Прошло еще два года, два кровопролитных и ужасных года для Иудеи, и особенно для Иерусалима, где различные секты уничтожали друг друга. В Галилее, невзирая на все усилия еврейского вождя Иосифа, под начальством которого сражался Халев, Веспасиан и его генералы брали штурмом город за городом, истребляя население тысячами и десятками тысяч. В прибрежных городах и во многих других торговых центрах сирийцы и евреи не ладили, беспощадно уничтожая друг друга. Евреи осаждали Гадару и Голонитис, Себасту и Аскалон, Анфедон и Газу, с мечом и огнем истребляя сирийцев, а там настала и их очередь; сирийцы и греки восстали на них и также не знали пощады.

В Тире еще не было кровопролития, но город ждал этого со дня на день. Ессеи, изгнанные из своего селения у берегов Мертвого моря, искали убежища в Иерусалиме; они посылали к Мириам посла за послом, увещевая ее бежать, если возможно, куда-нибудь за море, предсказывая в Тире убийства и пожары, а Иерусалим, как они полагали, обречен на гибель. Христиане же уговаривали ее бежать вместе с ними в Пеллу, куда стекались они не только из Иерусалима, но и Тира и со всей Иудеи. Но Мириам и тем, и другим говорила, что останется с дедом, так как он всегда был добр к ней, и она поклялась, пока он жив, не оставлять его.

Послы ессеев возвратились тогда обратно, а христиане, помолившись вместе с ней о ее спасении, покинули Тир.

Простившись с теми и другими, Мириам пошла к деду, которого застала взволнованно расхаживающим по своей комнате. Увидев ее, он поднял голову и спросил:

– Что с тобой, дочь моя? Отчего ты так печальна? Верно, твои друзья предупредили, что нам грозят новые невзгоды?

– Да, господин, – проговорила Мириам и передала ему все, что ей было известно.

Старик выслушал ее и сказал:

– Я не верю всем этим предсказаниям христианских книг! Напротив, многие знамения указывают, что время явления Мессии близко, того настоящего Мессии, который сразит врагов страны и воссядет в Иерусалиме, сделав его великим и могучим, стерев врагов его с лица земли. Но если ты боишься, что бедствия обрушатся на Иерусалим и на избранный народ Божий, то беги с друзьями, а меня оставь одного встречать бурю!

– Я верю в предсказания христиан и их священных книг и думаю, что гибель Иерусалима и всего народа нашего близка, но я ничего не боюсь! Я знаю, что и волос с головы нашей не упадет без воли Отца и что из нас, христиан, никто не погибнет в эти дни! Но за тебя я боюсь и пойду за тобой, куда бы ты ни пошел. Я останусь с тобой.

– Я не оставлю свой дом и свое богатство даже ради того, чтобы спасти свою жизнь! Не могу покинуть свой народ в момент его священной войны за независимость и свободу дорогой родины. Но ты беги, дитя! Я не хочу, чтобы ты упрекнула меня, что я довел тебя до погибели!

Но Мириам была непоколебима.

Так они и остались в Тире. А спустя неделю гроза действительно разразилась. Последние дни евреям небезопасно стало показываться на улицах города; тех, которые, крадучись, выходили из своего дома, избивала разъяренная толпа, подстрекаемая римскими эмиссарами. Бенони употребил это время для того, чтобы подготовить запасы продуктов и снарядов и привести свой дворец, бывший некогда грозною крепостью, в готовность к серьезной обороне.

Одновременно с этим он послал известить Халева, который командовал еврейскими военными силами в Яффе, о грозящей жителям Тира опасности. До ста наиболее знатных и богатых семейств евреев перебрались в дом Бенони, не имея более надежного убежища.

Однажды ночью страшный шум и вопли разбудили Мириам. Она вскочила с кровати. Нехушта была уже подле нее.

– Что случилось, Ноу? – спросила девушка.

– Эти псы сирийцы напали на евреев и громят их жилища! Видишь, половина города объята пожаром! Люди бегут из огня, но их беспощадно добивают тут же, возле их домов. Пойдем на крышу! Оттуда все видно.

Накинув плащи, обе женщины побежали наверх по мраморной лестнице. Опершись на перила, Мириам взглянула вниз и тотчас отшатнулась, закрыв лицо руками.

– О, Христос! Сжалься над нами! Пощади свой народ!

– А они, эти евреи, разве пощадили его, неповинного?! – воскликнула Нехушта. – Теперь настал час возмездия… Не так ли избивали евреи греков и сирийцев во многих городах? Но если хочешь, госпожа, будем молиться за них, за этих евреев, особенно за их детей, которые теперь гибнут за грехи отцов!

До полудня все бедное и беззащитное еврейское население города было перебито. Десяток чудом уцелевших несчастных бродили, как бесприютные псы, по окраинам города, прячась ото всех и пугаясь собственной тени. Толпе эти недобитые уже были не нужны, и она с бешенством атаковала укрепленный дворец Бенони, в котором заперлось большинство богатых евреев со своими женами и детьми.

В первый день все усилия атакующих оказались безуспешными: ни поджечь, ни разгромить эту мраморную крепость им не удалось. Три последовательные атаки на главные ворота дома Бенони были отбиты, а в течение ночи осаждающие не произвели ни одного нападения, хотя защитники дворца все время держались наготове. Когда рассвело, им стало ясно, почему в течение целой ночи враги их не тревожили: как раз против ворот появилась громадная стенобойная машина, а со стороны моря подошла и встала против дворца большая галера. Ее матросы должны были осыпать осажденных градом стрел и камней с катапульт.

И вот началась борьба: страшная, кровавая борьба не на жизнь, а на смерть. Защитники дворца с крыши осыпали стрелами людей у стенобойной машины и перебили их множество прежде, чем те успели придвинуть машину, чтобы стрелы не достигали их. Нападавшие наконец высадили ворота дворца, но были перебиты помощниками Бенони, ждавшими этого момента. Прежде чем новая гурьба подоспела на смену перебитым, евреи кинулись за ров и на глазах у атакующих уничтожили за собой деревянный подъемный мост, отрезав путь неприятелю. Стенобойная машина, которую не было возможности перетащить через ров, стояла бесполезной, а евреи за второй стеной дворца могли считать себя в сравнительной безопасности. Но тут с галеры, стоящей на якоре в нескольких сотнях шагов, стали засыпать дворец камнями и стрелами.

Так продолжалось до полудня. Евреи заботились лишь о том, чтобы враги не перешли ров, убивая каждого, кто отваживался на этот шаг. Бенони, однако же, отлично сознавал, что в ночь неприятель перекинет мост через ров, и тогда им трудно будет продержаться еще хотя бы сутки. Созвали на совет всех присутствующих и решили: в последнюю минуту убить друг друга, жен и детей, но не сдаваться живыми в руки врага. Узнав о таком решении, женщины и дети подняли страшный вой. Нехушта схватила Мириам за руку и шепнула:

– Пойдем, госпожа, на верхнюю крышу! Туда ни стрелы, ни камни не попадают. В случае необходимости мы можем сброситься оттуда, чтобы не быть зарезанными, как бараны!

Они пошли и молились там, как вдруг Нехушта вскочила на ноги, воскликнув:

– Смотри, дитя! Видишь эту галеру, что идет сюда на всех веслах и на всех парусах! Это наше спасение! Это еврейское судно, я знаю, на ней не римский орел, а финикийский флаг. Смотри, видишь, – эта сирийская галера подняла якорь и готовится к бою… видишь?

Действительно, сирийская галера повернулась и двинулась навстречу еврейской, но течение подхватило ее и повернуло так, что она пришлась бортом к неприятельскому судну, которое со всего размаха врезалось носом в самую середину сирийской галеры и таранило ее с такою силой, что та тут же перевернулась килем кверху. Крики торжества и отчаяния огласили воздух; море зарябило черными точками: то были головы утопающих, ищущих спасения. Мириам закрыла лицо руками, чтобы не видеть всех этих ужасов.

– Смотри! – продолжала Нехушта. – Еврейская галера бросила якорь и спускает лодки: они хотят спасти нас! Бежим скорее вниз к решетке, выходящей на море!

На лестнице они столкнулись со стариком Бенони, он тоже бежал вниз. Маленькая каменная пристань за решеткой была уже переполнена искавшими спасения. Две большие лодки с галеры уже подходили к пристани, когда Мириам в сопровождении Нехушты и дяди подбежала сюда. На носу первой лодки стоял благородный молодой воин и звучным голосом крикнул:

– Бенони, госпожа Мириам и Нехушта, если вы еще живы, выйдите вперед!

– Это Халев! Халев, который явился спасти нас! – воскликнула Мириам.

– Идите смело в воду! Ближе мы не можем подойти! – крикнул он снова.

Они послушно пошли к лодке; десятки других кинулись за ними. Всех, кого только можно было, принимали на лодки, пока те переполнились и едва могли держаться на воде. Затем лодки обещали сейчас же вернуться за оставшимися. Высадив на галеру первых, они действительно доставили новых пассажиров на галеру, опять вернулись ко дворцу, и опять мужчины, женщины и дети устремились к лодкам. Они были так переполнены, что вполне могли утонуть. В этот момент над портиком показался конец лестницы, и сирийцы потоком хлынули во дворец. Матери с грудными младенцами на руках, старики, мужчины и женщины брели за лодками, плача и моля о помощи. Многие плыли за лодками, пока не выбивались из сил и не тонули.

– О, спасите, спасите их! – молила Мириам, кидаясь лицом вниз на палубу, чтобы не видеть этих душу надрывающих сцен.

– О, мой дом, мой дом! – стонал старый Бенони. – Имущество мое разграблено! Богатство в руках этих псов… Братья мои убиты, слуги тоже…

– Разве христиане не предупреждали тебя, что все это будет? Но ты не верил! – напомнила Нехушта. – Увидишь, господин, все сбудется, все до последнего!

В этот момент к ним подошел Халев, гордый, самоуверенный и довольный своим подвигом.

– Встань и взгляни на своего спасителя! – воскликнул старик, взяв Мириам за плечо и заставляя ее подняться на ноги.

– Благодарю тебя, Халев, за то, что ты сделал! – произнесла Мириам.

– Я достаточно счастлив тем, что мне удалось в счастливый для меня день потопить эту большую сирийскую галеру и спасти любимую девушку!

– Что клятвы и обещания! – воскликнул в порыве благодарности Бенони, обнимая своего спасителя. – Та жизнь, которую ты спас, принадлежит тебе по праву. Если будет это в моей власти, ты, Халев, получишь ее и все, что еще уцелело от ее наследства!

– Время ли теперь говорить о таких вещах! – воскликнула негодующим голосом девушка. – Смотрите, наших слуг и друзей гонят в море и топят, а кто не идет, тех убивают! – И она горько расплакалась.

– Не плачь, Мириам, мы сделали все, что могли! – проговорил Халев. – Я не могу еще раз выслать лодки; матросы не послушают меня: это судно не мое. Нехушта, уведи свою госпожу в приготовленную для нее каюту. Зачем ей смотреть на все это? Но что ты теперь думаешь делать, Бенони? – обратился он к старику.

– Я хочу обратиться к двоюродному брату моему, Матфею, иерусалимскому первосвященнику. Он обещал мне приют и поддержку, если это возможно в такие трудные времена!

– Нет, лучше нам искать спасения в Александрии! – сказала Нехушта.

– Где также убивают евреев сотнями и тысячами так, что улицы этого города утопают в крови! – возразил Халев с насмешкой. – К тому же я не могу отвезти вас в Египет, так как должен отвести это судно его владельцу в Иопп, а оттуда я должен отправиться в Иерусалим, куда меня вызывают!

– Я пойду только в Иерусалим и никуда больше, – заявил Бенони, – Мириам же свободна отправиться, куда ей угодно!

Судно полнилось стонами и воплями спасенных, потерявших в этот день дома, богатство, близких, родных и дорогих друзей, убитых или утонувших на их глазах. Всю ночь никто не знал покоя.

На рассвете галера бросила якорь, и Мириам в сопровождении Нехушты вышла из своей каюты на палубу.

– Видишь эту длинную гряду рифов, госпожа? Там, на этих самых скалах, разбилось наше судно, там и ты увидела свет Божий! Там я похоронила и ее, твою мать, незабвенную госпожу мою!

– Как странно, Ноу, что мне суждено вернуться к этому месту! Кажется, Халев зовет нас?

– Да, мы поплывем на берег на лодках. Здесь мелко, и судно не может подойти ближе! – проговорил тот, подходя к ним.

Все собрались на берегу. Халев передал галеру еврею, который пойдет с нею наперерез римским судам с грузом хлеба, а сам тоже сошел на берег. Все беглецы из Тира, около шестидесяти человек, направились к Иерусалиму.

По дороге путникам попалась бедная деревушка, та самая, где некогда Нехушта поселилась с маленькой Мириам и где жила ее кормилица. Здесь они решили запастись пищей. Пока Халев и другие хлопотали, к Нехуште подошла старуха и, положив ей руку на плечо, долго и внимательно глядела в ее лицо, затем спросила:

– Скажи мне, добрая женщина, та красавица, что сидит там, не то ли самое дитя, которое я выкормила своей грудью?

Нехушта признала бывшую кормилицу и ответила утвердительно. Старая женщина обвила шею девушки руками и, поцеловав, сказала, что умрет спокойно, повидав ее. Ничего больше у нее в жизни не остается, так как муж ее умер, а она стара и одинока. Она благословила девушку, подарила ей мула и дала с собой всяких припасов. Они расстались, чтобы уже больше не встретиться.

Путешествие продолжалось благополучно. Благодаря конвою Халева из двадцати воинов они не боялись нападения разбойников, грабивших по большим дорогам. Хотя пронесся слух, что Тит со своим войском прибыл из Египта и подступил к Цезарее, наши путешественники не видели еще ни одного римского отряда. Они страдали только от холода, особенно во вторую ночь пути, когда расположились на ночлег на высотах, возвышающихся над Иерусалимом. Холод был так жесток, что никто не ложился, согреваясь движением.

В эту ночь многие видели в небе над Иерусалимом и над Сионом видения, предвещавшие гибель Иерусалима: комету в виде огненного меча и облако, похожее на сражающихся воинов.

А рассвет наступил такой ясный, такой спокойный. Священный город казался мирно спящим, хотя он давно уже стал местом убийств и страшной братоубийственной войны. Спустившись в долину Иерусалима, наши путешественники заметили, что вся окрестность опустошена и разорена. Подойдя к Иоппским воротам, они нашли их запертыми. Дикого вида солдаты со свирепыми лицами окликнули пришельцев.

– Кто вы такие и чего вам тут надо?

Халев назвал свой чин и положение, но это, видимо, не удовлетворило суровых стражей. Тогда Бенони выступил вперед, назвал себя и сказал, что все они беглецы из Тира после страшного избиения евреев.

– Беглецы! Стало быть, изменники и заслуживают смерти. Всего лучше прикончить их! – решили солдаты.

Халев воспылал гневом и спросил, по какому праву они преграждают путь ему, человеку, оказавшему столь крупные услуги своему отечеству.

– По праву сильного! – отвечали ему. – Кто впустил Симона, имеет дело с Симоном, а вы, быть может, сторонники Иоанна или Элеазара…

– Неужели, – воскликнул Бенони, – мы дожили до того, что евреи убивают евреев в стенах Иерусалима, в то время как римские гиены и шакалы рыскают вокруг стен его?! Слушайте, люди, мы не сторонники ни того, ни другого, ни третьего и требуем только, чтобы нас провели к первосвященнику Матфею, который звал нас сюда, в Иерусалим!

– Первосвященник Матфей, – сказал начальник стражи, – это дело другое, он впустил нас в город, где мы нашли чем поживиться; в благодарность за это и мы впустим его друзей. Ну так и быть, проходите все! – И он раскрыл ворота.

Они вошли в город. По узким пустынным улицам подошли к площади храма Иерусалимского. В самое рабочее, деловое время дня город казался вымершим. Там и сям лежали на мостовой убитые в какой-нибудь ночной схватке. Из-за закрытых ставен смотрели боязливо сотни глаз, но ни одно окно не отворялось, и никто не показался на улице, чтобы приветствовать прибывших и спросить их, откуда они. Гробовое молчание, тишина могилы… Вдруг издалека донесся одинокий жалобный голос, выкрикивающий какие-то слова. Все ближе и ближе эти вопли. Повернув в одну узкую, темную улицу, беглецы увидели высокого, худого человека, обнаженного до пояса, с какою-то тряпкой на бедрах. Все тело его сохранило следы жестоких побоев. Шрамы и рубцы еще не зажили. Длинная седая борода и волосы развевались по ветру. Воздевая руки к небу, он восклицал:

– Слышу голос с востока! Слышу голос с запада!.. Слышу голос со всех четырех ветров! Горе, горе Иерусалиму! Горе, горе храму Иерусалимскому! Горе женихам и невестам!.. Горе всему народу!.. Горе тебе, Иерусалим, горе!

Продолжая вопить, он поравнялся с беглецами. Прошел между ними, словно не замечая. Бенони окликнул его в гневном ужасе:

– Что это значит? Что ты каркаешь, старый коршун?

– Человек же, не обратив на него внимания и вперив свои бледные, почти бесцветные глаза в небо, продолжал:

– Горе, горе, тебе, Иерусалим! Горе и вам, пришедшим в Иерусалим! Горе! Горе!.. – И прошел дальше.

– Да, – подтвердила Нехушта, – град этот обречен на погибель и все жители его!

Все, объятые ужасом, в смущении молчали, только Халев старался казаться спокойным.

– Не бойся, Мириам, – произнес он, – я знаю этого человека: он безумный!

– Как узнать, где кончается разум и начинается безумие?! – прошептала Нехушта.

Беглецы продолжали свой путь к воротам храма.

Глава XIV
Опять среди Ессеев

Ворота, через которые Бенони и его спутники должны были войти в храм, чтобы отыскать жилище первосвященника, находились в южной части Царской Ограды. К ней они могли подойти долиной Тиронеон. Когда они уже приблизились к воротам, они вдруг распахнулись, из них выплеснулась, словно поток, толпа вооруженных людей. Бешено потрясая оружием и оглашая воздух неистовыми криками, устремилась она на беззащитных. Те кинулись в разные стороны, словно овцы перед стаей волков, стараясь укрыться в развалинах обгорелых и разрушенных домов.

– Это люди Иоанна нападают на нас! – раздался чей-то голос, и прежде чем вооруженная толпа успела добежать до развалин, из них выскочили десятки и сотни других вооруженных людей – завязалась схватка.

Мириам видела только, как Халев уложил на месте одного из воинов Иоанна, но на него тотчас же набросилось несколько воинов Симона. Видимо, все жаждали крови, даже не разбирая, кого и за что они убивали. Девушка видела также, как эти обезумевшие люди схватили ее деда. Старик Бенони вскочил на ноги и снова упал. Больше ей ничего не удалось увидеть, так как Нехушта потащила ее за собой, не давая ей оглядываться, все дальше и дальше, пока Мириам окончательно не выбилась из сил. Шум и крики битвы замерли в отдалении.

– Бежим! Бежим! – понукала Нехушта.

– Ноу, не могу… Я поранила ноги, видишь кровь?

Нехушта оглянулась: здесь, в новом городе Везеоа, недалеко от старых Дамасских ворот, позади них, возвышалась башня Антония. Среди мусорных куч, между камней и комков глины росли тощие колосья. Нигде никакого жилья; в расщелинах стены рос бурьян. В одну из таких расщелин стены Нехушта дотащила свою госпожу, и бедняжка в изнеможении упала на землю. Прежде чем ливийка успела перевязать вспухшую ногу ее, вероятно, зашибленную камнем, пущенным из пращи, девушка уже крепко спала.

Нехушта села подле нее. Надо подумать, что делать дальше, как и где укрыть свою госпожу от опасности.

Ничего не успела она придумать. Под теплыми солнечными лучами задремала. Ей приснилось, что из-за ближайшей кучи камней на нее глядит чье-то знакомое седобородое лицо. Нехушта открыла глаза, осмотрелась кругом – ни души. Она снова задремала, и снова ей пригрезилось то же лицо, а подле него еще чье-то. Вдруг она узнала в одном из них брата Итиэля.

– Брат Итиэль! – воскликнула она радостным шепотом. – Что ты прячешься от меня?

– Друг Нехушта, неужели это ты? А это госпожа Мириам, дорогое дитя наше? Что, она крепко спит?

– Как убитая! – отвечала Нехушта.

– Хвала Творцу, что мы нашли вас! Брат, – обратился Итиэль к своему товарищу, – доползи-ка до стены да посмотри, видно нас оттуда, сверху?

Брат возвратился с ответом, что на стенах никого нет. Их оттуда увидеть нельзя. Тогда ессеи подняли почти бесчувственную девушку на руки и понесли к одной из щелей в стене, совершенно заросшей чахлыми кустами и бурьяном. Тут они осторожно опустили ее на землю и с большими усилиями сдвинули с места громадный камень, закрывавший небольшое отверстие в стене, похожее на нору шакала. В эту-то черную дыру спустился ногами вперед сперва один из ессеев и втащил за собой Мириам, за нею последовала Нехушта, наконец второй ессей.

Один из братьев высек огонь кремнем из огнива и зажег маленький факел, с которым пошел вперед, освещая путь, по разным подземным ходам и залам, некогда служившим водохранилищами. От сырого воздуха подземелья девушка очнулась.

– Где я? Неужели я умерла? – произнесла она, открыв глаза.

– Нет, нет, ты сейчас все узнаешь, госпожа! – успокоила ее Нехушта.

– Я вижу лицо дядюшки Итиэля! – воскликнула Мириам. – Это дух его пришел ко мне?!

– Не дух, а сам я, дитя мое! Иди за мной, я проведу тебя к остальным братьям, и ты опять будешь среди нас в полной безопасности от злых людей!

– Что это за место? – спросила девушка.

– Это та самая шахта, вернее каменоломня, из которой царь Соломон добывал камень для постройки Иерусалимского храма. Здесь же этот камень и обтесывали: вот почему при сооружении храма не слышно было ни стука молота, ни звука топора или пилы!

Тем временем Итиэль и его спутники подошли к потайной двери, казавшейся на первый взгляд глухой стеной. Итиэль нажал на известное место, и громадная плита отошла в сторону, освободив вход в большой зал. Здесь горел яркий костер из каменного угля, у которого один из братьев что-то стряпал; вокруг сидели примерно пятьдесят старцев в белых одеждах ессеев.

– Братья, – проговорил Итиэль, – я привел вам ту, о которой все мы грустили, – наше возлюбленное дитя, госпожу Мириам!

– Неужели?! Неужели это она?! – воскликнули разом десятки голосов, и обрадованные ессеи принялись приветствовать свою названую царицу, несли ей пищу, воду и вино для подкрепления сил. Она кушала, они же рассказывали ей, что произошло с ними в ее отсутствие.

Более года тому назад римляне, подступая к Иерихону, разорили их селение, некоторых увели в плен, большинство же успело бежать в Иерусалим. Но и тут многие из них погибли от рук сторонников различных партий и разбойников, которых развелось много в осажденном городе. Видя, что всем им грозит неизбежная гибель, мирные ессеи решили укрыться в этом подземелье, о существовании которого знал один из братьев. Мало-помалу они стали сносить сюда продукты, запасать топливо и одежду и все необходимое, разную домашнюю утварь и даже кое-что из мебели. И вот они окончательно перебрались сюда и теперь только изредка, поодиночке или по двое, выходили наверх узнать, что происходит в Иерусалиме и в Иудее, а вместе с тем запастись еще чем-нибудь.

Кроме того выхода, которым привели они сюда Мириам и Нехушту, у ессеев был другой выход, который Итиэль обещал впоследствии показать им.

Когда Мириам покушала и отдохнула, а ушибленную ногу ее обмыли и перевязали, ессеи повели ее показывать свои подземные владения. По бокам располагались отдельные маленькие сводчатые кельи, совершенно без света, как, впрочем, и общий зал; воздух здесь был чист. Одну из таких келий отвели двум женщинам, предоставив им все возможные в этой обстановке удобства. Некоторые из этих келий служили кладовыми и складами, а одна, довольно большая и очень глубокая, наполнялась постоянно свежей вкусной водой. Очевидно, на дне этой пещеры бил родник. Эта природная цистерна, служившая водоемом в течение многих веков, имела выход на поверхность. Вдоль стены ее вела крутая каменная лестница, сильно сбитая, но еще вполне надежная.

– Куда ведет эта лестница? – спросила Мириам.

– Наверх, в разрушенную башню! – ответил Итиэль и пообещал свести ее туда.

Мириам вернулась в свою комнатку и, поужинав, заснула крепким сном. На другой день она сказала ессеям, что ее крайне тревожит участь ее деда. Если он жив, то, верно, мучается неизвестностью относительно ее. Поэтому девушка попросила как-нибудь известить его о том, что она в безопасности.

После долгих обсуждений решили, что брат Итиэль в сопровождении другого брата сделает вылазку и постарается доставить Бенони записку от Мириам. Однако ессеи просили девушку не указывать места своего пребывания, а только успокоить старика, что ей не грозит никакая опасность и что она скрывается у надежных людей.

На следующий день Итиэль и его спутник возвратились невредимые, но с известием об ужаснейших убийствах на улицах города и даже в самой ограде храма Иерусалимского, где обезумевшие партии беспощадно истребляли друг друга.

– Жив мой дед? – спросила девушка.

– Да, успокойся! Бенони благополучно добрался до дома первосвященника Матфея, и Халев тоже. Теперь они укрываются в храме! Все это я узнал от одного из слуг первосвященника, который за червонец поклялся, что вручит немедленно твою записку Бенони. Однако он подозрительно взглянул на меня, и вторично я не решусь исполнить такое поручение. Но, кроме этих известий, я имею еще и другие! – продолжал Итиэль. – Тит из Цезареи с громадным войском приближается к Иерусалиму, и, как я слышал из достоверных источников, среди его военачальников есть воин, который, кажется, предпочтет взять тебя, чем святой город!

– Кто? – прошептала девушка. И вся кровь разом прилила к ее лицу.

– Благородный римлянин Марк, которого ты некогда знавала на берегах Иордана!

Теперь Мириам до того побледнела, что казалась белее своего белого платья.

– Марк, – прошептала она, оправившись немного, – он клялся, что возвратится сюда, но это мало поможет ему! – И она удалилась к себе.

С того времени, как Мириам получила от Марка письмо, кольцо и ожерелье, она ничего не знала и не слыхала о нем, хотя с тех пор прошло уже два года. Дважды за это время она писала ему, отправляла письма с надежными, как ей казалось, послами, но не знала, дошло ли хоть одно из них. Иногда ей казалось даже, что его нет уже в живых. И вдруг он здесь. Да, но увидит ли она его? Кто может знать, что будет?

И девушка опустилась на колени и молилась долго и горячо, чтобы Господь даровал ей счастье хоть раз еще увидеть его и поговорить с ним. Эта надежда поддерживала ее все эти страшные, долгие месяцы испытаний.

Прошло более недели с тех пор, как она узнала о приближении армии Тита.

Нога ее давно зажила, но Мириам, словно цветок, вяла без воздуха и солнца.

– Надо, чтобы она хоть немного подышала свежим воздухом и посмотрела на голубое небо! – говорила Нехушта ессеям. – Иначе она заболеет!

Тогда брат Итиэль взялся проводить Нехушту в ту старую заброшенную башню, куда вела лестница из цистерны. Башня эта, некогда считавшаяся частью дворца, теперь уже давно не использовалась, и даже ход в нее был заложен кирпичами, чтобы воры и бродяги не могли по ночам укрываться в ней. Для военных целей она также была непригодна, так как стояла особняком, а не на городской стене.

Потайной же ход из цистерны был давно забыт, и никто не подозревал о его существовании, а целый ряд секретных дверей, трапов и таинственных затворов теперь был известен только ессеям.

Башня эта имела около ста футов высоты: диаметр ее был около сорока футов. Крыша давно обрушилась, но каменная лестница и такие же четыре внутренние галереи с бойницами были еще в полной исправности.

На следующее утро еще солнце не взошло, как Мириам проснулась и стала проситься у Нехушты, чтобы та проводила ее в башню.

– Потерпи немного, госпожа, – сказала Нехушта, – дай ессеям окончить свою утреннюю молитву: мы потревожим их теперь!

И Мириам покорно стала ждать, пока не пришел Итиэль и сам не провел их на башню.

Девушка чуть не вскрикнула от восторга, когда после столь долгого времени увидела над головой лазоревое небо. Когда же они поднялись на верхнюю галерею, находившуюся на расстоянии более восьми футов от вершины башни, открывшаяся панорама восхитила девушку. Блестели на солнце великолепные мраморные дворцы храма Иерусалимского с его грандиозными ходами и воротами; здесь, несмотря на ежедневные кровопролитные схватки, все еще курился в кадильницах фимиам и приносились жертвы. За храмом раскинулся Верхний и Нижний город с тысячами зданий. К востоку лежала долина Иерусалима, а за нею возвышалась Масличная гора, зеленеющая своими роскошными маслинами, которые вскоре должны были пасть под топорами римлян. К северу лежал новый город Везеоа, опоясанный третьей стеной, за которой раскинулась скалистая местность. Неподалеку, несколько влево, возвышалась грандиозная Антониева башня, в которой теперь засел со своими приверженцами Иоанн Гишала и зилоты. На запад, позади громадной площади города, вздымались к небу башни Гинника, Фасаила и Мириамны, за которыми стоял великолепный дворец Ирода. А дальше шел целый ряд стен, крепостных зданий, укреплений, площадей, домов и дворцов – целое море крыш с островами садов.

Мириам, Нехушта и Итиэль стояли и смотрели на всю эту пеструю великолепную панораму, как вдруг вдали, на северо-востоке, показалось серое облако пыли.

– Римляне! – воскликнула Нехушта, указывая на это облако, и у всех невольно дрогнуло сердце.

Очевидно, не одна она заметила их, так как на всех стенах, башнях и крышах города мгновенно засуетились люди, подобно муравьям в потревоженном муравейнике.

Вдруг тот же жалобный и вместе с тем грозный голос раздался среди всеобщей тишины на опустевших улицах города.

– Горе, горе тебе, Иерусалим! Горе граду сему, горе храму сему! Горе всем!

Теперь на каменистой почве пыль рассеялась, и можно было различить отдельные отряды громадной армии истребителей.

Впереди всех двигался многотысячный отряд сирийских союзников, за ним – целая туча стрелков и разведчиков, далее шли саперы и квартирьеры, вьючные животные, военные повозки и фуры с многочисленной прислугой. За этим обозом следовал сам Тит со своею блестящею свитой, телохранителями, оруженосцами, копейщиками и всадниками. Еще дальше тяжело и медленно двигались громадные, страшного вида стенобойные машины, баллисты, бесчисленные катапульты, за ними трибуны и начальники когорт со своей гвардией, предшествуемые знаменами и римскими орлами, окруженные хорами трубачей, которые время от времени оглашали воздух громкими звуками. А там, дальше, бесконечной лентой двигалась в строгом порядке армия Тита, разделенная на легионы, с конными отрядами воинов и своими квартирьерами. В хвосте ее тянулся нескончаемый обоз с амуницией, провиантом. На холме Саула римляне принялись разбивать лагерь, а спустя час отряд всадников в 500 или 600 человек выехал из лагеря и двинулся по большой дороге, ведущей прямо к стенам Иерусалима.