Хижина дяди Тома

– У нас есть дела, которые могут занять все наше время на пять недель вперед… Мы откажемся от них, пустимся в погоню за вашим мальчишкой и в конце концов вдруг не поймаем эту девку – в женщинах ведь подчас кроется сатана… Что тогда? Заплатите вы нам тогда хоть цент? Хотел бы я видеть, как заплатите! Нет, выкладывайте пятьдесят долларов, и больше никаких! Если дело удастся и оно окажется сто́ящим, я вам ваши деньги верну, если нет – это будет плата за наши труды. Разве это не справедливо, Мэркс?

– Разумеется, разумеется, – примирительно произнес Мэркс, – это только аванс на необходимые расходы… Хи-хи-хи… Ведь мы, судейские, знаете, мы очень добры, очень покладисты, очень уступчивы. Знаете что? Том доставит вам ребенка, куда только вы пожелаете… Не правда ли, Том?

– Если я найду его, то отвезу к Грени Бельхер, у пристани, – буркнул Том.

Мэркс вытащил из бумажника какой-то длинный список. Он сел и, внимательно глядя на него своими острыми черными глазками, принялся читать вполголоса:

– «Бэрнс – графство Шельби… юноша Джим, триста долларов за него, живого или мертвого. Эдвардс, Дик и Люси – муж и жена, шестьсот долларов… Девка Полли и двое ее ребят, шестьсот долларов за нее или за ее голову». Я проверяю наши дела, чтобы убедиться, можем ли мы помочь мистеру Хеллею, Том. Мы вынуждены будем некоторые из тех дел передать Адамсу и Шпрингеру, ведь побеги зарегистрированы давно.

– Они слишком много сдерут, – сказал Том Локер.

– Это предоставьте уж мне, – пропищал Мэркс. – Они в этих делах – начинающие и должны работать дешево. С тремя из списка справиться несложно: с ними возиться не придется – пристрелить или присягнуть, что они пристрелены, это не так уж дорого стоит. Остальные дела, – продолжал он, складывая бумагу, – можно еще на некоторое время отложить. А теперь подробнее ознакомимся с обстоятельствами. Видели ли вы, мистер Хеллей, как женщина ступила на берег?

– Так же ясно, как я вижу вас.

– И видели, что какой-то человек помог ей взобраться наверх? – спросил Локер.

– Да, и это видел.

– Кто-нибудь, должно быть, дал ей пристанище, – задумчиво протянул Мэркс. – Но кто? Вот в чем вопрос. Какого вы мнения, Том?

– Нам необходимо сегодня же ночью перебраться через реку, – ответил Том.

– Но поблизости нет лодок. Лед несется со страшной силой. Разве это не опасно, Том?

– Не знаю. Но переправиться необходимо, – повторил Том решительно.

– Господи милосердный, – со вздохом сказал Мэркс, – темно, как в пасти у волка, и затем, Том…

– Коротко и ясно: вы струсили, Мэркс? Но ничего не поделаешь, вам придется пуститься в путь. Или не желаете ли вы проваляться здесь несколько деньков, а женщину за это время тайно переправят в Сандуски?

– Да нет, Том, я не боюсь, – ответил Мэркс, – только…

– Только?.. – переспросил Том.

– Но лодка? Вы же сами видите, что лодок нет.

– Хозяйка говорила, что сегодня вечером здесь будет лодка. Какой-то человек собирается переправиться. Пусть лодка трещит или ломается, но мы должны ехать.

– Надеюсь, у вас добрые псы? – осведомился Хеллей.

– Лучшие на всем свете, – сказал Мэркс. – Да что толку: у вас ведь нет ничего, что принадлежало женщине и что можно было бы дать им понюхать.

– Нет, есть! – обрадованно прервал его Хеллей. – Вот ее платок, она второпях оставила его на кровати. И шляпа ее тоже здесь.

– Это удача! – воскликнул Том. – Дайте сюда эти вещи.

– Но ведь собаки могут искусать женщину, если неожиданно наскочат на нее, – с беспокойством заметил Хеллей.

– Да, это нужно хорошенько обдумать, – согласился Мэркс. – Наши собаки однажды на Юге чуть не разорвали в клочья одного парня раньше, чем мы успели отнять его.

– Вот видите, когда главная ценность товара в его красивой внешности, собаки не годятся, – произнес Хеллей.

– Правильно, – сказал Мэркс. – К тому же возможно, что она нашла где-нибудь приют. И тогда тоже нельзя пользоваться собаками. В тех случаях, когда негров увозят на повозках, собакам трудно нащупать след. Они пригодны только на южных плантациях. Там чернокожие, скрываясь, вынуждены передвигаться пешком.

– Эй вы! – крикнул Локер, который успел спуститься вниз, чтобы навести справки. – Человек с лодкой прибыл! Итак, скорей собирайся, Мэркс!

Достойный приятель Тома Локера с грустью оглядел удобную комнату, с которой ему приходилось расставаться. Прощаясь, он бросил Хеллею несколько слов, после которых тот с явной неохотой передал ему пятьдесят долларов. Вслед за этим почтенная троица рассталась.

Возможно, что некоторые из наших соотечественников, люди благовоспитанные и цивилизованные, осудят нас на то, что мы ввели их в такую компанию, но пусть они постараются отделаться от предрассудков.

Охота на негров – да будет нам позволено напомнить об этом – постепенно превращается не только во вполне легальную профессию, но считается даже проявлением «патриотизма». Если обширный край, заключенный между Миссисипи и Тихим океаном, будет и дальше оставаться главным центром торговли людьми, если рабство будет развиваться с той же быстротой, с какой развивается в наш век и все остальное, охотник за неграми и работорговец имеют полное основание вскоре рассчитывать на почетное место в рядах американской аристократии.

В то время как в трактире разыгрывалась описанная сцена, Сэм и Энди весело продолжали свой путь.

Восторг Сэма дошел до крайних пределов, и он выражал свое торжество дикими криками и гримасами. Он то поворачивался задом наперед, лицом к хвосту своего коня, то с гиком пересаживался обратно, не преминув при этом перекувырнуться и совершить какой-то невероятный прыжок. Затем, вдруг вытянувшись и приняв торжественный вид, начинал в самых патетических выражениях укорять Энди за то, что он дурачится и не умеет вести себя серьезно.

Несмотря, однако, на все эти шутки, Сэм не позволял лошадям убавлять ход, так что между десятью и одиннадцатью часами стук их копыт раздался на усыпанной гравием дорожке, ведущей к веранде.

Миссис Шельби выбежала на крыльцо:

– Сэм, это ты?.. А где остальные?

– Мистер Хеллей отдыхает в корчме, – ответил Сэм, – он ужас как устал.

– А Элиза, Сэм?..

– Ну, она по ту сторону Иордана, в земле обетованной, если можно так выразиться.

– Что ты хочешь этим сказать? – прерывающимся от радостного волнения голосом проговорила миссис Шельби, догадываясь об истинном смысле слов Сэма.

– Что и говорить, миссис: Бог защищает своих рабов. Лиззи перебралась через реку в штат Огайо, и это было так замечательно, будто сам Господь перевез ее на огненной колеснице, запряженной парой коней.

Благочестие Сэма в присутствии хозяйки всегда необычайно возрастало и изливалось в неиссякаемом потоке библейских картин и образов.

– Поднимись сюда, Сэм, – крикнул мистер Шельби, также выходя на веранду, – и расскажи госпоже обо всем, что она так хочет узнать! Да успокойся же, Эмилия, – продолжал он, обнимая жену, – ты вся дрожишь, словно от озноба. Право, ты все это принимаешь чересчур близко к сердцу.

– Чересчур близко к сердцу! – воскликнула миссис Шельби. – Разве я не женщина, не мать? Разве мы оба не несем ответственности перед своей совестью за эту женщину? Мы глубоко виновны перед нею!..

– В чем наша вина, Эмилия? Ты должна наконец признать, что мы сделали лишь то, к чему нас принуждали обстоятельства.

– Что бы ты ни говорил, мы виноваты. Меня тяготит страшное чувство вины, – тихо прошептала миссис Шельби, – и тут не помогут никакие доводы…

– Эй ты, Энди, негр! Пошевеливайся! – кричал между тем внизу Сэм. – Отведи коней в конюшню! Не слышишь разве, что меня зовет мастер? – И вслед за этим он появился на веранде, держа в руках свою пальмовую шляпу.

– Теперь, Сэм, расскажи нам подробно, как все произошло. Где Элиза? – спросил мистер Шельби.

– Я видел, мастер, своими собственными глазами, как она бежала по движущемуся льду. Даже не поймешь, как она могла добраться до того берега! Это чистое чудо! Потом я видел, как какой-то человек помог ей на той стороне взобраться по откосу. После этого она исчезла в темноте.

– Сэм, это чудо мне кажется просто невероятным, – заметил мистер Шельби. – Перебраться через реку по движущемуся льду совсем не легко!

– Легко?! – воскликнул Сэм. – Без помощи Господней этого никто бы не сумел сделать! Вы только послушайте: вот как все это произошло. Мистер Хеллей, я и Энди подъехали к маленькой корчме на берегу реки. Я проскакал немного вперед: я так стремился поймать Лиззи, что мне не терпелось, – и когда я подъехал к окну, оказалось, что она на самом деле там, я сразу узнал ее. Тогда я неожиданно уронил шляпу и так громко вскрикнул, что покойник мог бы очнуться. Лиззи, разумеется, услышала меня и отошла от окна, как раз когда мимо него проезжал мистер Хеллей, затем она через боковую дверь бросилась вниз к берегу. Мистер Хеллей увидел ее, закричал, и мы с Энди ринулись за нею в погоню. Лиззи побежала к реке. У самого берега мчался поток шириной футов в десять, а дальше – лед, глыбы громоздятся одна на другую и, будто острова какие-то, качаются на воде. Мы следовали за ней по пятам, и я, клянусь своей душой, думал, что нет ей спасения! Но вдруг она закричала – такого крика я никогда не слыхал!.. И сразу же очутилась по ту сторону потока, на льду. Она бежала, а лед трещал, скрипел и ломался, но она перескакивала с одной льдины на другую, будто олень. И прыгала же она!.. Я глазам своим не мог поверить.

Миссис Шельби, вся бледная, молча слушала рассказ Сэма.

– Какое счастье, что она не погибла, – произнесла она. – Где-то сейчас несчастный ребенок?..

– Господь позаботится о них, – сказал Сэм с видом величайшего благочестия, возводя взор свой к небесам. – Миссис нас учила, что все мы орудия в руках господних и готовы выполнить его волю… Не будь, скажем, например, меня, ее бы двадцать раз успели изловить. Не отпустил я разве утром лошадей и не гонялся ли за ними до самого обеда? Не заставил я разве сегодня мистера Хеллея проехать добрых пять миль лишних по негодной дороге, а не сделай я этого – мистер Хеллей поймал бы Лиззи, как собака ловит енота. Все это лишь пути провидения!

– В дальнейшем, Сэм, я все же не советую тебе разыгрывать роль провидения, – сказал мистер Шельби. – У себя на плантации я не разрешаю подстраивать такие штуки приезжим господам.

Полученный выговор нисколько не смутил Сэма, хоть он и стоял, состроив жалостную гримасу и вертя в руках шляпу.

– А теперь, Сэм, – сказала миссис Шельби, – ты можешь отправиться к тетушке Хлое и сказать ей, чтобы она отрезала тебе ломоть от того окорока, который остался сегодня от обеда. И ты и Энди, наверно, проголодались.

– Миссис чересчур добра к нам, – сказал Сэм и, поспешно поклонившись, отправился на кухню.

Читатель уже успел заметить, что Сэм обладал особым природным даром, и дар этот, если бы Сэм занимался политикой, несомненно, привел бы его к славе: он из любых событий и обстоятельств извлекал для себя выгоду и почет. Проявив достаточное благочестие и человеколюбие в гостиной, он отправился во владения тетушки Хлои в надежде заслужить одобрение кухни.

«Сейчас, – рассуждал про себя Сэм, – я удивлю негров. Вот-то вытаращат они глаза!..»

Ничто в обычное время не доставляло Сэму такого удовольствия, как возможность сопровождать своего хозяина на всевозможные политические собрания. Взобравшись на дерево или на забор, он с жадностью слушал ораторов. Затем, вернувшись домой, он в кругу своих приятелей с невозмутимой торжественностью старался воспроизвести слышанные им речи.

Эти выступления, хотя и подражательные и подчас карикатурные, прославили Сэма как красноречивого оратора, и он никогда не упускал случая закрепить за собой эту славу.

Между ним и тетушкой Хлоей всегда царил некий холодок, причину которого трудно было точно установить, но, так как на этот раз Сэм собирался совершить налет на пищевые запасы, он решил проявить миролюбие и уступчивость. Он знал, что приказание госпожи будет выполнено с точностью, но добрая воля кухарки могла значительно расширить возможности.

Он явился поэтому к тетушке Хлое, всем видом своим выражая трогательное смирение, как человек, тяжко пострадавший при защите своих невинных братьев. Обратившись к прославленной поварихе и заявив, что госпожа направила его прямо к ней, он как бы признал ее неоспоримое владычество над всем кухонным департаментом. Лесть принесла плоды, и никогда еще ни один американский кандидат в депутаты не сумел с такой ловкостью оплести любезностями неопытного избирателя, как Сэм умилостивить тетушку Хлою. Будь он даже самим блудным сыном, вернувшимся в родной дом, его не угощали бы с большей щедростью и материнской заботливостью. Вскоре, преисполненный счастья и гордости, он уже сидел за столом. Перед ним было поставлено металлическое блюдо, на котором громоздились в живописном беспорядке остатки прекрасных кушаний, подававшихся к господскому столу за последние три дня: куриные крылышки, пупки и ножки, ломти розовой ветчины, золотистые лепешки, корочки от паштета и прочие лакомства… Сэм полновластно распоряжался этой снедью, уделяя кое-что Энди, сидевшему по его правую руку.

Из всех хижин сбежались негры послушать рассказ Сэма о совершенных им за этот день подвигах. Это был час торжества для него. Он повествовал о своих похождениях, каждый раз сызнова повторяя свой рассказ и каждый раз украшая его все новыми подробностями. Непрерывающиеся раскаты смеха сопровождали его повествование. Хохотали все, не исключая малышей, ползавших по полу в поисках крошек. Но Сэм сохранял на своем лице соответствующее его роли выражение торжественной серьезности.

– Вы видите сами, дорогие мои сограждане, – ораторствовал он, потрясая индюшечьей ножкой, – что в данном случае я встал на защиту всех вас. Пытаться помочь в беде одному из вас – совершенно равносильно тому, чтобы помочь всем. Основа та же. Когда в следующий раз торговцы невольниками станут рыскать вокруг, обратитесь ко мне, братья, и я научу их уму-разуму. Я буду стоять за ваши права до последнего вздоха!

– А между тем, – вмешался Энди, – сегодня утром, до разговора со мной, ты был расположен поймать Элизу.

– Не говори о том, чего не знаешь, – тоном необычайного превосходства произнес Сэм. – Такие юнцы, как ты, даже при самых добрых намерениях не способны понять глубокие мысли, которые руководят поведением взрослых мужчин.

Энди, по-видимому, устыдился своей дерзости.

– Я и в самом деле, – продолжал Сэм, – подумывал о том, чтобы поймать Элизу, когда я предполагал, что таково требование хозяев. Но, заметив, что у госпожи совсем противоположные желания, я добросовестно переменил намерение. Вот вы и видите, что я честно следую голосу моей совести и всегда придерживаюсь принципов, да, принципов! Зачем им и существовать, этим принципам, как не для того, чтобы поддерживать в нас постоянство? (Возьми эту кость, Энди, на ней еще кое-что осталось.) Постоянство, друзья мои, – продолжал Сэм, – это одна из основных добродетелей. Люди, утверждающие сегодня одно, а завтра противоположное, не имеют никакого права считаться постоянными… (Энди, передай-ка мне тот кусок пирога…) Я прибегну к простому сравнению. Надеюсь, леди и джентльмены, вы извините меня. Мне, скажем, вздумалось взобраться на стог сена. Подставляю лестницу с одной стороны, но она недостаточно высока. Тогда я, не применяя дальнейших усилий в этом месте, переношу свою лестницу на другую сторону. Можно ли меня упрекнуть в недостатке постоянства? Нет, конечно. Ведь чего я хотел? Взобраться наверх. Ясно?

– Твое постоянство никогда не проявлялось в чем-нибудь путном, – сказала тетушка Хлоя, нахмурившись, так как веселость собравшихся начинала ее тяготить.

– Да, – произнес Сэм, для большей важности поднимаясь на ноги. – Да, сограждане, у меня есть принципы, и я слишком горд, чтобы прятать их в карман. Я готов стоять за них, даже если меня сожгут живьем…

– Так вот во имя твоих принципов иди-ка лучше спать и не держи тут народ до самой зари, – сказала тетушка Хлоя, давая этим понять, что пора расходиться по домам.

– Негры! – воскликнул Сэм, взмахнув шляпой. – Благословляю вас! Идите спать и не унывайте.

Глава IX,
из которой видно, что и сенатор – только человек

Отблески яркого огня, горевшего в камине, падали на мягкий ковер, устилавший пол уютной гостиной, и отражались в тонком фарфоре чашек и в до блеска начищенном чайнике. Сенатор Берд, стянув ботфорты, собирался заменить их новыми мягкими домашними туфлями, которые жена вышила ему за время его поездки на сессию сената. Миссис Берд, с сияющим от счастья лицом, следила за тем, как накрывают на стол, время от времени покрикивая на расшалившихся ребят.

– Том, оставь дверную ручку! Будь хорошим мальчиком! Мэри! Мэри! Не тяни кошку за хвост! Бедная киска!.. Джим, нельзя взбираться на стол! Нет, нет, дорогой мой муж, ты и представить себе не можешь, какая радость для всех нас, что ты сегодня вечером уже с нами, – произнесла она, наконец с трудом улучив минуту и обращаясь к мужу.

– Я вырвался на самый короткий срок, чтобы хоть ночь провести дома, в покое и уюте. Я страшно устал, и у меня разболелась голова.

Миссис Берд взглянула на пузырек с камфарным спиртом, стоявший в стенном шкафчике, дверцы которого были полуоткрыты, и уже потянулась за ним, но муж остановил ее:

– Нет, нет, Мэри, не нужно лекарств, только чашку хорошего, горячего чая и немножко домашнего тепла и уюта – вот все, что мне надо. Да, законодательство – нелегкая штука.

И сенатор улыбнулся, словно радуясь мысли, что он приносит себя в жертву ради своей родины.

– Ну как же, – спросила миссис Берд, как только семья уселась вокруг чайного стола, – что же обсуждали в сенате?

Обычно кроткая маленькая миссис Берд мало интересовалась происходившим в сенате, считая, что у нее достаточно забот по собственному дому.

– Ничего особенного, – ответил мистер Берд, удивленный этим непривычным вопросом.

– Правда ли, что собираются издать закон, который запрещает оказывать помощь несчастным беглым неграм, запрещает дать им поесть или напиться? Мне рассказывали о таком законе, но я не могу поверить, чтобы это была правда.

– Мэри, Мэри, да ты, кажется, занялась политикой?

– Глупости, я ни капельки не интересуюсь вашей политикой, но издание этого закона, по-моему, было бы жестокостью, недостойной порядочных людей. Надеюсь, дорогой мой, что вы таких решений не принимали?

– Принят закон, запрещающий оказывать поддержку и помощь невольникам, бежавшим из Кентукки, – помедлив, ответил сенатор. – Невоздержанность аболиционистов привела к тому, что плантаторы в Кентукки находятся в величайшем возбуждении. Чтобы хоть сколько-нибудь успокоить их, сочли нужным издать подобный закон. Это было простым проявлением добрососедских отношений.

– Что же сказано в этом законе? Не может же он запретить нам предоставить этим несчастным существам ночлег, посытнее накормить их, снабдить каким-нибудь старым платьем и затем спокойно отпустить? Или именно это и воспрещается?

– Да, друг мой, именно это и подходит под определение: «оказывать помощь и поддержку».

Миссис Берд была маленькая, хрупкая, застенчивая женщина с добрыми, кроткими голубыми глазами, нежным, как персик, лицом и чарующим голоском. Особой храбростью она никогда не отличалась: рассерженный индюк мог своим кулдыканьем обратить ее в бегство, а солидному дворовому псу достаточно было оскалить зубы, чтобы она смертельно испугалась.

Муж и дети заполняли для нее весь мир, и этим миром она управляла больше с помощью просьб, чем приказаний. Была лишь одна вещь, способная вывести из равновесия эту мягкую и сострадательную женщину: всякое проявление жестокости могло довести ее до вспышек гнева, которые производили особенно сильное впечатление именно потому, что казались совершенно несвойственными ее характеру.

Услышав слова мужа, миссис Берд, быстро поднявшись, подошла к нему.

– А теперь, Джон, – сказала она твердо, – я желала бы знать, считаешь ли ты такой закон справедливым и можно ли совместить его с требованиями нашей совести?

– Ты не прикажешь расстрелять меня, Мэри, если я скажу: да?

– Я не ожидала этого от тебя, Джон! Ты не голосовал за него?

– К сожалению, голосовал, мой прелестный маленький политик.

– Тебе должно быть стыдно, Джон! Эти несчастные люди, лишенные приюта и крова… О, какой позорный закон, бессердечный и безжалостный! Я нарушу его при первом же случае… Мы дошли до очень печального положения, если женщина, не совершая преступления, не может предоставить кров и горячую пищу умирающим с голоду несчастным людям только потому, что они рабы, то есть в течение всей своей жизни подвергались унижениям и мукам. Бедные создания!

– Дорогая моя, выслушай меня. Все чувства твои справедливы и человечны, и я люблю тебя за то, что ты их испытываешь. Но, дорогая, нельзя давать волю чувствам без контроля разума. Дело не в наших личных переживаниях: на карту поставлены важные государственные интересы. Население охвачено таким возбуждением, что мы вынуждены жертвовать своими личными симпатиями.

– Нет, Джон! Я ничего не смыслю в вашей политике, но я твердо знаю: мой долг накормить голодного и утешить страждущего. Так вот, я подчиняюсь тому, что повелевает мне моя совесть, а не ваш закон.

– А что, если твой поступок повлечет за собой серьезные общественные бедствия?

– Я знаю, что этого не может быть. Всегда следует поступать так, как подсказывает сердце. В этом я твердо убеждена.

– Удели мне одну минуту внимания, Мэри, и я приведу тебе неопровержимое доказательство…

– Нет, Джон, говори хоть всю ночь напролет, тебе не удастся меня переубедить. И я спрашиваю тебя, Джон: прогнал бы ты из своего дома человека, умирающего от голода и холода, только потому, что этот человек – беглый раб? Сделал бы ты это? Скажи прямо.

Мы вынуждены признать, что наш сенатор был человек отзывчивый и мягкий. Он никогда не бывал способен оттолкнуть человека, находящегося в беде. Жена это прекрасно знала и вела наступление на плохо защищенные позиции. Поэтому ему оставалось только изыскивать любые меры, лишь бы выиграть время. Он откашливался, вытаскивал из кармана платок, протирал стекла очков, а миссис Берд, видя его нерешительность, проявляла все больше энергии.

– Хотела бы я поглядеть, – настойчиво продолжала она, – хотела бы я видеть, как бы ты поступил: мог бы ты прогнать, например, от своих дверей женщину в снежную метель или же выдать ее, чтобы ее засадили в тюрьму?.. Нет, нет, скажи: прогнал бы? Да?

– Это был бы очень тягостный долг, – печальным тоном проговорил мистер Берд.

– Долг, Джон? Не произноси таких слов! Ты сам знаешь, что вовсе не в этом твой долг. Это не может быть долгом! Если владельцы не хотят, чтобы невольники бежали от них, пусть обращаются с ними как следует – вот мое мнение. Если бы у меня были невольники (надеюсь, что у меня их никогда не будет!), я-то уж сумела бы вести себя так, чтобы они не убежали от меня и от тебя, Джон. Повторяю тебе: никто не убежит, если ему хорошо. Когда они решаются на побег, эти несчастные, то, значит, натерпелись холода, голода и страха. И незачем всем и каждому ополчаться против них. И хоть закон, хоть нет – а не подчинюсь ему, боже меня сохрани!..

– Мэри, Мэри, выслушай меня!

– Не стану! Терпеть не могу рассуждений, Джон! Вы – политики, вы кружите, кружите вокруг самых простых вещей, а на практике сами отступаетесь от своих теорий. Я достаточно хорошо знаю тебя, Джон. Ты и сам не считаешь, что это справедливо…

В этот критический момент в дверь просунулась голова старого слуги, негра Куджо. Он попросил госпожу выйти на кухню. Сенатор с некоторым облегчением вздохнул и, опустившись в кресло, принялся просматривать какие-то бумаги.

Но не прошло и нескольких минут, как за дверью послышался взволнованный голос миссис Берд:

– Джон, Джон, выйди сюда на минутку, прошу тебя!

Мистер Берд, оставив бумаги, вышел на кухню. Пораженный зрелищем, представившимся его глазам, он замер на пороге. На двух составленных вместе стульях лежала молодая изможденная женщина. Платье ее было порвано, один башмак она, видимо, потеряла, чулок был сорван, нога была порезана и вся в крови. Женщина лежала, закинув назад голову, словно в предсмертной агонии. Она казалась страшно измученной, и все же нельзя было не заметить ее трогательной красоты. Мертвенная неподвижность, застывшие черты, в которых ощущалось дыхание смерти, вселяли ужас в сердца присутствовавших.

Мистер Берд стоял молча и тяжело дышал. Его жена и чернокожая служанка, тетушка Дина, хлопотали вокруг незнакомки, пытаясь привести ее в чувство, в то время как старый Куджо, посадив ребенка к себе на колени, стаскивал с него чулки и сапожки, стараясь согреть его ноги.

– Какой у нее вид! Смотреть невозможно! – страдальчески морщась, бормотала тетушка Дина. – Ее, верно, здесь, в тепле, разморило. Она была еще не так плоха, когда вошла, и попросила разрешения немного погреться. Я только успела спросить ее, откуда она, а она вдруг как грохнется!.. Поглядите на руки, сразу видно, что она никогда не занималась грубой работой.

– Бедняжка, – с волнением проговорила миссис Берд.

Внезапно большие черные глаза молодой женщины раскрылись, и она странным, блуждающим взором огляделась вокруг. Ужас отразился на ее лице.

– Гарри! – вскрикнула она. – Гарри! Они схватили его!..

Услышав ее голос, ребенок соскользнул с колен старого Куджо и, протягивая ручонки к матери, бросился к ней.

– Ах, вот он, вот!.. – воскликнула женщина и, повернувшись к миссис Берд, с отчаянием продолжала: – О миссис, защитите его! Не дайте им схватить его!..

– Нет, нет, бедная вы моя, – сказала миссис Берд, – никто не причинит вам здесь зла. Не бойтесь, здесь вы в безопасности.

– Благодарю, благодарю вас, – прошептала женщина и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Малыш, видя, что она плачет, силился утешить ее своими ласками.

Наконец, благодаря нежной заботливости миссис Берд, она несколько успокоилась. На скамье у очага ей постелили постель, и она вскоре уснула, крепко прижимая к себе ребенка, который казался не менее утомленным, чем она сама.

Несмотря на усилия окружающих, она ни за что не соглашалась расстаться с ним хоть на мгновение и при малейшей попытке взять его из ее рук начинала в смертельном ужасе сопротивляться. Даже во сне она с силой прижимала к себе ребенка, словно желая защитить его от опасности.

Сенатор и его жена вернулись в гостиную, и, как это ни странно, ни он, ни она ни одним намеком не упомянули о предыдущем споре. Миссис Берд занялась вязанием, а сенатор делал вид, что погружен в просмотр бумаг. Но вдруг, отложив их в сторону, он повернулся к жене.

– Я совершенно не представляю себе, кто она такая, – произнес он.

– Когда она проснется и сколько-нибудь оправится, видно будет, – ответила миссис Берд.

– Послушай, дорогая… – снова после некоторого раздумья начал сенатор.

– Я слушаю тебя, мой друг.

– Нельзя ли ей надеть которое-нибудь из твоих платьев… если его удлинить, разумеется? Мне кажется, что она выше тебя ростом.

Еле заметная улыбка скользнула по лицу миссис Берд.

– Посмотрим, – сказала она.

Снова молчание, и снова его нарушил сенатор:

– Послушай, дорогая…

– Да?..

– Ты знаешь, этот домотканый плащ, которым ты укрываешь меня, когда я укладываюсь подремать после обеда… Его тоже можно было бы ей отдать. Ее необходимо одеть.

Но тут вошла Дина и сообщила, что женщина проснулась и хотела бы поговорить с госпожой.

Мистер и миссис Берд направились в кухню, сопровождаемые двумя старшими детьми. Младшие члены семьи уже были уложены в постель.

Элиза сидела на приступке очага, подле самого огня. В ее взгляде было беспредельное отчаяние…

– Вы хотели говорить со мной, – сказала миссис Берд с большой мягкостью. – Надеюсь, вы чувствуете себя теперь лучше, бедняжка?

Глубокий вздох был единственным ответом Элизы, но она подняла на миссис Берд глаза с выражением такой тоски и трогательной мольбы, что отзывчивая женщина почувствовала, как у нее к горлу подступают слезы.

– Здесь вам нечего опасаться, – сказала миссис Берд. – Все мы – ваши друзья. Скажите, откуда вы и чего вы желаете?

– Я пришла из Кентукки…

– Когда? – спросил сенатор, желавший держать нить допроса в своих руках.

– Сегодня ночью.

– Каким путем?

– Я перебралась по льду.

– Перебрались по льду? – невольно повторили все присутствующие.

– Да… Я перебралась по льду потому, что они уже настигали меня… совсем… совсем… и не было другого пути!

– Боже! – воскликнул Куджо. – Ведь лед раскололся на глыбы, и они плывут по реке, крутятся, налезая одна на другую!..

– Да, да… – произнесла Элиза, как безумная устремив взгляд в пространство. – И все же я прошла по льду. Мне казалось, что я не пройду… я не надеялась, что доберусь до другого берега… Но у меня не было выбора, нужно было перейти или умереть…

– Вы были невольницей? – спросил мистер Берд.

– Да, сэр.

– Хозяин жестоко обращался с вами?

– Нет, сэр, он был добрым хозяином.

– А ваша хозяйка? Она была жестока?

– Нет! О нет, сэр. Моя госпожа всегда была добра ко мне.

– Что же могло заставить вас бросить такой хороший дом и бежать, подвергаясь страшным опасностям?

Элиза поглядела на миссис Берд испытующим взглядом и увидела, что она одета в траур.

– Миссис, – произнесла она вдруг с неожиданной решимостью, – приходилось ли вам когда-нибудь терять ребенка?

Вопрос был неожиданный, он задел незажившую рану: всего месяц назад миссис Берд похоронила ребенка, любимца всей семьи.

Сенатор отвернулся и отошел к окну. Слезы брызнули из глаз миссис Берд, но она постаралась овладеть собой.

– Почему вы задали этот вопрос?.. Да, я недавно потеряла ребенка.

– Тогда вы поймете мое горе, – проговорила Элиза. – Я потеряла двоих детей, одного за другим. Они остались там, в той земле, откуда я пришла. У меня теперь только один этот ребенок… Он для меня все на свете – мое утешение, моя гордость, все мои мысли о нем и днем и ночью. И вот, миссис, они захотели отнять его у меня и продать торговцам с Юга, отправить его туда одного, его, такого крошку, который ни разу в жизни ни на одну минуту не покидал меня; не было ни одной ночи, когда бы он не спал подле меня… Я не могла это перенести, миссис! Я знала, что, если его увезут, я не смогу жить, у меня не будет на это сил… И когда я узнала, что он продан, что бумаги подписаны, я схватила его и убежала среди ночи… Они гнались за мной – тот, который купил моего мальчика, и двое слуг хозяина… Они уже готовы были схватить меня… Я слышала их… чувствовала их приближение… Я прыгнула на лед… Как я прошла? Не знаю… Затем я увидела человека, который помог мне выбраться на берег…