Голова ведьмы

– Разумеется, Флоренс, если смогу.

– Когда ты… ну… поцеловал меня в тот вечер – ты ведь на самом деле ничего не чувствовал? Просто шалость, порыв – но не потому, что ты любил меня? Не бойся сказать мне правду, если это было так – я не стану сердиться. Это ты должен простить меня – ведь я сейчас разрушаю твою веру, не так ли?

С этими словами она впилась в его лицо пронзительным и недобрым взглядом.

Эрнест отвел глаза, не в силах выдержать этот взгляд. Легкомысленная ложь, что мужчины не видят стыда в том, чтобы воспользоваться порывом женщины, просилась на язык – но он не мог заставить себя произнести эти слова. Он не мог сказать ей прямо, что не любит ее – и потому постарался ответить уклончиво:

– Я думаю, что ты, возможно, была более серьезна, чем я, Флоренс.

Она рассмеялась – и от этого смеха ледяные мурашки поползли по спине юноши.

– Спасибо за откровенность, это сильно облегчает дело, не так ли? Но знаешь… я ведь догадывалась. Особенно сегодня, когда стояла и смотрела на эту мертвую голову, как раз в тот миг, когда ты взял Еву за руку.

– Но как! – вскинулся Эрнест. – Ведь ты стояла спиной к нам!

– Да, но вы отразились в хрустальных глазах. Знаешь… когда я стояла и рассматривала вас в этом отражении, мой рассудок был чист и бесстрастен, словно я и была той мертвой женщиной… Я внезапно обрела мудрость. Однако нам пора, остальные заждались.

– Я надеюсь, мы останемся друзьями, Флоренс? – с тревогой спросил Эрнест.

– О да, Эрнест. Женщина всегда ревниво и с большим интересом следит за карьерой своего бывшего поклонника – а ты успел побыть моим поклонником примерно пять секунд – пока целовал меня. Теперь я буду следить за тобой всю оставшуюся жизнь, и мои мысли будут сопровождать тебя, словно тень. Спокойной ночи, Эрнест, спокойной ночи! – И она вновь улыбнулась насмешливой улыбкой, так похожей на улыбку мертвой женщины, и на мгновение задержала на юноше свой странный пронзительный взгляд.

Эрнест пожелал ей доброй ночи и отправился домой вместе с остальными, чувствуя, что в сердце его поселился холодный страх.

Глава 11. Глубокие воды

Джереми, не откладывая, занялся приведением в надлежащий вид «ведьмы» – так таинственную голову прозвали в Дум Несс; он изготовил воздухонепроницаемую витрину удлиненной формы, чтобы позволить красивым волосам растянуться во всю длину – однако сохранил и оригинальную защелку, и дубовую дверцу. Следующим шагом должна была стать подгонка передней стеклянной панели и откачивание из витрины воздуха. В результате витрина приобрела вид часов, и ее можно было вешать на стену в гостиной.

Он как раз этим и занимался, когда в гостиную заглянул непрошеный гость – это был уже известный нам мистер де Талор – и заметил, что Джереми сделал на редкость уродливые часы. Джереми, не любивший де Талора, отвечал на это, что он не будет так говорить, когда увидит всю вещь целиком – с этими словами он открыл дубовую дверцу и развернул витрину так, чтобы ужасные хрустальные глаза смотрели на де Талора. Результат превзошел все ожидания. На мгновение де Талор замер, потом ахнул, потом смертельно побледнел и отшатнулся назад. Джереми воспользовался этим и без лишних церемоний закрыл дверь перед носом де Талора. Надо сказать, что де Талор вскоре пришел в себя, однако в течение многих лет ничто не могло заставить его войти вновь в эту комнату. Что же касается самого Джереми, то нужно сказать, что поначалу он ужасно боялся «ведьмы», но со временем – а работа заняла несколько дней – страх ушел, и Джереми начал испытывать даже нечто вроде мрачного удовлетворения. Он проводил долгие часы в своей мастерской, шлифуя дерево и стекло, подгоняя петли и замазывая швы, – но голова при этом была свободна, и он выдумывал разные истории, в которых прекрасное и зловещее создание, чья голова таким чудесным образом сохранилась и попала к ним в руки, играло заглавную роль. Было так странно смотреть на эту презрительную усмешку, на это прекрасное лицо – и думать, что давным-давно, столетия назад, мужчины любили целовать эти губы и играть с этими густыми волосами.

Такова уж она была, эта древняя реликвия, сохранившая, благодаря непревзойденному мастерству какого-то старого монаха или алхимика, всю свою красоту на долгие годы после того, как утихли последние отголоски трагедии, с которой, должно быть, была связана ее смерть. Джереми был уверен, что здесь кроется какое-то ужасное преступление; пока он прилежно прижимал и забивал свинцовые прокладки, в голове у него составилась целая история о тех временах – и он даже начал проверять свои предположения, косясь на «ведьму» и стараясь угадать, соглашается она с его версиями или нет. Способ подтверждения был прост: дрожат ли хрустальные глаза, когда он говорит. Работа была кропотливой и медленной, но и придумывать истории Джереми был не мастак, так что мысли его текли неспешно, под стать работе – и вскоре он поддался какому-то странному очарованию собственных историй. Ему стало даже казаться, будто это честь для него – такая прекрасная дама посвящает его в свои тайны…

Но если для Джереми голова покойницы служила источником вдохновения, то деда его она совершенно околдовала. Старый Аттерли теперь то и дело сбегал из своего кабинета, чтобы заглянуть в мастерскую к Джереми и хоть одним глазком полюбоваться на мертвую красавицу. Однажды поздно вечером, когда работа была уже почти закончена, а Джереми был дома, он вспомнил, что не закрыл дверь мастерской. Джереми снова надел куртку, вышел из дома через заднюю дверь и пересек двор, доставая из кармана ключ. Луна светила очень ярко, и Джереми в мягких домашних туфлях шел практически бесшумно. Когда он подошел к мастерской и собирался запереть дверь, ему почудился какой-то странный звук, доносившийся изнутри. Скажем прямо, Джереми был испуган – и на мгновение в его голове мелькнула мысль об отступлении. Пускай голова сама о себе позаботится! Эти хрустальные глаза были интересны при свете дня, однако он не испытывал ни малейшего желания смотреть в них ночью. Пусть это было глупо… но они выглядели слишком живыми!

Он промедлил еще несколько секунд – и странный звук повторился; тогда Джереми решился на компромисс: он прошел за угол и заглянул в маленькое окошко своей мастерской. С бьющимся сердцем Джереми осматривал такое знакомое помещение… Лунный свет ярко освещал стол и длинный корпус витрины, которую Джереми уже изготовил. Он точно помнил, что запер голову в футляр, но теперь он был открыт, Джереми ясно видел, как отражается лунный свет в хрустальных глазах. В этот момент странный бормочущий звук опять повторился. Джереми шарахнулся назад, вытер пот со лба и второй раз за вечер подумал о побеге. Однако любопытство оказалось сильнее, и он снова шагнул к окошку. На этот раз он разглядел источник странных звуков.

На его рабочем табурете сидел старый Аттерли, уставившись на голову, и что-то неразборчиво бормотал себе под нос. Эти звуки Джереми и слышал через дверь. Зрелище было жутковатым, и Джереми почувствовал, как холодок пробежал у него по спине.

Пока он стоял и думал, что делать, старый Аттерли встал, закрыл футляр и вышел из мастерской. Джереми поспешил к двери, запер ее и вернулся к себе в комнату, продолжая недоумевать по поводу увиденного. Однако о произошедшем он никому не сказал ни слова, просто с того вечера старался не оставлять двери мастерской открытыми.

Наконец работа была полностью сделана – и для любителя вышло совсем не плохо. Как мы уже и говорили, витрина отправилась на крюк, вбитый в стену гостиной, где ее и увидел мистер де Талор.

Однако с того самого дня, как мисс Ева Чезвик едва не оказалась на дне пропасти в результате своих археологических изысканий, дела в Дум Несс пошли плохо. Все это чувствовали – разве что кроме Эрнеста, голова которого была занята совсем другими вещами. Дороти в те дни выглядела очень несчастной, похудевшей и усталой, хотя, если ее спрашивали о самочувствии, упрямо отвечала, что еще никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Несчастен был и Джереми – и у него имелась на то веская причина. Он подхватил лихорадку, которой женщины, подобные Еве Чезвик, способны поражать сынов человеческих. Джереми был натурой самодостаточной и глубокой, и душа, скрывавшаяся под могучей оболочкой, была нежна и ранима. Он не часто давал волю чувствам, но если уж любил – то всем сердцем и изо всех сил. Именно там, в глубине этой честной и чистой души, навеки запечатлелся образ Евы Чезвик – еще до того, как сам Джереми смог осознать это. Словно на фотографической пластине, Ева Чезвик отпечаталась на его сердце, и теперь он смутно чувствовал, что это навсегда, и что эта пластина больше никогда не сможет быть использована заново.

Ева была так добра к нему; ее глаза сияли так ярко и дружелюбно, когда они встречались… Джереми был уверен, что нравится ей (и это на самом деле было так), даже осмелился однажды неловко пожать эту изящную ручку – и ему показалось, что он ощутил ответное пожатие, после чего он не спал всю ночь.

Вероятно, он ошибался во всем. Именно в тот момент, когда он начал чувствовать себя на вершине блаженства, появился Эрнест – и все надежды Джереми растаяли, как ночной туман в лучах утреннего солнца. В тот самый миг, когда эти двое встретились, Джереми уже знал, что для него все кончено. Словно для того, чтобы подтвердить это, Провидение само явилось к нему в облике маленькой монетки, и Джереми проиграл окончательно, даже без права на последнюю попытку. Что ж, все было честно… но пережить это было тяжело, и он впервые в жизни чувствовал, что сердится на Эрнеста. Да, он был зол на своего друга – и это делало Джереми еще более несчастным, ибо он знал, что гнев его несправедлив. и братская любовь, которую он испытывал к Эрнесту, не могла с ним смириться.

Несмотря на все это, тень, упавшая между ними, все сгущалась.

Мистер Кардус тоже переживал нелегкие времена – впрочем, в его случае они были связаны исключительно с тем, о чем никто из его молодых воспитанников не знал: с идеей мести, которая постепенно превращалась в манию. Мистер де Талор, которого он задался целью уничтожить, неожиданно выскользнул из-под его власти, и Кардус пока не знал, каким образом он может вернуть свое влияние на этого человека. Это огорчало и нервировало его до крайности.

Что касается «лихого наездника Аттерли», то с тех пор, как он посмотрел в хрустальные глаза «ведьмы», разум его помутился окончательно и бесповоротно; Аттерли окончательно уверился в том, что мистер Кардус на самом деле является дьяволом. Дороти, всегда приглядывающая за стариком – дедом, который не знал, что она его внучка, – заметила изменения, произошедшие в его поведении. Он, как и прежде, усердно трудился, переписывая бумаги в конторе, однако теперь делал это с удвоенной энергией, словно стремясь поскорее освободиться от некоего обязательства. Кроме того, с таким же удвоенным вниманием он продолжал вырезать отметки на своей трости. Казалось, в жизни несчастного безумца появилась какая-то новая цель. Дороти забеспокоилась и обратила внимание мистера Кардуса на эти изменения, однако адвокат только рассмеялся и сказал, что они, скорее всего, связаны с полнолунием и скоро пройдут.

Уж если кто в Дум Несс и был счастлив – так это Эрнест… разумеется, если не считать тех дней, когда он тонул в пучине отчаяния, а это случалось не менее трех раз в неделю. Когда Дороти впервые обратила внимание на его жалкий вид и отсутствие аппетита, она немедленно встревожилась и после ужина учинила Эрнесту настоящий допрос, чтобы узнать, в чем дело. Не прошло и пары минут, как она горько пожалела о своей настойчивости, поскольку счастливый влюбленный вывалил на нее целый ворох своих любовных переживаний, и продолжалось это не менее часа. Оказывается, еще один молодой джентльмен из тех, что присутствовали на балу у Смитов и танцевали с прекрасной Евой, добился определенных успехов: он нанес визит – трижды, прислал цветы – дважды (сам Эрнест посылал цветы каждое утро, обманом срезая прямо под носом у Сэмпсона лучшие орхидеи), гулял с Евой по окрестностям – один раз.

Дороти покорно слушала и молчала, пока Эрнест не выдохся сам. Только тогда она произнесла:

– Так ты и впрямь любишь ее, Эрнест?

– Люблю? Да я…

Однако мы не станем пересказывать здесь все цветистые и восторженные речи молодого человека. Когда он смолк, Дороти сделала удивительную вещь: она поднялась со стула, подошла к Эрнесту и нежно поцеловала его в лоб. Как он ни был взволнован мыслями о Еве, ему все же бросились в глаза черные круги под глазами девушки.

– Я надеюсь, ты будешь счастлив, мой дорогой брат. У тебя будет прекрасная жена, и я думаю, что она столь же добра, сколь и прекрасна.

Дороти говорила совсем тихо, и голосок ее звучал, как всхлип. Эрнест поцеловал ее в ответ, и она выскользнула из комнаты.

Он недолго помнил об этом инциденте. Буквально через пять минут все его мысли снова заполонила Ева – он был всерьез и искренне влюблен. Честно говоря, его выходки на почве этой безумной влюбленности заставили бы плакать даже ангелов – при виде того, как человеческое существо с нормальным, на первый взгляд, мозгом так самозабвенно превращает самого себя в полного осла.

Например, он мог ночи напролет прогуливаться вокруг коттеджа мисс Чезвик. Однажды он вздумал забраться в сад, чтобы без помех любоваться заветными окнами – но был сильно укушен собакой, после чего вынужден был обратиться в бегство; целую милю его преследовали не только означенная собака, но и констебль, чьи подозрения вызвала загадочная фигура, слоняющаяся вокруг коттеджа. На следующий день Эрнест имел удовольствие услышать из любимых уст зловещую историю о попытке кражи со взломом – однако во время рассказа на этих устах играла легкая улыбка: по всей видимости, Ева догадывалась, кто был тот несостоявшийся взломщик. Впрочем, Эрнест после этого случая довольно долго хромал, чему не стоило удивляться, учитывая, какие раны нанесли ему острые зубы свирепой твари по кличке Таузер.

После этого Эрнесту пришлось отказаться от ночных бдений под окнами любимой, но он находил и другие безумные способы выразить свою любовь. Как-то раз он без предупреждения плюхнулся на колени посреди гостиной и жарко поцеловал руку Евы, а затем, придя в ужас от собственной дерзости, стремглав убежал из комнаты.

Поначалу все это очень забавляло Еву. Она была довольна своей победой и находила особое удовольствие в том, чтобы командовать и даже помыкать влюбленным Эрнестом. Ожидая его визита, она старалась украсить себя, как только возможно, и использовала все маленькие женские хитрости и уловки, чтобы еще больше поработить несчастного. Почему-то даже годы спустя, вспоминая Еву, Эрнест прежде всего вспоминал ее такой, какой она была в этот короткий период их жизни. Он словно воочию видел, как она сидит на стуле в гостиной коттеджа, изящно откинувшись на спинку таким образом, чтобы продемонстрировать свою великолепную фигуру в наилучшем виде; видел маленькую ножку и тонкую щиколотку, словно невзначай выглядывающую из-под струящихся складок белого платья. На коленях у нее сидел маленький скай-терьер Тейлз – подарок соперника Эрнеста, сделанный две недели назад, – и Ева самым возмутительным образом то и дело целовала маленькую бестию, а глаза ее сияли невинным кокетством. Эрнест ни секунды не испытывал расположения к проклятому скай-терьеру! Для него было мукой смотреть, как драгоценные поцелуи растрачиваются на собаку, а Ева, прекрасно видя и понимая его мучения, целовала песика еще чаще и нежнее.

Однажды Эрнест не выдержал.

– Убери эту собаку! – безапелляционно заявил он.

Ева повиновалась – но тут же вспомнила, что никто не имеет права диктовать ей, что делать, и снова подхватила пса на руки. Однако Тейлз, который, надо сказать, довольно скептически относился к поцелуям, счел, что все это становится слишком скучным, вывернулся из рук девушки и удрал в сад.

– Почему это я должна была убрать свою собаку?! – с легким вызовом спросила Ева.

– Потому что я ненавижу, когда ты ее целуешь – это так… жеманно!

Он произнес это по-хозяйски – и это было первым намеком на желание обуздать Еву, а гордая женщина ничто в жизни не ненавидит так, как попытки обуздать ее.

– Какое право ты имеешь диктовать мне, что я должна или не должна делать? – грозно вопросила она, постукивая ножкой по полу.

Эрнест в те дни был само смирение, он сдался мгновенно.

– Ничего, нет-нет, не сердись, Ева, – он впервые назвал ее просто по имени, до этого она всегда была для него мисс Чезвик. – Но я правда не могу видеть, как ты целуешь этого пса, я ревную к этой бестии!

Яркий румянец вспыхнул на щеках Евы, и она переменила тему разговора. Через некоторое время кокетство Евы пошло на убыль. Теперь при встрече она уже не улыбалась Эрнесту прежней озорной улыбкой, но была серьезна, и ему не единожды казалось, что глаза у нее были заплаканы. Своей холодностью она приводила Эрнеста в отчаяние. Он говорил ей комплименты – она делала вид, что не замечает их, хотя румянец на щеках свидетельствовал, что это не так! Когда бы он ни прикасался к ее руке – она была холодна и безжизненна. Ева стала спокойнее – и это до смерти напугало Эрнеста. Однажды он попытался растопить этот лед пылкими речами, но она молча встала и отошла к окну. Он последовал за ней – и увидел, что ее темные глаза полны слез. Это оказалось еще ужаснее, чем ее холодность, и Эрнест, испугавшись, что обидел ее, беспрекословно повиновался ее тихой просьбе и ушел. Бедный мальчик! Он был очень молод. Будь он чуть опытнее, он бы нашел способ осушить эти слезы и развеять собственные сомнения. Как печально, что подобный опыт мы обретаем тогда, когда нам уже нет в нем большой нужды…

Секрет Евы был очень прост. Она слишком долго играла с огнем – и он обжег ее. Темноглазый красивый мальчик со счастливым взглядом, который так хорошо танцевал, стал очень дорогим для нее человеком. Раньше она играла с ним – увы, теперь она любила его больше всех на свете. Это было ужасно: она влюбилась в своего сверстника, в юношу, который, насколько ей было известно, не имел особых перспектив в жизни. Ее гордость страдала, ей казалось унизительным, что она, уже выезжавшая в Лондоне, уже имевшая там пару вполне солидных и взрослых поклонников, стоявших перед ней на коленях и безропотно повиновавшихся ее приказам, должна сдаться и отдать свою красоту мальчику двадцати одного года, пусть даже в нем и шесть футов роста, а в сердце больше любви, чем во всех ее солидных поклонниках, вместе взятых…

Возможно, Ева, будучи вполне сформировавшейся женщиной, все же не была достаточно взрослой, чтобы понять огромное преимущество любой девушки, чей образ с такой силой запечатлелся в сердце мужчины, который ей нравится; пока души обоих еще не очерствели и не закалились. Возможно, она просто не знала, какое это благословение – любить, и неважно – молодого или старого мужчину. Многие женщины слишком долго ждут, чтобы научиться не стыдиться своей любви. Возможно, она просто не понимала, что молодость Эрнеста – это тот недостаток, который очень скоро исчезнет, и что у него есть способности, которые могли бы привести его на сияющие вершины – если только она согласится вдохновлять его. Как бы там ни было – после долгих раздумий Ева понимала только две вещи: она любит Эрнеста всем сердцем – и стыдится этого.

Однако девушка пока не могла решиться и сделать выбор. Легче всего было бы сокрушить беднягу Эрнеста, сказать ему, что его притязания смешны, прогнать его или уйти самой – и тем самым положить конец ситуации, которая казалась Еве все более абсурдной и которую никак – мы можем в этом не сомневаться – не помогала разрешить ее старшая сестра Флоренс. Однако Ева не могла этого сделать. Одна только мысль о жизни без Эрнеста заставляла ее похолодеть от ужаса; ей казалось, что единственное время, когда она была по-настоящему жива, – это время, проведенное с Эрнестом; он ушел и забрал ее сердце с собой. Нет, она не могла на это пойти, это было бы слишком жестоко.

Было и еще одно решение: поощрить его ухаживания и согласиться на помолвку, отважиться на все ради него. Но и на это девушка пока не могла решиться.

Ева Чезвик была очень мила, очень красива и очень добра, однако решительности ей явно не хватало…

Глава 12. Еще глубже

Пока Эрнест ухаживал, а Ева сомневалась, Время, чей интерес к земным делам подобен интересу, который серп проявляет к созревшему урожаю, продолжало свой неспешный и неотвратимый бег.

Наступил конец августа – как наступал он уже тысячи раз с тех пор, как земля впервые совершила вращение вокруг своей оси и как наступит еще тысячи раз, пока не кончится отмеренный земле срок и мир не погрузится во тьму; дни сменялись днями, но – Эрнест все так же ухаживал, Ева – все еще сомневалась…

Однажды вечером – это был очень красивый вечер – пара гуляла по берегу моря. Назначили они свидание заранее или встретились случайно – не имело никакого значения, главным было то, что они встретились и теперь шли рука об руку, заряженные своими чувствами, словно грозовое облако – электричеством. Впрочем – буря пока еще не разразилась.

Подслушавший их разговор мог бы подумать, что эти двое впервые познакомились лишь вчера. Говорили они в основном о погоде.

Беседуя, они набрели на небольшую парусную лодочку, вытащенную на берег, однако оставленную не так уж далеко от воды. В лодке стоял и задумчиво смотрел на море пожилой моряк. Руки он засунул в карманы, зубами крепко сжимал трубку, а взгляд его был устремлен куда-то в морскую пучину. По всей видимости, он не заметил появления влюбленной пары, пока они не оказались в двух ярдах от него. Только теперь он пришел в себя, развернулся, учтиво поклонился и поинтересовался, не хочет ли молодая леди совершить морскую прогулку.

Эрнест выглядел удивленным, но и обрадованным.

– А каков ветер?

– Дует прямо от берега, сэр, а с приливом повернет в обратную сторону и в лучшем виде доставит вас на место.

– Не хочешь отправиться под парусами в море, Ева?

– О нет, благодарю. Мне уже пора домой, семь часов.

– Тебе незачем так спешить. Твоя тетушка и Флоренс отправились на чай к Смитам.

– Да нет же, я не могу… я просто и подумать не могла…

Ева отказывалась вполне недвусмысленно, но моряк истолковал ее слова по-своему. Он уверенно подтянул парус, а потом спрыгнул на песок и сильным движением столкнул лодку в воду, так, чтобы она стояла прямо.

– Прошу вас, мисс.

– Да нет же, я не пойду.

– Прошу вас!

– Эрнест, я не хочу!

– Пойдем, Ева, – улыбнулся Эрнест, протягивая ей руку.

Ева приняла ее и грациозно запрыгнула в лодку. Эрнест и моряк вместе толкнули маленькое суденышко, Эрнест ловко прыгнул в лодку – и порыв ветра в тот же миг наполнил парус, разом отогнав лодку от берега ярдов на десять.

– Почему моряк остался на берегу? – спросила Ева.

Эрнест уверенно управлялся со снастями. Заложив курс от берега, он неторопливо оглянулся. Моряк стоял на берегу в той же задумчивой позе, в какой они нашли его – руки в карманах, трубка во рту, взгляд устремлен на воду.

– Мне кажется, он не против, чтобы мы плыли без него, – заметил Эрнест.

– Возможно, но ты должен вернуться за ним!

Эрнест произвел несколько энергичных манипуляций – нисколько, впрочем, не повлиявших на ход лодки, – и вывел судно на открытую воду.

– Сейчас мы обогнем скалу, развернемся и заберем его.

Однако когда они совершили поворот и вернулись к тому пляжу, от которого отплывали, моряка на берегу не оказалось!

– Очень жаль! – заметил Эрнест. – Вероятно, он отправился выпить чашечку чая.

Ева собиралась рассердиться – но ей это так и не удалось, и она рассмеялась.

– Если бы я думала, что ты сделал это нарочно, я бы ни за что, никуда и никогда больше с тобой не пошла!

Эрнест выглядел испуганным.

– Нарочно?!

Они сидели бок о бок на корме, а раскаленное солнце медленно тонуло в океане. Под утесом уже залегли прохладные тени, но по воде прямо перед ними расстилалась великолепная золотая дорожка. Воздух был чист и свеж; для двух этих людей мир был прекрасен и беспечален – на земле их не ждали тревоги, на море – шторма…

Ева сняла шляпку, и прохладный ветерок играл с ее локонами. Она опустила руку в воду и задумчиво следила за серебристой дорожкой, которую прочертили в воде ее пальцы.

– Ева…

– Да, Эрнест?

– Ты знаешь, я уезжаю.

Ева резко вытащила руку из воды.

– Уезжаешь? Когда?

– Послезавтра. Сначала в Гернси, а оттуда во Францию.

– А когда же ты вернешься?

– Думаю, это зависит… от тебя, Ева.

Рука девушки снова вернулась в воду. Теперь они находились примерно в миле от берега. Эрнест ловко управлялся с парусом, и лодка плыла параллельно земле. Чуть помолчав, он снова заговорил:

– Ева…

Молчание.

– Ева, ради бога, посмотри на меня!

В его голосе прозвучало нечто, заставившее ее повиноваться. Она вытащила руку из воды и взглянула Эрнесту в глаза. Лицо юноши было бледно, губы дрожали.

– Я люблю тебя, – сказал он тихим, низким, хриплым голосом.

Ева рассердилась.

– Зачем ты потащил меня в море? Я хочу домой! Все это чушь; ты всего лишь мальчик!

Бывают в жизни такие моменты, когда человеческое лицо способно передать чувства и эмоции куда ярче любых слов – словно сама душа говорит на этом немом языке. Так произошло сейчас с Эрнестом: он не ответил ни слова на упреки девушки, но лицо его побледнело еще сильнее, а сверкающие, словно звезды, глаза буквально впились в Еву. То, что говорил этот взгляд – знали оба, да и не было таких слов в земных языках, чтобы передать во всей полноте то, что чувствовали сердца…

Еще мгновение Ева держалась, сражаясь с этим молчаливым призывом всем своим женским естеством, а затем… О небеса! Она оказалась в его объятиях, руки его обвились вокруг ее талии, ее голова склонилась к нему на грудь, и все ненужные слова потонули во всхлипах и бессвязных признаниях…

О лучезарный час почти убийственного счастья; сердца, которых коснулось это блаженство, узнают в свой час, что все это было не напрасно…

Теперь эти двое молчали – не было необходимости в словах, слова не могли передать и половины того, что каждый из них хотел бы сказать. Да и, говоря по правде, губы влюбленных были заняты совсем другим…

Не было необходимости в словах

Тем временем солнце совсем зашло, и над тихим морем поднялась медовая луна, залив маленький корабль серебром. Ева осторожно высвободилась из рук Эрнеста и подалась вперед – она никогда не думала, что луна может быть столь прекрасна. Эрнест тоже смотрел на луну. Влюбленные всегда так делают.

– Ты знаешь эти строки?

 
Тихо по морю скользя,
Лунный свет корабль качает,
Небеса благословляют
То, что выразить нельзя…
 

– Продолжай… – тихо шепнула она.

 
– Что за время, час иль век,
Сотворение ли мира,
Мы плывем в волнах эфира
В Рай – и быть ему вовек…
 

– Я надеюсь, именно так с нами и будет, мой дорогой! – тихо сказала Ева, беря Эрнеста за руку.

– Ты счастлива?

– Да, Эрнест, я бесконечно счастлива. Наверное, я никогда не буду счастливее, чем в эту минуту… и никогда не была так счастлива раньше. Знаешь, я хочу тебе сказать… должна сказать – я была такой ужасной! Я так боролась со своей любовью к тебе!

Эрнест вздрогнул, словно от боли.

– Но почему?

– Я скажу честно, Эрнест, – потому что ты так молод. Мне было стыдно… влюбиться в мальчика. Но ты сильнее меня, я не смогла больше сопротивляться.

– Ева, почему – ведь мы ровесники!

– Ах, Эрнест, ведь я женщина, я старше тебя не годами… Мы ведь взрослеем и стареем гораздо быстрее, чем вы. Я чувствую себя достаточно старой, чтобы быть тебе матерью.

– Да? А вот я чувствую себя достаточно старым, чтобы быть твоим любовником! – довольно дерзко отвечал юноша.

– Возможно… Если бы три месяца назад кто-нибудь сказал мне, что я полюблю мальчишку двадцати одного года, я бы не поверила. Дорогой мой, я отдала тебе свое сердце без остатка… ты ведь не предашь меня? Ты знаешь, молодые люди склонны менять свои решения…

Эрнест вспыхнул, досадуя, что никак не может изменить свой неудобный возраст – двадцать один год так и маячил перед ними в темноте.

– В таком случае, я скажу, что это молодые люди без чести. Тот, кто полюбил тебя, уже никогда не сможет тебя забыть. Гораздо вероятнее, что это ты забудешь обо мне, у тебя будет достаточно соблазнов сделать это.

Ева увидела, что юноша на самом деле огорчен и обижен.

– Не сердись, мой дорогой. Ты же видишь, положение очень серьезное. Если бы я не могла быть абсолютно уверена в тебе, это было бы невыносимо.

– Любимая, ты можешь быть уверена во мне, насколько вообще женщина может быть уверена в мужчине, – только не позволяй сомнениям вновь овладеть тобой. Все кончено. Мы так счастливы этим вечером! Без сомнения, так будет не всегда – но сегодня мы счастливы.

Они снова поцеловались и поплыли к берегу – увы, было уже слишком поздно – а счастье переполняло их сердца.

Вскоре они приблизились к берегу и нашли старого моряка там же, где и оставили его. Он по-прежнему задумчиво смотрел в море, держа руки в карманах, а трубку – в зубах.

Эрнест ловко направил лодку к берегу, выпрыгнул на песок, и вдвоем с моряком они вытянули ее на пляж. Ева вышла из лодки, и ей показалась, что в лунном свете глаза старого моряка как-то странно блеснули. Она смутилась – неисповедимы пути совести – и завела с моряком разговор, чтобы скрыть смущение, пока Эрнест искал деньги, чтобы заплатить за лодку.

– Вы часто сдаете лодку напрокат?

– Нет, мисс, вообще-то только мастеру Эрнесту!

(Так значит, это все-таки была ловушка хитрого Эрнеста!)

– О! Тогда, полагаю, вы на ней ходите рыбачить?

– Нет, мисс, только для этого… как его… для развлечения.

– Тогда чем же вы занимаетесь? – Еве стало любопытно.

– Когда и ничего, мисс. Когда просто стою, да и смотрю на море. А когда и сыры сплавляю.

– Сплавляете… сыры?

– Ну да. Голландские, сталбыть.

Эрнест рассмеялся ее удивлению.

– Он переправляет партии голландского сыра в Харвич.

– А!

Эрнест расплатился, и они пошли прочь, однако не прошли и нескольких ярдов, как Ева почувствовала у себя на плече тяжелую руку. Обернувшись в изумлении, она увидела перед собой старого моряка.

– Мисс, я чего сказать-то хотел! – хриплым шепотом вымолвил он.

– Да, я слушаю.

– Вы это самое… никогда не ешьте корки голландского сыра, вот чего! Верно говорю!

Ева никогда не забывала этого совета.