Памятная фантазия. Сборник рассказов

Среди всего этого великолепия были и огромные красные, фиолетовые, жёлтые, оранжевые, пурпурные и прочие планеты в самых различных гаммах цвета, переливающиеся на свету ближайших светил, которые тоже вырывали из себя самые разнообразные окрасы света. Встречались и такие светящиеся объекты, которые испускали из себя две струи непонятного потока излучения, не переставая мигать. Иногда попадались две крутящиеся друг вокруг друга, словно две капли на поверхности водной глади звезды, отдавая волнами в толще космической светящейся пыли. Порой на пути могли встретиться самые настоящие огромные чёрные дыры со своими ярчайшими, практически ослепляющими огненными дисками.

Всё это великолепие так завораживало, даже дракона, который видел всё это чуть ли не каждый день, словно в первый раз, что оба соперника на миг даже забыли про гонку, но посмотрев опять друг на друга поспешили один за другим. В силу знания этих мест дракон ускорился, но и девочка не хотела отставать, что, видя такое рвение и радость на лице девочки – прекрасной гостьи, создание даже начало несколько замедляться. С каждой секундой прибывшая становилась всё ближе и ближе к зелёному сопернику, что вызывало на её лице улыбку, не полную азарта, а просто радости, радости от участия в такой приятной игре, в коей никто ничего не терял.

А видя такую наивную радость, дракон был невероятно рад всем своим существом, от этого прекрасного ощущения, чувства, что приносит радость ставшему уже практически близким человеку. Вскоре девочка обогнала её, и он летел ей вслед, положив руку на сердце слегка приподняв края губ, но после вновь ускоряясь. Кто знает, о чём в этот момент подумал дракон? Быть может, он впервые размышлял о том, какого это контактировать с человеком – творением рук господних и думал о своём сотворении в руках посланника, десницы господня? А может быть он поражался тому, что среди людей были и такие интересные, в миг вызывающие удивление, хотя кто знает, можно ли девочку называть человеком – частью того общества, о коем не в очень лестном ключе слышал дракон? Но, как бы то ни было, они приближались.

Цель их была совсем близка, до которой осталось совсем немного. И вот, когда оставалось совсем немного и девочка должна была победить, то на миг оглянувшись она заметила, что её друга нет рядом. На душе стало тяжело, победа не была столь приятной и азарта более не было. Глаза покрылись пеленой грусти, к груди подошла обида за друга, её ком и гостья поспешила остановиться, дожидаясь прибывающего дракона, которого она встретила крепкими объятиями и раскрытыми руками. Увидев такой жест прилетающий, даже засиял и ответил на приятное объятие.

– Спасибо тебе, спасибо за твою доброту, – сказал дракон.

– Да, вот только…, – девочка слегка наклонила голову, понурила взгляд.

– Что такое? – держа девочку за плечи, затем гладя левой рукой голову и поднимая личико правой спросил друг.

– Я жила на Земле, и порой было так трудно, как сегодня. Сколько же было слёз, сколько боли и страданий. Да, была и радость, были улыбки, но они не все радостные, почти все тусклые, почему всё это в одном клубке?

Девочка спрашивала это наивно и тихо, но с той горечью и рвением, от которой её глаза тут же намокли. Удивление на лице дракона сменилось пониманием. Он смотрел ей прямо в глаза ни на секунду не отводя взор.

– Ты с этим смирись, так задумал наш Бог, – правой рукой указывая на то самое белое свечение, куда они прилетели сказал дракон.

– Да? – слегка не понимая, спросила девочка, на что дракон кивнул.

Ярчайшее светило – центр чудесного мира

Сколько же смысла было в этих двух словах, словно доказательств и сколько утверждений, кои очень мало кто понимал, но кажется после одного этого жеста, маленькое творение, душа коего не наполнилось ещё ложью, непониманием и главное человеко-подобием, поняла и изменилась в лице. Боль слетела с уст, хоть остались две линии от скатившихся слезинок, что поспешил вытереть дракон, глаза потихоньку теряли красноту, а чудные волосы не закрывали лоб, ибо их бережно, словно старший брат отвёл назад её новый друг и спутник.

Девочка обретала уверенность в себя, в свой завтрашний день, в то, что она не одна и пусть её близких нет рядом с ней, но они всегда будут вместе. Она верила теперь в свою мечту, в искренность и любовь, в кои потеряла веру, когда её покинули родители и даже она смогла вновь поверить в Творца, ответ от коего никак не могла получить, когда лежала, прильнув к неподвижному телу отца. Увидев этот метаморфоз, это чудесной и приятное преобразование добрый дракон с особой теплотой смотрел на неё, на что девочка ответила таким же тёплым взглядом.

– Ты самый настоящий ангел, – сказала девочка.

– Гм, – чуток засмущавшись отвечал дракон. – Может быть, – тихо добавил он.

Говоря это, он посмотрел в сторону белого свечения, где и был его создатель, после чего он вновь повернулся к чудной девочке. Затем он жестом предложил пролететь вперёд и они вместе отправлялись туда – в самое сердце ярчайшего белого свечения, где их уже ждали. Оттуда в их сторону смотрел он, высокий с белоснежными волосами с некоторыми чёрными линиями, зачёсанные в правую сторону, с элегантной пышной седой бородой, что также дополняла весь образ. Карие глаза внимательно смотрели вперёд, а над ними красовались пышные брови и массивный лоб прекрасно дополнял картину. К нему они летели и с этим, таинственным, но невероятно красивым, добрым нечто отправлялись два спутника. Так начиналась беседа, что возможно длилась долго, чуть ли не столетия, а может быть пару минут и когда они покидали огромный замок внутри того самого ярчайшего светящего шара, от души не тая, названный ангелом заговорил:

– Я помогу, а пока полетаю по небу с тобой.

– Ангел и я, – отвечала девочка.

Они вновь летали, летали на перегонки с радостными возгласами, довольные всем происходящим, пролетая меж облаков, погружаясь в этот дивный и прекрасный мир, пока там на Земле в мирный сон погружался весь дом, ибо все её жители теперь вместе. Вместе там, куда не ступит нога человека, куда не ступит ни один его порок. Их всех забрали, забрали незаметно, в особенности её – это прекрасное создание, маленькую девочку, которой помог уйти лично он, её верный друг, а может быть теперь самый близкий названный старший брат – ангел…

Ненависть

…Но когда вы станете безобразным стариком, когда думы избороздят ваш лоб морщинами, а страсти своим губительным огнём иссушат ваши губы, – вы поймёте это неумолимой ясностью. Теперь, куда бы вы ни пришли, вы всех пленяете. Но разве так будет всегда? (…) Красота – один из видов Гения, она ещё выше Гения, ибо не требует понимания. Она – одно из великих явлений окружающегося нас мира, как солнечный свет, или весна, или отражение в тёмных водах серебряного щита луны. Красота неоспорима. Она имеет высшее право на власть и делает царями тех, кто ею обладает. (…) Иные говорят, что Красота – это тщета земная. Быть может. Но, во всяком случае, она не так тщетна, как Мысль. Для меня Красота – чудо из чудес. Только пустые, ограниченные люди не судят по внешности. Подлинная тайна жизни заключена в зримом, а не в сокровенном…

Лорд Генри. Оскар Уальд. Портрет Дориана Грея

Странный гул приходил казалось отовсюду. Темнота наполняла всё окружение и только звук поворачивающих на различных изгибах туннеля потоков воздуха в виде этого странного, словно судьбоносного гула доносилась до ушей. Иногда можно было расслышать как отходя от длинных сталактитов спадали капли одна за другой, со свойственным, поначалу немного бодрящим, затем слегка успокаивающим, а после и вовсе раздражающим звуком падающие на лужицы.

Ничего нельзя было разглядеть вокруг, только эту странную пустоту, что свойственна к появлению перед каждым, кто попал в мрак. И только нечто, даже не свет, даже не дух или призрак, а скорее даже какой-то еле различимый аромат света мог проникать в эту глушь, настолько незримо, настолько туго, что его даже можно было спутать со светом, создаваемый воображением. Но не это сейчас привлекало внимание, а то, что сейчас находилось впереди.

Мирные, тихие шаги сами собой ступали вперёд, ровно, но в то же время без каких-либо усилий наступая ступнями о шероховатые и влажные углы внутренней поверхности пещеры – природного туннеля. Шаги были только поначалу широкими, уверенными, но затем, ощущая нечто едкое, подверженное к тому, что любое то, для чего даже наименование не смогло придумать общество, будет испытывать настоящую брезгливость. Темнота не собиралась отступать резко, но кажется то ли по мере приближения к какой-то маленькой щели, то ли благодаря увеличению призрачного фосфоресцировали минералов туннеля, уже стал ощущаться дух света.

С каждым разом, это еле доносимое ощущение освещения очерчивало то, что появлялось перед глазами или точнее перед органом, помогающий нечто видеть – это был силуэт. Кажется, он был один или может нет? Действительно, силуэтом оказывалось несколько и по форме они были чем-то даже похожи. Если описывать форму сверху, то изначально шёл странный угловатый овал, слегка меняющий свою форму, но при этом по обе стороны торчали два ярко выраженных эллипса, при том, что ближе к нижней части центрального овала он имел продолжение, небольшое и затем присоединялся к фигуре, которую мысленно можно разделить. Центральная часть этой фигуры представляет прямоугольник или скорее неровную, начерченную ужасно больным тремором рук. К тому же, у двух верхних вершин прямоугольника, если эту фигуру можно так назвать исходили две толстые, фигурные линии, при том, имеющие явные утолщения на изгибах, чем-то отдалённо напоминающие обглоданные кости.

Дальше линия продолжается и завершается чем-то непонятным – из какой-то странной помеси прямоугольника и эллипса выходит сверху небольшая изогнутая кривая, весьма толстая, а из нижних частей странное нечто, напоминающее по форме или змею или скорее смесь плоского червя с кольчатым, но при этом разделённое на 4 части. Более того, возвращаясь к нижнему основанию прямоугольника можно увидеть, как оттуда выходят две самые несуразные, толстые и уродливые формы, имеющие странные уплотнения или скорее сужения – сразу и не разобрать, чуть выше середины, пока ниже не продолжается эта то ли прямая, то ли кривая, завершаясь бревенчатым сужающимся к краям продолжением. При том, что между этими выходящими формами имелась и третья, но так, как будто неизвестных скульптор о чём-то подумал, но сам испугавшись такой мысли, после того как натворил неизбежное, поспешил что-то сделать – но получилось, как получилось. Хотя если посмотреть на другие силуэты, кажется, словно этот скульптор явно был в бешенстве, но поднимая взор выше становиться ещё более непонятнее его состояние, но не исключено, что он, может быть, хотел дополнить перевёрнутую трапецию.

Смотря на всё это у нечто непроизвольно исказилось лицо, если таковым можно назвать его мимическое проявление. Губы исказились, и нижняя мышцы приподняла среднюю её часть, опуская две сторонние, пока подглазные мышцы не приподняли верхнюю часть впалых щёк. Мощные от таковой лёгкой неприязни проявились ещё пуще, а глаза незримо блеснули от настигающей злости.

Тёмный туннель

Но стоило приблизиться к этим силуэтам различного роста, можно было просто ужаснуться и поразиться тому, как природа могла настолько ошибиться и настолько изощряться в своём таланте посмеяться над ситуацией. Неряшливые остатки шерсти, стыдливо опущенные на непонятную площадку, именуемая лбом или чуть ли не до корня убранные волосы, словно у самой уродливой кастрированной лошади. Разошедшиеся на огромное расстояние, как у сумасшедшего голубя глаза с широким втоптанным в неровную, скомканную из неизвестной глины форму головы, которая или вдавилась как эритроцит или испечённая комом лепёшка или вовсе стала подобной прямоугольному блоку от сломанного не до конца испечённого кирпича.

И это ещё только начало, ибо не стоит забывать эти тупейшие то большие как арбузы, то стеклянные как у шизофренического трупа, то узкие как два пореза от грязных ногтей глупейшего младенца в тесте глаза, то с выраженными глазницами с в то же время чудовищно набухшими веками. Эти органы, необходимые для обеспечения способности видеть, хотя у этих ошибок или издёвок, или даже оплотов природы призванные для выражения издевательств, насмешек, игривого хитрого бега из стороны в сторону, в такт с их неровными, непонятно для чего сделанными шерстяными линиями, как будто сделанные для лучшего очерчивания их глазниц, как последний мазок художника для того, чтобы хоть как-то спасти потерянное дело.

А эти рты, если эти порезы можно так называть, представляющие собой непонятные надрезы, словно хотели при прожарке непонятного теста опустить в глубину эту область, давая возможность щекам невероятно набухнуть, словно это нечто могло бы пользоваться ими подобно хомяку, но или тесто недодержали до нужной кондиции или скорее передумали в пути, оставляя это непонятное глиняно-кожное изваяние. К тому же, ещё большего раздражения вызывает это уродливое опущение нижней губы с полу приоткрытым ртом – одно из самый тупейших выражений, всё больше и больше вызывающие гнев, открывающие вид на эти дырявые, гниющие, наполовину выпавшие или искусственно отбеленные зубы, на которые часто можно встретить металлические полосы, хотя скорее эти металлоконструкции нужно было выводить за полость рта и прикреплять на губы, словно намордник с колючками внутрь.

Всё это вызывало злобу, вызывало ненависть. Капли продолжали капать, а гул проходил по поверхности лица наблюдателя, стараясь хоть как-то умерить пыл. Но лиц уже сменил своё положение и внимательные, зоркие глаза были широко раскрыты, так, что даже можно было разглядеть проступившие пару кровяных вен – настолько велик был гнев и отвращение от одного только вида этих уродливых созданий. Эти карапузы, облинявшие потомки обезьян, ставящие из себя нечто большее, эти глупейшие отростки обвисшей и даже успевшей погнить ветви эволюции, которая даже уже не раз успела пожалеть о своём хоть каком-нибудь прорастании.

Каждая их деталь, каждая клетка организма, каждая часть, каждый волосок в любой части их тела, от головы до прочих не менее противных участков, каждый квадратный сантиметр и миллиметр вызывал отвращение. При одном только взгляде, при одном только взоре хотелось просто ухватиться за их руки, если так можно назвать эти отростки, вцепиться когтями в эти ноги, в их животы, горла, наносить один за другим резкие, болезненные и острейшие удары плетьми, стволами роз, ветками, камнями, обломками сосулек, всем, что только может попасться под руку. Невыносимо было слушать их крики, эти непонятные визги, противнейшие звуки, на только которые и способны эти едкие, чудовищным образом сделанные, словно самая ужасная сломанная шарманка голосовые связки этих маленьких монстров.

Всё это было ещё больше невыносимее, чем это можно только представить, когда по их хитрым, якобы наивным, покрасневшим глазам со стекающими грязными слезами, оставляя на их пухлых щеках такой же грязный солёный след. При виде только этой гримасы, этого самодовольного мимического преображения, вцепиться во всё их лицо металлической перчаткой, на стороне ладони которой на каждом миллиметре вставлены острейшие шипы и сжимать-сжимать-сжимать, всё это ужасное месиво вырывая его с корнем, бросая на съеденье падальщикам. Хотя даже санитары природы не заслуживают такого унижения, как поехать эти маленькие, гнусные тельца, тёмных, смуглый или якобы светлых, желающие подобать ими же вымышленными ангелами творениям, даже их кои они выше, они якобы чище…

– Ненавистные, слащавые, гнусные, ужасные, противные, уродливые, мерзопакостные, не пропорциональные, хитрые, кошмарные, зловещие исчадия! – сорвался на крик, подходящий. – Да-да-да, даже не создания и даже не «твари», ибо это слово исходит от творений. Это именно исчадия, исчадия сущего ада, хуже этого кое даже представить невероятно сложно и проблематично, по сравнению с одним только взором на этих монстров, чудовищ.

Шаги стали усиливаться и становиться всё более резкими, а крепкие руки начали сжиматься, при том правая рука всё больше и больше сжимала некий сферический объект, имеющий удлинение. Дух света стал всё более усиливаться, превращаясь почти в самый настоящий призрак или даже приведение, когда в правой руке отчётливо была видна металлическая трость, но также отчётливее проявились эти уродливые рожицы со всем остальным дополнением, с гривой у одного силуэта и остатками шерсти у другого. Эти двое ненормальных существ продолжали стоять и хныкать, вызывать ещё большее раздражение, настолько сильное, что подходящий даже затрясся от злости.

– Ну-ну, – мычал один силуэт.

– У-э-э, и-и…, и-я-я, – произносил второй.

Терпение уменьшалось и благо пока эти звуки были не столь громки, пока не превышали звук гула, но они постепенно начали увеличиваться, как и гнев стоящего и в ту же секунду появился диких, звериный, природный оскал. Взгляд уже перестал проявлял какие-либо остатки разума, полностью переходя в плоскость чего-то хищного, плотоядного, инстинктивного. Только звук хныканья сорвался на крик, левая рука тут же направилась к правой и ухватившись на набалдашник трости с силой вынуло его, откуда высветилось блеснувшее под силой призрачного света острейший клинок, в миг прошедший по горлу обоих маленьких монстров…

Два уродливых туловища с глухим, тело-образным звуком рухнули на влажную поверхность острых неровностей туннеля, источая из себя содержимое, больше поглощая рванные куски кожи и мяса. Головы отлетели на достаточное расстояние, но даже при виде отошедших от туловища лиц хотелось подбежать и наносить один за другим непрекращающиеся удары, пока ни одной части, ни единой клетки, ни единой точки от этих кошмарных лиц не останется в этом мире, не останется в памяти, не будет проявляться в воображении, никогда не отпечатается на сетчатке. Также как и хотелось вонзать и вонзать острый, заточенный насколько это возможно более сильнее клинок в этих тела, разламывая кости, протыкая мышцы, кровеносную и нервную систему, разрывая на части внутренние органы и при этом крича от гнева, ненависти, удовольствия!

Как же сложно остановиться и взять себя в руки, даже когда, казалось, не осталось ничего, абсолютно ничего кроме пятна – одного большого пятна и то, сложно различимого среди всего остального. Всё равно руки продолжают дрожать, дрожать от ненависти и злобы от того, что эти чудовища только есть в этом мире, за то, что они его загрязняют своим существованием, своим присутствием. Как же они оскорбляют этот мир, насколько же они вредны, насколько же чудовищны и кошмарны, что кошмарнее любого вируса, который только есть на свете или который только можно придумать. Сложно представить худшего вредителя нежели это, ужасное растерзанное на части и уничтоженное чуть ли не полностью, жаль только не аннигилированное, хотя и тогда нельзя убедиться в чистоте полученных гамма-квантов или прочих частиц, что поглотят эти грязные, загрязнённые этими существами кванты.

Проходило время. Наконец, спустя полчаса или может даже час, когда эта странная чесотка не сверху, а именно внутри рук немного стихла, но уж точно не прекратилась, этот дикий зуд, заставляющий ещё больше поддаться гневу, прохлада ощущалась лучше. Вновь чувствовался этот поток воздуха, проходящий через туннель и так приятно огибающий лицо, с чуть ли не машинально закрывающимися глазами. Вновь ощущался звук капель, который вновь действовал успокаивающе.

Так, отступив от того места неизвестный вновь отправлялся в сторону мрака, ощущая как вновь приведенье света превращается в призрак, призрак в духа, дух в лёгкое дуновенье, а дуновенье в еле различимый аромат света. Вновь наступает темнота и даже там – у выхода из туннеля, куда выходит обитатель, вглядываясь в глубины чащи, но ничуть не покидая своего логова.

Природные звуки столь приятны, но в этой тьме они вновь будут нарушены, конечно, ведь сородичи истреблённых чудовищ не могут без этого – не нарушая покой обитателя туннелей, они вновь попадут сюда и это будет продолжаться пока этих вредителей не останется вовсе. А пока придётся жить этому чувству, этому ощущению, что пробуждается каждый раз – этой может эмоции, но скорее реакции для защиты под может негативным, но на самом деле уж точно позитивным названием Ненависть…