Портртет 8
Оксана Овсянка приехала в Москву из молдавского городка Бельцы. Она была сиротой. Одинокая хрупкая девушка лет двадцати четырёх. У неё была белая, как бы прозрачная кожа, белокурые волосы, голубые глаза. Перетаскивать тяжелые контейнеры и сгребать лопатой снег – это было не для Оксаны.
Поначалу она устроилась в ГРЭП техником. Задумка была такая: обойдя ведомства своего участка, познакомиться с мужчиной своей мечты и т.д.
Для этого каждый день Оксана, облачившись в боевое оперение и придав лицу боевой раскрас, обходила ведомства с единственной целью донести до руководства всяких офисов и фирм круг их прав и обязанностей в такой серьёзной и запутанной сфере как ЖКХ. Разумеется, без неё решить множество задач в этой области руководству будет затруднительно. Заодно происходило и нормальное рабочее знакомство с руководящим контингентом фирм.
Беседа велась в доверительной атмосфере, спокойно и проникновенно, но не без готовности откликнуться на лёгкий флирт. Последнее, разумеется, просто дань искусству и во вторую очередь. Не затем же она пришла. Но, хотя забота о делах превыше всего, Оксана не сухарь и в пределах приличия может немного расслабиться, пошутить, поговорить о жизни и выпить чашечку кофе.
Но то ли мужики в центральном округе были под стать аварийным домам, то ли по причине их пугливости, но дальше кофе и проникновенных бесед проникновения не шли. Дверь за Оксаной вежливо закрывалась и существа в штанах, так и не осознав чуть-чуть не свалившегося на них счастья, опять утыкались в скучные дела.
Одновременно Овсянка заводила друзей и на стороне. И как-то быстро обросла ими. Это были весёлые, лёгкие на подъём девушки с такими же проблемами как у неё и крепкие молодые люди с солидными машинами, всегда готовые откликнуться на беззаботную вечеринку без всякого серьёзного послевкусия на следующий день.
Короче, или товар оказался не по купцам, или девушке просто не повезло, а может поставленная задача была гораздо сложнее в реальности. Судите, кому как нравится.
Все эти отчаянные поиски Оксана проделывала так увлечённо, что основная работа пришла в полное запустение.
Обнаружив развал в делах, начальство быстро перевело Овсянку в дворники.
Через некоторое время, изрядно измотавшись от непосильного рабства, она взяла отпуск и уехала в Турцию. Увы, как потом выяснилось, не просто загореть и поплавать.
Прошёл месяц, и пришедшая к техникам подруга Оксаны объявила, что Овсянка ненадолго вынужденно задерживается, а вместо неё будет работать нанятый человек. Чтобы не было скандала, не сообщайте руководству. Я, как её техник, пошла навстречу.
Прошёл другой месяц, за ним третий, четвёртый. А из Турции шли и шли телеграммы с просьбой подождать ещё немного. Скандал разразился к концу шестого месяца, и Оксана вернулась.
Странная, ещё больше похудевшая, растерянная и с какими-то красными пятнами на лице.
Именно в это же время в газетах напечатали о высылке из Турции занимавшихся проституцией русских девушек, которые по соответствующей статье успели отсидеть в турецкой тюрьме.
Её вызвали на ковёр к начальнице вместе со мной.
Я вошла в кабинет, когда там уже дрожали стены и звенели оконные стёкла.
На стуле у сиятельного стола, согнувшись и втянув голову в плечи, горько рыдала заблудшая овца.
Рыдания перемежались всхлипами. Изредка, когда удавалось вставить слово, плачущий голос умолял простить и не казнить, потому как от помутнения разума всё и приключилось. Никогда больше этого не повторится, клянусь мамой.
И эта покорность растоптанного существа была как раз то, что нужно. Единственно верная линия поведения, тонко схваченная Оксаной, давала шанс на милость.
– Как ты посмела! – гремела матушка – Как ты додумалась до такого?! Всё! Выгоню тебя на улицу, чтобы ты знала, почём фунт лиха. А я то, доверчивая, приголубила, работу дала, поверила. Слишком я добрая, вот вы все и пользуетесь. Выгоню и точка.
Всхлипывания Овсянки перешли в рыдания, а матушка бушевала дальше.
В сенях высочайшего кабинета притихли сотрудники. Секретарша перестала печатать, экономисты и бухгалтера отложили свои подсчёты, инженеры замолчали. Все ждали, чем закончится драма.
– Разве после такого твой техник-смотритель может тебя принять назад?! – гремела Косинова – Так подвести коллектив, оказаться такой неблагодарной, а мы то как хорошо к тебе относились. Обмануть нас как последних дураков. Сколько ни делаешь добра людям, ничего не ценят.
И вдруг, не снижая накала, поворот в мою сторону: «Что скажете? Можно ли такую простить и принять назад?»
Это был точный выстрел в лоб и неожиданный. Он как бы говорил, что не удастся вам, уважаемая, отсидеться там в углу. Либо присоединяйтесь к экзекуции, либо я не знаю, что с вами сделаю.
Я замерла в мучительном и лихорадочном размышлении, что ответить.
Согласиться – предать рыдающее, униженное и растоптанное существо.
Призвать милость к падшей – гром и молнии на мою голову, ведь и у меня рыльце в пушку. Я попала в коварно расставленные сети. Неугомонный режиссёр, одной рукой сдавив горло своей жертве, другой дотянулся и до меня.
И как бывает, тихий, коварный голос внутри убедительно и настойчиво начал приводить аргументы в пользу первого ответа: «Подумай, опять придётся с нею мучиться. Ведь ты ждала целых полгода, прикрывая её отсутствие и рискуя нарваться на грандиозный скандал. В конце концов, она сама виновата».
А другой возражал, что куда же она пойдёт, если выгонят. Тоже нехорошо получается.
А Змей-Горыныч ждал. Надо было срочно на что-то решиться.
В наступившей тишине слышны были только всхлипы падшего ангела.
Не скажу, что мой ответ внёс ясность в ситуацию, но, прозвучав как панегирик уму и справедливости матушки, разрядил её.
– Вы как всегда правы, – промямлила я – и ваша оценка верна. Я с ней полностью согласна.
Какая оценка и с чем согласна, это уж пусть сама додумывает.
Змей-Горыныч медленно ослабил свою хватку, соображая, на чьей же я стороне.
Оксану помиловали и перевели от меня к Ковалевской. Но Овсянка на работу так и не вышла, наняв вместо себя другую. Ковалевская закрыла глаза, а Оксана сохранила за собой служебную комнатушку, из которой выходила опять на поиски мужчины своей мечты.
Через некоторое время ей сделали анализы и обнаружили красную волчанку.
Стресс, пережитый в Турции, дал какой-то роковой толчок организму и инициировал начало болезни.
Она приходила к нам, чтобы позвонить своим друзьям. Их у неё было много. Весело и непринуждённо назначала вечеринки, встречи и просто болтала. А потом нам грустно признавалась, что горстями пьёт таблетки и скоро от печени ничего не останется. Сказала, что эта болезнь не излечивается и прогноз печален.
Оксана стала хорошо одеваться и однажды пришла в норковой накидке до пояса. Казалось, она просто хотела жить, уже не думая о серьёзной встрече, жить столько, сколько ей ещё отпущено.
Бегая по участку как бездомный пёс, спеша забежать с продуктами к детям, я привыкла к вытянутой вперёд спине с откляченным задом. Так двигаться получалось быстрее. Голова при этом опущена вниз, и глаз невольно не поднимается выше асфальта.
И однажды глаза наткнулись на пару стройных женских ног на высоких каблуках и в чёрных чулках.
Ножки шли мне навстречу, элегантно постукивая каблучками. Шаг был неспешный, и каждая ножка изящно ступала, вытягивая носочек и выгибая крутой подъём.
Глаза сами по себе начали скольжение вверх к бёдрам. Сначала они дошли до маленьких изысканных коленок, потом до края символической юбки и упёрлись в восхитительные крутые бёдра. А там своя божественная симфония. Бёдра покачивались в такт длинным ножкам и также неспешно.
Взгляд, постепенно возвращаясь к реальности, заскользил выше. И там, на вершине всего этого великолепия как завершение чудной картины, в лучах яркого майского солнца на длинной шее в ореоле пышных белокурых волос гордо красовалась изящная головка.
У красавицы были пухлые губки и маленький прямой нос, на котором сидели солнцезащитные очки с крупными стеклами. Эти стёкла глядели на меня, и губки снисходительно усмехались моей оторопи. Мне навстречу плыла Оксана. Когда я опомнилась, она была уже далеко.
Так русская Травиата ещё долго жила у нас своей весёлой и безнадёжной жизнью, а потом я встречала её всё реже и реже, пока она совсем не исчезла.
Портртет 9
Она, ругаясь, визжала как резаный поросёнок, крыла матом, курила и уходила в запои. Но последнее только по выходным и праздникам.
На работе была деловой и серьёзной. Как-то надо было куда-то деть виртуальные пять миллионов рублей. Что-то, связанное с годовым списанием средств. Неграмотная Танька Мусина, склонившись над простынями отчётов, колдовала, рассчитывала, перебрасывала часть средств туда-сюда, хваталась за голову, опять переделывала, и, наконец, липовый отчёт для ДЕЗ'а был готов и все пять миллионов пристроены.
Она была падка на лесть и обожала подхалимов. Их Танька выслушивала снисходительно, покуривая сигарету, и под конец отдавала руководящие указания дружески-безапеляционным тоном.
Но того из своих подчинённых, кого почему-либо невзлюбила, готова была растерзать на куски, и тогда визг, сдобренный матом, мог разорвать барабанные перепонки. Заводилась она с пол оборота. Энергия била ключом.
Однажды в телефонном разговоре с какой-то городской службой Танька кричала, объясняя им своё требование так, что её эмоции перехлёстывали слова, а мысль рвалась как арабский скакун, закусив удила. Не находя быстро нужного слова, но не желая сбавлять наступательный темп, она заменяла его словом «ЭТО» и неслась дальше на ураганной волне. Абонент на другом конце провода должен был сам додумывать, что означало это «ЭТО».
В минуты покоя Мусина призналась, что ничего не видела в жизни, кроме леса, поля да тяжёлого сельского труда. В ответ я возразила, что ежели бы начинала свою жизнь сначала, то лучше леса и поля придумать нечего. А если под сельским трудом понимать собственное хозяйство, то чем грязные троллейбусы и душное метро с отравленным воздухом предпочтительнее?
Я для неё всегда была не своя. Но до определённого момента.
Однажды, проходя мимо, она увидела, как я беснуюсь у бункера. Наш бункер втихаря загрузили строительным мусором, вынесенным из театра им. Маяковского, что на Малом Кисловском переулке.
Хитрая администратор театра увиливала, не признавая свою причастность, а мне грозил баснословный штраф. Но не столько штраф меня пугал, сколько возмутило бесстыдное и высокомерное отрицание вины. Разошлась я тогда не на шутку, и крик был на всю улицу. Правда без мата по причине необученности, о чём тогда весьма сожалела.
Вот Танька тогда и застала сцену вселенской ярости. С этих пор ко мне подобрела,побежала докладывать начальнице, и другая Танька тоже растаяла. Неисповедимы пути твои, Господи. А я то думала, надо просто хорошо работать.
Мусина была умна, сметлива и хитра.
Она пришла в ГРЭП с кондитерской фабрики «Большевик», где дослужилась до командования тремястами работниц. Но неосторожно уличила в воровстве масла при закладке продуктов самую главную начальницу. А так как в жизни ещё была не бита, то наивно бросилась за правду на собрании. Но тут её и ушли.
Сбежала она в поисках лучшей доли из своей глухомани в Москву на кондитерскую фабрику в шестнадцать лет и поселилась в общежитии при фабрике.
Вечерами после работы у стен общежития под окнами молодых работниц собирались такие же молодые ребята с соседнего завода. Они звали своих подружек и заводили новые знакомства с бесшабашностью нерасчётливой фабрично-заводской среды.
Вот Танька однажды и встала к окну.
Ей было шестнадцать лет, и она была хороша, очень хороша.
Белокожая, с пухлыми губами, тонким, изящным носиком, с округлыми формами невысокой фигурки, с искрящимися глазами и лукавой улыбкой. Танька могла покорить кого угодно.
Мусин влюбился буквально с первого взгляда и понял: это навсегда.
Бессмертные Бизе и Мериме рассказали нам, как это бывает.
Он был среднего роста, тщедушен, с невыразительным, незапоминающимся лицом.
Совсем не красноречив, скорее напротив.
Но безумной силе его любви могли бы позавидовать абсолютно все молодые люди моей образованной молодости. Там, в институте, в этом смысле царил дух практичности и осторожности. Но об этом не здесь.
И хотя, забегая вперёд, замечу, она не смогла родить – сказалось нелёгкое детство с перетаскиванием всяких тяжестей по хозяйству, а может быть и простуда – он даже мысли не допускал о разводе.
И вот здесь началось самое интересное. Татарская мама Мусина категорически восстала против русской Таньки. В ход были пущены все средства. Татарский курултай всех родственников собрался для строгого предупреждения наметившемуся отщепенцу.
Над обильными татарскими пловами, сочными манты, бэлишами, горами отварного мяса и прочих кушаний старшие заговорили.
Ему напомнили о заветах предков, о великой истории татар, о необходимости почитания в мусульманских семьях старших младшими. Ещё приводили многочисленные примеры распавшихся браков с русскими, и многое другое было сказано нерадивому молодому татарину.
Всё было тщетно. Миша их почтительно слушал, слушал, но с Танькой встречаться не перестал.
Тогда мать начала срочно подыскивать татарскую невесту. Благо этого добра во всех нациях нашей вечно воюющей державы стало предостаточно.
Потянулись татарские невесты, скромные, с глазами опущенными долу, безмолвные – одна краше другой. Но стоило появиться сватам в дверях, как Миша Мусин выскакивал в окно. И сваты уходили оскорблённые. Татарская родня Миши решила: парень пропал.
Шли месяцы и даже годы. Против воли матери Мусин не мог жениться и не мог бросить Таньку по причине безумной неугасающей любви. Он был безнадёжно ею болен.
Однажды в компании приятелей парень немного поддал и в таком виде наткнулся на особо ретивого милиционера. Он попал в обезьянник отделения милиции Левобережного района. Мусин успел сообщить о приключившемся с ним матери и Таньке поутру следующего дня.
Когда Танька примчалась в ОВД Левобережной, она застала напуганных Мишу и татарскую маму и отчитывающего их милиционера, грозившего оформлением пятнадцати суток.
Милиционер даже не догадывался, какой ураган сейчас на него обрушит маленькая женщина.
Весь водопад витиеватого мата с угрозой посадить самого милиционера она вылила за пять минут на голову опешившего стража порядка. Заодно пригрозила дойти до самого высшего начальства и выяснить, чем занимается ОВД, если « хватают на улице приличных людей незнамо за что ».
На Танькины крики и визги сбежалось всё ОВД. Подивились, почесали в затылке и решили отпустить всех поскорее от греха подальше. Что связываться с сумасшедшей бабой!
Домой все трое шли молча. И тут непримиримая татарская мама сказала:
« Собирай вещи и переезжай к нам из своего общежития».
Любила ли Танька своего мужа? Пожалуй, нет. Она по– царски спокойно позволяла себя любить.
Они прожили вместе всю свою короткую жизнь, и оба умерли с разницей в несколько месяцев.
В нашей конторе вообще умирали рано.
Книга 3
Школа. Институт. Работаый
Александра Дмитриевна vs Елена Ивановна
…И где бы ни бывали мы,
тебя не забывали мы,
как мать не забывают сыновья.
ты – юность наша вечная,
простая и сердечная,
учительница первая моя!…
Александра Дмитриевна, убогонькая, приземистая старушка лет за шестьдесят с жиденькими шатеновыми короткими волосиками очень любила богатеньких.
В далёких пятидесятых ими были номенклатурные партийные работники и генеральская верхушка. Всем остальным уготован был более скромный жребий независимо от ума, работы, знаний и прочих достоинств. Ну а если ты – не член партии, то потолок в карьере достигался очень быстро.
В классе у Александры Дмитриевны такие отпрыски влиятельных семейств были, и Вовочка Капитонов – самый избранный среди избранных. Мальчик тихий, неприметный и упитанный, ничем не выделяющийся в учёбе. Чего нельзя сказать о его школьной форме.
Если бедному Имаметдинову на собранные деньги купили самую дешёвую, то Вовочка носил только форму из лучшей шерстяной материи – из чесучи.
Пыжась от сознания собственного благородства, представительницы родительского комитета, купив форму, раздели бедного Имамеда перед всем классом, предварив это действие речью о своём сострадательном благодеянии.
Полураздетый Имамед стоял и смущённо улыбался перед классными приятелями, а потом стал натягивать штаны и куртку. Нас всех должна была прошибить слеза, но вместо этого дети растерянно смотрели на жалкую одёжку серого цвета из дешёвой ткани уродливой ворсистой структуры. Словом – тряпка и тряпка, которая быстро сваливалась в катушки. До чесучи благодетели из родительского комитета не дотянули.
Так вот. Вовочкин папа был членом ЦК – высокий, плотный, с неуловимым сходством с колхозным хряком на сытом лице, не очень обременённом интеллектом. Что такое ЦК, с чем это едят и чем это грозит, мы, маленькие детки начальных классов, ещё не понимали, но по особому состоянию, в которое впадала трепещущая старушка при появлении вышеозначенного папы, чувствовали необычность момента.
Сей папаша мог заглянуть и в середине урока, прервав объяснения учительницы на полуслове, которое всегда разрешалось радостным приветственным возгласом. Она с угодливой готовностью и внимательно выслушивала речи товарища Капитонова по поводу учёбы сыночка, отвечала на вопросы, утвердительно кивала и растекалась в улыбке при прощании. Проводив его до двери, возвращалась всегда озарённая, с умильным выражением лица и с каким-то внутрь себя направленным взглядом.
А когда так же в середине урока постучался и вошёл папа другого мальчика, по фамилии Худяков, худой мужчина без капитоновского румянца на бледных щеках, встреча проходила не в столь изысканных тонах. Худяков извинился и не занял больше минуты.
Но и этого оказалось достаточно, чтобы ещё две поминать его перед всем классом недобрым словом за нарушение святого времени урока.
Ещё была девочка по имени Оленька Алексеева. Тихий ангел в веснушках, с белой кожей и с золотистыми косичками. Её небесно-голубые глаза всё время смотрели ласково и наивно на грешный мир, а папа был генералом. Как нетрудно догадаться, убогая старушка не могла пройти мимо этого ангела, и когда ангел заболел обыкновенной простудой, не только регулярно её навещала, но и проводила с ней уроки на дому.
Потом наивная Александра Дмитриевна вдохновенно рассказывала в классе, как Оленька терпеливо выслушивает её объяснения, пишет диктанты и считает.
– Какая девочка, какая терпеливая, ну просто прелесть,– заключала умиротворённо старушка.
– Я её спрашиваю: «Оля, ты устала? Может, передохнём?» – продолжала умильно рассказывать Александра Дмитриевна – А она отвечает: «Нет, нет, что вы!»
И вот я тоже заболела и никак не могла понять, почему в мою тесную келью в многонаселённой коммуналке никак не заглянет Александра Дмитриевна. Ждала её, ждала, да так и не дождалась.
Но так как я без всяких объяснений Александры Дмитриевны училась легко, то долго по этому поводу не расстраивалась.
Однако не всё так просто у светлых ангелов. Уяснив, что в классе выделяются по учёбе две девочки – моя подруга Наташка Р. и я – Олина маменька решила через Олю пригласить нас в гости, оказав тем самым особое нам расположение, а заодно присмотреть для дочери полезных подруг.
– Приходите ко мне в гости,– зазывала Оленька, обученная мамой с кем дружить – у меня такие красивые попугаи.
Попугаями нас приманить не удалось, потому что мы сами не попугаи – не приручаемся, о чём с неожиданной резкостью ответили ей и высмеяли расчетливое гостеприимство.
А всего-то и было нам не больше девяти лет!
Тогда взоры небожителей обратились к более податливым. Ими оказались тёзки избранной пары. Для психологического комфорта у Вовочки появилась подружка Оленька Бычкова, а у Оленьки Алексеевой – Вовочка Салин. Заодно к психологическому комфорту избранных деток добавилась и полезная для будущего тренировка в общении с противоположным полом, разумеется, в самых пасторальных тонах. Приручение маленьких статистов особых трудов не потребовало. Салин был в самую пору, ибо матушка его – работник райкома партии. Обе небесные пары подобно сизым голубкам на жёрдочке просидели вместе за партами все начальные классы в самой непосредственной близости от любимой учительницы, радуя её глаз своими нерушимыми союзами. А потом, когда генеральская Оленька и партийный Вовочка начали взрослеть, психологическому сопровождению была дана отставка, ибо больше в нём не нуждались.
Где-то к концу четвертого класса накануне дня рождения партийного отпрыска Вовочки Александра Дмитриевна заговорщически объявила:
«Дети, кому Вова Капитонов что-то сказал, соберитесь внизу в раздевалке и ждите меня».
Было это произнесено как бы между прочим вполоборота, когда Александра Дмитриевна, по утиному переваливаясь, заковыляла к выходу из класса в конце уроков.
Нам с Наташкой Вова Капитонов не изволил ничего сказать. Я уже собралась уходить, но въедливая Наташка Р. схватила меня за рукав, усадила на подоконник как раз напротив раздевалки и заставила ждать небесное явление, с вызовом и презрением уставившись на выход из раздевалки. И вот оттуда, группируясь вокруг Александры Дмитриевны, потянулись приглашённые на великий банкет.
В те голодные года господа из ЦК уже знали вкус в жизни и дни рождения своих драгоценных детишек справляли нередко в ресторанах. Делалось это не для приглашённых статистов, а исключительно как необходимая мера в сложном процессе ваяния из отпрысков будущих лидеров и крупных начальников. Уже с младенчества отрок должен приучаться к великосветскому размаху в подходящей торжеству обстановке. На следующий день все оставшиеся за бортом памятного события были посвящены в подробности гулянки.
А убогонькая старушка всё возмущалась неприличным поведением за праздничным столом Лёши Филимонова, сына уборщицы.
Лёшка сначала растерялся от партийного изобилия в ресторане, а потом набросился на все дотоле невиданные в его бедной жизни деликатесы и жрал их, не останавливаясь, запивая лимонадом. В тот момент окружающий мир для Алёши померк, а остались только яркий квадрат праздничного стола и вполне разумная мысль, что такая обильная трапеза, такая халява больше в его жизни не повторится.
Ушла от нас куда-то генеральская Оленька, весьма скромно просуществовал в школе в старших классах и партийный Вовочка. Сын райкомовской мамы оказался неплохим и неглупым парнем, а Оленька Бычкова тоже как-то растворилась в тумане времени.
Но по всей жизни мы, две маленькие девочки, пронесли свою фронду – не спешили лизать кое-чего кое-кому и не спешили принимать на веру спущенные сверху истины.
Разнообразна и богата палитра человеческих характеров, с которыми пришлось встретиться на широком полотне жизни, и печальный вывод: я не люблю людей, – грустный итог в конце.
Прелестным исключением была моя учительница по музыке Елена Ивановна.
Музыкальная школа располоагалась при общеобразовательной, и уровень её преподавателей был весьма высок, к тому же все учителя – энтузиасты.
Елене Ивановне было почти сорок лет, и жила она на старом Арбате в комнате с двумя древними старушками в чепцах – мамой и тётушкой. В комнате кроме старушек был ещё рояль, а по стенам висели семейные фотографии в рамочках. На одной из них высокая и неуклюжая юная Елена Ивановна с жиденькими короткими чёрными кудряшками стояла, косолапо расставив ноги носками внутрь, неприкаянная и скособоченная.
Такой она и сохранялась всю оставшуюся жизнь, как бы застыв в той далёкой чистой юности.
Эта старая милая арбатская Москва давно исчезла, но доброта Елены Ивановны как самое дорогое наследство оставило в душе её учеников свой след.
Она не умела ругать за невыученный урок и только говорила: «Опять ты не выучила пьесу. Я вижу, как твои пальчики тычутся в клавиши как слепые щенята».
Каждый раз к празднику или экзамену Елена Ивановна на свои скудные средства покупала для учеников открытки и надписывала их добрыми пожеланиями. Всегда прямая, в чистой белой блузке с рюшечками, сидя в маленькой каморке под лестницей, где в нашей общеобразовательной школе был расположен её класс, она терпеливо, подобно маленькому фонарщику из известной сказки, зажигала в нас свой скромный огонь доброты и любви к музыке. Открытки дарились торжественно и трогательно.
Елена Ивановна носила на руке старинное золотое кольцо в виде ветки с изумрудами – её единственное ювелирное украшение.
Была в её девственной жизни тайная и непреходящая любовь, и звали его Дмитрий Кабалевский.
Сам композитор, конечно, не догадывался о существовании любящей его старой девы и тем более, как даже внешне на неё похож – такое же узкое лицо с немного вытянутыми вперёд губами, такая же романтичная возвышенность манер. Они были как брат и сестра, как две невстретившиеся половинки, и если бы судьбе было угодно их столкнуть в молодости, получилась бы счастливая и неразлучная пара.
О встрече со своим кумиром скромная Елена Ивановна даже не помышляла.
Как-то я пришла на урок после просмотра фильма «Оливер Твист» и смутила её дерзким вопросом, знает ли она, кто это такой. Она пробормотала что-то невнятное, и урок начался.
Когда я уходила, Елена Ивановна окликнула меня в дверях и робко, покраснев, произнесла, что она знает, кто такой Оливер Твист и кто написал этот роман.
И вот через много лет я встретила свою учительницу в троллейбусе. Подсела к ней, и мы разговорились. И Елена Ивановна, вспыхнув густым румянцем, сказала, как бы оправдываясь: «А знаете, я вышла замуж».
Это была правда, и звучало приблизительно так: «Оказывается, я не хуже других».