Глава четвёртая. В атаку!
Сидя рядом, он нежно прогладил их по головам, после чего заметил странный звук, оглянувшись он увидел Алексея, который желал с ним поговорить. Встав, он отряхнулся и подошёл поближе, находясь при этом в кругу танков.
– Слушаю вас, Алексей.
– Извините, что побеспокоил, товарищ полковник.
– Ничего страшного, говорите.
– Я стоял здесь и поражался тому, как же вы любите свои творения.
– Да, это так. Вы ещё молоды, скоро и у вас будут свои дети, тогда я думаю вы поймёте, но поймёте лишь отчасти мои чувства.
– Почему же отчасти?
– Вспомните слова, произнесённые некогда великим капитаном: «Я люблю его, как плоть от плоти моей! Если ваши суда, подверженные всем случайностям мореплавания, всюду подстерегает опасность, если первое впечатление, которое производит море, как хорошо сказала голландец Янсен, – страх бездны, то на борту „Наутилуса“ человек может быть спокоен. Тут нечего бояться прогиба в корпусе, ибо двойная обшивка судна крепче железа; тут нет такелажа, который страдает от боковой качки или „устаёт“ от качки килевой; нет парусов, которые может сорвать ветер; нет паровых котлов, которые могут взорваться; тут исключена опасность пожара, потому что на корабле нет деревянных частей; нет угля, запас которого может истощиться, потому что корабль управляется электрическими аппаратами; нет, опасности столкновения, ибо он один плавает в морских пучинах; не страшны бури, потому что в нескольких метрах под уровнем моря царит глубокий покой! Так-с, сударь! Вот совершенный подводный корабль! И если верно, что изобретатель больше верит в своё судно, нежели конструктор, а конструктор больше, чем сам капитан, то поймите, с каким безграничным доверием отношусь с „Наутилусу“ я, одновременно изобретатель, конструктор и капитан судна!»
Исходя из этого, мой молодой друг, я могу сказать, что я не менее сильно люблю эти создания, ибо они и есть плоть от плоти моей, капля крови, что текла в моих жилах и если же люди подвержены различным интригам, глупостям, битвам и кровопролитию, если же только одна мысль гения, который контактирует с людьми, как некогда упоминал Никола Тесла – творение для будущего, но никак не для настоящего, то они и есть то самое будущее. С ними не стоит бояться насмешек, ибо они культурно покажут на ошибку, если она имеется или даже постараются усовершенствовать вашу идею вместе с вами; с ними не произойдёт кровопролитной войны, ибо идеи, создаваемые ими будут реализованы полноценно и у них нет смысла делить друг с другом ничего, хотя бы по причине достатка даже в миг недостатка; у них нет той грязи, свойственная репродуктивным интригам; они не подвластны лжи и ухищрениям, ибо они не были свидетелями действ таковых случаев для их же пользы с точки зрения прошлого же довода; им не страшны в той мере те пороки, коим подвластен человек; для них не опасны идеи, противодействующие их природным порождениям, ибо их природные структуры не есть инстинкты, подобно человеку и даже не смотря на их внешний вид они не животные, словно человек! Так вот, мой дорогой друг. Таково будущее человеческого индивида, пусть даже совершенствующегося с каждым разом и степенью, но совершенный на данный момент и этап существования! И опять же, если верно, что отец любит в своё чадо больше, чем биолог экспериментатор создающий новый вид живого организма, а тот нежели биолог теоретик, что проектирует его, то подумайте только, насколько же верю и главное люблю своё творенье я, учёный физик, биолог и военный реализованный в одном лице как теоретик, экспериментатор и отец!
Эти слова были произнесены с огромным, невероятнейшим гипнотическим рвением, от коего казалось подполковник замер, видя это светящееся лицо, эти горящие источающие из себя больше белоснежного света, нежели полная Луна в эту ночь, глаза. И слушая это не оставалось ни капли сомнений в силе и могуществе его любви к своим творениям, к своим созданиям…
Вскоре наступало утро, рассветало и вновь нужно было идти в наступление, что и было предпринято. Опять начинался старый град из пуль, который солдаты смело преодолевали, стараясь отхватить как можно меньше, но разве можно было обойтись без царапин или лёгких ран. Но страшными были потери, когда солдаты, словив одну или даже несколько пуль уже не находили в себе сил выживать. Организм не выдерживал, и бедные военнослужащие лишались жизни. Так сегодня скончался и Кондратьев, чудом выживший во время последнего сражения в том самом здании-невидимке. Нужно как можно скорее проходить дальше, а ещё не был виден даже мост над Шпрее через улицу Альт-Моабит, что вызывало гнев и рвение.
Так продолжался весь день 27 апреля, а завтра ожидалось прибытие подкрепления с Востока Берлина. Постепенно наступало утро, ветер дул всё с большей силой, разгоняя пепел и песок с руин, подхватывая своим смешным потоком дым, образуя лёгкий туман, часто переходящий в более густую завесу, из которой словно ожившие мертвецы выходили фигуры противника. С каждым разом команда становилась всё ближе и ближе к центру города и пыл был настолько силён, что даже к вечеру, даже когда стемнело – мало кто мог хоть остановиться, ибо цель с каждым разом виднелась всё отчётливее. Многие падали, не доходя совсем немного до заветного моста над Шпрее, за коим через площадь виднелось полуразрушенное удлинённое здание в три этажа – один практически у основания, у высоких лестниц, ведущие к большому фасаду в римском стиле с колонами, второй – весьма высокий этаж судя по своеобразным полуразрушенным порталам, с проломленными окнами и третий более низкий сверху. По обе стороны сооружения виднелись, словно два грозных обломанных крыла архангела смерти башни с какими-то комнатами, быть может, колокольнями и завершал ставшую символом ужасного, композицию обломанный большой стеклянный купол прямо в центре здания с высокими памятниками по четыре стороны.
Смотря на это омрачённое сооружение с почти обвалившейся крышей, потрескавшейся краской, полуразрушенными стенами, обломанными окнами и грудами пыли, мусора, различных обломков других малых сооружений вокруг, откуда продолжали с каждым разом палить стрелки, становилось не по себе. Это не был страх, это не был ужас, а какое-то иное, неописуемое чувство, которое одновременно не было похоже, на радость, от того, что цель настигается и не горечь от того, что многие сюда не дошли, а было какое-то сожаление. Удивительная грусть от того, что судьба решила именно здесь, в этом сооружении направить такую сильную разрушительную идею, которая привела к гибели стольких человек по всему миру с обоих сторон. Именно здесь всё это было порождено и здесь этому суждено сгинуть.
Атака активно продолжалась, но смотря на это здание даже издали, приближаясь к мосту на Альт-Моабит, в душе появлялось стрекотание или даже задерживающее дыханье чувство, от силы случая, могущества правосудия и провидения, в такой ужасной и страшной форме настигшее эти места. Удивительно, что ни только один человек, не только группа людей, но даже целое общество бессильно под волей провиденья, что не могло не устрашать, не заставлять поразиться этому. Именно такое чувство испытывал Маршал, когда, стоя рядом с отцом на одном из захваченных зданий, посмотрел в сторону Рейхстага, после чего вспомнив о том, где он находиться, продолжил пальбу. Если ранее противник был на высоте, то теперь этим преимуществом обладала сторона пришедших, которая с большой точностью могла высматривать нападающих. Танки активно наступали, но им хотело противостоять не одно подразделение, а целых два, слетевшиеся с ближайших переулков, пока на противоположной стороне активно велась борьба за наступление с Востока, ибо именно там находилось укрытие, где с подчинёнными находиться в данный момент он.
Каждое подходящее подразделение противника, с их взводами, полками и целыми батальонами, в числе которых было мирное население – мужчины, старики, мальчики и юноши, так глупо бросающиеся на верную смерть, дабы сохранить то, что уже безвозвратно погибло и покрывалось слоем гнили. Как же было жаль, наступать на них, но выбора не было и очертание этих слов, этой горечи утрат с обоих сторон можно было увидеть на лицах предводителей, смотрящие на это с высоты своего возраста, но не смеющие останавливать подчинённых.
Город всё больше и больше приходил в разрушенное состояние
Удар за ударом направлялся сверху, когда полковника Аруша охватил сильный сдавливающих кашель, что он опустился на одно колено, хватаясь за стену. Маршал приблизился к нему, в надежде помочь и ужаснулся, когда из горла отца вылетело нечто алое, но в ответ на это, быстро пришедший в себя и сильно вспотевший полковник вытер рот и улыбнувшись сказал:
– Ничего страшного, сынок, просто откашлял не нужное, – похлопав по плечу сказал отец, но заметив шальную пулю тут же закрыл собой сына, приняв её в плечо. – Ух, – стиснув зубы только произнёс отец.
– Отец! – крикнул далматинец, отводя его в сторону.
– Пилюля не вкусная, – схватившись за окровавленное плечо произнёс Аруш.
– Как и граната, – вырвалось из уст далматинца и он, сдёрнув одну из гранат с одежды отца, быстро встал, выглянув из развалины третьего этажа кинул в сторону противника, крикнув своим, по пути сорвав чеку.
Граната угодила точно в цель – за пределы моста, что позволило воспользоваться дымовой завесой танкам.
– Браво, сынок, – похвалил полковник, – а теперь на подмогу.
– Погоди, тебя нужно осмотреть, – после этих слов, Маршал ловко достал из сумки армейский жгут, которым крепко перевязал верхнюю часть руки, насколько возможно туго натягивая жгут зубами.
Затем он, быстро достав небольшой бумажный мешочек с порошком открыл его и насыпал на руку отцу, отчего тот слегка пошипел и скорчил наигранное болевое лицо, от чего далматинец даже посмеялся, особенно когда Аруш артистично высунул язык, словно они играли в доктора когда-то. Только Маршал успел завершить процедуры, как учёный встал и направился к выходу из комнаты.
– Lauf schnell! (Забегай скорее!) – внезапно послышалось снаружи.
Полковник с сыном остановился. Противнику удалось пробраться с другой улицы, откуда видимо сторонники отошли для помощи осаде моста. Голосов было несколько и потихоньку, подготавливая оружия полковник с сыном начали отходить, но по закону подлости патронов почти не оставалось, а последняя граната сброшена. Нужно было стараться попасть точно в цель.
Наконец, послышался грохот на лестничной площадке, когда оба военных резко спрятались за дверным проёмом, дверь коего уже сломанная лежала в стороне. Оба прижались к стене и переглядывались между собой, стараясь даже не дышать, держа 41-е наготове.
– Sie scheinen hier zu sein (Они кажется тут), – послышалось снаружи.
– Genau! – крикнул полковник и выпрыгнув из укрытия первым начал стрелять в сторону пятерых противников.
Каждая пуля попадала точно в цель и один за другим они кувырком падали на лестнице, но успевали стрелять в ответ, но благо из-за своего падения их пули отлетали в стороны или только в виде царапины задевали полковника. В этот момент выпрыгнул и далматинец, имеющий преимущество благодаря своей незаметности и начал обстреливать тех, которые подбегали снизу. Один за другим, пули попадали в цель, но совсем скоро свинцовые пилюли кончились, но и противников, кажется, уже не осталось. Тем временем услышав звуки перестрелки в этом направлении, к ним на подмогу прибегал взвод Зумы, дав сигнал отряду Чейза.
Практически перепрыгивая с лестницы на лестницу, дабы скорее успеть помочь в осаде моста, где была встречено новое сопротивление. Маршал и Аруш бежали изо всех сил, но в последний момент, практически выбегая из здания произошёл выстрел, во время которого впереди бегущий полковник смог быстро пригнуться, и пуля прошла лишь поцарапав горло.
– Стоять, лейтенант, – успел крикнуть Аруш, спрятавшись за дверным проёмом.
Было очевидно, что ни один из немцев не ожидал увидеть в сопротивлении других существ кроме людей, даже те, кто видел это, понимал это так, что это были лишь собаки-помощники и поэтому тактически произнесённое «лейтенант» заставило подходящий несколько призадуматься. Но затем они сделали быстрый выпад, стреляя во все стороны, когда же на них сзади накинулся Маршал, а Аруш вырвав дверь с петель опрокинул их на противников. У не ожидавших такого вражеских солдат слетели с рук винтовки, на которые наступил полковник и оттолкнул в сторону. Всего их было человек шесть, кинувшиеся в рукопашную с обоими бойцами и пока четверо накинулись на полковника, от которых он отбивался как только мог, Маршал старался перепрыгивать с головы на голову, нанося насколько это возможно сильные удары задними и передними лапами, что приводило их в шок.
Растерявшиеся противники размахивали руками из стороны в сторону, но даже и те, кто мог стрелять, не имели на это возможности, дабы не пробить череп своего сторонника, но один из глупцов решился на такое. Одним выстрелом, когда Маршал, ухватившись за голову вражеского солдата, сделал сальто назад, его товарищ попал тому прямо в горло, пробив насквозь, но Маршал успел ловко перекрутиться в полёте и перекинуться на перила, по которым начали пальбу. Тем временем Аруш наносил один удар за другим, опрокидывая накинувшихся на них солдат, подкашивая им ноги и наконец, взяв у одного из них оружие, он начал пальбу, приказав сыну пригнуться. Но противник тоже был не промах и в этот момент сзади подбежала вражеская подмога из трёх человек, направившая ружья в сторону полковника.
– Сзади отец! – только успел крикнуть Маршал, когда произошёл выстрел.
Тот самый злодей, который пытался попасть в далматинца, когда тот был на голове у его товарища, произвёл ряд выстрелов, когда щенок обращался к отцу.
– Сынок! – только успел крикнуть учёный.
Полковник замер на месте, но в ту же секунду развернулся и начал стрелять, закричав во всё горло, не дав возможности никому даже совершить какое-либо движение. А когда он покончил с прибывшими, тот подбежав к отходящему назад застрелившему его сына злодею нанёс резкий удар прикладов, выбив у того оружие, затем подняв и схватив его за горло опрокинул к ближайшей стене. В ярости или скорее настоящем бешенстве он наносил удар за ударом в грудь, живот, лицо, горло, ноги, руки, он вцеплялся ногтями в лицо, стараясь нанести насколько это можно больший урон. Противник уже скончался, но удары продолжались с такой силой, что были проломлены кости и оборвана о них кожа, истощая всё содержимое брюшной полости вместе с внутренними органами из одежды несчастного противника.
Наконец, от злодея практически ничего не осталось, на что ушло не более пары десятков секунд, Аруш кинулся к сыну, превозмогая боль в плече, дающая теперь сильно о себе знать.
– Сынок, – приподнимая далматинца, который закашлял, получив пулю в живот.
– Отец, – лишь тихо пролепетал далматинец.
– Сейчас-сейчас, – прошептал полковник и быстро подняв своё создание выбежал из здания, встретив прибежавшего Зуму со своим взводом.
– Товарищ полковник, что случилось? – спросил Зума.
– Врача! – крикнул, не отвечая Аруш…
Глава пятая. Потеря за потерей
Военный врач бежал изо всех сил как только мог. За это время далматинец, тяжело дышал, хватая ртом воздух. Грудь еле-еле вздымалась, кровь продолжала истекать, которую как-то хотел остановить Аруш, быстро перевязав рану, вырвав свой рукав. Изо рта шла кровь – это было сильнее внутреннее кровотечение, ибо как оказалось был совершён не один, а целый ряд выстрелов.
– Держись-держись сынок, – твердил полковник.
– Папа, – шёпотом говорил далматинец.
Зума стоял в оцепенении, глаза его намокали, на собственных глазах он лишался брата, того, кто его так сильно любил, с кем он вырос. Наконец, прибежал военный врач, прикладывая оказывая первую помощь, насколько это было только возможно, но крови было потеряно слишком много.
– Товарищ полковник, у старшего лейтенанта Маршала, обильное внутреннее и внешнее кровотечение, – быстро тараторил доктор, – не совместимые с жизнью.
– Нет-нет-нет-нет! – взревел полковник. – Сынок, – он прижимал далматинца к себе, тяжело дыша, а из глаз текли слёзы.
– Пап, не беспокойся, – хрипел далматинец. – Мы же победили.
– Да, конечно, сынок.
– А теперь мне можно прятаться за колоннами? – вспоминая их детскую игру в лаборатории спрашивал Маршал.
– Можно, если выздоровеешь, всегда можно, – со слезами на глазах говорил Аруш, – сыночек мой.
– Тогда представь, что я спрятался. Я тебя люблю. Ты водишь, пап, – осторожно положив руку на плечо полковника сказал далматинец.
На лице умирающего проявилась наивная, чистая детская улыбка, голубые глаза слегка покраснели и начали стекленеть, продолжая смотреть на самого дорогого в мире человека. Лёгкий хрип вышел из груди и прекратилась вздыматься. Аруш сидел на коленях, держа своего уже тело своего сына на руках, он не двигался, не шевелился, не источал былую радость, а был лишь холодным, с застывшими глазами, смотрящими вверх и этой лёгкой улыбкой. На глазах всех присутствующих проступили слёзы, а совсем скоро сюда прибежали Чейз, Рокки, Трекер и Крепыш, которые не сдержавшись кинулись к отцу и брату, коего уже увы нет среди них.
Аруш не видел всего происходящего, он замер и застыл в одном положении, перед его глазами проходили мгновенья, его сын был жив, как он создал его, как впервые обнял, как впервые взял на руки и теперь его творенье, плоть от плоти его бездыханно лежало у него на руках. Слёзы сами шли ручьём и дрожащими руками, отец сам прогладил по лбу и лицу сына, не дотрагиваясь до век, но словно усопший сам понимая жест своего создателя мирно закрыл глаза, погружаясь в вечный сон…
Встав, держа на руках сына, он подошёл к прибывшему капитану Валисию Иннокентьевичу – заместителю Алексея и приказал отвезти в машину за пределами города, дабы с должным почётом предать его сына Земле. А им пора идти, ещё одного не стало, не стало на этой Земле. С болью и горечью утраты брата для остальных и сына, творения для отца – боль, которую никому не испытать, герои продолжали путь направляясь в сторону моста над Шпрее. Для Чейза это была одной из самый сильный потерь, ибо с Маршалом он был ближе всех остальных, он видел, как он рождался и теперь увидел, как он скончался.
Каждый из присутствующих крепко скорбел, но долг вели их вперёд…
– Товарищ полковник, – подойдя сказал военный врач, на что тот безмолвно обернулся, – ваше плечо…
– Осмотрите меня. Товарищи, вы ступайте, – обратившись ко всем остальным сказал полковник.
Повреждённая левая рука начала сильно неметь, словно практически не ощущая её, Аруш не двигал ею, а пальцы сгибались с каждым разом всё сложнее и сложнее. Вскоре вместе с военным врачом полковник прошёл в специальную палатку, где был начал процесс удаления, посредством использования сильного магнита, направляющий пулю в нужном направлении. Во время этой процедуры не было никого уже из близких полковника, к тому же он потерял родного сына, отчего боль разрывала его со всех сторон – и морально, и физически.
Лицо его скукожилось, дышать становилось всё сложнее и сложнее, он хаотично мотал головой, хватался за волосы, слёзы текли чередом, ком стоял у горла, и он при каждом движении кричал навзрыд, не в силах сдержать в себе горечь утраты. Руки были сжаты в кулаки, но только правая могла функционировать, с силой ударяя по металлическому столу, который под таким натиском неоднократно прогнулся. Он топал ногами, крутил лицом, выл и мычал, стараясь хоть как-то унять боль и даже когда операция уже прошла, он вновь чувствовал левую руку, это не придало ему не капли радости, и он лишь закрыл лицо руками. Затем приходя в себя, попросил новое оружие и лишь кивком поблагодарив военного врача, у коего также разрывалось сердце видя муки отца, но он ничего не мог ответить.
Раннее состояние моста Мольтке
Тем временем ещё больший траур происходил во время битвы, когда все остальные сыновья полковника с не меньшей горечью шли на противника, кричали и старались поразить как можно больше целей, со слезами на глазах, с болью в сердце, с трагедией в душе. Вот и Чейз в очередной раз выбежав вперёд направляя целый свинцовый дождь в сторону противника закричал во всё горло, из глаз текли слёзы, ослепительно красивое лицо исказилось в грустной гримасе. Зума выдерживая оскал поддерживал старшего брата, ступая всё вперёд, часто забыл даже дышать, из-за чего приходилось жадно хватать ртом воздух, а порой это доходило до того, что, добежав почти до моста лабрадора охватывал сильный кашель.
В не меньшем трауру был и Трекер, который даже будучи самым младшим любыл каждого из них. На собственных глазах он лишился большой опоры – старшего брата. К этому времени новая осада не дала о себе забыть, ибо новые отряды Гельмут Вейдлинга и главная среди них – девятая ударила с новой силой. Из-за этого пришлось несколько отойти от моста, но смелые солдаты со всем пехотным и танковым полком, всеми батальонами не желали отходить ни на сантиметр.
Когда начали наступать противники, Зуме стало плохо и к нему подоспел Рокки:
– С тобой всё в порядке, Зума, – максимально рассудительно, стараясь держать себя в руках подбежал брат лабрадора.
– Нет! – внезапно кашляя вскричал Зума. – Нет, Рокки! Мне не хорошо, потому что они убили нашего брата! Брата, понимаешь?!
Слушая это у Рокки перехватывало дыхание, и он стоял чуть в стороне, отведя Зуму, когда спереди наступала вражеская пехота. Танки шли напролом, но несколько раз на них были накинуты гранаты, из-за чего те были вынуждены пару раз под напором собственного веса сдавать назад. Чейз в это время был спереди на одном из танков, ловно отстреливаясь с взводом Трекера по всем фронтам. Но внезапно прямо под танк Чейза бросили гранату, которую увидел Рокки и видя это кинулся вперёд, крича Чейзу, вспоминая на какой подвиг по словам пошёл Маршал:
– Чейз, осторожно! – и побежал прямо к танку.
– Рокки, стой! – успел только крикнуть тому Зума вслед.
С большой ловкостью запрыгнув на обломки мраморных перилл моста он кинулся прямо под перекрёстный огонь, вызвав дикий крик Чейза и сзади подходящего полковника Аруша. Героически Рокки упал прямо под колёса танка, идущего на таран и ухватившись за гранату кинул её прямо в сторону противников, которая взорвалась, настигнув цель и разорвав на куски многих вражеских солдат, когда же Рокки не успел отбежать, получив сильный удар нижней частью танка.
– Рокки! – не взирая на всё это кинулся к младшему брату Чейз.
Зума подбегал сзади, но господин Аруш, забыв о своём ранении, запрыгнул прямо на танк, перепрыгивая, стреляя во все стороны, дабы отбить противников, чтобы ни одна зловещая пуля не настигла его творения и приземляясь прямо рядом с Чейзом и Рокки.
– Рокки, что ты наделал! – вскрикнул Чейз. – Что ты наделал, – стараясь поднять младшего брата говорил капитан, но тут же подоспевший полковник схватил их обоих и отбежал в сторону.
Танки пошли полным штурмом вперёд, продолжая огонь, когда же число противников всё росло и росло. Полковник держал раненного сына на руках и посмотрев на него вскрикнул или скорее даже зашипел подобно подбитому орлу. Зума кинулся прямо к Рокки, обнимая его, рыдая, ведь это был его любимый младший брат, который так о нём заботился, так его любил, так его ценил.
– Рокки, что же ты наделал, – твердил Зума. – Ну почему, почему ты…
– Зума, – прохрипел раненный несколькими пулями, отчего было очевидно – спасение невозможно.
– Да, да-да, Рокки?
Раненный осторожно просунул лапу в мундир и достал оттуда половинку слегка испачканного в его крови вчерашнего хлеба, который они ели.
– Прости, печеньки не нашлось, – с тихой улыбкой, полузакрытыми глазами сказал Рокки, отчего Зума зарыдал ещё сильнее, припадая к младшему брату.
– Спасибо, братик, как же я без тебя…
– Пап, – обратился он к отцу, который уже не находил себе места.
– Да, сынок.
– Не беспокойся, всё будет хоро… – он откашлялся.
– Не утруждайся, – с болью сказал Чейз.
– Мы, с Маршалом, будем ждать, до встречи… пап, – прощально прохрипел Рокки и стих, карие глаза закрылись сами, кусочек хлеба слегка подвинулся, лапы бессильно опустились, а грудь более не вздымалась.
Казалось, что Рокки заснул, заснул тихим, крепким сном. Ещё одного их брата и ещё одного сына не стало…
Танки тем временем продолжали наступать, как и пехота, но пройти прямо к центру города было довольно сложно. Всё дело в том, что проходивший над Шпрее мост практически сразу проходил меж двух рядом зданий. Слева шли различные жилые места, магазины и полуразрушенные кафе с выбитыми окнами или еле уцелевшими редкими балконами, занятие тем самым десятым и оставшимся восьмым подразделением Вейдлинга.
Когда же справа находилось особое сооружение. Дело в том, что после перехода через мост шло разделение и если левая улица шла практически перпендикулярно Альт-Моабит, то правая эта была более широкой и разделялась дальше под углом 35—40 градусов, из-за чего получалось такое деление. Отсюда прекрасно были видны остальные здания, полуразрушенные, идущие в ряд дальше по правому берегу Шпрее, когда же прямо, не закрываясь этим впереди стоящим рядом, открыто, стоял заострённый с большой аркой в углу и стеклянным входом, идущими в ряд высокими закруглёнными наверху окнами, поделённые лишь перегородками с черепичной, практически лежащей крышей, по общей форме завернувшись словно змий, здание МВД Третьего рейха. Именно здесь, принимались одни из самых жестоких приказаний, здесь быть может должен быть Штирлиц, в этом здании, быть может, были шпионы – носители самой спорной профессии, для кого-то тёплой, для кого-то холодной, для кого-то предательской, а для кого-то родной работой.
Смотря на это здание, которое солдаты именовали «домом Второго „Г“», можно было ощутить самые странные эмоции. Стоя у одно из столбов моста за танком, который шёл тараном, держа на руках тело сына, полковник смотрел туда, куда им суждено прийти, оскалив зубы. Голова была слегка опущена, но взгляд не смел опускаться, смотря грозно и зловеще, дыханье было шипящим. Глаза успели высохнуть, но не потерять красноту, борода почти наполовину намокла, а ещё пуще поседевшие волосы растрёпано спадали на лоб. Оглянувшись назад и увидев приближающегося заместителя Рокки, полковник отдал приказание – отнести к Маршалу и вывести за черту города, ближе к Сименс-Штадту, где всё ещё были организованы палатки.
Приказание немедленно привели в исполнение. Вскоре от транса Зуму вывел его взвод, попросивший отдавать приказания.
– Только вперёд! – крикнул отчаянно лабрадор, со всей силой и с той болью, что накопилась в его груди.
– Осталось немного, – в это время произнёс капитан Чейз.
Словно поднимая неподъёмную ношу он направил 42-й на здание противника, откуда всё время не прекращалась стрельба, куда хотели наступать, но из города продолжали идти войска противника, часто даже используя линии троллейбусов, два из которых как оказалось остались внутри, но не могли шевельнуться из-за отсутствия электричества по всему городу. Сзади оснащённая военная машина ударила металлический короб с большой силой, то, что он покатился вперёд прямо в сторону танков, произведя сильное столкновенье.
В эту секунду троллейбус вылетел из-за рельсов и скользя задними колёсами рухнул на бок, практически перекрыв дорогу, сбив на своём пути некоторых солдат – нанеся новые потери. Тогда танки ударили тараном, отталкивая неповоротливые машины, но в этот момент, один из умелых подполковников приказали направить отчётливый огонь, когда же после пары таковых ударов металлические коробки отлетели в сторону и свалились прямо в пучину реки, освобождая дорогу. Но тем временем противостояние продолжалось, а Солнце всё шло к горизонту.
Красный закат всё больше освещал окруженье, когда смелые бойцы 150-й, 171-й и 207-й стрелковой дивизии пусть даже и не в полном живом своём составе направляли полноценный огонь. Десятки стрелковых полков, артиллерийские бригады, гвардейские полка и танковые бригады, отдельный гвардейский тяжёлый танковый полк, все они всем своим ходом направлялись только вперёд, для того чтобы одержать победу. Всего из 200 000 защищавших Берлин ныне Рейхстаг обороняло всего 5 000 человек, из которых гарнизон составлял 1 000.
Обе стороны терпели невыносимые потери. Кончался день 27 апреля, унёсший жизни многих, в том числе 2 сыновей полковника Аруша Амировича. Вся бригада полковника с полным огнём вместе с его капитанами, майорами, лейтенантами и сержантами направлялись в бой с новой силой. Все были готовы отдать жизни, попадая под эту пальбу под этот перекрёстный огонь, под этот смертоносный град металлический пилюль, вонзающиеся в тело и душу.
В один из таких моментов, лично Чейз выбежал вперёд, подбадривая взводы Маршала и Рокки, оставшиеся без командира. В составе 70 человек целая команда выбегала прямо под огонь, перестреливая сотни и десятки окон, дабы прорваться, пройти хоть немного вперёд. И да, кажется, у них это получалось, пусть даже темнело, яркий вспышки от винтовок указывал путь в этом густом дыму – тумане войны. Активно пробегая только вперёд, когда к отряду Чейза присоединился Трекер и Зума, капитан не заметил выходящих из переулков стрелков, ведь основное внимание оказывалось прямо на окна и внешние стреляющие центры.
Полковник тем временем руководил своим стрелковым подразделением, направляя каждого в указанные точки. Он переключился на работу, а работа – самая быстро успокаивающая в мире вещь, помогающая забыться лучше всякого опиума…