Клеменс Меттерних. Его жизнь и политическая деятельность

Теперь во всех письмах Меттерних хвастается своей победой, и лучше всего он выясняет ее значение в письме к австрийскому посланнику в Константинополе, графу Лютцову: “Принятие моего предложения наносит удар не только греческому восстанию, но и тому влиянию, которое Россия, начиная с Петра Великого, оказывала на Порту вплоть до 1820 года. Достаточно было нескольких грубых ошибок русского кабинета и короткого времени, чтобы уничтожить все это влияние и открыть для Оттоманской империи новую эру…”

В том же году государи Австрии, России и Пруссии подписали на Веронском конгрессе циркуляр, составленный, очевидно, Меттернихом, в котором еще раз осуждалось греческое восстание и выражалась готовность подавлять всякое революционное движение, где бы оно ни появлялось и какие бы формы оно ни приняло.

Однако желания посредников не встретили сочувствия не только у греков, но даже и со стороны турок. Порта отказалась принять чье бы то ни было посредничество, потому что, приняв его, она бы признала за греками права воюющей страны. В то же самое время, хотя отношения между Турцией и Россией были восстановлены и в Константинополь поехал русский уполномоченный, турецкое правительство тем не менее оставило часть своего войска в Молдавии. Тогда Россия выступает с новым предложением о созыве международной конференции в Петербурге для принятия мер к прекращению греческого восстания.

Но Меттерних не забывает и дел западной Европы. На Веронском конгрессе он предлагает Александру I и Фридриху Вильгельму III учредить общую полицию, задачей которой было бы следить за действиями тайных обществ, с резиденцией в Вене. С другой стороны, Меттерних принимает меры для возобновления Карлсбадских резолюций. Как известно, принятые там решения заключались в следующем: 1) университеты были поставлены под надзор назначаемых правительством попечителей, которым давалась неограниченная власть над университетом; 2) в Майнце была создана особая центральная следственная комиссия против тайных обществ; 3) все периодические издания подвергались предварительной цензуре. При этом первые два постановления были приняты на неопределенный срок, а третье – только на пять лет. Меттерних хотел продлить цензуру еще на пять лет, но, чтобы направить на других ненависть, которую эта мера должна была вызвать в обществе, он решил устроить так, чтобы инициатива к проведению ее исходила от Баварии. С этой целью Меттерних предпринимает специальное путешествие в Баварию, откуда пишет императору Францу: “Ваше Величество прочтет проект, который я внушил баварскому министру, который представит нам его как свое предложение… Я хотел серьезно скомпрометировать Баварию в этом деле, чтобы отрезать ей потом путь к отступлению”. Меттерних добился своего, но цинизм этого официального донесения, предназначаемого для императора, ясно показывает, с какой бесцеремонностью относился австрийский канцлер к немецким владетелям. Только изредка кто-нибудь из них решался поднять голос, как, например, вюртембергский король, который протестовал против вышеприведенного циркуляра трех монархов во время Веронского конгресса.

Вернемся опять к греческим делам. Созванные в 1824 году в Петербурге две конференции не привели ни к каким положительным результатам. Австрия соглашалась на посредничество, обязывалась даже оказать дружеское давление на Турцию; но она ни за что не соглашалась прибегнуть к оружию, если Турция будет, как и раньше, отказываться от всякого посредничества.

Меттерних рассчитывал исключительно на добрую волю Оттоманской империи. Таким образом, с самого начала переговоры великих держав были лишены всякого значения для Турции, а конференция должна была быть только продолжением дипломатической комедии, которую в течение четырех лет разыгрывал Меттерних с единственной целью – поставить препятствие на пути тех государств, которые желали бы вступиться за Грецию. Австрийская благосклонность к турецким башибузукам дошла до того, что Австрия, нарушая постановления международного права, посылала военные корабли на помощь Турции^[9].

Петербургская конференция не привела ни к каким результатам, а Англия отказалась даже принять в ней какое бы то ни было участие. Каннинг предвидел бесполезность всяких переговоров и поэтому объявил, что Англия будет добиваться одна, своими средствами, умиротворения востока.

Перемена английской политики наступила не внезапно. Она подготавливалась постепенно и проявилась даже во время Лайбахского конгресса. Причин, вызвавших эту перемену, было несколько. Привыкшее к свободному парламентарному режиму английское общественное мнение могло только с отвращением смотреть на проникнутые политическим иезуитством действия Меттерниха. Наоборот, всякое либеральное движение на континенте находило красноречивых защитников в английском парламенте. Либеральные стремления Европы не только соответствовали историческим традициям Англии, но вполне совпадали с ее насущными интересами. Ее торговля нуждалась в свободных рынках, которые она могла найти только в политически и экономически благоустроенных странах. Наконец Англия как великая держава, естественно, стремилась избавиться от унизительной диктатуры Священного союза. Этим и объясняется отказ Англии принять участие в Лайбахском конгрессе.

Однако и в английской политике до 1822 года чувствовалось до известной степени влияние Меттерниха. До тех пор во главе английского департамента иностранных дел находился лорд Лондондери, бывший лорд Кестельри, английский уполномоченный на Венском конгрессе и личный друг Меттерниха. Но после самоубийства Лондондери в августе 1822 года его место занял Каннинг, опаснейший из врагов австрийского канцлера.

Джордж Каннинг был не менее ловок и хитер, чем Меттерних, но, кроме этих свойств, он отличался широким полетом мысли, редким ораторским дарованием, а самое главное, той свободой в действиях, которой мог обладать только английский министр. Англия могла, как это доказала ее борьба с Наполеоном, бросаться в самые смелые предприятия и не рисковать своею самостоятельностью: географическое положение и могучий флот ограждали ее от всякого внешнего нашествия. Совсем иначе складывались обстоятельства для континентальных держав и, в особенности, для Австрии, которой со всех сторон угрожали националистические и либеральные движения. Из этого различия в положении государств вытекало и различие в их внешней политике: Англия могла держаться политики широкой и смелой, тогда как Австрия должна была опасаться всяких перемен. Свой независимый образ действий Каннинг проявил еще на Веронском конгрессе. Как известно, там была возложена на Францию миссия восстановить абсолютную монархию в Испании, но английский делегат, герцог Веллингтон, согласно инструкциям Каннинга высказался против этого и не подписал протоколов конгресса. Точно так же Англия отказалась принять участие в 1824 году в парижской конференции, цель которой была возвратить Испании отделившиеся от нее колонии. Наоборот Каннинг поспешил признать официально независимость южноамериканских республик. Наконец в 1826 году Каннинг признает конституцию, которую даровал Португалии дон Педро перед своим вступлением на Бразильский престол. Во всех этих случаях Каннинг произносил свободолюбивые речи, которые встречали глубокое сочувствие у всех порабощенных народов и давали Меттерниху обильный материал для того, чтобы дискредитировать Каннинга в глазах европейских монархов. На стороне Каннинга было общественное мнение не только Англии, но и всей Европы.

Везде образовывались филэллинские комитеты, в состав которых входили люди всевозможных партий. Через один только французский комитет, во главе которого находился неутомимый Эйнар, было послано за период 1821 – 1826 годов 2,5 млн. франков на помощь грекам. Давали все: баварский король пожертвовал сразу 20 тыс. франков. Кроме того, с различных концов Европы в Грецию отправлялись волонтеры, чтобы сражаться за ее независимость. Европа трепетала от радости при известиях о греческих победах. Имена Боцариса, Канариса, Колокотрони были знакомы и популярны на Западе как имена собственных национальных героев.

Несчастья Греции, поражения восставших, в особенности падение Мисолонги после геройской защиты принимались как мировые бедствия. Филэллинское движение было сильно в особенности в Англии и Франции, но оно также распространилось и в Италии и во всех германских державах, за исключением одной Австрии: Меттерних строго запретил образование комитетов и собирание денег. Он потребовал того же и от Пруссии – таким тоном, что даже прусские министры, которые все время слушались Меттерниха, были возмущены его дерзостью. У министра Мальцана хватило мужества ответить, что Пруссия не желает контролировать действия венского кабинета, но так же мало расположена принимать и его предписания. Длинные руки Меттерниха, которые простирались раньше до Парижа и Лондона, теперь не достигали даже Берлина. Он волей-неволей должен был ограничиться тем, что изливал свою бессильную злобу в частных письмах, полных сарказма, по адресу видных членов филэллинских комитетов, как-то: Эйнара, Ройе-Коллара, Шатобриана, Бенжамена Констана, лорда Гамильтона и др. Но больше всех Меттерних ненавидел Каннинга, которого он считал ответственным за филэллинскую агитацию. Меттерних старался подорвать его авторитет, прибегая к своему излюбленному средству – интригам.

Очень характерно в этом отношении письмо, которое Меттерних пишет князю Эстергази, австрийскому посланнику в Лондоне, с просьбой, чтобы он его прочел регенту и лорду Велингтону: “Новый человек вступил на корму английского правления, – пишет Меттерних, – он захотел основать свою власть на культе, которым проникнута его страна, а именно на культе народных предрассудков. До сих пор это ему удавалось, но оказал ли он этой политикой услугу своей родине и общему делу, которое есть одновременно и дело Англии? Для меня ответ один и тот же – вполне отрицательный, и я не сомневаюсь, что события оправдают мое мнение”.

Но интриги, которые так легко удавались Меттерниху по отношению к Каподистрии, оказались бессильными, чтобы поколебать авторитет английского министра. И не потому, что Каннинг пользовался доверием регента, – наоборот, регент его не любил, – но за Каннингом были: парламент, общественное мнение и его личная смелость и способности.

Письмо Меттерниха помечено 7 августа 1825 года; за несколько дней до того в Греции случилось важное событие, известие о котором достигло запада только в конце августа. 24 июня греческое временное правительство в Навилии провозгласило над Грецией английский протекторат. Ни у кого не было сомнения, что и этот шаг совершался под влиянием Каннинга, который получал таким образом полнейшее основание заступиться за Грецию.

Принятие греческого предложения восстановило бы против Англии все великие державы, а в особенности Россию и Францию, дружеские отношения которых нужны были Каннингу для его дальнейших планов. Поэтому он и отклонил предложение о протекторате, но принял на себя роль посредника, – ту роль, к которой так тщетно стремился Священный союз.

Теперь сами греки, отклонявшие вмешательство Священного союза, высказавшегося из принципа против их независимости, давали Англии полномочие действовать от их имени. Это обстоятельство увеличило престиж Каннинга, который сделался своего рода третейским судьею положения. “Члены светлейшего Священного союза, – писал Каннинг лорду Гранвилю 25 октября 1825 года, – сами объявляют, что только одна Англия в состоянии избавить их от затруднений. Это говорил и русский посланник, князь Ливен, и австрийский, князь Эстергази, и французский – Полиньяк”.

Одно неожиданное событие еще больше облегчило задачу Каннинга. В начале декабря 1825 года на запад пришло известие о смерти императора Александра I. “Или я ошибаюсь, – писал по этому поводу Меттерних, – или же история России начнется там, где кончается роман”. В том же письме Меттерних говорит и о предполагаемом наследнике Константине: “У меня все причины думать, что он никоим образом не будет интересоваться судьбой греков. О них он постоянно выражался с презрением как о нации и с негодованием как о подданных, возмутившихся против своего законного государя”.

Когда пришло известие об отречении Константина, о восшествии Николая и о неудачной попытке декабристов, Меттерних еще больше обрадовался. Петербургский бунт должен был, по предположению Меттерниха, убедить русского царя в том, что “Россия страдает той же болезнью, которой страдают все остальные страны”, и что поэтому он должен всецело присоединиться к охранительной политике австрийского канцлера.

“Прислушивайся, – пишет он своему сыну, – к тому, о чем говорят русские карбонарии в Париже. Каждое их слово будет служить мне хорошим указателем”. Это письмо писано 24 февраля 1826 года, но то же самое повторяет Меттерних и в другом письме, от 2 марта. Не лишены некоторого значения для характеристики его собственных взглядов рассуждения Меттерниха о причинах, вызвавших декабристское движение. Самая главная из них заключается, по его мнению, в радикализме Петра Великого. “Петр был прав, желая сделать Россию европейской страной, но он ошибся в том, что уничтожил слишком много старинных учреждений России, не заменив их как следует новыми”. Наконец в письме к австрийскому посланнику в Петербург Лебцельтерну Меттерних выражает надежду, что новый император поступит с мятежниками по всем строгостям закона.

Первое время Меттерних имеет причины быть вполне довольным не только внутренней, но и внешней политикой молодого императора. Как известно, Николай I обратился к Турции с ультиматумом о немедленном удовлетворении русских требований, но важная подробность в этом ультиматуме состояла в том, что там ни единым словом не упоминалось о Греции: царь требовал от Турции только очищения дунайских провинций и обеспечения свободы торговли на Черном море. Вот почему Меттерних был очень доволен политикой царя и даже спешил оказать свою поддержку России. Но в то же время в Петербурге подготавливался знаменитый документ, известный под названием протокола 4 апреля 1826 года, который как громом должен был поразить Меттерниха.

Император Николай I так же мало сочувствовал греческому движению, как и Александр I. “Я должен вам сказать, что ненавижу греков и отворачиваюсь от них, хотя они православные, – говорил царь Николай австрийскому посланнику графу Зичи. – Они себя вели возмутительно мерзко, даже преступно; я их считаю и теперь подданными, открыто возмутившимися против своего государя”.

Этот разговор происходил в 1828 году, но царь заявлял, что такими же чувствами к грекам он был проникнут и при восшествии на престол. Но, с другой стороны, зверства турок и египтян принимали ужасающие размеры, и немедленное вмешательство становилось неизбежно. Царь ненавидел греков как революционеров, но заступался за них как за православных.

Петербургский протокол 4 апреля 1826 года, к которому, кроме Англии и России, присоединилась позже и Франция, обязывал трех союзников прибегнуть даже к оружию, чтобы положить конец войне между Турцией и Грецией. Последняя должна была получить самостоятельное управление, оставаясь под сюзеренитетом султана. Соглашение трех держав уничтожало значение пресловутого Священного союза, а Меттерних, который до сих пор деспотически распоряжался судьбами Европы и хозяйничал во всех канцеляриях, теперь должен был играть только скромную роль пятого колеса в европейской дипломатии. Прежде ничего не делалось помимо его инициативы или его одобрения, и вдруг такой важный акт, как петербургский протокол, которым решалась, может быть, судьба Турецкой империи, был составлен без его участия! Это было жестоким ударом не только политической системе Меттерниха, но и его колоссальному самолюбию. В первый момент он старался утешить себя уверениями, что протокол 4 апреля “недоносок, от которого через несколько недель откажутся и создавшие его державы”.

Когда первое его неудовольствие прошло, Меттерних с возбужденной энергией обиженного властелина пускается на новые интриги, чтобы уничтожить всю силу протокола. Главная его задача теперь состояла в том, чтобы посеять раздор между Россией и Англией. Он пишет императору Николаю, что цель Каннинга – “ниспровержение всех основ общественного порядка”. В доказательство радикализма Каннинга Меттерних ссылается на знаменитую речь, которую английский министр произнес 12 декабря 1826 года в парламенте в защиту португальской конституции. В конце письма Меттерних выражает надежду, что эта речь должна произвести на царя такое же впечатление, какое она произвела на австрийского императора. “Она оскорбляет, – пишет Меттерних, – монархические чувства всех государей и национальную гордость всех народов”. В своей переписке с французским правительством Меттерних следует другой тактике. Он старается разжечь старое соперничество между Францией и Англией, уверяет, что Каннинг намеревается захватить Египет и другие турецкие провинции на Средиземном море. Наконец, он стремится действовать и на самого Каннинга. Ухватясь за то, что этот последний предложил Австрии примкнуть к петербургскому протоколу, Меттерних советует созвать новую конференцию в Лондоне. Цель Меттерниха состоит в том, чтобы выиграть время, которое нужно египетскому паше Ибрагиму для полного усмирения Греции. Но после некоторых переговоров Каннинг сухо отклонил австрийское предложение, основываясь на том, что Австрия не признает законной просьбы греческого правительства о посредничестве, тогда как для Англии это признание является условием sine qua non.

Неописуемая радость охватила Меттерниха, когда пришла весть о внезапной кончине Каннинга в августе 1827 года. “Англия освободилась от одного бича”, – пишет Меттерних по поводу этого события.

Соглашение между Россией, Англией и Францией осталось в силе и приводилось в исполнение и после смерти Каннинга. Общий флот трех держав показался в греческих водах в то время, когда их посланники представляли Высокой Порте ультиматум о немедленном прекращении военных действий и об открытии переговоров при их посредничестве. Таким образом, отношения с Турцией были фактически прерваны тремя державами. Этот момент и выбирает Меттерних, чтобы попытаться снова разрушить все дело друзей Греции. Через своего посланника в Константинополе он предлагает Порте следующий хитрый план. Порта как будто бы по своей собственной инициативе должна попросить Австрию сделаться посредницей между ею и тремя союзными державами. Это затянуло бы переговоры, и Турция выиграла бы время. Порта, конечно, с готовностью согласилась на австрийское предложение. Сам султан выразил свою благодарность “старому другу, австрийскому императору, и в частности князю Меттерниху, в высоких достоинствах которого он уже давно был убежден”. Это происходило 20 октября, но в этот же самый день весь турецко-египетский флот был уничтожен при Наварине.

Известие о блестящей победе союзного флота над турками вызвало всеобщий восторг в Европе. Одни видели в ней торжество христианской цивилизации над азиатским варварством; для других это было победой не только над Турцией, но и над Священным союзом.