул. Ему было жаль оставлять Крепыша, Зуму, Скай и Эверест, но он прекрасно знал, что они справятся. Если им удастся, то они оставят после себя потомство, создав искусственно, но кто знает? Если даже нет, он не обижается. Аруш прошил эту жизнь и прожил сполна, а скорее даже проживёт его маленькая цивилизация, но не стоило исключать, что и она продолжиться.
Завершив свои философские мысли, полковник отправился в сторону палатки, где, взяв перо и бумагу смог быстро написать небольшую записку, пока делали очередную операцию – слуги медицины не уставали и трудились не покладая рук. Затем, перечитав, он закрепил это дело промокашкой, затем поблагодарив всех за тёплый приём и за то, что не оставили в беде, удалился. Не прошло много времени, как он уже оказался у машины, где Зума и Крепыш всё ещё спали. Водитель уже давно проснулся и делал зарядку, отсалютовав полковнику. Пройдя к автомобилю, он смотрел на свои творения с теплотой и отеческим взглядом, но не стал их будить, а лишь тихо погладил их по головам, отчего на их лицах появились улыбки.
– Сладких снов, – только прошептал он, незаметно ложа записку в рюкзак Зумы.
– Пап? – внезапно проснулся Зума.
– О, я тебя разбудил Зума, спи-спи.
– Всё, хорошо?
– Разумеется, мы победили, всё замечательно, скоро поедем домой, а пока отдыхайте, – с улыбкой на лице говорил полковник, освещаемый рассветом.
– О, это хорошо. И мы будем вместе?
– Конечно. Конечно, все будем вместе, – ни капли не грустя сказал полковник.
– Тогда и ты отдохни пап.
– Отдохну-отдохну, я уже отдыхаю.
– Ну, тогда хорошо, спокойного утра, – сказал фразу из их детства Зума.
– Спокойного утра, Зума.
Сказав это, он в очередной раз погладил лабрадора и удалился.
Проходя дальше, он подходил к особой машине, которую выделили именно по его указанию. Наступая на твёрдую высохшую траву, которая хрустела под подошвами, полковник открыл дверь машины. Окна были закрыты тёмным материалом и только из дверей внутрь проходил свет, освещая четырёх лежащих. Тела уже успели забальзамировать и благо в разы уменьшить скорость разложения, хоть уже прошла стадия последующего размягчения, были скрыты образованные лёгкие трупные пятна. Учёный смотрел на них, ощущая глубокую дрожь внутри себя, он видел их всех, видел их всех в бездыханном виде, но такими же красивыми в его глазах, пусть и уродливыми в очах для сторонних. Как же он был прав, что скрывал их, не давал возможности выходить за пределы лаборатории, особняка.
– Лежите? – с трудом, ощущая ком у горла говорил полковник. – Спите дети мои, спите глубоким, самым глубоким сном, а скоро и я засну. Этот мир не принял нас, но благо позволил хоть немного побыть вместе. До встречи, мои дорогие.
Произнеся это, он спокойно закрыл дверь, к глазам не подошла ни одна слеза и наконец, он, постепенно разворачиваясь пошёл в сторону поля, широко размахивая руками. Он вновь шёл по полю дыша спокойно и легко. Он вдыхал чистейший воздух, наслаждался каждый мгновеньем и вдохнув этот дивный аромат свободы в полную грудь с удовольствием выдохнул.
На какое-то время он внезапно изменился в лице. Взгляд его поменялся, зрачки расширились, веки приподнялись, дыханье быстро участилось, сердце забилось чаще, рот слегка открылся, а узкие губы сделка задрожали. Перед глазами предстала страшная игра воображения – к нему пришло осознание. Осознание того, что его детей нет, что его любимых и близких нет. Он резко поднял руки, как будто принимая кого-то в объятье, но когда его руки никого не ощутили, то они задрожали, неимоверно напряглись, от чего начали вздуваться вены, кисти сжались в кулаки и прижались к сгорбившемуся телу, голова коего опустилась.
Наградной пистолет полковника Аруша
Отсюда ощущался запах травы, но тот природный аромат, такой приятный, чем-то схожий с мятой, перемешался с горечью, ощущаем пороха, которое полковник Аруш с другом вдыхал, вот бы никогда более не ощущать этот запах, не вдыхать лёгкими этот аромат. На минуту он подошёл ближе к полю и упал на колени, стараясь сильнее ощутить запах земли, хоть как-то почувствовать её мягкость, ведь в ней будут лежать его дети, но она отвечала своей неумолимой твёрдостью. Он проводил руками по земле, сжимая траву с такой силой, что умудрялся разламывать на части высохшие травинки и выжимать сок из свежих. Руки сами водили по твёрдой поверхности, по которой учёный со злостью ударил и тут образовалась небольшая ямка, прощупав которую Аруш находил небольшие комочки сухой земли, которые быстро крошились под небольшими усилиями в пальцах. Получался песок, по нему он водил руками.
Со временем в душу приходило всё большее успокоение. Вновь ощущалась прохлада, внимание снова упало на то, как оставшиеся травинки колеблются, подхватываемые на этом ветру. Чуть дальше – там, куда не падали бомбы, каким-то чудом успели появиться одуванчики, с некоторых из которых уже под дулом ветра улетели семена. Недалеко были и жёлтые цветки, которые совсем скоро пополнят ряды этих цветов, погибая, но рассыпая по большому полю свои семена, оставляя после себя такое потомство, которое неизвестно где находиться и где вырастит, но всегда, у любого погибающего цветка теплица надежда, что все семена обязательно найдут своё место и прорастут, только жаль, что не со всеми это происходит и порой большинство семян, какими бы они прекрасными ни были – гибнут, погибают помогая остальным или просто героически прибывшие, подхваченные силой ветра.
Пробыв некоторое время в таком состоянии, полковник намного пришёл в себя и ощутил наступающий покой. Выпрямившись и отойдя чуток дальше в сторону, казалось бы, бескрайнего поля, он достал наградной пистолет ТТ, которые ему когда-то подарили, но он его так и не использовал.
– Не услужил ты мне в битвах, на войне, – говорил он, смотря на пистолет, – окажите услугу теперь.
Произнеся это, он поднёс дуло к виску и смотрел вперёд, в последний раз оглядываясь по сторонам. Он вспоминал фюрера, его взгляд, его поведение. В душе был полный покой – они квиты, справедливость восторжествовала, к тому же, ему больше ничего не оставалось. Поэтому с невероятной лёгкостью на душе он стоял здесь и смотрел в сторону природных красот местности, на то, как шелестит трава, на то, как летает над ней белая бабочка и на то, как восходит ослепительное Солнце. В лучиках света он видел родных, что приходили к нему, с которым он и уйдёт. Постепенно засыпая, он начал закрывать глаза, всё больше и больше погружаясь в транс, после чего лёгким движением он нажал на курок…