Глава восьмая. Решающая битва
Как выяснилось позже, большую работу за время отсутствия полковника совершил капитан Степан Андреевич и лейтенант Константин Яковлевич с их 150-м и 171 стрелковым полком, за что многие были им благодарны.
– Товарищи, – обратился к собравшимся один из присутствующих. – Но как же быть, если совершить внезапное нападенье не удастся?
– Оно должно получиться, я верю в наших воинов, – настаивал полковник Аруш.
– Но не стоит исключать и такой вероятности, – проговорил Алексей.
Полковник слегка наклонился к Алексею Дмитриевичу и грозно проговорил:
– Вам следует набраться больше уверенности, подполковник.
– В случае поражения, будет предпринят следующий план, – начал озвучивать ответ Семён Никифорович. – Будет назначен повторный штурм к раньше часа дня, до этого момента вся артиллерия будет подготовлена, а именно для проведения подготовки вся артиллерия 674-го Плеходанова и 756-го Зинченко полков и артиллерия 171-й стрелковой дивизии под руководством Негода, дополнительные артиллерийские части корпусного подчинения будут выведены за окружное здание для подготовки к полному штурму – вне зоны видимости противника.
Никто из присутствующих не смел нарушить тишину, среди которой громогласно разносилось описание плана вместе с отчётливыми приказаниями от человека среднего роста с несколько округлой головой, видневшейся лысиной, ровными узкими, но в то же время зоркими глазами со слегка припухшими веками, над которыми имелись тонкие, слегка опущенные брови. Не смотря на лёгкую кажущуюся полноту, щёки были слегка впалыми и немного опущенными, из чётко очерченных уст свойственно советскому человеку, а в особенности военному исходили отчётливые выговариваемые слова с каким-то особым рвением и силой.
Согласно плану Семёна Никифоровича, после того как подготовка артиллерии за полчаса будет завершена, к этому времени мост Мольтке будет полностью отреставрирован до нужной степени так, чтобы тяжёлая техника без всяких затруднений смогла пройти по нему.
– Если же, при первом прорыве захватить Рейхстаг не удастся, то должны быть предприняты самые серьёзные меры из возможных. Все машины к этому времени должны быть у моста Мольтке, не менее 89 столов должны быть направлены в сторону Рейхстага, – говорил Семён Никифорович.
– Но как разместить столько машин? – спросил кто-то.
– Расположите на втором этаже захваченного здания МВД, к тому же будет привлечена вся артиллерия 79-го стрелкового корпуса, – он говорил это с рвением, с гордостью, с гневом, резко размахивая руки, широко проговаривая каждое слово, со светящимися или даже скорее с горящими глазами, с болью и трагедией в душе за каждого падшего, за каждого раненного, за каждого страдающего, – свыше 1000 стволов под моим личным командованием, должны быть направлены в сторону противника, дабы организовать решающий огонь!
– Все ваши распоряжения будут предприняты, но возможны внешние атаки, чтобы прорваться через нас, – выступил полковник Михаил Алексеевич.
– Ваш 469-й стрелковый полк этим и займётся, полковник, – последовал ответ.
– Есть, товарищ генерал-майор. Докладываю, что ведущим в этом деле будет командир огневого взвода артиллерии Клочков.
– Отлично, по танковым ударам основная роль принадлежит 23-й танковой бригаде и 88-му тяжёлому танковому полку, – сказав это генерал-майор посмотрел в сторону полковника Кузнецова и подполковника Мжачих, отдавшие честь. – И как только стрелковая дивизия полковника Асафова будет прикрывать 674-й и 756-й полк должны будут нанести основной центральный удар.
– Товарищ, генерал-майор, – обратился полковник Аруш.
– 674-й и 756-й полк, пополненный всеми оставшимися войсками полковника Виреса и его личной специальной роток во главе капитана Вирес, – добавил Семён Никифорович. В целом план таков, перейти к исполнению.
Все присутствующие отдали честь и направились к началу наступления.
Уже расцвело, но удивительная мёртвая тишина наполняла всё вокруг, ничего нельзя было услышать. Постепенно спадал призрачный туман, всё больше прилегая Земле и словно поглощаемый ею. Шёл миг молчания, но это был такой миг, который мог тянуться минутами, часами, сутками, месяцами, годами, веками, столетиями и не прекращаться, не останавливать своё теченье. В теченье этого мига, когда все ждали команды «огонь» и с той, и с этой стороны, когда сердце солдат кипело, офицеров бушевало, старцев грустило, полковник Аруш смотрел в сторону Рейхстага, слегка обернувшись обратно. Он стоял не так далеко от Мольтке, Шпрее текла своим чередом иногда унося вместе с собой обломки, металлические детали, а порой даже и тела. Многие солдаты и офицеры, уже навеки умолкнув сидели у подножий полуразрушенных зданий с выбитыми окнами, опавшими целыми блоками, с заострёнными концами. Некоторые из них лежали, просто развалившись на дороге, кто-то был изуродован до неузнаваемости, но неужели на такое способно разумное существо.
Зума разговаривал вместе с Крепышом, выстроив их взводы и давая соответствующие указания, полученные от подполковника Плеходанова. Чейз подошёл к отцу, что был в глубоком раздумье.
– О чём думаете, товарищ полковник? – спросил мягко Чейз.
– Вспоминаю момент, когда впервые пришлось убивать, – ответил полковник, – направлять винтовку в грудь противника, слушать его крики, стоны, видеть его обескураженное, испуганное в последнем предсмертном мгновенье лицо, когда из его груди или живота источается кровь, – слова произносились с невероятной холодностью, постепенно всё осматривающим взглядом. – Видеть, как другому причиняется ущерб, как он ощущает боль и это для того, чтобы его переубедить, переубедить смертью. Я удивляюсь тому, что способен ли на всё это человек? И если да, то разумное ли он существо, чем же он отличается от животного? А может он есть самое худшее животное и тогда сможет ли он выбраться из такой ямы дикости, жестокости, кровопролития, жажды причинять боль и вершить суд?
– Я не знаю, пап, но могу только надеяться, что эта битва будет последней в истории, – предположил Чейз.
– Ох, нет, сынок, к сожалению, слишком наивно так полагать. И что ещё страшнее, так это то, что те, кто сегодня воевали на одной стороне против, как им казалось общего врага, после стольких лет совместного существования, завтра могут обернуть лица против друг друга.
Произнеся это, он слегка помахал головой, словно всё больше и больше убеждаясь в неизбежности будущих трагедий. К этому моменту, эти слова услышав, сзади к ним подошёл подполковник Плеходанов и обратился:
– Товарищ полковник, – он хотел сказать ещё что-то, но остановился. – Подготовки завершены, нужно начинать.
– Хорошо, Алексей Дмитриевич. Приступаем, – холодно ответил полковник, развернувшись и направился вперёд, поправив кожаную перчатку.
Капитан Чейз тем временем отправился к своим и урегулировав всё происходящее направился к наступлению. Наконец, был произведён первый выстрел, первое начало всего действа, которое запустило целую цепочку последующих залпов из танков, что падали на поле битвы, пулемётные очереди, источаемые из стволов забегающих солдат и офицеров со стороны захваченного МВД, откуда им прямо направлялся ответ со стороны Рейхстага. Все с громким кличем «ура» набегали на призрачное здание, откуда продолжались пулемётные очереди и одна команда за другой. Против оттуда же выбегали чуть ли не целые бригады вражеских солдат, умело маскирующиеся за образованными кучами обломков зданий на площади.
Площадь Кёнингсберг с разрушающимся Рейхстагом
Тем временем, два огромных гиганта – здание МВД и Рейхстаг стоящие почти друг напротив друга, и только небольшой угол отличал их, направляли друг на друга целый ряд выстрелов. Выведенные туда танки давали один залп за другим, когда в ответ следовал огонь из всех орудий противника. Каждый залп вылетал с новой силой, часто падая почти рядом, но не успевая долететь и лишь некоторые могли дойти до самого здания, нанося непоправимые увечья. Ещё совсем недавно закрывающее Рейхстаг здание министерства внутренних дел ныне было против своего собственного центра. Многие производимые залпы один за другим направлялись на поле брани, где прибегала пехота, что падала на землю, прикрывалась за грудами, пряталась за еле уцелевшими остатками различных декораций, в том числе обломками фонтана, небольших бетонных поручней и всем, что только можно было представить.
Удивительно, но помогала всякая мебель, выброшенная из здания министерства, с различными шкафами, столами, стульями, их обломками, скамьями, всё что только попадалось под руку пригождалось, дабы защититься и направить новую пулемётную очередь. Битва была настолько кошмарной, что порой у тех, у кого кончались патроны шли в рукопашный бой, опрокидывая противника из стороны в сторону, но при этом сами могли быть опрокинуты или могли получить вражескую пулю в плечо, спину, грудь, голову. Но что ещё ужаснее, это то, что предпринимались самые кошмарные приёмы, ибо в войне все средства хороши.
Как и говорил генерал-майор, всё шло довольно быстро, все удары были направлены в эту сторону, вся пехота направлялась с большим рвением в сторону центра, но мало кто мог перебраться через ров и дойти, ибо даже те счастливчики, кому это удавалось не доживали нескольких шагов. Подполковник Алексей Дмитриевич и полковник Фёдор Матвеевич работали сообща со своими отрядами, выходя на передовую вместе с полковником Арушем, направляющий капитана Чейза. Зума и Крепыш активно старались выходить по различные части, чаще всего переходя в крайние стороны площади – в область Швейцарского посольства, полковник Аруш в это время стрелял почти с противоположной стороны, а капитан Чейз шёл напролом прямо ко рву, вместе с подполковником Алексеем. Одна за другой батарея патронов кончалась, по пути кидали одну за другой, бросали гранаты, сбивали остальных противников, вставать было чрезвычайно опасно, ибо в любой момент могла прилететь роковая пуля, что было наглядно видно по нескольким смельчакам.
Внезапно, усиление начало расти, число вражеского наступления резко увеличилось, но отступать было поздно. Те, кто мог это сделать – пользовались такой возможность, ибо главное победить, а не глупо потерять жизнь, но те, кто были практически у рва не могли не рискнуть таким моментов. Именно по этой причине, полковник Аруш, резко подняв руку скомандовал наступление и взобравшись на небольшое возвышение начал полный огонь во все стороны, уворачиваясь от пуль и совершив кувырок в воздухе, перепрыгнув на перила, откуда он кинулся прямо в сторону рва, плюхнувшись в воду, но продолжая стрелять. В этот же момент открылась стрельба по воде, особенно когда сзади некоторые солдаты из его отряда поступили практически также, но некоторые даже успевали перелететь, пусть и получив некоторые ушибы, прятались в ближайших кустах, за перилами или защищались опять же всем, что только попадалось под руку.
Пользуясь таким удачным моментом, когда все были отвлечены в сторону правого фланга, а в этой череде криков раздавались уверенные приказания генерала артиллерии, смотрящий своими смертоносными глазами коршуна, слегка опустив голову, делая более заметным свой орлиный нос генерал Вейдлинг. Он заметил первым, находясь в укрытии, что это был манёвр, когда сзади наступала дополнительная часть отряда подполковника Плехандрова, который был по центру.
– Я прыгну первым, я незаметнее, – только сказал в этот момент подполковнику Чейз и сделав сигнал, быстро перезарядив 42-й кинулся вперёд.
Сразу за ним поспешил его отряд, а отряд Зумы в этот момент поспешили перейти ров через Швейцарское посольство, дабы помощь Чейзу. Все в этот момент были заняты правым флангом, откуда выпрыгнул полковник Аруш и открывал полный огонь, пусть даже больно ударясь о неровные стенки рва. В эту секунду капитан сзади ударял по всем флангам, открыв огонь на поражение во все стороны и солдаты противника, что шли на подмогу в правый фланг попросту не успевали пригнуться, получая пули себе в затылок, шеи и спину, быстро падая на землю с дикими криками. Но про пулемётные очереди никто не забывал и их на себя взял отряд Крепыша, которые находился за территорией рва, прикрывая Зуму, который наряду с дополнительным отрядом Федова Матвеевича смог почти приблизиться и открыть огонь с другой стороны уводя на себя внимание. Видя эту несуразицу, когда отвлечение проходило с трёх сторон, лично сам генерал Вейдлинг отдал приказ открыл залп из всех орудий.
В этот же момент, гаубицы, переключённые с танков, которые наносили непоправимые дополнительные удары остальной выбегающей пехоте открыли огонь прямо перед собой на поражение. Этот смертоносный залп унёс с собой нескольких солдат, но капитан чудом успел лечь и увернуться. В бешенстве, смотрящий у амбразур генерал приказал запустить осколочные снаряды, что было запрещено, но как было сказано – на войне все средства хороши. К этому моменту полковник, уже намного доверившийся перешедшим солдатам, смог пройти чуть ближе к центру, где находился его сын, забравшись на сушу и ползая по выжженой траве.
Они увидели друг друга и довольно кивнули, операция кажется скоро завершиться и весьма успешно. Оставалось немного. К этому времени Зума подготавливался и был готов открыть полный огонь, встав и направиться вперёд, но внезапно сзади огибая здание откуда-то начали появляться дополнительные пехотные силы противника, это было неожиданно, но предсказуемо. Из-за этого им пришлось отступать, к тому же пришло подкрепление с правого фланга, а защиты со стороны театра не было, поэтому приходилось отступать, но сдавать позиции в такой момент было бы глупостью и тогда Чейз, резко встав с победным кличем кинулся вперёд, за ним последовали остальные, в том числе и полковник.
– Feuer!
Произошёл залп, вместе с началом стрельбы. Горящий снаряд упал прямо перед полковником, практически разорвав на части ступню его протеза, вторая – рядом с Чейзом Чейзом и подбегающим сзади Зумой, вместе с солдатами, отбросив их всех назад, но в полёте, проходя через дым на них полетели осколочные пули, двое из которые попала Чейзу в грудь и живот. Одна угодила полковнику в тот же протез ноги, а вторая в механическую руку. Сильно ударившись головой о землю, Аруш схватился за ней, быстро заметив, что через механическую руку пуля прошла насквозь, не задев ничего важного, но тут же он кинулся к Чейзу.
Зума отлетел прямо в воду, но благодаря таланту плаванья, быстро выпрыгнул на другой берег, где его встретили остальные солдаты – он получил лишь царапины и лёгкие ссадины, Чейз же лежал, истекая кровью и жалобно глотая ртом воздух. Он вздымался, глаза его были широко открыты, неимоверная боль внутри него была нестерпимой, ибо самой ужасной и болезненной является именно осколочная пуля, раскрывающаяся подобно адскому цветку.
– Сынок! – подполз Аруш к сыну и дабы скорее отойти подальше. – Затаи дыханье, – он ухватился за Чейза, бегло посмотрел по сторонам и совершив несколько кувырков упал в ров…
Глава девятая. Последняя трагедия
Пользуясь механической рукой, активно дёргая ногами он смог выбраться, принимая руку помощи от Алексея, отбегая или скорее ковыляя со сломанным протезом ноги в сторону, получив ещё несколько пуль в механическую клешню и несколько прошедших мимо, оставив царапины. Наконец, добравшись до здания МВД, держа своего сына на руках, полковник рухнул на землю, окончательно переломав протез, не в силах больше бежать. Он тяжело дышал, глаза закатились, наступило шоковое состояние, из рта шла багровая жидкость, туда же к ним подбегал Зума, успевший прийти в себя вместе с Крепышом и их отрядом.
– Чейз, сынок, приходи в себя, – подбадривал сына полковник, доставая бинты, разрывая одежду своего творения и стараясь их наложить, переводя его в положенье сидя, но кровь остановить не удавалось. – Где военный врач!
– Уже в пути, товарищ полковник.
– Дыши-дыши, Чейз, – говорил Зума.
– Пап, – один раз моргнув прохрипел капитан, хотя это различить уже было достаточно сложно.
– Да, сынок, я здесь, я рядом с тобой, я…, – говорил полковник, его глаза дрожали, дыханье словно остановилось, словно участилось.
Кровь хлестала неимоверно, полковник перекрывал грудь, бинты уже намокли и Аруш повторял с каждым разом: «стой, стой, подожди, остановись же». На лице появлялась гримаса грусти, глаза намокли, всё было в каком-то ужасном тумане, перекрытые пеленой, которую он хотел сморгнуть, но не получалось. Вскоре показался силуэт военного врача, на которую учёный со страхом посмотрел, словно на приходящего призрака странным, сумасшедшим взглядом. Уши заложило и звуки взрыва, невнятные слова эхом доносились до ушей, ничего нельзя было сообразить, всё было как в тумане, как в самой глубокой контузии.
Чейз пару раз кашлянул, поперхнувшись собственной кровью, глаза слезились, когда полковник опустил руки и вновь дотронулся до Чейза, в момент отходя военного врача, когда он что-то бурчал невнятное, нижние лапы его сына были холодные. Они были ледяные, как и передние. Учёный моргнул ещё несколько раз, когда по его лицу проходила линия из слёз, которые он не замечал.
– Сын-сын-нок, – только твердил он, дотрагиваясь до головы.
– Пап, – каким-то чудом на миг приходя в себя, преодолевая металлический вкус, хрипел Чейз.
В голове захлёстывались различные события, перед глазами проносились мгновенья первого рождения, он дотрагивался до Чейза и не мог поверить своим глазам, не мог поверить происходящему, что первое его создание, первое его творенье, порождение его плоти и крови сейчас лежит перед ним, сейчас умирает… Когда полковник оставшейся правой рукой проглаживал сына, тот прильнул к нему щекой, как он всегда любил делать в детстве, отчего из груди отца вырвался стон и частые акты или скорее припадки дыхания.
– Чейз, не бросай нас, пожалуйста, – не осознавая весь масштаб трагедии говорил Зума, пока Крепыш плакал в стороне.
– Не грусти, кхе-кхе, Зума, – смотря на младших братьев прохрипел Чейз, у которых из очей текли горькие ручьи. – Зума, скажи Скай, что… кхе-кхе…
– Ты сам ска…, – лёгкое касанье остановило лабрадора.
– Пап, – смотря на отца говорил сын, осторожно полузакрыв глаза, – не грусти, кхе-кхе, кажется это не я с тобой, а ты со мной встретишься, кхе-кхе, – то ли кашляя, то ли улыбаясь заключал Чейз, уже почти в бессознательном состоянии, почти не думая и мало что видя перед собой, он смотрел только в одну точку в сторону какого-то силуэта, которые был и неразличим, но отдавал каким-то призрачным добрым теплом.
– Не говори, не говори так, сын…, – протягивая последнее слово и опуская голову к Чейзу, находясь практически у его лица, коснувшись лбом его лба говорил полковник.
– И… спасибо… за благословенье.
Наступила тихая пауза, в ходе которой у Чейза неоднократно приходил рвотный рефлекс, у него быстро поднималась грудь, он хотел сплюнуть, но не получалось из-за чего это переходило в кашель и шипенье. Мозг уже не воспринимал боль и только хотел как-то спасти организм. Глаза потускнели, тело стало бледным, щёки с тело начали холодеть и среди всего этого он лишь прошипел что-то тихо произнеся:
– Мира хватит всем…
– Хватит сынок, – только ответил отец.
Щенок закрыл глаза, закрыл их крепко, испуская последнее дыханье через нос и обмякнув на руках отца. Полковник сидел на коленях, держа правой рукой голову, а левой спину. Запачканная одежда слегка колебалась в потоке ветра, смешанный с дымом. Он дотронулся до правой передней лапы и левой механической лапы своим настоящим и механическим большим пальцем. Слегка массируя его лапки, замерев в моменте, полковник сидел неподвижно. Поток слёз резко прекратился, перед глазами стоял туман, откуда-то приходили какие-то эхом разносящиеся звуки, где-то кто-то что-то говорил, но он этого не различал.
Осмотревшись и увидев ближайшую палку – обломок двери выброшенного шкафа из министерства, он, взяв быстро обломал её о колено и вынув запасной пояс, взяв камень, прибил оставшимся гвоздём к обломку протеза, слегка задев ногу, из-за чего та начала слегка кровоточить, но он даже не обратил на это внимание. Затем поясом он завязал эту конструкцию, продолжая смотрел на мирно лежащего сына, пока Зума и Крепыш были рядом с ним, все остальные покидали поле битвы, ибо нужно было готовиться к новой атаке по известному плану.
Наконец, он провёл поднял тело своего сына на руки и монотонным шагом проходил мимо здания министерства, огибая его, не смотря никуда и ступая дальше – к мосту Мольтке, отходя перейдя через который он мирным шагом вошёл в Моабит, ступая по его улицам. Он не смотрел по сторонам, не оглядывался, лишь чувствовал встречный поток ветра, смотрел на лица своего сына, который мирно спал у него на руках. Достав платочек, он вытер края губ Чейза, на что тот никак не среагировал. Где-то отдалённо послышались звуки грома, похода становилась всё более пасмурной, а вдали быть может уже начинался ливень.
Приходящий ветерок чуток ерошил шёрстку его сына, которая испачкалась в крови, но была вскоре очищена от этого тем же платком, а затем вторым и третьим платком полковника. В груди, закрытая шерстью виднелся удлинённый канал из рваной кожи, плоти, мяса с немного подпаленными краями. Там внутри эта пуля раскрылась, захватывая ещё большую область поражения, войдя меж рёбер, а вторая в области живота, задев собой желудок, кишечник особого строения и прочие не менее важные органы. Полковник продолжал идти, поглаживая сына по голове, уши его были слегка опущены, но всё ещё слегка торчали. Красивые глазки были закрыты, уголки губ выпрямились ровно, наивная добрая лёгкая опухлость щёк слегка спала, но всё же оставалась такой, словно щенок, всё ещё желая теплоты и добра опирался о грудь учёного. Игривый, часто виляющий хвостик был прижат к телу, а всегда ровная спинка чуток сгорбилась, принимая форму положения лёжа на руках несущего.
Мирным ходом полковник даже не заметил, как прошёл через весь Моабит и оказался рядом с той палаткой, откуда вышел несколько часов назад. Его увидели военные врачи, двое фельдшеров подбежали к нему, но он даже не поднял взгляда в их сторону, продолжая держать сына. Отойдя в сторону, он опустился на землю и сидел. Он сидел и сидел, не смотря никуда, только погружённый в глубокие воспоминания, погружённый в транс, глубокий шок…
Наконец, ближе к полудню он начал всё больше приходить в себя или скорее лишь отчасти к нему вернулся разум. Осторожно передав своего сына в руки врачей, которые прекрасно понимали его состояние, он вновь отправился обратно. Возвращаясь, он незаметно взял у них некоторое количество воска, что он разминал на протяжении всего обратного пути, погружённый в думы. Пройдя опять через весь город, перейдя через мост, он подошёл к зданию министерства, собственными глазами наблюдая как ряды солдат направлялись в сторону Рейхстага.
Время было примерно 14 часов 20 минут, когда, прислонившись к стене сооружения полковник мог наблюдать за тем, как солдаты ползли по земле с каждым разом становясь всё ближе и ближе. Наконец, один из них кинулся вперёд, за ним побежал второй и тут же оба упали на Землю что-то держа в руках, затем они начали ползти, каждый раз умело отбегая от вражеских пуль. Наконец в последний момент им удалось подняться на лестницу и ровно в 14:25 прикрепить флаг к колонне у лестницы главного входа. Увидев такое зрелище, полковник замер и сделал глубокий вдох, это было что-то удивительное, словно острый конец этого флага вонзили одновременно в тело противника, который погубил детей полковника и одновременно в него самого. Как только остальные увидели это знамя, то сразу прокричали «ура».
Пехота с новой силой кинулась вперёд для одержания победы, а в лицах этих двух смельчаков полковник узнал лейтенанта Кошкарбаева и рядового Булатова. Поразительно, что такой удар сделал рядовой и лейтенант, не обладатели высокий званий, не герои, а обычные солдаты разных национальностей. Еле заметно полковник покивал головой, заметив, как к нему подбегали два силуэта. Это были Зума и Крепыш. Они расспрашивали о его состоянии, говорили, что также сожалеют о смертях, старались как-то подбодрить отца, но он жестом остановил их.
Смотря на них, он безмолвно опустился на корточки и обнял обоих, не выражая на лице никакой эмоции, затем отходя он лишь по-доброму улыбнулся.
– Отец? – недоумевал Зума, ещё не отошедший от траура.
– Берегите Скай и Эверест, расскажите им обо всём, что было и не забывайте своих братьев.
– Почему ты так говоришь? – не понимал Крепыш.
Ответа не последовало, он лишь встал и развернувшись пошёл по угловой улице в правую сторону.
– Отец! Ку… куда ты? – только успел спросить Зума.
– Лейтенант Зума, подойдите, – послышались со стороны голос подполковника Плеходанова.
Им пришлось отойти, ибо битва ещё не прекратилась, к тому же до начала новой атаки оставалось совсем немного. Тем временем, полковник шёл по пути, огибая Кённингплатц и выходя практически сзади Кролль-оперы – Имперского театра, где, спрятавшись подкараулил одного из вражеских офицеров, который отдал нужное приказание и когда эта небольшая группа разделилась, он схватил одного из них за горло, быстро перерезав глотку, закрыв последним запасным платком и забежал за угол. Пока начиналась суматоха, он как можно скорее раздел его и скинув с себя одежду, переоделся в форму противника, после его вышел и отправился дальше. Проходя мимо Тиргартен, он умело скрывался как от солдат противника, так и от своих, ибо он решался совершить решающее действо.
К концу Тиргартен, не сворачивая в сторону Курфюрстенплатц он вышел на Шарлоттенбургское шоссе, через который быстро пробежал и скрываясь по переулкам становился всё ближе к Бранденбургским воротам, но не доходя остановился. Если повернуть направо можно сразу наткнуться на подмогу своих войск, поэтому он, быстро накинув поверх этой формы костюм своего мундира быстро пробежал, к тому же ему удалось почти слиться сзади идущими солдатами, не заметившие смены его одежды и проходя отдавали ему честь.
Разрушенное состояние Тиргартен
Однако, когда ему оставалось совсем немного его кто-то остановил.
– Стойте! Кто вы?
Постепенно оглянувшись, он поразился тому, что перед ним была юная девушка лет 25—26 со званием лейтенанта, в которое он сразу узнал знакомую фигуру.
– Узнаёте, товарищ лейтенант, – сняв фуражку сказал он.
– Товарищ полковник, – тут же отдала честь девушка.
– Не ждал вас увидеть лейтенант Каган.
– Я прибыла по секретному заданию для…
– Знаю, – жестом он остановил девушку. – Я же руковожу осадой и ныне мне необходимо пройти по довольно важному делу в Рейхсканцелярию, там есть крайне важные документы, и я могу быть не в своей форме, – приоткрыв костюм сказал он ей.
– Есть, товарищ полковник.
– Удачи, товарищ лейтенант, – отозвался полковник и легко улыбнувшись направился дальше.
На сей раз ему можно было менее опасаться, но остерегаться никогда не мешало, так ему удалось пройти до здания рейхсканцелярии. Он проходил близ редких зданий, осторожно почти пробегая оказывался в парке, затем рядом с рейхсканцелярией. Это было сооружение средних размеров «П» образной формы с внутренним двором, пышной архитектурой несколько скатной крышей, внутри которой было заключено практически 2 этажа. В центре у неё были выходящие отдельные части, чем-то отсылающие к римской архитектуре – тот самый незыблемый стиль «арийской расы». Но сейчас это здание было не в самом лучшем состоянии, деревья порублены или остались под бомбёжкой, окна полопались и словно призрачные руки из окон выглядывались занавесы. А совсем недавно, практически вчера ночью здесь состоялся чуть ли не праздник – праздник смерти Третьего рейха с его идеями.
Огибая здание, полковник оказался в почти разрушенной части. Отсюда виднелась выходящая сзади сооружения часть, которая под натиском взрывов практически наполовину обвалилась, рядом находилось небольшое здание, оголяющее сломанные окна подвала, ближе имелась постройка цилиндрической формы с конусной верхушкой и небольшим окошком – скорее всего дымоход из подземного убежища. Когда-то тут был сад, но земля здесь была выжжена, рядом осталась только небольшая кучка земли – маленькая могила по размерам коей можно было понять, что она принадлежала Блонди – его немецкой овчарке.
Рядом с тем самым цилиндрическим сооружением имелась ещё одна постройка – полуразрушенное сооружение с единственным чудом уцелевшим, полуобгоревшим деревом в виде небольшого прямоугольника – это и был задний вход в убежище. Но проникать туда было ещё рано и отойдя в сторону, дабы в случае выхода кого-либо быть наготове, полковник достал скомканный кусок воска. Ещё раз получше его размяв, он достал свою флягу, немного разлил на землю и сев на корточки слегка намочил кусок воска, начав распределять его по лицу. Он наносил его поначалу плотными кусками, формируя ровный выходящий подбородок, с практически незаметной щетиной, а также убирал впалые щёки, которые были сейчас очень даже кстати. Вместе с этим он, сняв фуражку поправил лоб, сделав его более ровным и затем плотно надел фуражку так, чтобы ни единый его седой волос нельзя было увидеть. К тому же козырёк был достаточно большим, чтобы в своей тени скрывать глаза. В последнюю очередь подправив форму носа, он ещё раз намочил лицо, чтобы придать единый цвет всей этой поверхности, при том, что его бледность кожи была очень даже кстати и сходилась с бледным цветом воска, принявший нужную форму.
Теперь подготовки были завершены. Сняв костюм, поправив внешний вид, использовав лужу в качестве зеркала и убедившись в своей подготовленности, полковник отправился вперёд…