– А разве в горах нет других шведских отрядов? – спросил по-немецки Кмициц, сильнее сжимая горло рейтара.
– Может быть, и есть какие-нибудь, – сказал прерывающимся голосом рейтар, – генерал Дуглас разослал разведочные отряды, но все они отступают, так как мужики нападают на них в ущельях.
– А поблизости Живца вы были одни?
– Одни.
– И вы знаете, что король польский уже проехал?
– Проехал с теми драгунами, которые столкнулись с нами близ Живца. Многие его видели.
– Почему же вы за ним не погнались?
– Боялись горцев!
Тут Кмициц снова сказал по-польски:
– Ваше величество, дорога свободна, ночлег в Живце найдется, так как сожжена только часть города.
Но недоверчивый Тизенгауз разговаривал в это время с паном каштеляном войницким и говорил ему:
– Или это великий солдат, чистый, как золото, или изменник и негодяй, каких мало… Обратите внимание, что все это, быть может, симуляция, начиная от поимки пленника и кончая его признанием. А что, если все это нарочно? Если шведы сидят теперь, притаившись, в Живце? Если король поедет и попадет в западню?
– Безопаснее в этом убедиться! – ответил каштелян войницкий. Пан Тизенгауз обратился к королю и сказал громко:
– Ваше величество, позвольте мне поехать вперед, в Живец, и убедиться, правда ли то, что говорят этот кавалер и его рейтар.
– Пусть так и будет! Позвольте ему, пусть едет, ваше величество! – воскликнул Кмициц.
– Поезжай, – сказал король, – но и мы тронемся, холодно.
Пан Тизенгауз поскакал с места, а королевский отряд отправился за ним шагом. К королю вернулась веселость, и через некоторое время он сказал Кмицицу:
– С тобой можно, как с соколом, на шведов охотиться: ты сверху налетаешь.
– Так это и было! – ответил пан Андрей. – Если вашему величеству угодно будет поохотиться, сокол всегда готов.
– Говори, как ты подцепил рейтара?
– Это нетрудно, ваше величество. Всегда, когда полк идет, несколько человек тащатся сзади, а этот на полверсты отстал. Я поехал за ним, он думал, что свой, и, прежде чем он успел опомниться, я его схватил и завязал ему рот, чтобы он не кричал.
– Ты говорил, что это для тебя дело не новое, разве ты этим когда-нибудь занимался?
Кмициц рассмеялся:
– О, ваше величество, я и не такие штуки проделывал. Вы только прикажите, а я опять помчусь, догоню их, потому что лошади у них устали, и еще одного поймаю, и Кемличам моим велю поймать.
Некоторое время они ехали молча. Вдруг вдали послышался лошадиный топот, и подскакал Тизенгауз.
– Ваше величество, – сказал он, – дорога свободна, и место для ночлега найдено.
– Разве я не говорил? – воскликнул Ян Казимир. – Вы напрасно беспокоились, Панове! Ну, едем, нам надо отдохнуть.
Отряд тронулся рысью, и час спустя усталый король спал уже безмятежным сном в собственной стране.
В тот же вечер Тизенгауз подошел к Кмицицу:
– Простите меня, ваша милость, что я, любя государя, вас заподозрил! Но Кмициц не подал ему руки.
– Нет, не бывать тому! – ответил он. – Вы считали меня изменником и предателем!
– Я бы не это еще сделал, я бы вам пулю в лоб пустил, – сказал Тизенгауз, – но, когда я убедился, что вы честный человек и любите короля, я протянул вам руку. Хотите, примите, не хотите, не принимайте… Я предпочел бы состязаться с вами только в любви к особе его величества. Но я не боюсь и другого состязания.
– Так вы думаете, ваць-пане? Гм, может быть, вы и правы… Да, я на вас сердит!
– Так перестаньте сердиться… Солдат вы, каких мало! Ну, давайте расцелуемся, чтобы нам в ненависти спать не ложиться.
– Ну, пусть так и будет! – сказал Кмициц. И они бросились друг другу в объятия.
XXIV
Королевский отряд пришел в Живец поздней ночью и не обратил на себя в городе никакого внимания, тем более что люди все еще не могли опомниться после нападения шведов. Король даже не заехал в замок, еще ранее опустошенный шведами, а остановился в квартире ксендза. Кмициц пустил слух, что это императорский посол, который едет из Силезии в Краков. На следующий день отряд тронулся к Вадовицам и только далеко за городом свернул в сторону. Ехать думали через Кшеченов в Йорданов, оттуда в Новый Торг, и если окажется, что под Чорштыном нет шведов, то и в Чорштын, если же они там окажутся, то предполагали свернуть в Венгрию и вдоль венгерской границы доехать до Любомли. Король рассчитывал, что великий маршал коронный, располагавший такими значительными силами, какие были не у всякого владетельного князя, сам выступит навстречу своему государю. Лишь одно могло этому помешать: маршал не знал, по какой дороге идет король; но ведь среди горцев не было недостатка в надежных людях, которые взялись бы сообщить маршалу условленные слова. Им даже не нужно было открывать тайны, они шли охотно при одном уверении, что оказывают услуги королю. Это были люди, душой и телом преданные своему государю; они были бедны, полудики, почти не занимались обработкой неблагодарной земли, жили скотоводством, были набожны и ненавидели еретиков. Как только распространились слухи о взятии Кракова, особенно об осаде Ченстохова, куда они обычно отправлялись на богомолье, они впервые схватили свои топоры и вышли из гор. Генерал Дуглас, превосходный полководец, без труда разбил их в открытом поле, где они биться не привыкли; но зато шведы только с огромными предосторожностями углублялись в их родные гнезда в горах, где они были неуловимы и в то же время непобедимы. Несколько маленьких отрядов, которые зашли слишком далеко в горный лабиринт, исчезли без следа.
И теперь известие о прибытии короля с войском сделало свое дело: все они поднялись, как один человек, чтобы защищать его своими «чупагами»[36] и идти с ним хоть на край света. Стоило бы Яну Казимиру открыть, кто он такой, как его в ту же минуту окружили бы целые тысячи полудиких горцев, но он совершенно основательно полагал, что тогда слух этот вихрем пронесся бы по всей округе, и шведы могли бы выслать к нему навстречу целое войско, и он предпочел пробираться, не открывая своего имени.
Но отряд без труда находил везде надежных проводников, которым достаточно было сказать, что они ведут епископов и панов, которые хотят спастись от шведских рук. И они вели отряд среди снегов, скал, вихрей, только одним им ведомыми тропинками – в местах столь неприступных, что казалось, будто через них и птице не пролететь.
Случалось, что под ногами у короля и сановников были тучи, когда же туч не было, взор их тонул в безбрежном пространстве, покрытом белым снегом; иной раз они углублялись в темные пасти горных ущелий, где одни лишь дикие звери могли иметь свои логова. Места, доступные для неприятеля, они обходили, по возможности сокращали дорогу, и случалось, что какое-нибудь селение, до которого рассчитывали добраться через несколько часов, появлялось вдруг перед глазами, а в нем ждало уже гостеприимство и отдых в какой-нибудь курной избе. Король все время был весел, ободрял других в этом трудном пути и ручался, что, проходя по таким местам, он, несомненно, благополучно доберется до Любомли и нагрянет туда неожиданно.
– Пан маршал и не подозревает, что мы так скоро свалимся ему на голову, – повторял он постоянно.
А нунций отвечал:
– Чем же был поход Ксенофонта в сравнении с этим нашим путешествием в тучах?
– Чем выше мы поднимемся, тем ниже падут шведы, – твердил король.
Наконец отряд прибыл в Новый Торг. Казалось, что всякая опасность миновала; но горцы утверждали, что в окрестностях Чорштына есть какие-то иностранные войска. Король предполагал, что это немецкие рейтары коронного маршала, которых у него было два полка, а может быть, и его собственные драгуны, высланные вперед; так как в Чорштыне был гарнизон епископа краковского, то мнения в отряде разделились: одни предлагали ехать по большой дороге в Чорштын, а оттуда пробираться вдоль границы; другие советовали сейчас же свернуть в Венгрию, которая в этом месте клином врезалась в Польшу и доходила почти до Нового Торга, оттуда снова пробираться горами, пользуясь услугами проводников, знающих безопасные места.
Последнее мнение одержало верх, так как в этом случае встреча со шведами становилась почти невероятной; впрочем, короля забавлял этот «орлиный путь» над пропастями и среди туч.
Из Нового Торга свернули сначала на запад, потом на север, оставив справа реку Белый Дунаец. Вначале путь лежал по открытой широкой местности, но, по мере того как отряд подвигался вперед, горы начинали сходиться и долина становилась уже. Дорога была настолько трудная, что лошади еле подвигались. Порою приходилось слезать и вести их в поводу, и они зачастую упирались, прядали ушами и вытягивали широко раскрытые дымящиеся ноздри к пропастям, в глубинах которых, казалось, жила смерть.
Горцы, которые привыкли к обрывам, очень любили эти дороги, на которых у непривычных людей кружилась голова и шумело в ушах. Наконец отряд въехал в расщелину между скал, длинную и прямую и настолько узкую, что по ней с трудом могли проехать рядом три всадника.
Расщелина эта походила на какой-то бесконечный коридор. С обеих сторон высились скалы. Иногда склоны их становились менее покатыми, и тогда на верхушках темнел лес. Ветры смели весь снег со дна ущелья, и лошадиные подковы стучали по камням. В эту минуту ветра не было и царила такая глухая тишина, что даже в ушах звенело. И только вверху, где среди обрамленных лесом верхушек скал голубела полоса неба, пролетали порою черные птицы, шумели крыльями и каркали.
Королевский отряд остановился передохнуть. От лошадей поднимались клубы пара, устали и люди.
– Это Польша или Венгрия? – спросил король проводника.
– Это еще Польша.
– А почему мы не свернули сразу в Венгрию?
– Нельзя. Ущелье скоро повернет, и начнется тропинка прямо к большой дороге. Там мы и повернем, пройдем еще одно ущелье, и тогда будет венгерская граница.
– Я вижу, что лучше было ехать прямо по дороге, – сказал король.
– Тише!.. – ответил вдруг горец.
И, подбежав к скале, он приник к ней ухом.
Все впились в него глазами, а его лицо изменилось в одну минуту, и он сказал:
– За поворотом войско идет!.. Господи, уж не шведы ли?
– Где? Как? Что? – раздались вопросы со всех сторон. – Ничего не слышно!..
– Там снег лежит. Господи боже! Они уже близко… Сейчас покажутся!
– Может быть, пана маршала люди? – сказал король.
Кмициц в ту же минуту пришпорил лошадь.
– Поеду посмотреть, – сказал он.
Кемличи сейчас же тронулись за ним, как собаки за охотником, но не успели они отъехать несколько шагов, как вдруг из-за поворота, шагах в ста, показались фигуры людей и лошадей.
Кмициц взглянул, и… душа у него дрогнула от ужаса.
Это были шведы.
Они были так близко, что отступить было невозможно, особенно потому, что лошади в королевском отряде страшно устали. Оставалось только пробиться, погибнуть или попасть в плен. Неустрашимый король понял это в одну минуту и схватился за рукоятку шпаги.
– Заслонить короля и назад! – крикнул Кмициц.
Тизенгауз с двадцатью людьми в одну минуту выступил вперед, а Кмициц, вместо того чтобы соединиться с ними, мелкой рысью поехал навстречу шведам.
На нем было шведское платье, то самое, в которое он переоделся, выходя из монастыря, так что шведы не могли знать, кто это такой. Увидев всадника, ехавшего навстречу им, они, вероятно, сочли отряд короля за какой-нибудь шведский разведочный отряд, так как не прибавили шагу, и лишь офицер, командовавший отрядом, выехал вперед.
– Что за люди? – спросил он по-шведски, глядя в грозное и бледное лицо подъезжавшего всадника.
Кмициц подъехал к нему так близко, что толкнул его коленом, и, не ответив ему ни слова, выстрелил из пистолета в ухо.
Крик ужаса вырвался из груди рейтар, но еще громче прозвучал голос пана Андрея:
– Бей!
И, как кусок скалы, оторвавшись от вершины, летит в пропасть и сметает все на своем пути, так и он обрушился на первые ряды шведов, неся за собой смерть и уничтожение. Два молодых Кемлича бросились за ним. Стук мечей о панцири и шлемы походил на грохот молотов, и тотчас ему завторили крики и стоны.
Испуганным шведам показалось в первую минуту, что на них напали три великана в диком горном ущелье. Первые ряды отступили в беспорядке перед страшным всадником, и в то время, когда последние ряды выходили из-за поворота, в средних уже была давка и паника. Лошади стали кусаться и становиться на дыбы. Солдаты из задних рядов не могли стрелять и не могли подойти на помощь передним, и они погибали под ударами трех великанов. Напрасно выставляли они вперед мечи, защищаясь, – великаны выбивали у них мечи из рук, опрокидывали людей и лошадей. Кмициц поднял свою лошадь на дыбы, так что копыта ее повисли над головами рейтар, и сам он рубил и колол как безумный. Кровь заливала ему лицо, глаза горели огнем, в голове у него погасли все мысли и осталась только одна: он погибнет, но задержит шведов. Эта мысль переродилась в какой-то дикий экстаз, и силы его утроились, движения стали похожими на движения рыси – бешеными и быстрыми, как молнии. Нечеловеческими ударами сабли он разил людей, как молния разит молодые деревья; два молодых Кемлича бились тут же за ним, а старик, стоя немного сзади, то и дело просовывал рапиру из-за спины сыновей с такой быстротой, с какой змея высовывает жало, и вынимал ее окровавленной.
Между тем вокруг короля поднялось лихорадочное движение. Нунций, как под Живцом, так и теперь, держал поводья его лошади, с другой стороны их держал епископ краковский, и оба изо всех сил осаживали назад скакуна, которого король бил шпорами так, что он становился на дыбы.
– Пустите! – кричал король. – Ради бога, ударим на неприятеля!
– Ваше величество, думайте об отчизне! – кричал епископ краковский.
И король не мог вырваться из их рук, тем более что дорогу ему преграждал молодой Тизенгауз со своими людьми. Он не шел на помощь Кмицицу, пожертвовал им – думал только о защите короля.
– Богом вас заклинаю! – кричал он в отчаянии. – Те сейчас падут. Ваше величество, спасайтесь, пока время, я их здесь еще задержу!
Но король был настолько упорен, когда он сердился, что не считался ни с кем и ни с чем. Ян Казимир еще раз пришпорил лошадь и, вместо того чтобы отступать, подвигался вперед.
Между тем время шло, и медлить было гибельно.
– Я погибну на моей земле!.. Пустите! – крикнул король.
К счастью, благодаря тесноте ущелья против Кмицица и Кемличей могло действовать сразу только несколько человек, и они могли продержаться дольше. Но понемногу и их силы стали слабеть. Шведские рапиры не раз попадали в Кмицица, и он стал истекать кровью. Глаза его точно подернулись мглою, дыхание остановилося в груди. Он чувствовал приближение смерти и хотел только дорого продать свою жизнь.
«Еще хоть одного!» – повторял он про себя и, ударив саблей по голове или по шее ближайшего рейтара, снова бросался на других.
Но шведам, когда они опомнились от первоначального испуга, по-видимому, стало стыдно, что четыре человека могли их задержать так долго, и они набросились на них с бешенством; одной тяжестью людей и лошадей они оттолкнули их назад и отталкивали все дальше и дальше.
Вдруг лошадь Кмицица упала, и волна шведов залила всадников.
Кемличи боролись еще некоторое время, как пловцы, которые, видя, что тонут, стараются держать голову как можно дольше на поверхности воды, но вскоре пали и они…
Шведы как вихрь налетели на королевский отряд.
Тизенгауз со своими людьми бросился им навстречу, и они столкнулись так, что грохот раздался в горах.
Но что значила эта горсточка Тизенгаузовых людей в сравнении с отрядом из трехсот человек! Не было никакого сомнения, что для короля и его спутников настал роковой час гибели или неволи.
Ян Казимир, по-видимому предпочитая гибель, освободил наконец поводья из рук епископов и помчался за Тизенгаузом.
Вдруг он остановился как вкопанный.
Случилось что-то сверхъестественное. Казалось, что горы пришли на помощь законному королю и государю.
Склоны скалистых стен дрогнули, точно мир рушился. Сверху летели стволы деревьев, глыбы снега, льда, камни, обломки скал и валились со страшным грохотом на узкое дно ущелья, на шведские ряды; по обеим сторонам оврага вверху раздался нечеловеческий вой.
А внизу, в рядах шведов, поднялась неслыханная паника. Шведам казалось, что горы рухнули и валятся на них. Слышались крики, стоны раненых, отчаянные крики о помощи, визг лошадей и страшный звон камней о панцири.
Наконец, люди и лошади образовали сплошную массу, которая конвульсивно вздрагивала, клубилась, стонала…
А камни и обломки скал все еще валились неумолимо на эту бесформенную массу лошадиных и человеческих тел.
– Горцы! Горцы! – крикнул кто-то в королевском отряде.
– Чупагами их, чертовых детей! – раздались голоса вверху.
И в ту же минуту на склонах скалистых стен показались какие-то длинноволосые люди, одетые в круглые кожаные шляпы, и несколько сот каких-то странных фигур стали спускаться вниз по снежным склонам.
Черные и белые накидки, поднимавшиеся на ветру у них за спиной, делали их похожими на каких-то страшных хищных птиц. Они спустились в одно мгновение; свист топоров зловеще завторил их диким крикам и стонам избиваемых шведов. Сам король хотел остановить эту резню; некоторые из рейтар, еще живые, бросались на колени, поднимали вверх руки и умоляли о пощаде. Но все было напрасно – ничто не удержало мстительных топоров, и через четверть часа в ущелье не было ни одного живого шведа.
Потом горцы, забрызганные кровью, стали тесниться у королевского отряда.
Нунций с изумлением смотрел на этих неведомых ему доселе людей, рослых, сильных, одетых в овечьи шкуры и размахивавших еще дымившимися топорами.
При виде епископа они обнажили головы. Многие из них опустились на колени.
Епископ краковский поднял к небу залитое слезами лицо.
– Вот помощь Господня, вот промысл Божий, охраняющий помазанников!
Потом он обратился к горцам и сказал:
– Люди, кто вы такие?
– Здешние, – ответили в толпе.
– Вы знаете, кому вы пришли на помощь?.. Вот король и государь ваш, которого вы спасли!
В толпе раздались крики:
– Король! Король! Господи боже, король!
Верные горцы стали тесниться вокруг государя. С плачем окружили они его со всех сторон, с плачем целовали его ноги, стремена, даже копыта его лошади. Все кричали и рыдали в каком-то порыве, так что епископам, из опасения за особу короля, пришлось сдерживать этот пыл.
А король стоял среди этого верного люда, как пастырь среди овец, и крупные, светлые слезы, как жемчужины, стекали по его лицу.
Потом лицо его прояснилось, точно какая-то перемена произошла вдруг в его душе, точно какая-то новая великая мысль, посланная ему с неба, зародилась у него в голове, – он поднял руку в знак того, что хочет говорить, и, когда утихло, сказал громким голосом так, чтобы его слышали все в толпе:
– Боже, спасший меня руками простого народа, клянусь и обещаюсь крестными муками и смертью Сына твоего, что отныне я буду народу отцом!
– Аминь! – закончили епископы.
И некоторое время царило торжественное молчание, потом снова наступил взрыв радости. Горцев стали расспрашивать, откуда они взялись в ущелье и как могли так вовремя прийти королю на помощь.
Оказалось, что большие шведские отряды кружили вокруг Чорштына и, не осаждая самого замка, казалось, чего-то искали и ждали. Горцы слышали также о битве, которая произошла у этих отрядов с каким-то войском, в котором должен был находиться сам король. Тогда они решили заманить шведов в западню и, подослав к ним ложных проводников, завели их в это ущелье.
– Мы видели, – говорили горцы, – как четыре рыцаря бросились на этих чертей, хотели прийти на помощь, но боялись их слишком рано спугнуть.
Тут король схватился за голову.
– Матерь Божья, – крикнул он, – искать Бабинича! Мы хоть похороним его как надо! И этого человека, который первый пролил за нас кровь, считали изменником!!
– Я провинился перед ним, ваше величество, – сказал Тизенгауз.
– Искать его, искать! – воскликнул король. – Я не уеду отсюда, пока не взгляну ему в лицо и не попрощаюсь с ним.
Солдаты вместе с горцами бросились к тому месту, где дрался Кмициц, и вскоре из горы лошадиных и человеческих трупов вытащили пана Андрея. Лицо его было бледно, все забрызгано кровью, которая застыла у него на усах; глаза его были прикрыты, панцирь продавлен в нескольких местах от ударов мечей и лошадиных копыт. Но именно этот панцирь спас ему жизнь, и солдату, который его поднял, показалось, что он слышит тихий стон.
– Господи боже, жив! – крикнул он.
– Снять панцирь! – кричали другие.
Разрезали ремни.
Кмициц вздохнул глубже.
– Дышит, дышит! Жив! – повторило несколько голосов.
А он лежал некоторое время неподвижно, потом открыл глаза. Тогда один из солдат влил ему в рот немного водки, а другие подняли за руки.
В эту минуту подъехал король, который услышал вдруг крики вокруг Бабинича.
Солдаты поднесли к нему пана Андрея, который не мог стоять на ногах. При виде короля сознание вернулось к нему на минуту, почти детская улыбка мелькнула у него на лице, а бледные губы явственно прошептали:
– Король мой, государь мой… Жив!.. Свободен!..
И слезы блеснули у него в глазах.
– Бабинич! Бабинич! Чем мне тебя наградить! – воскликнул король.
– Я не Бабинич, я Кмициц… – шепнул рыцарь. И он, как мертвый, повис на руках солдата.