Знак Десяти

В кроличьей норе (I)

Фундаментом для дома ужасов служит спокойствие.

Джером К. Эдвардс. «Энциклопедия драматического театра» (1865)

Летний вечер красив. Река течет размеренно, и лодка скользит неторопливо. Тени прибрежных кустов чертят на воде знаки причудливой каллиграфии.

Сестренки Лидделл сидят на самом носу; он взглянул на часы (тик-так) и снова взялся за весла. Волны по воде.

И больше никого нет. Все вокруг такое спокойное, умиротворяющее.

Тик-так.

Кое-что ему непонятно: где же другие? Почему он один в этой лодке с тремя дочками декана?

Пелена из теней и света на зеленоватой воде. Девочки отвечают на его взгляд улыбками. Розовые банты на их платьях и шляпках развеваются на ветру.

Он понимает, что видит сон, потому что это плавание на лодке происходило совсем не так. Вообще-то, теперь он видит только Алису. Никого больше нет – ни в лодке, ни на берегу. Возможно, и во всем мире тоже. Насколько ему известно, Алиса Лидделл сейчас не маленькая девочка: ей больше двадцати лет, и она замужем.

Все это давно прошло, сцена, которую он сейчас проживает, – всего лишь сладкий обман.

Но как же приятно любоваться ею в этот вечер цвета сепии!

Алиса прерывает его размышления:

– Ваше преподобие, полезли в кроличью нору?

– Полезли, – отвечает он не раздумывая. А затем начинает сомневаться: – Но там темно… Ты не боишься?

– Я не боюсь. А вы?

– Ну конечно же нет.

Он сам знает, что лжет. Потому что на самом деле кроличья нора внушает ему ужас.

Но ответ уже дан, пути назад нет, думает он. Он уже согласился.

Тик-так. ТИК-ТАК.

Что это за звук? Так тикают часы на комоде в спальне, понимает он.

ТИК-ТАК.

Ах, боже мой, боже мой! Я опаздываю.

Он вспоминает, что по прибытии в Кларендон попросил директора выделить ему часы. Ему нужно иметь рядом с собой часы, а еще тетради и книги. Жизнь его упорядочена.

Он гребет, не отводя взгляда от девочки. Улыбка Алисы не знает усталости, как будто ее нарисовали на лице. И в самом деле, стоит приглядеться внимательнее, и вся она кажется ему преувеличением. Складки на лице такие четкие, что это должно быть болезненно для девочки. И даже мучительно. Он смотрит на неподвижную улыбку. И, кажется, различает между губ маленькие зубки.

Внезапно он сознает, что они заблудились, что повсюду туман.

И понимает, что они погружаются.

В кроличью нору.

ТИК-ТАК.

Туман густеет настолько, что не видно даже лица Алисы. Ему различимы только жемчужины неподвижной улыбки, ряды заостренных по краям косточек.

– Ваше преподобие, – говорит она из этой улыбки.

Но голос изменился: он звучит низко, как у взрослого человека.

– Кто вы? – Он отложил весла.

И он уже знает ответ.

– Ваше преподобие, мы в кроличьей норе. КЛАРЕНДОН-ХАУС и есть КРОЛИЧЬЯ НОРА. Из нее никому НЕ ВЫБРАТЬСЯ…

Улыбка видоизменяется: она чернеет и наплывает на губы… Теперь это искривленный край черного цилиндра. Туман рассеивается, остается одна темнота. Чистый безупречный сумрак. И силуэт человека в цилиндре.

Гигантский, заполняющий собой все пространство.

– Я РАССКАЖУ вам, что будет дальше, – говорит Шляпник. – Это будет забавно, потому что вы сами знаете все, как будто вы это написали… Но на сей раз вы не будете АВТОРОМ… Автором с этого момента буду Я…

ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.

Психиатры

1

Когда Кэрролл удалился в свою комнату, а я уложила моего пациента и поднялась к себе в спальню, я снова открыла книгу про Алису.

Я читала, но совершенно не могла сосредоточиться, поминутно возвращаясь к волнующей новости: сюда приедет мой бывший начальник, врач из Эшертона! Как будто жизнь моя имеет определенное направление, как будто подо мной проходит глубинное течение, и оно влечет меня к месту слияния всего.

Сэр Оуэн. Мне никогда не нравилось с ним работать. Это был человек холодный и высокомерный, он обращался с пациентами как с объектами для исследования. Но, безусловно, он обладал мудростью, так что если кто-нибудь и способен расчленить таинственные путаные сны Кэрролла, так это он.

Сама я, конечно же, не могла. И сомневалась, что даже мистеру Икс удастся определить происхождение этих кошмаров. Вещие они или нет – но что еще они означают?

Я попробовала читать книгу Кэрролла глазами человека, которому известны его сны.

Но яснее дело не стало.

Эта проклятая сказка оставалась для меня такой же непроницаемой, как и в первый раз и во все другие разы, когда я ее открывала.

Да, там была девочка, и Кролик, и даже Шляпник с совершенно необязательным уточнением «безумный» – гораздо логичнее было бы отметить, если бы хоть кто-то в этой истории пребывал в «здравомыслии», – но, как и говорил нам Кэрролл, все это были безобидные существа. Немного беспокоила Червонная Королева с ее манией отрубать головы, да и Чеширский Кот (возможно, символизирующий автора, который родом из Чешира) выглядел загадочно, когда, исчезая, оставлял после себя свою улыбку.

Но это были всего лишь детские сказки с замечательными иллюстрациями.

Главная героиня там девочка, и она страдала, но, упаси господи, не голая и привязанная, как в этом жестоком кошмаре Кэрролла, да никто ее по-настоящему и не мучил.

«Приключения Алисы в Стране чудес» – знаменитая книга. Я слышала, что в каждом колледже Оксфордского университета создано братство в честь определенного персонажа – Белого Кролика, Синей Гусеницы… Братства устраивают свои тематические представления, некоторые из них – для взрослых. И все-таки кто такой на самом деле Кэрролл? Откуда у этого человека, Доджсона, священника и математика, изъясняющегося столь ясно и логично, способность порождать двойника – рассказчика и балагура?

И ментальный театр представляется мне адекватным методом.

Я уже заявляла, что этот эксперимент мне не по нраву, однако в случае Кэрролла я считала его оправданным.

Ментальные театры могут производить странное впечатление, но они принимаются научным сообществом. Для ментального театра нужны актеры, декорации и даже текст, написанный квалифицированным психологом, так называемым ментальным драматургом; текст составляют на основе клинического собеседования с пациентом. Корридж привлекал к работе лучших драматургов Англии, и я не сомневалась, что он приедет в сопровождении кого-нибудь из светил, возможно с Питером Харвиллом, за работой которого я наблюдала в Эшертоне. Затем набирались актеры и выстраивались декорации – как в обычном театре, вот только пациента еще и подвергали гипнозу.

Но если цель театра – развлечение, то ментальный театр ставит диагноз и исцеляет.

И опыты приносили результат. Я почти никогда не оставалась посмотреть, но в ту ночь я вспоминала спектакль, который видела сама. Пациентом был вдовец средних лет, дважды пытавшийся лишить себя жизни (во второй раз он получил страшные ожоги) из-за смерти младшей дочери при пожаре, виновником которого он несправедливо почитал себя. Корридж и Харвилл соорудили декорации, обозначавшие горящий дом, и поручили роль дочери одиннадцатилетней актрисе. Девочка играла с надувным мячом красного цвета, потом целовала отца, прощалась с ним, полностью обнажалась и укладывалась в маленький гроб посреди сцены, а пациента просила спеть ей колыбельную. Я до сих пор вижу этого мужчину под гипнозом, вижу, как он, шатаясь, подходит к гробику, нежно его оглаживает, встает на колени и начинает петь.

Мне никогда не забыть ни этого надтреснутого голоса, ни мелодии этого тихого «баю-бай». Я поняла, что отец наконец прощается со своей дочкой. Навсегда.

 
       Спи спокойно, с ангелами спи. День счастливый будет впереди…
 

Ему стало лучше.

Он принял свою невосполнимую утрату. Он научился ценить других своих детей – тех, что оставались с ним.

Да, медицина может быть неприятной – ампутации, которые так нравятся доктору Поттеру, голая девочка в гробу, – и все-таки она делает наше страдание более переносимым.

Несмотря ни на что и даже при всей эффективности метода, мне не нравится, когда людей без одежды выставляют напоказ (если только не на сцене), а особенно это касается маленьких девочек, какой бы действенной ни была эта терапия. Я помогаю, если таков мой долг, как помогала бы при хирургических операциях, но я не из тех, кто смешивает зрелище с такой серьезной и уважаемой профессией, как моя.

Моряк, которого я когда-то любила, Роберт Милгрю, любил повторять: «Дурой родилась, так дурой и помрешь».

Он уже умер. Я так и живу дурой.

Размышляя о подобных вещах, я, видимо, заснула, потому что проснулась от удара по моему достославному носу. Я вздрогнула, увидев перед собой шляпу-цилиндр.

Шляпник и его нож для бумаг!

Но это была всего-навсего книга, «Приключения Алисы в Стране чудес», которую я уронила из рук себе на лицо, когда засыпала. Книга была распахнута на рисунке со Шляпником.

2

– Добрый и, кажется, тревожный день, мисс Мак-Кари, – приветствовал меня из постели мой пациент на следующее утро, когда я принесла умывальные принадлежности. – С радостью замечаю, что, хотя сон пришел к вам и не сразу, в конце концов вам удалось отдохнуть и вы чувствуете себя хорошо.

– Вы все правильно угадали. Объяснение простое, сложное или за пределами человеческого понимания? – поинтересовалась я, раздевая моего пациента.

– Из разряда простейших: вы расстегиваете пуговицы на моей рубашке слегка неловко, что в вашем случае всегда указывает на нетерпение или недостаток сна, но первую возможность я отверг, ибо ваш голос, когда вы поздоровались от двери, был весел, как у щегла, а это свидетельствует, что, каким бы кратким ни был ваш сон, у вас все-таки получилось отдохнуть. И вот еще: тучи, закрывавшие ваш горизонт, понемногу рассеиваются…

– Позвольте и мне кое-что угадать о вас, – вмешалась я, снимая с моего пациента ночную рубашку. – Вы всю ночь проспали как бревно.

Раздался тихий самодовольный смех.

– Дорогая мисс Мак-Кари, вы когда-нибудь пробовали складывать птичек из бумаги? Меня обучил этому искусству смотритель из пансиона в Сассексе. Это простейшее дело, если ты знаешь точную последовательность, но если ее не знать, сложить птичку весьма затруднительно. А вам ничего не известно про углы, складки и технику создания моих маленьких птичек, так что даже не пытайтесь мне подражать. На самом деле я провел ужасную ночь, размышляя о невероятной загадке его преподобия, к которой теперь добавился сбывшийся кошмар с кроликом. Кстати говоря, не сочтите за труд, перестаньте наконец горевать, разглядывая мой шрам, и сходите, пожалуйста, проверить, как чувствует себя наш гость. Это человек устоявшихся привычек, так что, если он до сих пор не проснулся и не занят утренним туалетом, мы сможем заключить, что ночь его прошла даже хуже, чем моя.

Эти слова действительно заставили меня оторвать взгляд от шрама.

– Вы хотите сказать… ему приснился новый кошмар?

– Весьма вероятно. Я даже слышал, как ночью он стонал и всхлипывал.

Страшно было подумать, что такие сны приходят к Кэрроллу в «нашем Кларендоне». Но я удержалась от порыва немедленно броситься в комнату Кэрролла.

– Первым делом – первое дело, как говорил мой отец. – И я приступила к мытью.

– Я уверен, что ваш отец говорил и куда более интересные вещи, не используйте его как предлог, – проворчал мистер Икс: его задело, что я не бросилась за брошенной им костью немедленно. – Признайте, вам трудно меня покинуть, когда я раздет.

Я с удовольствием провела мыльной губкой по его губам – это был гораздо более весомый аргумент, чтобы заставить моего пациента умолкнуть. Одев мистера Икс, я пересадила его в кресло. Грузчики на первом этаже продолжали шуметь, мистер Икс поморщился:

– Сладкая музыка Кларендона. Это то, о чем я думаю?

– Не знаю, о чем вы думаете, но это рабочие, нанятые доктором Понсонби для расчистки подвала – как мне кажется, чтобы устроить там ментальный театр.

– Прекрасно, прекрасно. Уже известно, когда прибудет сэр Оуэн?

Сьюзи, дрожа от возбуждения, поведала мне утром, что Понсонби вскорости всех нас известит, – так я и передала моему пациенту, а тот в ответ потер маленькие ручки и еще раз попросил меня удостовериться, что Кэрролл спит. В тот день жизнь Кларендона двигалась в лихорадочном темпе. Я оставила ведро с водой возле комода, вышла, несколько раз постучалась в дверь Кэрролла и не получила ответа.

Я решила открыть дверь.

В комнате царил полумрак, шторы до сих пор не были раздвинуты. Слышалось тиканье маленьких, но пронзительных часов. На постели что-то громоздилось. Мне стало тревожно.

Я сделала несколько шагов вперед, ориентируясь по свету, который проникал через дверь, и наконец разглядела ночной колпак писателя. Кэрролл спал, положив щеку на подушку, дыхание было ровное. Даже в потемках я могла различить белые часы на комоде. Корпус часов был причудливо искривлен.

Я вернулась доложить об увиденном мистеру Икс; тот тихонько побарабанил по своему креслу.

– Я очень рад, – изрек он. – Уверен, ему приснился очередной кошмар… И почему этот человек не женился? Жизнь рядом с ним просто не может быть скучной…

Я, разумеется, никак не поддержала этот безжалостный сарказм.

– Ну пожалуйста, мисс Мак-Кари, почему бы вам его не разбудить? Было бы так чудесно разделить с ним завтрак.

Даже учитывая, что я имела дело с моим пациентом, такой безбрежный эгоизм показался мне странным.

– Если вы желаете развлечься, сэр, лучше попросите Джимми почитать вам «Джорнал».

– Я не желаю развлекаться, я желаю работать над загадкой его преподобия.

– Он спит.

– Поэтому я и прошу его разбудить. Сомневаюсь, что я стал бы просить о том же самом, если бы он сейчас выделывал цирковые пируэты.

– Я не собираюсь его будить только для того, чтобы удовлетворить вашу ненасытную любовь к загадкам, мистер Икс.

– Ну а вашу, мисс Мак-Кари? Уверен, что вам сейчас хочется того же самого… Мистер Шляпник… Окровавленный нож для бумаг… Раздавленный кролик под колесом… Вы уже спрашивали себя, откуда в Портсмуте снующие по улицам кролики? А что сейчас приснилось нашему дорогому другу? Мой разум беспрестанно возвращается к этой потрясающей тайне, а вы хотите отложить продолжение, чтобы позволить нашему пастору всхрапнуть еще три-четыре лишних раза!

Надо было видеть то выражение блаженства на лице мистера Икс, с которым он произнес эти слова; мой пациент нетерпеливо ерзал на своем кресле.

– Ну разумеется, он расскажет вам все, что полагается рассказать, – когда проснется, – терпеливо увещевала я.

– Дело в том, что для нас он уже проснулся, мисс Мак-Кари, неужели вы не понимаете? Все, что интересует нас из времени его сна, уже произошло. Если он спокойно похрапывает в своей постели, значит сочный плод его кошмаров успел покрыться кожурой рутинного отдыха. Отказываться его разбудить – это то же самое, что отказываться открывать двери театра, когда представление уже закончилось!

Верите вы или нет, но так все и было.

Для него в спящем Кэрролле имели значение исключительно его сны.

Но только не для меня. Я собрала вещи, подошла к двери и заговорила уже с порога:

– Его преподобие вчера проделал длинный и мучительный путь, а потом целый день рассказывал нам о своих страхах. По-человечески мы должны дать ему отдохнуть.

Я уже собиралась уходить, когда снова услышала печальный голосок из кресла:

– А у вас, мисс Мак-Кари, не появилось желания со мной поговорить? Признайте, вы ведь чувствуете себя лучше…

Я поняла его с полуслова. И он был прав. Одобрение моих товарок и всего персонала Кларендон-Хауса, утешение, которое принесли мне слова Дойла, его преподобия и – к чему скрывать? – в определенной степени и слова Арбунтота, – все это меня немало успокоило. Разница состояла в том, что никого из этих людей я не колола ножом, ощущая при этом наивысшее наслаждение в моей жизни.

Моей жертвой был он.

Мужчина, о котором я поклялась заботиться.

От него я не ожидала – и не могла ожидать – обыкновенного утешения. Меня не спасли бы даже его прощение и понимание.

Все, что он мог мне дать, – это время.

– Я скоро вернусь, сэр, – сказала я.

3

Грядущее появление великого психиатра как будто ускорило ритм кларендонской жизни. Все мы, медсестры и служанки, сновали по лестницам и коридорам с метлами, цветочными горшками и умывальными тазиками в руках. Доносившийся снизу грохот с каждой минутой становился все яростней. Когда я выходила из комнаты моего пациента, я увидела, что дверь мистера Конрада Х., проблема которого состояла в обостренной подозрительности, открыта ровно настолько, чтобы предъявить мне полоску его лица и вопросить, что случилось. Мне было жаль сэра Конрада. В тех редких случаях, когда он в сопровождении одной из нас выбирался в театр, он вмешивался в непристойные сцены, полагая, что актрисы их разыгрывают, дабы над ним поиздеваться.

Я попыталась успокоить мнительного пациента, объяснила, что производится «перестановка», и даже убедила его закрыть дверь – а это нешуточное достижение. Я уже направлялась к лестнице, когда в противоположном конце коридора заметила еще одного пациента, выходившего из ванной для пансионеров. Это был Арбунтот. На нем был все тот же красный халат, черные волосы блестели от влаги. Понсонби, кажется, препоручил его заботам Нелли Уоррингтон. Нелли поддерживала своего пациента под локоть, чтобы отвести в комнату, но Арбунтот тоже заметил меня и остановился. На память мне сразу же пришли его неприличные картинки, его улыбочка, но самое главное – его слова.

«У меня в голове – как будто камешек застрял в ботинке, мисс».

Я помахала рукой в знак приветствия и собралась уже спускаться, когда поняла, что Арбунтот не отвечает на мой вежливый жест. Он застыл в неподвижности. И уставился на меня.

Издалека я не смогла разглядеть выражения его лица. Нелли вообще ничего не заметила – она открывала дверь.

Кажется, Арбунтот улыбался – но очень странной улыбкой. Я напрягла зрение.

Нет, это была не улыбка. Его рот искривился в гримасе. Как будто Арбунтот пытается мне что-то сказать, о чем-то предупредить.

А потом он шагнул вперед и исчез за дверью. В течение всего этого незабываемого дня выражение лица мистера Арбунтота не выходило у меня из головы.

4

На очередном собрании в кабинете Понсонби недоставало только Понсонби.

От его имени говорил наш бухгалтер Филомон Уидон. Уидон объявил, что у доктора много срочных дел в городе, но он оставил подробные инструкции.

Мне стало почти жаль Понсонби. Для меня он как муравей в муравейнике, растревоженном палочкой сорванца: Понсонби нервничал из-за всякой мелочи, высоко вздымал свою героическую макушку, бесконечно множил ошибки, обо всем забывал и составлял подробные списки, сознавая всю грандиозность предстоящих событий.

– Доктор Корридж и его помощник прибывают завтра в полдень, – возвестил Уидон, обтирая платком яйцеобразную лысину. – Они воспользуются гостеприимством Кларендона. Мы оборудовали для столь просвещенной особы гостевую комнату. А я уступил свою комнату его ассистенту. И переселяюсь к Джимми Пигготу.

«Бедный Джимми, – подумала я. – И бедный мистер Уидон».

А еще – почему бы и нет? – бедный Понсонби!

Мистер Уидон силился обрести «состояние Понсонби», но у него не получалось. Он даже ни капельки не покраснел. Румянец у Уидона я наблюдала, только когда он возвращался с подпольных представлений или с поиска сокровища, – мне поведали, что он занимался этим в прошлую субботу, явился в крайнем возбуждении и утверждал, что обнаружил «Женщину, написанную японцем» в одной из лачуг на севере Портсмута, но поймать так и не сумел. И все-таки он оставался тем самым Уидоном, который обменивался с нами шуточками, предлагал свою компанию для походов в такие театры, где женщинам запрещалось появляться в одиночку; тем самым Уидоном, которого мы все держали за безобидного субъекта и именно из-за этого – парадоксальным образом – оказывали ему меньше почтения, нежели доктору Понсонби. Росту он был низенького, с вогнутой посередине лысиной, через которую бороздками проходили редкие волосенки. Уидон был холост и предан своей работе, так что Кларендон превратился для него в домашний очаг: Уидон располагал даже собственной комнатой на первом этаже. Он считался правой рукой Понсонби, и не только в том, что касалось бухгалтерии. Это был заурядный человечек, одинокий и услужливый, конторщик до мозга костей. Немного робкий, немного скрытный. Уважающий сложившуюся иерархию; никто никогда не видел, как Уидон кричит или приходит в ярость.

Полагаю, что после такого описания излишне уточнять, насколько ему были любезны грязные постановки; по моим подсчетам, Уидону не хватало каких-то пяти-шести лет, чтобы официально получить статус «развратного старикашки».

Объявление о визите сэра Оуэна Корриджа мало кого застало врасплох: Понсонби уже поделился новостью с Брэддок, а это был vox populi^[5].

– Разумеется, трудно переоценить ключевую важность появления здесь сэра Оуэна. Я надеюсь, что все вы с должным усердием…

Уидон так и не завершил свою речь, а мы уже закидывали его вопросами.

– А газетчики приедут? – не выдержала Джейн Уимпол, и я заметила, как Сьюзи подалась вперед в ожидании ответа. Хорошо зная обеих, я была уверена, что они заключили пари.

– Газетчики? – Уидон растерялся.

– Сэр Оуэн Корридж здесь… Уй… Мистер Уидон, это ведь такая новость…

– Мисс Уимпол, он приезжает инкогнито.

От этого «инкогнито» повеяло тайной.

– Можно узнать… для… как? – полушепотом выдохнула Сьюзи.

Все мы, включая и Уидона, имели немалый опыт в расшифровке языка Сьюзен Тренч.

– Доктор Корридж – личный друг преподобного Доджсона, а цель его визита – медицинская, это связано с… определенной проблемой, возникшей у его преподобия…

Раздалось насмешливое бульканье. Наши чепцы развернулись к дальней стене кабинета, где миссис Мюррей трудилась над своим вековечным клубком. Она была как будто полностью поглощена рукодельем и не поднимала головы, несмотря на эффект, произведенный ее зловещим смехом.

– Вы что-то хотели сказать, миссис Мюррей? – смущенно спросил Уидон.

– Пророчества не повторяются, Филомон. Они исполняются.

– Очень хорошо, спасибо, миссис Мюррей. Еще будут вопросы?

– Подвал освобождают ради этой… «медицинской цели»? – спросила Нелли, серьезная, как и всегда. – Если дело в этом, нам, медицинским сестрам, тоже следует быть в курсе.

– Леди, мне известно столько же, сколько и вам. Я уже объяснил: сэр Оуэн Корридж приедет, чтобы осмотреть преподобного Доджсона. Вот и все.

– Осмотреть! – прокаркала вы и сами догадались кто. – Какая честь!

После слов миссис Мюррей мы, как правило, замолкали, однако в отсутствие ее покровителя, доктора Понсонби, власть, которой старушка себя наделяла, потеряла в весе.

Нелли Уоррингтон даже отважилась ей перечить:

– Миссис Мюррей, вы уже неоднократно высказывали свое мнение по данному вопросу. Теперь же, если вас не затруднит, не мешайте нам работать.

И тогда водянистый взгляд рассерженной старухи остановился на моей товарке.

– Ах, Нелли, разумница Нелли… Ты тоже против меня? Да разве вы не видите, что зло проживает в последней комнате восточного крыла, на втором этаже, и у него глаза двух цветов? А знаете ли вы, что там будут делать, в этом подвале? А доводилось ли вам слышать о представлениях, в которых мужчины тоже раздеваются? – Было понятно, что всем нам доводилось, однако ни одна из нас не отважится это признать. – Да нам остались считаные часы!

Идея о мужском представлении в Кларендоне ощутимо смутила Нелли, но в целом нам было все равно. Мы были слишком взбудоражены предстоящими событиями, чтобы обращать внимание на безумные пророчества миссис Мюррей.

Ну что сказать, скоро мы о них вспомним.

5

Работы у меня стало вдвое больше, так что я даже не смогла выкроить время, чтобы проведать моего пациента в обед. Служанка доложила, что мистер Икс пообедал в компании Кэрролла, и хотя мне очень хотелось узнать, добавился ли новый кошмар к вороху прежних тайн, в этот день собиралось общество «Медсестры за чаем», и я не могла его пропустить. Священное заседание «Медсестер за чаем»!

Я имею в виду нечто вроде раннего ужина, проходящего трижды в неделю в кладовке рядом с кухней, специально приспособленной для подобных сборищ. Мы использовали наши встречи, чтобы поделиться сплетнями, впечатлениями о спектаклях, проблемами с нашими пациентами и насладиться чудесными пирожками, которые миссис Гиллеспи готовила специально для этих вечеров. В заседаниях могли принимать участие только штатные медсестры, иногда присоединялась и миссис Мюррей, но в этот раз ее не было – возможно, из-за размолвки с Нелли.

Что касается меня, я по прибытии в Кларендон была полноправным членом общества, однако мой нынешний статус личной медсестры теоретически лишал меня этой привилегии. Но девушки меня пригласили. И мне хотелось думать, что причиной этому общая симпатия.

Хотя определенно существовали и другие причины.

– Энн, что происходит?

– Кто этот священник?

– Они намерены… чем-то заниматься… в подвале? Энни?

Голос Мэри Брэддок положил конец беспорядку:

– По очереди, леди. Не докучайте Энн: она совсем недавно вернулась в Кларендон.

Но, как я уже говорила, я чувствовала себя в долгу перед ними, и мне было не жаль насытить их голодные уши несколькими крошками правды. К тому же – я не имею в виду историю, рассказанную нам Кэрроллом, ее я никому не собиралась передавать без прямого дозволения, – слухи на самом деле распространялись быстрее, чем та информация, которой я могла с ними поделиться. Мои товарки уже догадывались обо всем, что я им открыла (о личности нашего визитера и о ментальном театре), а если бы они не узнали от меня, то нашли бы другой источник.

– Так, значит… его преподобие – это Льюис Кэрролл! – изрекла Сьюзи, привычно закатывая глаза – наверняка она и сама знала, насколько они хороши.

– Моя дочь читала «Приключения Алисы в Стране чудес» и, откровенно говоря, не нашла в этой книге ничего чудесного, – назидательно высказалась Нелли Уоррингтон. – Эта книга скорее аморальна.

Брэддок, которая тоже ее читала, оценила книгу как вполне достойную, вот только ей не понравился конец, где все приключения сводились к неприятному сну героини, уснувшей после еды. Развивая тему, Сьюзи высказалась по поводу нездорового испанского обычая – сиес-с-сты, который, как известно, вызывает еще и сложности с пищеварением; но нашей старшей медсестре не понравился в «Алисе» именно финальный прием, когда все объясняется через сон.

– Где это видано – придавать сну такое значение, чтобы посвящать ему целую книгу? – негодовала Брэддок.

Остальные сестры признали ее правоту, а я начала думать, что сновидения Кэрролла на самом деле и явились причиной всего, что сегодня происходит в Кларендоне.

Причиной всего, что происходит со мной в это лето.

Причиной, по которой мистер Икс оказался здесь и я с ним познакомилась.

«Фу-ты ну-ты», – сказала Джейн. «Писатель про сны», – сказала Сьюзи. «С психическими проблемами», – добавила Нелли. Мои товарки копались на ничейной земле, стараясь набить свой сундучок блестящими выводами и при этом не задеть мои чувства.

– Энн, позволь задать тебе еще один вопрос. – Высокий чепец на высокой Нелли придавал ей сходство с большой экзотической птицей. – То, что сэр Оуэн собирается проводить в подвале Кларендона… Этот «ментальный театр»… Ты ведь знаешь, что это такое?

Я поняла, что все предыдущее являлось вежливым вступлением, чтобы этот вопрос – вопрос с большой буквы – не выглядел как допрос. Даже на вуали Джейн как будто выросли глаза и уши.

– Да, – сказала я. И наступила тишина.

Если бы мы, сидя вокруг стола в этой темной кладовке, принялись вызывать духа и он явил бы нам свое присутствие посредством стука и летающих предметов, мои сотрапезницы были бы потрясены ничуть не больше: сейчас они украдкой обменивались взглядами, под лампой на столе закипал страх.

– Я слышала, что… там есть актрисы, которые… – начала Сьюзи.

– Ни одна из обыкновенных актрис не согласится на такую постановку, – твердо произнесла Нелли. – Там работают особые актрисы из клиники.

– Я слышала, там даже медсестры!.. – пропищала Сьюзи.

– Нет. – Я попыталась успокоить Сьюзи хотя бы в этом. – По крайней мере, на тех ментальных постановках, что я видела в Эшертоне, медсестры вели себя пристойно. – И уточнила в стиле Понсонби: – Возможно, чуть менее пристойно, но все-таки пристойно.

Признание в том, что я сама видела ментальные спектакли, стало той искрой, которой до сих пор не хватало, чтобы костер любопытства запылал. Нелли, Сьюзи и Джейн затрещали наперебой, так что снова потребовалось вмешательство Мэри Брэддок:

– Пожалуйста, чуть спокойнее. Я уверена, Энн расскажет нам все, что знает.

– Я ни разу не помогала ни в одном представлении, – сказала я.

Проницательная Нелли Уимпол нависла над столом:

– Почему?

– Это не было… Не было приятно. – Я старалась поумерить общее беспокойство. – Да не волнуйтесь, никто вас не заставит делать что-либо противоречащее добропорядочности и приличию. Они нанимают специальных актеров… Иногда они занимаются странными вещами, но это клинический опыт, получивший одобрение в медицине. А если потребуется сотрудничество медсестры… я возьму это на себя. Даю вам слово.

– Но… ты хоть что-то видела от начала до конца?

Я пересказала случай вдовца, потерявшего дочь. Мне казалось, что конкретный пример их успокоит. Однако, хотя девушки и продолжали есть во время моего рассказа, облегчения я не заметила. Хотя причины у моих товарок были разные.

– Да, но… посмотреть… ведь можно? – спросила Сьюзи, и ответом ей было всеобщее молчаливое осуждение. – Ну я-то вообще… не хочу… разумеется, только не помогать… вы же меня знаете… Но… посмотреть…

«А кому не захочется посмотреть?» – подумала я.

Но Нелли пришла в негодование:

– Тебе нравятся подпольные спектакли, мы все это знаем, Сьюзи Тренч!

– Вот это… ложь! – возмутилась Сьюзи.

– Ты ходишь в такие театры, куда не пошла бы ни одна из нас!

– Смотрите, кто заговорил! Да ты ходила… на «Разбитую посуду» вместе с Джейн!.. Ты смеялась, когда разбили кувшин… с мертвой свиньей!

– Я нервничала, мне было неудобно. Вот почему я смеялась. – Нелли смерила несчастную болтушку Джейн Уимпол таким взглядом, как будто пожелала, чтобы вместо свиньи на сцене среди черепков оказалась сама Джейн. – А ты, Сьюзи, ходишь на реалистичные сессии.

Такое заявление заставило умолкнуть упомянутую Сьюзи и, должна признаться, всех остальных тоже.

И, что еще хуже, я ни на секунду не поверила, что это правда. Нелли преувеличивала – то ли по зловредности, то ли по неведению. Или, быть может, потому, что у нее, единственной из нас, были дети, а нам, женщинам, прекрасно известно, насколько это серьезное дело – быть матерью.

Реалистичные сессии – это было уровнем ниже привычного театра. Это были подпольные представления, где актерами выступали обычные люди, вынужденные исполнять безнравственные роли в силу шантажа или неоплаченных долгов – на такие сессии предпочитали брать разорившихся аристократов, и тогда публика получала дополнительное удовольствие от их унижения. Это было незаконно, однако полиция не вмешивалась, если только речь не шла об ODO – спектаклях One Day Only^[6], – когда артисты не выживают после первого представления; а еще ходили слухи, что многие виднейшие политики, церковные иерархи и судьи посещают подобные сессии (даже и ODO) под прикрытием надежных масок.