– Я пойму, если ты промолчишь, – пропевал лабрадор, что слышал Гончик, поднявший голову и осознавая всё произошедшее только теперь сильно корящий себя, – я причинил тебе боль, – каждое слово было словно ударом для самого Зумы и для генерала, который теперь не хотел даже вспоминать о своей мнимой должности, она для него ныне была ненавистна. – В то время, как я причинял тебе боль, ты всегда бы со мной. Ты учил меня, как выживать и жить долго…

– Отец, – скорбел щенок у порога.

– Ты научил меня всему, что я умею, – говорил Зума. – Я люблю тебя папа. Помоги мне выжить и жить долго, – словно последнюю надежду, с удивительной интонацией с болью и горечью говорил лабрадор. – Помоги мне, пап. Я всегда буду помнить о тебе… – шептал щенок.

Глаза неотрывно смотрели на бездыханное тело, охлаждающийся труп, который был таким тёплым и родным, который подарил столько доброты, который всегда согревал в любой холод, всегда подбадривал когда только мог. Гончик шатаясь встал, подошёл поближе и лёг рядом. Ныне эти руки, рядом с коими он лежал не поднимутся и не проведут по его блестящей шерсти, не поласкают его голову. Эта грудь, на которой лежал Зума не будет вздыматься, а уста не заговорят, не произнесут ни единого слова, а глаза не будут блистать энтузиазмом и добротой…

– …и постараюсь стать достойным сыном. Я люблю тебя…, – заключал «колыбельную» Зума.

– Папа, – еле слышно добавил Гончик.

Зума чуть испугался, но посмотрев мокрыми глазами на генерала, даже забыл о их противостоянии ради Скай, видя красные и столь же наполненные слезами очи Гончика, когда они оба шёпотом произнесли:

– Спокойной ночи…

Воссоединение

Настоящее великодушие – это когда прощают неблагодарность.

Коко Шанель

Высокие деревья поднимали свои светлые зелёные листья к верху, но не все из них тянулись туда, скорее распластавшись по горизонтальной поверхности, что делало эту красоту ещё шире и пуще. Шероховатая крона грелась в последних лучах, приближающегося к закату Солнца, что окрашивало некогда голубое небо в алый цвет, передавая эти оранжево-огненные оттенки на самые различные объекты. Среди них была и лёгкая листва, расстилаемая на поверхности дорог и высокие облака, трудно различимые за часто шелестящими листьями крон.

Их движения, их колебания создавали приятную симфонию леса – мелодию шелеста листьев, дополняемые редким, почти что последним перед глубокой ночью пением птиц, что уже успели устроить сильный галдёж и ныне уже скрывались в своих гнёздах или маленьких дуплах. Если повезёт, можно было увидеть быстро пробегающую с ветки на ветку белку, мигом спешащую к своим деткам, что ожидают родителя в уютном домике в дереве. К слову, эта торопливость замечалась и в других животных – крупных и малых птицах, еле различимых дальних силуэтах в чаще леса, скрываемые за стволами сотен деревьев и ветвями десятков ёлок.

Однако, были и существа, что не обращали внимание на это беспокойство среди остальных, ступая по тропе, что проходила по всему этому лесу, вместе с этим чудесным образом словно раздвигаясь непосредственно для идущих путников и быстро скрываемые от прочих глаз. Возможно, лес был не только живой в смысле наличия живых существ или в смысле своего состава из живых растений, а может быть он сам был единым живым существом со своим разумом, прекрасно понимающий ситуацию и лично допускающий прибывших гостей в свои владения.

И этих гостей, достопочтенный лес, богатый своими красотами, весьма жаловал, даруя им в жару тень и прохладу, в холод укрытие от замёрзших потоков ветра. При том, смотря даже издали можно было поразиться и восхищаться красоте ступающих, что шли практически рядом, разве что младший из спутников часто отставал, заглядываясь по сторонам, да и в силу малого размера шага. Не менее примечательным была не только их разница в возрасте, визуальном представлении, но и, наверное, в видовом различии. Так, ступающий впереди был очень даже похож на человека, был высок, статен и элегантен, обладая массивной головой с густой седой шевелюрой, широким лбом, большими выразительными и невероятно мудрыми глазами, которые словно были даже старше самого человека, устремлённые вдаль.

Вытянутое и немного впалое с выраженными скулами лицо человека отличала седая слегка скруглённая борода с пышными ровными усами, над коими выходил векториальный нос. Сия голова, удерживаемая имеющимся в наличии горлом, была посажена на широкие плечи, выразительность которых подчёркивал длинный, чуть ли не парящий сзади чёрный плащ-дождевик, открытый спереди и под которым виднелась тёмно-синяя джинсовая рубашка с двумя карманами и тёмные, идентичные с цветом дождевика брюки, дополняемые оксфордами.

Кроме элегантных звуков, издаваемые от каждого шага при соприкосновении с поверхностью земли каблуков светло-коричневых оксфордов, словно музыка для ушей издавался звук трости из красного дерева, с заострённым золотыми наконечником, парой ободков и чудным округлым набалдашником с дополнительным продолжением линий узоров, украшений. Весь вид впереди идущего был словно символом влиятельности и власти, но не менее чудно представлялся его спутник. Если же с определением или сравнением впереди идущего не было особых затруднений, то со следующим с ним существом или скорее с его описанием, могут возникнуть более наглядные затруднения, ибо большинство дорогих читателей, если бы им довелось встретить это, скорее даже фантастическое или сказочное существо, сравнили бы его с щенком немецкой овчарки, причудливым волчонком, большеухой лисицей, енотовидной или гиеновидной собакой или песцом интересного окраса.

Но при этом ни один из наблюдателей не стал бы обладателем чести быть правым хотя бы по причине, что сие создание не относиться ни к единому перечисленному представителю семейства псовых и в принципе сложно может быть отнесено ко всей системе классификации. Это создание, словно немой вызов всему этому механизму, методу и схеме, причём не меньший, нежели его спутник. Если прибегнуть к описанию настоящего чуда, то это было разумное существо с пропорциональным туловищем, четырьмя лапами, небольшой, почти отсутствующей шеей, массивной, но очень красивой и весьма подходящей головой.

Голова имела сложную, но гладкую и геометрически неотразимую форму. Две большие, приветливые глаза с огненно-оранжевой радужкой, чёрным с двумя яркими приятными бликами зрачками с белейшим глазным яблоком без единой видной линии инородного цвета, с ровными небольшими веками, практически невидными ресницами заполняли глазницу. При её завершении находились две небольшие, чётко вычерченные ровные брови со слегка закруглёнными концами, тёмно-коричневого цвета. Меж глаз имелась ровная переносица, у основания коих выходила почти ровно с гладким продолжением мордочка, завершаемая геометрически чётко вычерченным носом с парой заметных точек по сторонам и под которым исходила тонкая над губная впадина, переходящая к ровному рту.

Тонкие тёмные губы были практически абсолютно не заметны и линия рта, замечательным образом дополняемая мимическими способностями переходила к слегка приподнятым краям, где имелись милейшие, слегка пухлые щёки. Поднимаясь выше, внимание само обращалось на ровные заострённые уши с розовой внутренней и более тёмной наружной частью. Всё грациозно созданное, словно выточенное искусной рукой величайшего скульптора-природы, обладало мужественные слегка более широкие плечи с сильными отходящими мягкими лапами с закруглёнными конечностями и визуально красиво скрытыми фалангами.

Эту красоту формы дополнял поднятый и часто радостно колеблющийся в интересной волнообразной форме, подобная по траектории в зависимости от удаления красоте графика затухающих электромагнитных колебаний хвостом. Что же касаемо окраса сего существа, то оно было весьма интересным – при это сочетая в себе отнюдь не ивово-коричневый или красный оттенок чёрного, а именно оттенок кафе нуар или серовато-желтовато-коричневый не переходящий в бежево-коричневый и уж точно не в оттенки зёрен како, с лёгкими переливаниями до орехово-коричневого, в исключительных моментах переливаемая до перламутрово-золотого или оливково-коричневого окраса, в тёмных участках и лишь при грациозной игре света, доходящая до возможных представлений светлого серовато-оливкового оттенка.

При том, что таковыми деталями окраса пользовалась спина, бока, верхняя часть хвоста, плечи и конечности до уровня чуть выше кистей, части тела ниже уровня живота, задняя и боковые части горла с причудливым огибанием в цвете вокруг щёк с переходом на затылок, виски, лоб с выделением массивных глазниц, в коих имеется достаточное расстояние от их концов до глаз, переходя тонкой линией по всей переносице до носа и наконец покрывая лоб. Во всех местах завершения сих оттенков начинался иной цвет, при том, переход был восхитительно градиентно-выверенным, что весьма сходилось со свойствами шерсти существа.

И эти оттенки, возможно даже по ошибке перемешиваемые с жёлтым, имели в некоторых своих участках возможность переливания до серовато-зеленовато-жёлтого, но ничуть не доходили до уровня грязно-коричневого или шамуа, что было бы настоящим ужасом, оставаясь в этих прекрасным, аристократических границах песочно-коричневого, бледно-песочного, светлейших оттенках отборного жёлтого и ещё более светлых тонах гуммигута. Наконец, что касаемо шерсти, этой переливающейся на свету, гладкой, ровной и с необычайной лёгкостью принимающая самую чудную форму, не выпирающую словно в самой несуразной плюшевой игрушки форму и не наглядно кричащей о мнимом реализме форме, а скромно и грациозно украшающая сие существо шерсти, то оно, переливаясь всеми перечисленными окрасами, в том числе светлыми на концах лап, нижней части хвоста, глазницах, обоих сторонах мордочки в отличие от нескольких тёмных красиво дополняющих образ точек, подбородке, милейших щеках, внутренней стороне горла, груди и животе, дополняло его.

Начинался дождь, а Солнце быстро клонило к закату в лесу

Именно такое красивое существо следовало за впереди идущим, осматриваясь по сторонам, пока статный господин насмотренным взглядом заметил впереди уже выглядывающую из чащи небольшую избу или скорее деревянный дом, построенный в интересном стиле, отсылаемый на барокко и вместе с этим славянскую классику, образуя не чудовище, а чудо архитектурного искусства, выраженное в простоте. Ступая по тропе и подметив довольно быстрое изменение внешнего освещения, ступающий поднял взгляд вверх, подметив довольно скорое покрытие небесного покрова тёмными тучами. Взгляд сам слегка нахмурился, когда впервые на небе показались вспышки за тёмным покровом и прозвучал первый звук молнии.

Ровные и заострённые брови были опущены и резким жестом мужчина приказал усилить шаг, на что должен был получить положительный кивок, но не дожидаясь резко развернулся и сам ускорил шаг. Это секундное действо, выраженное секундным опущением уголков губ существа, вскоре сменилось быстрым движением, дабы скорее нагнать впереди идущего. Нужно было спешить, дабы не остаться под водным потоком, который уже начинался с не меньшой скоростью, подхватываемый встречным ветром. Большой лес всегда отличался своим даром уважения, но не мог отличиться всемогуществом, что сейчас наглядно виднелось.

Капли дождя капали довольно быстро, изменяя окрас земли, давая более светлые оттенки листьям на кустах, деревьях, стекая с них довольно быстро, словно торопясь за уже спавшими братьями. Небо то и дело разрывалось вспышками, пока путники уже не шли, а бежали в сторону дома, встречая по пути холодный ветер. Для высокого господина такая атмосфера не составляла труда, когда же у его малого спутника это вызывало лёгкую дрожь и еле различимое невольное шипение, в котором угадывался детский невинный голосок, а взгляд отражал неисполнимую надежду, подобная молчаливому прошению. Это было не удивительно, учитывая дары памяти.

Было время, когда господин даже при первых дуновениях слабого ветерка поднимал это существо на руки, укутывая насколько это возможно всем, что было, закрывая всем своим существом от холода. Но теперь такого не было и вспоминая это, почти промокнув под потоками дождя, у сего чуда невольно слегка начинали чаще блестеть чуток покрываемые пеленой невинные глаза. В такие моменты и секунды могут показаться вечностью, возможно поэтому малый спутник не заметил, как они добежали до сооружения, быстрым темпом поднимаясь по лестнице и забегая под навес, когда господин достал ключи и открыв двери забежал внутрь.

Младший спутник хотел войти, но слегка ударился о дверь, слегка взвизгнув от неожиданной боли, но затем прогладив нос осторожно заходил внутрь, буквально протискиваясь в оставшуюся щель двери, что закрывалась на твёрдый механизм. Когда он оказался внутри, то оказался в темноте и лишь свет из зала проникал в коридор, давая возможность, хоть как-то пройти туда из прихожей. Создание прошло в зал, перед его взором предстал уютный зал с большим камином, который, не считая тусклых настенных ламп был чуть ли не единственным источником освещения, давая вместе с этим долгожданное тепло. В дополнении ко всему, вместе с тёмными обоями, двумя большими окнами с не столь светлыми шторами, имелся широкий диван, пара кресел, несколько невзрачный и более пыльных картин и пара дверей в остальные комнаты напротив главного арочного входа из прихожей.

Достопочтенный господин к этому времени уже успел разжечь костёр, поправить старые часы, что начали своё монотонное тиканье и сняв с себя плащ, повесив его сушиться на ближайшую вешалку, а также одев домашний тёплый бардовый халат стоял, заломив руки за спиной у окна, смотря как капли дождя ударялись о стекло. Краев глаза заметив силуэт, господин слегка повернул голову, когда вошедший тут же замер на месте с виноватым взглядом смотря в ответ.

– Прежде чем войти в гостиную следует вымыть лапы, – отчётливо и грозно говорил стоящий, слегка нахмурив брови.

– Было темно и я, – приятным и наивным детским голосом говорил малый спутник, – я не увидел…

– Вернись и умывшись возвращайся.

– Но, как включить…

– Ступай, – лишь бросил мужчина и отвернулся вновь к окну, не желая более смотреть на это существо, которое он сам породил из своей плоти и крови, это существо, этого щенка.

Услышав это, малый спутник поник головой и с болью практически неслышно выдохнув отправился вновь в темноту. Он бродил какое-то время в этой тьме, где было довольно холодно и страшно, но где щенку с трудом удалось нащупать мокрую тряпку, о которую он кое-как смог вытереть лапы. Тем временем мужчина, являющийся гениальным учёным, сумевший использовать все возможности микробиологической, цитологической и вирусологической науки для создания полноценного живого организма, коему нет подобных, что можно было увидеть по описанию, стоял пару раз сам поникнув головой. Он пару раз смотрел на трость, которую он поставил рядом и что опиралась о подоконник, которую он, взяв покрутил в руке, затем правой рукой протёр лицо, прежде чуть ли не ударив себя по лбу, тяжело вздыхая.

Совсем скоро щенок вернулся обратно, пару раз покашляв, что привлекло внимание учёного и заставило его зрачки сузиться, что говорило о невольно подступившем страхе и беспокойстве родителя. Но всеми силами подавляя себя, стараясь отвлечься на трески древесины в костре, он вновь повернул голову в исходное положение, уже заломив только одну руку за спину, когда его творение подошло к нему сзади, с надеждой смотря снизу вверх, чуток боясь что-то сказать.

– Отец, – почти шёпотом произнёс щенок.

– Гм, – лишь отчасти двинув взглядом произнёс мужчина.

– Прости меня, кхе-кхе, – внезапно кашлянув щенок из-за чего мужчина зажмурился, но не подал виду, – прости, пожалуйста, я не хотел.

В момент ожидания, хвост слегка чуток вилял. Ответа не последовало. Голова опустилась, а хвост прижался к телу, глаза пару раз моргнули и неуверенным шагом щенок отправился к дивану, у угла коего, боясь даже лечь на ковёр, он и опустился на холодную поверхность, завернувшись клубком. Он лежал так, смотря практически в никуда, наблюдая за костром, периодически кашляя, но стараясь делать это как можно тише. Высокий господин продолжал оставаться в своём положении, пока у него перед глазами проходили воспоминания о недавно произошедшем.

Невольно перед глазами начинало восстанавливаться это странное, чуть ли не исковерканное воображением выражение лица и это постоянное «Ты многого обо мне не знаешь!». Руки сами невольно начали сжиматься в кулаки, а по всему телу словно проходили электрические импульсы. Одна эта фраза уже выводила его из колеи и смотря на своего сына, он не понимал, каким образом, столь чудное и прекрасное существо, созданное с его стороны, могло так сильно измениться, могло так противиться ему? Одна эта фраза, постепенно перелившаяся затем в тот самый мощнейший конфликт и столь сильную обиду, распирающую величайшего учёного всех времён и народов, обладателя самого большого могущества в видимой вселенной.

Объём той обиды, тех страданий, что он ощутил был просто огромным и наверняка даже возможно сравнимый с одной десятой того, сколько мучений и страданий он потерпел со стороны людей – этих ненормальных диких и кошмарных существ. Но ведь такой правитель и господин как он специально покинул общество, ушёл навсегда из всего того, что было ему так противно и что ему так вредило, неужели по воле судьбы он вынужден терпеть и ощущать ещё больше мучений, страданий и боли? Чем он заслужил всё это и неужели за то, что он слишком любил свои творения? Неужто судьба настолько же эгоистична, как сам господин?

Сколько же разных мыслей, что накидывались все сразу, но одно не прекращалось – это постоянное повторение боли и этой гнусной, ухмыляющейся, сравнимой с самой худшей насмешкой самого уродливого уличного дьяволёнка из рода людей, фразы «Ты многого обо мне не знаешь!». Трудно вообразить тот объём гнева, что вызывал у него этот наглый, грубейший и самодовольный вызов, ужаснейший вызов против него – правителя самого большого скопления галактик во вселенной, масштабы коей даже представить невероятно сложно, не говоря о большем!

Дыхание учащалось, голова опускалась и смотрела исподлобья, а брови сильно сужались к переносице, поднимаясь с концом, отчасти заставляя мышцы переходить в напряжение, слегка оголяя дикий оскал, что проявлялся в натягивающихся венах и мышцах по всему горлу, поднимающихся ключицах, возглавляемый чуть ли не диким, хищным взглядом. На мгновенье поднимался этот пыл, после чего плечи вновь принимали прежнюю форму, продал накал и напряжённость, ниспадал оскал, разминались руки и всё больше опускались, а взгляд становился всё более мёртвым и безжизненным, словно теряющий всякую надежду на будущее.

Гнев изменялся, от него со временем не оставалось и следа, когда приходила грусть и тёплые воспоминания о прекрасном времени, когда он впервые поднял на руки это своё создание, вместе с многими другими, когда он воспитывал их, кормил с рук, согревал, баюкал в детстве и рассказывал истории. Сколько прекрасных произведений он сочинял тогда и насколько же был счастлив, даже когда эти времена менялись и даже этот дивный щенок – его детище росло.

Временя менялись и меняются по сей день, но тогда в моменты военной активности, когда учёному приходилось становиться судией, рукой правосудия, десницей господня и выступать на войне, многие были с ним, но даже тогда в эту интересную атмосферу, когда грусть и радость шли рядом, когда исполнялись столь замечательные мелодии на скрипке, когда ощущался поток прохладного попутного ночного воздуха на крыше бронепоезда, в моменты когда они все были вместе вспоминались с большой теплотой. Пока не доходило до этого состояния – состояния боли и отчаяния из-за одной неверной идеи, не верной фразы, отталкивающей столь любящего родителя, желающего всегда и везде быть рядом с тем, кого он породил.

Рот искривился, глаза покраснели и накрылись пеленой, которая, обретя форму пары капель проползла скудной линией по впалым щекам, теряясь в толще белоснежной, но намокшей под дождём бороды. Из столь грустный мыслей его вывел звук кашля, на который он обратил внимание, повернув голову. Столь прекрасный щенок, что недавно лежал в виде клубочка, ныне держался за живот и грудь, каждый раз кашляя и мучаясь. Он сильно простыл и простудил мышцы на этом диком ветру под дождём – только потому, что его отец не согрел его, не принял к себе.

Увидев это, господин издал внутри себя глубокий стон, тяжело выдохнув, зажмуриваясь. Самодовольный учёный так себя корил из-за этого глупого проявления характера, каприз, из-за которых теперь мучается его сын. Ведь он прекрасно ещё помнил, тот самый момент, когда лишь единожды на его сына напали настолько, что даже мучили, именно его отец спас его в тот момент, но он не забудет те свои наслаждения от самой кошмарной и ужасающей мести.

Страшна кара, наносимая учёным, особенно если этот учёный прекрасно осведомлён о всех механизмах действия боли. Захватив этого несчастного в электромагнитные оковы, дабы он не мог никуда деться, но мог прекрасно двигаться и извиваться, ему были направлены специальные препараты с нанороботами, что практически довозили нужные соединения в необходимые участки тела. Как только нужные ноцицепторы были направлены, единым ударом путём управления от электромагнитного излучения отправлялся удар ноцицептивной, воспалительной, невропатической и функциональной боли! Сотни белков от TRP, капсаицин, ментол, агонист, брадикинин, ирританты, аллилизоциоанат, аллицин, простагландины и сотни различных веществ для создания боли и дополнительные эндорфины для более лучшей «доставки» боли вместе с целыми полчищами ионов натрия и кальция направлялись в каждую, абсолютно каждую клетку организма этого мерзкого отродья.

Для более наглядного представления стоило понимать, что в каждой точке его тела – на каждом квадратном нанометре кожи, в каждой волосинке, в каждой точке мышц, лице, ушах, бровях, глазах, ногтях и под ногтями, груди, в животу, во всех внутренних органах, во рту, ногах, абсолютно в каждой части присутствовала невыносимая сильнейшая, адская боль, в несколько раз даже превышаемая боль от полного сожжения живьём, ибо на сей раз сознание оставалось! Великий господин внимательно следил за тем, чтобы ни единая доза препаратов и усилий не перевела этого «мученика», что поспел напасть на его любимое создание, его детище, потерять сознание, этот никчёмный отбросок должен испытать все эти мучения сполна.

Крики его разносились по всем сторонам в рамках звукоизолирующего зала, коими наслаждался правитель с теми же хищными глазами всматриваясь в эти мучения, когда этот мученик извивался в невероятных позах. Он мотал головой, старался перекусить себе конечности, исцарапать себя, чтобы хоть как-то убить, но у него ничего не получалось, особенно когда он так смешно бился в конвульсиях, срывая голос, еле как дыша в этот перекорёженном состоянии лица. И это было ещё мало, очень даже мало и лишь в момент, спустя целый час столь диких мучений стало заметно по взгляду, что этот несчастный начал терять рассудок, было решено прекратить подачу мощностей, когда он рухнул оземь и по началу не мог даже пошевелиться, часто пребывая ещё в тех же диких конвульсиях, пока господин оставлял его на вечное заключение.

И теперь, так оберегающий своё дитя родитель, как мог допустить, что его детище так страдает?! Он подошёл поближе к щенку, который со страхом посмотрел на учёного, сжавшись в глубок, на что тот слегка улыбнулся и в его глазах блеснула доброта, руководствуясь которой он поднял это создание на руки, пока он держался за дико болящий живот, пару раз кашляя. Родитель открыл свой богатый халат и завернул своё детище в него, попутно проходя к имеющимся в комнате шкафчикам, но не найдя то, что он искал, он вошёл в одну из дверей, вместе с созданием, откуда достал несколько лекарств и нажал на соответствующие кнопки у пульта управления.

Затем, выйдя оттуда он, параллельно слегка теребя и гладя в халате это дивное чудо с иногда проявляемой, но также исчезающей улыбкой, сел на диван. Один из роботов вскоре показался из другой комнаты, вынося различные лакомства – в том числе разнообразные печения, сообщив о начале готовки блюда, а совсем скоро был вынесен горячий чай, хлеб, салаты и другие угощения. Щенок всё это время мирно продолжал сидеть в халате у папы, держась за живот и пару раз кашляя – он не мог быть ещё уверен, что его простили за ту дерзость, поэтому продолжал молчать.

Совсем скоро он выпил лекарства, что оказалось даже сладким, приятным, хоть и слегка мятным из рук отца. Но боль и животике не прекращалась, как бы он не старался, что заметил отец, но на удивление, когда его создатель положил руку тому на живот, каким-то удивительным чудом боль прекратилась. Этот взгляд, этот приятный и добрый взгляд, источаемый щенком, когда он так благодарно, опираясь тому на грудь, лёжа на коленях, смотрел на отца, после чего тот мирно гладя левой рукой, поглаживал его голову правой, удерживая в локте, давая возможность опираться.

– Тебе лучше, сынок? – спросил наконец господин.

– Да, пап, – с улыбкой отвечал щенок.

Кашель, конечно, не прекратился, но стал в разы реже, особенно спустя десять минут и после этого, отведав любимого печенья, хоть и накрошив на колени отца, щенок более-менее пришёл в себя. Заметив это, отец поднял его на руки и посадил на диван рядом, стряхнув крошки, закрыв халат и вновь слегка нахмурившись, вставая и отходя, но тут он услышал тихий щенячий визг.

Он обернулся в сторону своего творения, когда тот опустил голову, глаза слегка поднимались и резко опускались, смотря в сторону и снова вниз. Это его грустное состояние, с опущенными ушами, прижатым к телу хвостом, сжатыми плечами выглядело очень даже трогательно, вместе с этим поникшим взглядом с опущенными приятными бровями и с тонкой пеленой на этих глазах, что выдавали большие блики. Щенок грустно вздохнул и ещё больше опустил голову, мирно дыша, наблюдать только за этим дыханием было невероятно интересно, что даже замирало сердце. Это прекрасное состояние, когда вздымалась эта не большая грудь.

– Отец, прости меня, но я кажется на самом деле тебя не достоин, – он ещё пуще опустил голову и закрыл глаза, – прости, – в таком состоянии говорил он, чуть ли не бубня, – что не смог стать достойным сыном.

– Гм, – пару раз моргнув и приподнимая брови произнёс господин. – Ну не прям недостойным, – на лице слегка промелькнула лёгкая улыбка.

Щенок с надеждой посмотрел на своего отца.

– Я могу обижаться, обижаться довольно долго, но это не меняет того, – он приблизился ближе и вновь присел на диван, положив руку на плечо сыну, – что ты всегда остаёшься моим сыном.

– То есть… ты меня не бросаешь? – с надеждой спросил щенок, поднимая взгляд и с грустной улыбкой смотря на отца.

– Конечно же нет, – он раскрыл руки, улыбнувшись щенку и подняв брови.

Обрадованный таким поворотом, вне себя от счастья, щенок кинулся к своему отцу, активно виляя хвостом, всем своим существом прильнув к тому, кто его создал, кто его любит больше всего. Из груди его папы выдел глубокий, прерывистый вздох радости и счастья с подступившим к горлу комом. Наконец, спустя такое количество времени, более 4 лет, он вновь обнимает своего сына, своего дорогого сына, коего он так сильно любит и дорожит им. Теперь он никому его не отдаст и позволит, чтобы его сын страдал. О, как же он хотел, чтобы этот момент длился вечно, хотел всегда ощущать в своих объятиях это дивное существо, чудное творение.

– Как же я боюсь, – прошептал учёный.

– Чего ты боишься, пап? – слегка отодвинув голову назад спросил щенок.

– Вновь потерять тебя, вот бы заснуть бы так навеки и всегда оставаться со всеми вами, никогда не расставаясь, никогда не ссорясь, – прошептал учёный.

– Ну, я всегда буду с тобой, папа, всегда, – прижимаясь к груди отца отвечал этот дивный и замечательный щенок.

– Спасибо тебе, сынок, спасибо, – отвечал отец, с большой радостью облокачиваясь о спинку дивана.

Они оба постепенно уходили в сон, закрывали глаза, прильнув друг к другу, ощущая приятный аромат друг друга и ощущая общее мирное дыхание. Веки сами смыкались, а рука отца сама гладила сына, когда тот сам невольно тёрся об отца – они теперь вместе, вместе навеки и, прежде чем, как уйти вместе в сон, отец тихо, поглаживая создание по гладкой спине с тёплой улыбкой, прошептал:

– Мой сын…

Так наступал покой, после долгий обид, долгого отсутствия тишины и покоя на протяжении стольких лет, этот тихий миг воссоединения…