Немного погодя, в наш дом пришли несколько белых кенда, вежливо передавших нам ружья и пистолеты Рэгнолла и бедного Сэвэджа. Они говорили, что нашли эти предметы на склоне горы. Я взял их, не сказав ни слова.

В этот вечер нас посетил Харут. Поздоровавшись с нами, он осведомился, где Бена.

– Ах ты, седобородый отец лжецов, – с негодованием сказал я, – ты великолепно знаешь, что Бена уже в желудке змеи, живущей в пещере на горе.

– Как, господин! – воскликнул Харут. – Разве вы питались подняться на гору? Впрочем, Бена всегда любил змей, и они любили его.

– Это ты, негодяй, его убил! – закричал лорд Рэгнолл, – я сейчас же убью тебя за это.

– Ты хочешь убить меня за то, что змея задушила вашего человека? Если пойдешь туда, где живет лев, лев умертвит тебя; если пойдешь туда, где живет змея, змея умертвит тебя. Я вас предупреждал, но вы не послушались меня. Теперь я вам скажу: можете идти туда, если хотите; никто не остановит вас. Но помните: в Дом Дитяти ведет совсем другая дорога, которой вы никогда не найдете.

– Слушай, – сказал лорд Рэгнолл, – что толку во всей этой болтовне? Ты хорошо знаешь, зачем мы в вашей дьявольской стране. Я убежден, что вы похитили мою жену, чтобы сделать ее своей жрицей. Я хочу получить ее обратно.

– Это большое заблуждение, – кротко ответил Харут, – мы не похищали прекрасной леди. И Макумацан здесь не для того, чтобы искать ее, а для того, чтобы убить слона Джану и получить за это слоновую кость. Ты, господин, пришел с ним как друг, хотя мы не звали тебя. Ты пытался найти храм нашего бога, и змея, охранявшая двери его, умертвила твоего слугу. Но почему мы не убили тебя?

– Потому что вы боитесь сделать это, – смело ответил Рэгнолл, – убейте меня, я готов, но вы увидите последствия этого.

– Ты очень храбрый человек, – сказал Харут, не без восхищения глядя на лорда Рэгнолла, – мы не хотим убивать тебя; быть может, все окончится хорошо. Одно Дитя знает об этом. Ты поможешь нам победить черных кенда. Только не ходи к змее, потому что она скоро снова будет голодной. Слушай и ты, Свет-во-мраке, – прибавил он, обращаясь к сидевшему на корточках Хансу, – это очень голодная змея, а вы лакомое для нее блюдо!

Ханс, не поворачивая головы, скосил свои глаза на Харута и ответил на наречии банту:

– Я слышу, белобородый лжец, но что мне до этого? Мой враг – Джана, желавший убить моего господина Макумацана, не то, что твоя грязная змея. Если она такая страшная, почему она не убьет Джану, которого вы ненавидите? Вот что для меня ваша змея, – прибавил он, энергично плюнув на землю, – если хочешь, я убью ее, только заплати мне за это.

– Ты хочешь убить змею, – сказал Харут, – что же, убей, если тебе это нравится. Тогда мы дадим тебе новое имя. Мы назовем тебя «Господином змей». Как твоя нога, Макумацан? – продолжал он, обращаясь ко мне. – Я принес тебе мазь, которая излечит ее. Это священная мазь от Дитяти. Мой господин, – сменил он вдруг свой ломаный английский язык на банту, – война близка. Черные кенда собирают силы, чтобы напасть на нас. Нам нужна твоя помощь. Мне надо сейчас ехать к реке Таве. Через неделю я вернусь; тогда снова поговорим об этом. Натри ею больную ногу и, смешав кусочек ее величиной с хлебное зерно с водой, прими это на ночь. Это не яд, – прибавил он, положив немного мази на язык и проглотив ее.

Потом он поднялся и удалился с обычными поклонами.

Надо сказать, что лекарство Харута произвело на меня превосходное действие. На следующее утро боль исчезла и, за исключением небольшой слабости, я чувствовал себя вполне хорошо.

Остаток мази сохранялся у меня в продолжение многих лет и хорошо помогал при ломоте в бедрах и при ревматизме.

Последующие дни прошли без приключений.

Оправившись после болезни, я начал посещать город, походивший на разбросанные деревни, какие можно часто видеть на восточном берегу Африки. Почти все мужчины отсутствовали, будучи, вероятно, заняты приготовлениями к жатве. Женщины запирались в домах по восточному обычаю.

Сказать правду, это был крайне неинтересный небольшой городок, населенный необщительными людьми, живущими, как мне казалось, под тенью страха, препятствовавшего всякому веселью.

Даже дети ходили как-то уныло и разговаривали вполголоса. Я никогда не видел их играющими или смеющимися, подобно детям всего света.

Жили мы довольно комфортабельно. Пища доставлялась нам в изобилии. В мое распоряжение (я все еще хромал) был предоставлен выносливый пони.

На этом пони я раза два ездил по южному склону горы под предлогом охоты.

В таких случаях меня сопровождал Ханс. Я заметил, что он был теперь молчалив и задумчив.

Однажды мы совсем близко подъехали ко входу в пещеру или тоннелю, где бедный Сэвэдж нашел такой ужасный конец.

В то время как мы рассматривали это место, появился одетый в белое человек с бритой головой (должно быть, жрец) и насмешливо спросил, почему мы не войдем в тоннель и не посмотрим, что находится по ту сторону его.

Я только улыбнулся в ответ и спросил его о назначении прекрасных коз с длинной шелковистой шерстью, которых он, по-видимому, пас.

Жрец ответил, что эти козы предназначены в пищу «тому, кто живет на горе и ест только тогда, когда меняется луна». На мой вопрос, кто эта особа, он с неприятной улыбкой предложил мне пройти через тоннель и самому взглянуть на нее. Я, конечно, не принял этого приглашения.

В этот вечер неожиданно появился Харут, имевший весьма встревоженный вид.

– Господин, – сказал он, – я иду на Гору, чтобы присутствовать на празднестве первых плодов, которое будет при восходе солнца в день новой луны. После жертвоприношения станет говорить оракул, и мы узнаем, когда будет война с Джаной и, быть может, другие вещи.

– Можем ли мы присутствовать на этом празднестве, Харут? Мы уже соскучились здесь.

– Конечно, – с поклоном ответил он, – вы можете прийти, но только без оружия. Ибо тот умрет, кто появится перед Дитятей вооруженным. Вы знаете дорогу через пещеру и лес, лежащий за ней.

– А если мы пройдем через пещеру, нас хорошо примут на празднестве?

– Да, вы встретите самый радушный прием. Клянусь вам в этом Дитятей. О, Макумацан, – прибавил он, улыбаясь, – почему ты говоришь так безрассудно, знал, кто живет в той пещере? Или вы думаете пройти, убив ее обитателя своим ружьем? Бросьте эту мечту. Те, кто охраняет вас, получили приказание следить, чтобы никто из вас не выходил из дома, имея при себе какое бы то ни было оружие. Если вы не дадите мне обещания поступать согласно этому, никто из вас не будет выпущен даже в сад до тех пор, пока я не вернусь.

Рэгнолл вначале хотел отказаться дать такое обещание, но Ханс сказал:

– Лучше, баас, остаться на свободе без ружей и ножей, чем сделаться настоящими пленниками. Часто от тюрьмы бывает недалеко до могилы.

Мы признали силу этого аргумента и в конце концов дали требуемое обещание.

– Хорошо, – сказал Харут, – но знайте, что у нас, белых кенда, тот, кто нарушит клятву, без оружия остается по ту сторону Тавы, чтобы дать отчет в своем поступке Джане, отцу всех лжецов. Теперь прощайте. Если мы не встретимся на празднестве первых плодов, куда я вас еще раз приглашаю, мы поговорим здесь, после того, как я выслушаю голос Оракула.

Потом он сел на верблюда, ожидавшего его снаружи, и уехал в сопровождении эскорта из двенадцати человек, тоже сидевших верхом на верблюдах.

– Существует другая дорога, ведущая на гору, Кватермэн, – сказал Рэгнолл, – верблюд скорей пройдет через ушко иголки, нежели через ту пещеру, даже если бы она была пуста.

– Это верно, – согласился я, – но мы не знаем, где она, и я думаю, что она проходит за много миль отсюда. Для нас существует только один путь – через пещеру, что равносильно отсутствию всякого пути.

В этот вечер за ужином мы заметили исчезновение Ханса. Он похитил мои ключи и забрался в ящик, где хранились спиртные напитки.

– Он ушел, чтобы напиться, – сказал я Рэгноллу, – и неудивительно, потому что и я способен последовать его примеру.

Мы улеглись спать. На следующее утро, когда я уже собрался идти в хижину, где находилась кухня, варить к завтраку яйца, к нашему удивлению появился Ханс с котелком кофе.

– Ты вор, Ханс, – сказал я.

– Да, баас, – ответил Ханс.

– Ты забрался в ящик с джином и взял яд?

– Да, баас, я взял яд. Но теперь все обстоит хорошо. Баас не должен сердиться на меня за это; здесь так скучно без дела. Баасы будут есть похлебку?

Бранить Ханса было бесполезно. Кроме того, у меня появилось некоторое сомнение, так как он не был похож на пьяного человека.

Когда мы покончили с завтраком, Ханс уселся передо мной на корточки и, закурив свою трубку, вдруг спросил:

– Не хотят ли баасы сегодня вечером пройти через ту пещеру? Теперь это очень легко сделать.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил я, думая, что Ханс пьян.

– Я хочу сказать, баас, что житель пещеры спит очень крепким сном и никогда уже не проснется. Я убил этого отца змей. Не угодно ли баасам пройти через пещеру?

– Прежде всего я должен убедиться, трезв ли ты, – ответил я. – Если ты сейчас же не расскажешь нам всего, я поколочу тебя, Ханс!

– Тут немного рассказывать, баас, – ответил Ханс, посасывая трубку, – дело вышло очень легкое. Баас помнит, что говорил человек в ночной рубахе и с бритой головой? Он говорил, что козы назначены в пищу для кого-то, живущего на горе. Но кто другой живет на горе, кроме отца змей в пещере? Тот человек, если баас помнит, прибавил, что на горе едят только при новой луне, а сегодня как раз день новой луны. Следовательно, за день до новой луны, то есть вчера, змея была голодна.

– Все это так, Ханс, но как ты мог убить змею, накормив ее?

– Ох, баас, люди иногда едят вещи, от которых им бывает худо; точно так же и змеи. В одном из ящиков бааса есть несколько фунтов чего-то, похожего на сахар, которое, смешав с водой, употребляют для сохранения кож и черепов.

– Ты говоришь о кристаллах мышьяка?

– Я не знаю, как это называется, баас. Я раньше думал, что это сахар и хотел положить в кофе…

– Господи! – воскликнул я. – Почему же мы живы до сих пор?

– Потому что в последний момент, баас, у меня явилось сомнение. Я положил немного этого сахара в молоко и дал его собаке, укусившей меня за ногу. Это была очень жадная собака. Она сразу выпила молоко. Потом она завыла, повертелась с пеной у рта и издохла. После этого я решил лучше не класть в кофе этого сахара. Потом Бена мне сказал, что это смертельный яд. Тогда мне пришло в голову, что если заставить змею проглотить этот яд, она наверно издохнет. Я украл ключи, как делал это часто, потому что баас бросает их, где попало, и нарочно оставил открытым ящик с виски, чтобы баас подумал, что я напился пьяным. Я взял полфунта ядовитого сахара, убившего собаку, распустил его в воде вместе с настоящим сахаром и вылил смесь в бутылку. Остальные полтора фунта я разложил в двенадцать маленьких бумажных мешочков и спрятал все это в карман. Потом я пошел на гору в то место, где паслись козы. Их никто не стерег. Я вошел в крааль, выбрал молодого козленка, связал ему ноги и облил его смесью из бутылки. Потом привязал в разных местах его тела все двенадцать мешочков с ядовитым сахаром. После этого я развязал козленка и подвел его ко входу в пещеру. Я не знал, как заставить его войти в нее, а идти вместе с ним мне не хотелось. Но он сам побежал в пещеру, как будто его влекла туда какая-то сила. Перед тем как войти в нее, он обернулся и посмотрел на меня. При свете звезд я видел, что его глаза были полны ужаса.

Скоро я услышал шипение, как будто кипели четыре больших котла за раз; козленок заблеял. Потом послышался шум возни с треском костей и сосущий звук, как от насоса, который не может поднять воду. После этого все затихло. Я отошел от входа в пещеру, сел в стороне и стал ждать, что будет дальше. Приблизительно через час из пещеры послышался шум, как будто по ее стенам били мешком, наполненным мякиной.

«Ага, – подумал я, – у пожравшего Бену заболел живот». Ядовитый сахар начал таять в желудке змеи, и она так шумела, как будто в пещере под звуки шипящей музыки целая компания девушек танцевала танец войны. Вдруг отец змей начал выползать из пещеры.

Когда я увидел его при свете звезд, у меня волосы дыбом поднялись на голове. Вероятно, во всем свете нет такой другой змеи! Змеи, которые живут в стране зулусов и едят коз, – маленькие дети по сравнению с этой змеей. Ярд за ярдом она выползала из пещеры, потом стала на хвост, подняла голову на высоту целого дерева и наконец быстрее лошади бросилась вниз с горы. Я молил Бога, чтобы она не заметила меня…

Через полчаса она вернулась обратно. Теперь она уже не могла прыгать, а ползла. Никогда в жизни я не видел такой большой змеи. Она вползла в пещеру и, шипя, улеглась в ней. Потом шипение становилось все слабее и слабее и наконец совсем затихло. Я подождал еще полчаса и после этого решился войти в пещеру с палкой в одной руке и с зажженным фонарем в другой. Не успел я пройти десяти шагов, как увидел змею, неподвижно лежавшую на спине. Она была совершенно мертва; я прикладывал горящие восковые спички к ее хвосту, но она не шевелилась.

Тогда я вернулся домой, чувствуя себя гордым, что перехитрил прадеда всех змей, убившего моего друга Бену, и что очистил путь через пещеру. Вот и вся история, баас. Теперь я пойду мыть посуду, – закончил Ханс и, не дожидаясь, что скажем мы, удалился, оставив нас пораженными его находчивостью и смелостью.

– Что делать дальше? – спросил я.

– Подождем наступления ночи, – ответил Рэгнолл, – тогда я пойду смотреть змею, убитую благородным Хансом, и узнать, что находится за пещерой. Вы помните приглашение Харута?

– Вы думаете, что Харут сдержит свое слово?

– Пожалуй, да. А если не сдержит – мне все равно. Все-таки действовать лучше, чем сидеть здесь в нерешительности.

– Я согласен с этим. По-моему, Харуту теперь не выгодно убивать нас. Поэтому я и, без сомнения, Ханс пойдем с вами. Нам не следует разделяться. Быть может, вместе мы будем счастливее.

XVI. Святилище и клятва

Вечером, вскоре после заката солнца, мы все трое смело вышли из дома, надев поверх своего платья одежды кенда, купленные Рэгноллом.

При нас не было ничего, кроме палок, небольшого количества пищи и фонаря.

На окраине города мы встретили нескольких кенда, одного из которых я знал, так как мне часто случалось ехать рядом с ним во время нашего перехода через пустыню.

– Есть ли при вас оружие, Макумацан? – спросил он, с любопытством глядя на нас и на наши белые платья.

– Нет, – ответил я, – обыщи нас, если хочешь.

– Достаточно твоего слова, – сказал он, – если при вас нет оружия, нам приказано не препятствовать вам идти, куда угодно. Но, господин, – прошептал он, – прошу тебя, не ходи в пещеру, где живет некто, чей поцелуй приносит смерть.

– Мы не разбудим того, кто спит в пещере, – загадочно ответил я, и мы пошли дальше, радуясь, что кенда еще не знают о смерти змеи.

Через час Ханс привел нас ко входу в пещеру.

Сказать правду, когда мы подходили к ней, сомнения овладели мной. Что если Ханс был в самом деле пьян и придумал всю эту историю, чтобы оправдать свое отсутствие? Что если змея теперь оправилась от своего временного недомогания? Что если в этой пещере живет целая семья их?

Мы подошли к самому входу в пещеру и прислушались. Там было тихо, как в могиле.

Ханс зажег фонарь и сказал:

– Подождите здесь, баасы. Я пойду вперед. Если вы услышите, что со мной что-либо приключилось, у вас будет время уйти.

Эти слова пристыдили меня. Через минуты две Ханс вернулся.

– Все в порядке, баасы, – сказал он. – Отец змей сам отправился в ту страну, куда послал Бену. Без сомнения, его теперь поджаривают на адском огне. В пещеру можно войти: там нет других змей.

Мы вошли в пещеру. На земле лежало огромное мертвое пресмыкающееся, уже сильно раздувшееся. Я не знаю, какова была его длина, так как его тело было свернуто кольцами. Но одно могу сказать: это была самая огромная змея, какую я когда-либо видел. Я слышал о таких пресмыкающихся в различных частях Африки, но до сих пор считал эти рассказы чистым вымыслом. Никогда я не забуду ужасного зловония, стоявшего в пещере. По всей вероятности, эта тварь жила здесь целые столетия. Говорят, что большие змеи живут столько же, сколько черепахи и, считаясь священными, никогда не имеют недостатка в пище. Повсюду лежали кучи костей, среди которых я заметил обломки человеческого черепа, быть может, принадлежавшего бедному Сэвэджу. Выступы скал были покрыты большими кусками кожи, которую змеи меняют каждый год.

Некоторое время мы рассматривали труп этого отвратительного создания. Потом пошли дальше.

Пещера оказалась не более ста пятидесяти ярдов в длину. Она была естественного происхождения и, вероятно, образовалась от прорыва через лаву дыма и испарений. К концу она значительно суживалась, и я начинал сомневаться в существовании второго выхода. Однако я ошибся: в самом конце ее мы нашли отверстие достаточно большое. Но пробираться через него было довольно трудно; нам стало ясно, что белые кенда ходили к своему святилищу совершенно другой дорогой.

Через это отверстие мы выбрались на склон огромного, образовавшегося из лавы рва, который вел сперва вниз, потом вверх к основанию конусообразной вершины горы, покрытой густым лесом. Я полагаю, что образование этой горы было результатом вулканического действия в ранние периоды существования земли.

Лес состоял из огромных разновидных кедров, растущих не очень тесно. Нижняя часть деревьев была обнажена, вероятно, потому, что густые вершины не пропускали вниз света. Стволы и сучья деревьев были покрыты серым мхом, придававшим этому месту еще более жуткий характер.

Под деревьями царил такой мрак, что мы могли различать предметы на расстоянии не более дюйма перед собой.

Однако мы медленно продвигались вперед. Ханс, умевший ориентироваться лучше нас, шел впереди.

По временам я при свете спички поглядывал на карманный компас, зная по предыдущим наблюдениям, что вершина Священной Горы лежит в северном направлении.

Так час за часом мы поднимались вверх, все время наталкиваясь на стволы деревьев или спотыкаясь о сухие ветки, попадавшиеся под ногами.

Этот лес был похож на дом, посещаемый привидениями. Я никогда в жизни не испытывал такого особенного страха, как в эту ночь. Впоследствии Рэгнолл признался мне, что чувствовал приблизительно то же самое.

– Пусть баас посмотрит, – шепотом сказал Ханс, так как никто из нас не решался говорить громко, – не глаза ли Джаны горят вон там, как раскаленное железо?

– Не будь глупцом, – ответил я, – как Джана может попасть сюда?

Но сказав это, я вспомнил слова Харута о том, что он дважды видел Джану на Священной Горе.

Так проходила долгая ночь.

Поднимались мы очень медленно, но останавливались всего два раза: один раз, когда нам показалось, что мы со всех сторон окружены деревьями, другой раз, когда попали в топкое место. Тогда мы рискнули зажечь фонарь и при помощи его выбрались оттуда.

Постепенно лес становился все реже и реже; мы уже видели звезды, мерцавшие сквозь вершины деревьев.

За полчаса до зари Ханс, шедший впереди (мы пробирались через густой кустарник), вдруг резко остановился.

– Стой, баас, мы на краю скалы, – сказал он.

Когда я хотел поставить палку впереди себя, она ни во что не уперлась.

Рэгнолл решил осмотреть почву при свете фонаря. Вдруг мы услышали тихие голоса и увидели футов на сорок или более ниже себя движущиеся огоньки.

Мы как мыши притаились в кустах в ожидании рассвета.

Наконец он наступил. На востоке появился алый свет, постепенно распространявшийся по небу. Из глубины обрызганного росой леса его приветствовало пение птиц и крики обезьян.

Вдруг небо прорезал луч восходящего солнца, и из мрака, все еще царившего внизу, послышалось тихое нежное пение. Постепенно оно замерло, и в продолжение некоторого времени тишина нарушалась только шумом, похожим на шум, производимый публикой, усаживающейся в темном театре. Потом послышалось женское пение – красивое контральто. Я не мог разобрать слов, – если только это были слова, а не просто музыкальные звуки.

Я почувствовал, как рядом со мной задрожал Рэгнолл, и спросил, что с ним.

– Мне кажется, что я слышу голос моей жены, – шепотом ответил он.

– Возьмите себя в руки, – прошептал я.

Теперь небо начало пламенеть, и потоки света, как многоцветные драгоценные камни, разлились в тумане и разогнали его. Тени исчезли. Постепенно внизу открылся амфитеатр, на южной стене которого сидели мы.

Собственно, это была не стена, а застывшая глыба лавы футов в сорок-пятьдесят высотой. Амфитеатр походил на те древние театры, какие я видел на картинках, а Рэгнолл посещал в Италии, Греции и Южной Франции. Он был не очень велик и имел овальную форму. Без сомнения, это был кратер потухшего вулкана.

На арене стоял храм, похожий на храмы, сохранившиеся в Египте, но размером меньше их. Вокруг наружного двора шла колоннада, поддерживавшая крышу строения, служившего, вероятно, помещением для жрецов.

Короткий проход вел в другой, меньший дворик, где находилось святилище, построенное, как и весь храм, из лавы.

Храм, как я уже сказал, был невелик, но весьма красив. На нем не было скульптурных и живописных украшений, но каждая его деталь была сделана с большим вкусом. Перед входом в святилище стояла большая глыба лавы, служившая, вероятно, алтарем, и каменная чаша на треножнике.

За святилищем находился прямоугольный дом. Некоторое время оба двора были пусты, но на скамьях амфитеатра сидело около трехсот человек. Мужчины на севере, женщины – на юге храма. Все они были одеты в ярко-белые одежды. У мужчин головы были выбриты, у женщин закрыты покрывалами; но их лица оставались открытыми.

В амфитеатр вело две дороги: одна на восток, другая на запад. Они шли через тоннели, выдолбленные в скалах, окружавших кратер. Обе могли запираться двойными массивными деревянными дверями футов в семнадцать-восемнадцать высотой.

Очевидно, на этом тайном собрании могли присутствовать только лица, принадлежавшие к жреческому классу этого странного племени.

Когда совсем рассвело, из келий, окружавших наружный двор храма, вышло двенадцать жрецов с Харутом во главе. Каждый из них нес на деревянном блюде хлебные колосья разных сортов.

Потом из келий, находившихся в южной части двора, вышло двенадцать молодых девушек, тоже несших деревянные блюда с цветами. По данному знаку они запели священную песнь и направились из первого двора во второй. Дойдя до алтаря, они остановились (сначала жрецы, потом жрицы) и поочередно ставили на него блюда с жертвой. Потом они выстроились по обе стороны алтаря, и Харут, взяв в руки по блюду с хлебом и цветами, про тянул их сначала по направлению к тому месту, где находилась невидимая новая луна, потом по направлению к восходящему солнцу и, наконец, по направлению к дверям святилища, каждый раз преклоняя при этом колени и произнося нараспев молитву, слов которой мы не могли разобрать.

Потом последовала пауза, а за ней внезапно раздалось пение, в котором приняли участие все присутствовавшие. Это была красивая, звучная песня или гимн на непонятном мне языке, разделенный на четыре стиха. Конец каждого из них отмечался поклоном певцов по направлению к востоку, западу и алтарю. Новая пауза, и вдруг двери святилища широко распахнулись, и в них показалась Изида, богиня египтян, какою я видел ее на картинах! Она была облачена в легкое одеяние, сделанное из очень тонкой материи. Ее волосы были распущены, и на них – головной убор из блестящих перьев с небольшой змейкой спереди. В руках она держала что-то, издали похожее на обнаженное дитя. По обеим сторонам ее шли две женщины, поддерживавшие ее под руки. На них тоже были прозрачные одеяния и головные уборы из перьев, но без змеек.

– Боже! – прошептал Рэгнолл, – это моя жена.

– Молчите и благодарите Бога, что она жива, – шепотом ответил я.

Богиня Изида (или английская леди) спокойно стояла, в то время как жрецы, жрицы и все собравшиеся на скамьях амфитеатра поднялись и приветствовали ее троекратным криком.

Харут и первая жрица благоговейно поднесли хлебный колос и цветок сперва к губам дитяти, лежавшего на руках Изиды, потом к ее губам.

После этой церемонии женщины, сопровождавшие богиню, обвели ее вокруг алтаря и усадили в стоявшее перед ним каменное кресло. В чаше на треножнике был зажжен огонь, куда Харут и главная жрица что-то бросали, отчего поднялся дым. Изида наклонила голову вперед и вдохнула дым курения точно так же, как мы с ней вдыхали его в гостинной Рэгнолл-Кэстла несколько лет тому назад.

Дым перестал струиться; богиня при помощи сопровождавших ее женщин снова выпрямились в кресле, все еще прижимая к своей груди Дитя и как бы убаюкивая его. Но голова ее была опущена, будто она находилась в обмороке. Харут подошел к ней и что-то сказал; потом снова отступил назад и ждал. Тогда среди всеобщего молчания она поднялась со своего места и заговорила, устремив свои большие глаза в небо. Что она говорила – нам не было слышно.

Через некоторое время она смолкла, снова села в кресло и сидела, не шевелясь и по-прежнему глядя вперед.

Харут подошел к алтарю, стал на его каменных ступеньках и обратился к жрецам, жрицам и остальному собранию. Он говорил так громко и отчетливо, что мы слышали и понимали каждое сказанное им слово.

– Слушайте голос Оракула, Хранительницы небесного Дитяти, тени, родившей его, отмеченной знаком молодой луны. Слушайте ответы на вопросы, предложенные мною. Харутом, пожизненным жрецом Вечного Дитяти. Вот что говорит Оракул: о белые люди кенда, почитающие Дитя, потомки тех, кто в продолжение тысячи лет чтили его в древней земле, пока варвары не прогнали их оттуда. Приближается война, о белые люди кенда! Злой Джана, чье другое имя Сет, Джана, живущий в образе слона, почитаемый тысячами, некогда покоренными нами, поднялся против вас. Мрак поднялся против света. Зло идет войной на добро. Мое проклятие пало на народ Джаны, мой град побил их, их хлеба и скот. Но они все еще сильны для войны. Они идут отобрать у вас хлеб. Джана идет попрать ногами вашего бога. Зло идет разрушить добро. Ночь хочет пожрать день. Это будет последняя схватка. Как победить вам, о народ Дитяти? Не своей собственной силой, ибо вы малочисленны, а Джана очень силен. Не силой Дитяти, ибо Дитя становится слабым и дряхлым и дни его господства проходят. Только с помощью издалека призванных можете вы победить – так говорит голосом Дитяти Хранительница его. Их было четверо, но один из них погиб в пасти стража пещеры. Это было злое деяние, о сыновья и дочери Дитяти, ибо страж теперь мертв, и многие из вас, задумавших это злое дело, должны умереть за кровь того человека. Зачем вы сделали это? Чтобы удержать в тайне похищение женщины, чтобы продолжать дело лжи? Так говорит Дитя. Не подымайте руки против трех остальных, дайте им, что они потребуют, ибо они одни могут спасти вас от Джаны и тех, кто служит ему. Вот что сказал Оракул на празднике первых плодов.

Харут окончил свою речь. Некоторое время царило молчание, потом поднялся всеобщий стон.

Когда он затих, спутницы Изиды помогли ей подняться со своего места.

Все собрание, жрецы и жрицы поклонились ей.

Она подняла изображение Дитяти высоко над головой, и все с глубоким благоговением преклонились пред ним.

Потом, продолжая держать изображение над головой, она повернулась и ушла с сопровождавшими ее женщинами в святилище, а оттуда, вероятно, крытым ходом в дом, стоявший позади него.

После ее ухода все собравшиеся покинули свои места и столпились в наружном дворе храма. Жрецы раздавали им жертву, взятую с алтаря. Каждый мужчина получал хлебное зерно, которое съедал, каждая женщина – цветок, который прятала на груди.

Рэгнолл немного приподнялся, и я увидел, что его глаза блестели и лицо было чрезвычайно бледно.

– Что вы хотите делать? – спросил я.

– Потребовать у этих людей возвращения моей похищенной жены, – ответил он, – не останавливайте меня, Кватермэн. Я знаю, что делаю.

– Но они не отдадут ее, а нас всего трое невооруженных людей. Прошу вас, не будьте опрометчивы. Это может все испортить. Предоставьте мне попробовать уладить дело.

– Хорошо, – согласился Рэгнолл после некоторого колебания.

– Теперь, – сказал я, – мы пойдем вниз посетить Харута и его друзей.

Под прикрытием кустарника мы отползли на некоторое расстояние назад и, пройдя с четверть мили в восточном направлении, повернули на север и (как я и ожидал) вышли на дорогу, которая вела к восточным воротам амфитеатра.

Мы прошли через них и не привлекли ничьего внимания, быть может, потому, что все были заняты разговором или молитвой.

Пройдя немного, мы остановились, и я сказал громким голосом:

– Белые люди и их слуга пришли на приглашение Харута. Проводите нас к нему.

Все обернулись и удивленно смотрели на нас, стоявших в тени, так как солнце поднялось еще не особенно высоко.

– Смерть им! – вдруг закричал один голос, – смерть чужестранцам, осквернившим наш храм!

– Как! – ответил я, – вы хотите убить тех, кому ваш главный жрец обещал безопасность, тех, с чьей помощью, как говорил ваш оракул, вы надеетесь убить Джану и отразить врагов?

– Как они узнали это? – закричал другой голос, – это маги!

– Да, – сказал я, – если сомневаетесь, пойдите и взгляните на стража пещеры, о смерти которого говорил ваш оракул. Вы увидите, что он не солгал.

В то время, когда я говорил это, в ворота вбежал человек в белой одежде, развевавшейся по ветру.

– О жрецы и жрицы Дитяти! – кричал он. – Старая змея умерла. На мне лежала обязанность кормить ее в день новой луны, и я нашел ее мертвой!

– Вы слышали, – спокойно сказал я, – отец змей мертв. Мы взглянули на него, и он умер.

Все тихо стояли и смотрели на нас, как стадо испуганных овец. Потом толпа расступилась, и появился похожий на библейского патриарха Харут. Он поклонился нам со своей обычной восточной вежливостью. Мы тоже ответили ему поклоном.

– Итак, вы здесь? – обратился к нам Харут на своем особенном английском языке, принятом, вероятно, белыми кенда за язык, известный только магам.

– Ты приглашал нас, и мы пришли, так как считаем невежливым не принять твоего приглашения. Мы прошли через пещеру, где живет отвратительное пресмыкающееся, безвредное для тех, кто не боится его. Вы не заметили нас, но мы присутствовали при вашем богослужении и все видели и слышали. Например, мы видели жену лорда, похищенную вами в Египте, хотя ты, Харут, будучи лжецом, клялся, что не похищал ее. Мы слышали, что она говорила после того, как вдохнула дыма вашего курения.