Мятеж

Глава 7

Когда Олливан и Вирджил перенеслись в вестибюль Странствующего Места, первое, что услышал Олливан, был звон разбитого стекла.

Значит, его дедушка тоже здесь. Отлично.

– Что все это значит? – взревел старик.

Олливан быстро взглянул на свое отражение в зеркале и поправил прическу, после чего шагнул в дверной проем большой гостиной.

– Я думаю, что могу ответить на этот вопрос, дедушка.

Он не мог сдержать радости, которая поднялась в нем, когда члены Общества молодых одаренных чародеев как один повернулись, чтобы посмотреть на него, и расступились, чтобы показать разбитую чашу для голосования, оставшуюся у подножия помоста.

А на нем, бледный, как снег, и злой, как дракон, стоял верховный чародей Джупитус Фиск. Его дедушка.

Олливан расплылся в улыбке. В конце концов, он не видел его целый год.

– Олливан.

Голос Джупитуса был обманчиво ровным. Теперь, когда он знал, что в перевороте на выборах виноват Олливан, худшее, что он мог сделать, это еще больше потерять самообладание.

– Какой сюрприз. Боюсь, он неудачный, поскольку тебе здесь делать нечего.

Он сделал жест, и охранники двинулись к Олливану. Джупитус никогда никуда не ходил без горстки своих самых надежных дружинников. С их помощью он мог запугивать людей еще сильнее. Мало кто осмелился бы признать, что верховный чародей терял свое преимущество, возлагая обязанность защищать себя на телохранителей. Среди тех, кто так думал, был Олливан, который, когда дружинники вышли вперед, не дрогнул – в отличие от тех, кто стоял рядом.

– У меня здесь больше дел, чем у кого-либо другого, – сказал он, указывая на фиолетовые стеклянные шары на полу. – На самом деле устав Общества молодых одаренных чародеев считает мое присутствие здесь необходимым. Не так ли, Ян?

Когда Олливан появился в зале, Ян Ленникер сделал несколько медленных шагов назад и сошел с помоста, и Олливан не винил его. Он тоже голосовал за него. Если бы Олливан был Яном, то и сам бы держался на расстоянии от верховного чародея.

Ян сокрушенно вздохнул и обратился к Джупитусу – достаточно громко, чтобы все услышали.

– Как вы, без сомнения, знаете, верховный чародей, наша хартия магически обязательна к выполнению. Если победивший кандидат не будет признан и ему не будет вручен значок на церемонии выборов, здание выдворит всех преемников наружу и опечатает двери. Способ, как это будет сделано, неясен, но устав намекает, что это может быть… болезненно.

Преемники зашептались. Дружинники, приближающиеся к Олливану, остановились; один даже отошел, чтобы быть ближе к двери.

– Я знаком с уставом, мистер Ленникер, но, как бы то ни было, мой внук не является законным кандидатом.

Он устремил свой самый холодный взгляд на Олливана так, чтобы видел только он.

– Он изгнан.

Олливан сочувственно поморщился.

– Ян.

Ян посмотрел в небо и пробормотал проклятие.

– Я боюсь, верховный чародей, что изгнание или фактически любой проступок, который приводит к изгнанию, не лишает автоматически членства в Обществе или иным образом не лишает права баллотироваться в президенты.

– Достань мне проклятую звездами хартию, – рявкнул Джупитус, прежде чем Ян закончил говорить.

– Забавно, я думал, ты с ней знаком, – сказал Олливан, пока Ян устремился за ней. – Неважно. Почему бы мне не рассказать тебе, что там написано?

Он сцепил руки за спиной и медленно прошелся перед помостом.

– Устав Общества молодых одаренных чародеев – документ, написанный шестью из наших первых и, возможно, наиболее сильных членов и магически закрепленный более пятисот лет назад, – требует от кандидата в президенты только двух вещей. Он должен являться членом Общества более года и быть моложе двадцати лет, так как в этом случае он не покинет Общество раньше, чем закончится его двухлетний срок. Однако, что самое интересное, так это то, что устав требует от президента. От президента требуется следующее: чтобы он присутствовал на церемонии инаугурации, где я и нахожусь; чтобы он принял пост добровольно и осознанно, что я и делаю; чтобы он посетил минимум четыре из пяти собраний Общества в течение срока своих полномочий, что я и сделаю; и – он остановился и повернулся к помосту – чтобы он жил в Харте.

Лицо Джупитуса расплылось в улыбке.

– Чего ты не делаешь, – сказал он. – И, следовательно, ты не имеешь никаких прав.

– Да, можно было бы так подумать. Вероятно, это было бы разумным решением, но я полагаю, что это одна из проблем, которая может произойти, если вы продолжаете использовать документ, написанный несколько столетий назад самодовольными пятнадцатилетними подростками, которые, как мы можем разумно предположить, в то время пили большое количество медовухи – они разлили довольно много этого напитка на страницах с шестой по одиннадцатую. Итак, не обязательно жить в Харте, чтобы стать президентом, но нужно жить здесь в течение всего двухлетнего срока.

Ян вернулся с хартией и передал ее Джупитусу.

– Страница восемь, – услужливо подсказал Олливан. – Осторожно с липкими частями.

– Но ты изгнан! – проревел кто-то справа от него. Это был Элрик Верда. Лицо юноши приобрело точно такой же оттенок фиолетового, как и стеклянные шарики, разбросанные по полу. – Ты не можешь жить в Харте.

– Боюсь, я вынужден. Если я президент, то должен жить здесь, а если, по мнению людей в этом зале, я не президент, тогда я предлагаю всем нам быстро уйти, прежде чем неизвестные силы утащат нас из этих залов. Ведь я могу заверить вас, что Странствующее Место ощущает мое присутствие.

Олливан, возможно, мог бы применить какую-нибудь магию, чтобы в тот момент здание издало особенно явный скрип, но в этом не было необходимости. Все это промедление с вручением президентского значка уже раздражало старый заколдованный дом, и было слышно, как неестественный сквозняк со свистом проносится по закоулкам комнат наверху, готовясь ворваться в большую гостиную и испортить прически всех присутствующих. Несколько гостей предпочли уйти. Уже не один преемник кричал, чтобы Олливан получил проклятый звездами значок.

О, звезды, как же Олливан любил магию.

Джупитус проигнорировал волнение в зале и устремил взгляд поверх устава на своего внука.

– Мисс Рэдлин, – сказал он. – Когда мой внук был изгнан из Уизерворда в Иной мир, разве вы не сочли уместным также лишить его членства в Обществе?

То, что Хелия Рэдлин, уходящий президент, ответила честно и с высоко поднятой головой, не могло не вызывать к ней уважения.

– Нет, верховный чародей, я этого не сделала. Я уверена, вы можете понять, что… мне никогда не приходило этого в голову. Кроме того, – она бросила взгляд на Яна, – соблюдение устава общества – это работа секретаря.

– Будь ты проклята, Хелия, – огрызнулся Ян. – Раз мы так погрузились в текст устава, то покажи мне строку, где говорится, что я должен аннулировать членство всех убийц.

– Я не убийца, – отрезал Олливан прежде, чем это слово полностью слетело с губ Яна. В комнате воцарилась тишина. Итак, все начали шептаться. Жаль. До этого момента Олливану нравилось, что все на него смотрят. Он выдавил улыбку, слегка болезненную и натянутую.

– Мисс Рэдлин, – сказал Джупитус, говоря с такой напыщенностью, что Олливан понял, какие слова последуют дальше. – Не будете ли вы так добры выполнить свой моральный долг и немедленно аннулировать членство Олливана Симса?

Хелия колебалась. Олливан рассмеялся.

– Она может делать все, что ей угодно. Или скорее что тебе угодно. Но я боюсь, верховный чародей, – он указал на потолок, и его сердце воспарило, когда еще более сильный сквозняк захлопнул двери так, что задребезжали стекла в окнах, – что Хелия больше не президент Общества молодых одаренных чародеев.

Он развел руками, как будто кто-то мог до сих пор его не заметить.

– Теперь это я.

Глава 8

Это послужило Кассии уроком, ведь она было решила, что вечер не может стать еще хуже.

Если бы она попыталась найти хоть крошечный плюс, то он заключался бы в том, что ее дедушка был слишком занят, чтобы заметить, как она выскользнула примерно в то время, когда к лацкану ее изгнанного брата прикрепляли президентский значок.

Она вышла из экипажа перед домом из красного кирпича – домом Симсов – и поднялась по ступенькам, устало приветствуя дежуривших дружинников. Тихо, чтобы не привлекать внимания, Кассия поднялась в свою комнату, где с величайшей осторожностью закрыла за собой дверь. Затем она сбросила пальто и туфли и упала лицом вниз на свою кровать. Вжав голову в подушку, Кассия пронзительно закричала.

Раздался стук в дверь.

В конце концов, ей не удалось незаметно проникнуть внутрь. Алана вошла и застыла в дверях, глядя на дочь так, словно любое резкое движение могло ее отпугнуть.

Они оба знали, о чем хотела спросить Алана.

– Я потерпела неудачу.

– У тебя будут другие шансы, – последовал слишком быстрый ответ, и Кассия поняла: все те ее разговоры о президентстве были пустым звуком, ведь ее мать не верила даже в то, что Кассия будет принята. Она не ожидала от своей дочери того, чего ожидали от нее, от Олливана, от всех, кого они знали. Потому что Кассия не была одной из них.

– Их не так много, – пробормотала Кассия.

– Достаточно. И еще целый год, чтобы поработать над этим. Ты потомок могущественной семьи, Кассия. Ради звезд, ты должна быть в состоянии сколотить эффектное заклинание, чтобы члены клуба в достаточной мере развеселились.

Она закончила свою речь смехом, но в нем слышалось разочарование.

– Хорошо.

Кассия подошла к своему туалетному столику, распустила волосы, сняла серьги и попыталась воспринять слова матери так, как того хотела Алана, а не так, как они прозвучали.

– Возможно, я должна быть в состоянии. Но это не так.

– Разве Джаспер не хороший учитель?

– Дело не в Джаспере.

– Возможно, если бы мы снова наняли парня постарше…

– Дело не в Джаспере, мама.

Кассия бросила свои серьги на стол рядом со шкатулкой для безделушек, в которой она их хранила.

– Дело во мне.

Алана ответила не сразу, и это был единственный ответ, который был необходим Кассии. Женщина присела на край кровати; верный признак того, что этот разговор не закончится быстро.

– Я думаю, что, возможно, – осторожно сказала Алана, – сосредоточение всей твоей энергии на Обществе – не лучший способ потратить время, что ты проведешь в Харте. В конце концов, это не самая важная вещь в мире.

– Возможно, это правда, но даже если бы это было так, откуда тебе знать?

Она с вызовом повернулась к ней лицом.

– Ты прошла посвящение с первого раза. Так делал отец, так делал дедушка, и так делал…

Олливан. Ее мать не знала. Алана заметила колебание, ее тело напряглось, как всегда, когда речь заходила о риске упоминания ее первенца. Они не говорили о нем; не говорили уже целый год.

Кассия не хотела быть той, кто скажет матери, что Олливан вернулся. Она не хотела видеть, какие эмоции появятся на ее лице.

– Дело в том, – продолжала она, пытаясь собраться с мыслями, – что у тебя все по-другому. Ты следующий верховный чародей. Ты заслужила свое место здесь. Тебя… уважают.

– А ты моя дочь. К этому тоже прилагается уважение.

Кассия внимательно на нее посмотрела.

– Ты правда так думаешь? Ты так представляешь себе мою жизнь?

– Все, что я могу сделать, это представить, Кассия, – мягко сказала Алана. – Я едва тебя знаю.

– И чья в этом вина?

Слова вырвались прежде, чем она успела их обдумать, но сразу после этого Кассия поняла, что хотела причинить матери боль. В любом случае это не сработало.

– Наверное, моя собственная, – сказала ее мать. – Звезды знают, что я слишком оттягивала тот момент, как Эстер вернула тебя к нам.

– Я сама вернула себя обратно. Я хотела быть здесь. И мне жаль, что это доставляет тебе такие неудобства.

– Кассия. Не вкладывай слов в мои уста.

Но все же она не отрицала. Кассия ждала, что она продолжит, но Алана массировала виски, как будто у нее начиналась одна из головных болей. Она была близка к тому, чтобы вообще потерять интерес к разговору.

– Давай не будем ссориться, – сказала она, словно на автомате. – Я просто хотела сказать, что ты тратишь всю свою энергию, зацикливаясь на вступлении в Общество. Уже скоро ты будешь на пути обратно в Камден, и я…

– Я еще не решила, – вмешалась Кассия.

Она говорила это уже не раз. И все же что-то в ней потянулось к идее возвращения и всеми силами ухватилось за нее. Это было не то, чего ей на самом деле хотелось, напомнила она себе. В Зоопарке были люди – Эстер, Гедеон, Файф, которые относились к ней как к семье, поэтому, конечно, она скучала по ним. Конечно, в постигшем ее одиночестве эти воспоминания стали особенно сильными.

Но в Камдене она была счастлива лишь отчасти. Жизнь там была омрачена неизбежной изоляцией, как будто она жила за стеклом. Она чувствовала это каждое утро, когда практиковала свою магию одна, без друзей. Каждый раз, когда кто-то шептал «это ребенок чародеев», стоило ей пройти мимо. Каждый раз, когда они говорили о многовековой истории, которая отделяла их, метаморфов, от мастеров душ, призраков и чародеев. Если здесь, в Харте, она и была менее счастлива, то только потому, что еще не проявила себя. Она не показала им, что она не метаморф. Но это были ее люди. Если Кассия не могла прижиться здесь, то не могла прижиться нигде.

Алана посмотрела на нее с жалостью.

– А что, если твой дедушка решит, что возвращение в Зоопарк – лучший выход для тебя?

Для тебя. Вот оно. Снова. Ни у кого из них не было иллюзий, будто решение будет принято в наилучших интересах Кассии. Единственной причиной, по которой она продолжала настаивать на том, что еще не определилась со своим будущим, была детская надежда, что, если она повторит достаточно раз, это станет правдой; выбор чудесным образом останется за ней. Может быть, так оно и было бы.

Возможно, существовал способ, которым Кассия могла взять свою жизнь в свои руки. Но если и так, она его еще не нашла. Ее просьба вернуться в Харт была удовлетворена только по настоянию Эстер Рейвенсвуд, убеждению, что это принесет пользу всем, и обещанию, что Зоопарк примет ее обратно, если Джупитус сочтет нужным. Она не была уверена, что Эстер смогла бы помочь ей, реши он, что это не так.

Она больше не могла говорить об этом; ни о посвящении, ни о Камдене. Она вдруг почувствовала сильную усталость, в горле встал ком, к глазам подступили слезы. Ей хотелось снова зарыться головой в подушку и побыть одной. Поэтому она сказала единственное, что, как она знала, могло заставить мать выбежать из комнаты. Но все же она отвернулась, чтобы не видеть лица Аланы.

– Он вернулся. Он провернул какой-то… трюк, чтобы быть избранным президентом Общества. Согласно уставу, ему должно быть разрешено снова жить в Уизерворде. Дедушка был вынужден согласиться. Я думаю, он захочет вернуть свою комнату.

Дверь захлопнулась прежде, чем она закончила говорить. Наступившая тишина была самой одинокой из всех, что Кассия когда-либо слышала. И тут она вспомнила.

– Кто вернулся? – раздался голос.

Вайолет упала на бок и была наполовину скрыта подушкой, в которую Кассия кричала. Ее тихий голос словно заживил рану, которую открыла Алана. Каким бы глупым это ни казалось Кассии, это лицо не было свидетелем ее унижения этим вечером, и оно в любом случае не отвело бы глаз. Это было лицо человека – или вещи, которое даже не знало о существовании Олливана Симса.

– Мой брат, – сказала Кассия кукле. Она подняла ее и посадила к себе на колени. – Мой брат вернулся.

Последовала пауза, и Кассия почти положила куклу обратно, как вдруг та ответила:

– И это заставляет тебя грустить.

Это то, что чувствовала Кассия? Она едва знала своего старшего брата. Возможно, они были близки до того, как ее отдали на воспитание метаморфам, но Кассия была слишком мала, чтобы помнить. С тех пор Олливан никогда не проявлял к ней интереса, хотя Кассия была уверена, что в какой-то момент в далеком прошлом она этого хотела. По мере того как они становились старше и интересы Олливана сузились до строго определенных вещей, которыми он, в общем-то, не должен был заниматься, ее визиты домой в основном происходили в его отсутствие именно по причине того, что она не хотела с ним пересекаться.

А потом, год назад, он показал всем, кем является на самом деле.

– Нет. Не грущу, – сказала Кассия кукле. – Сержусь.

– Сердишься?

– Он… он теперь, звезды его побери, президент Общества молодых одаренных чародеев! Президент.

– И ты хотела бы, чтобы это была ты.

– Нет!

Кассия положила куклу обратно на гору подушек, подальше от своих трясущихся рук.

– Это абсурд. Я бы никогда не стала президентом. Даже если бы я могла попасть туда с самого начала. Но ты бы видела его лицо. Его высокомерное, ухмыляющееся, полное ненависти лицо. Он даже не хочет быть президентом, просто решил сделать это назло дедушке. У него, вероятно, была дюжина других коварных планов, как избавиться от изгнания, и он выбрал тот, в котором мог бы выставить себя на всеобщее обозрение.

В перерывах между словами своей тирады Кассии не хватало воздуха. Когда она набрала полную грудь, у куклы наконец появился шанс вставить слово.

– Он изгнанник.

– Именно. Три часа назад мерзавец был изгоем, а теперь… в общем-то, ничего удивительного. Не имеет значения, что он сделал. Потому что он Олливан.

Она насмешливо фыркнула.

– Может быть, мне тоже следует отправиться в изгнание, и тогда они примут и меня тоже.

– Ты хочешь вступить в это… Общество молодых одаренных чародеев?

– Нет. Возможно.

Кассия потерла глаза и вздохнула, признавая поражение.

– Да. Я хочу туда вступить.

– Как можно этого добиться?

– Ты спрашиваешь не ту девушку.

– Тогда позволь мне помочь тебе.

Она посмотрела на куклу, которая слегка сползла по подушке и завалилась вправо. Ее пустые стеклянные глаза смотрели прямо перед собой, не совсем на Кассию, а скорее мимо ее плеча на край кровати. На самом деле она знала, что разговаривала не с куклой. Кукла была сосудом для небольшого количества магии. Конечно, весьма впечатляющей магии. Она и ранее видела зачарованных кукол, но их разговорные навыки ограничивались несколькими фразами и не производили реального впечатления разумности. Она напомнила себе, что эта кукла – такая же. Заклинание предлагало ей помощь не потому, что заботилось о ней, а потому, что это было то, для чего оно было создано.

– Я ценю твое предложение, – все же сказала Кассия, – но, боюсь, я сама по себе. Я никогда не буду такой, как Олливан. И слава звездам.

– Да, слава звездам. Ты должна всегда быть самой собой.

Кассия криво усмехнулась. Наверное, на ребенка такие слова бы подействовали. Но в возрасте семнадцати лет блеск простоты таких фраз уже не имел никакого эффекта.

– Думаю, я предпочла бы быть одаренной, чем быть самой собой.

– А Олливан одаренный?

– О, да. Однажды я подслушала, как мой отец назвал его самым одаренным чародеем, которого он когда-либо знал.

Было невозможно сдержать язвительность в интонации. Ее отец был далек от нее уже тогда, когда она была ребенком, и все больше отсутствовал по мере того, как она росла. В конце концов он тихо ушел из их семьи примерно на тринадцатом году жизни Кассии. Когда во время одного из визитов она спросила, где отец, Алана совершенно спокойно сказала, что Кассия больше его не увидит. Она не помнила, чтобы что-то чувствовала по этому поводу. Таковы были их отношения, и все же этот человек уделял Олливану достаточно внимания, чтобы тот произвел на него впечатление.

– Олливану все дается легко. Так было всегда. Мы не могли бы быть более разными, чем сейчас.

– Ну и что, – сказала Вайолет. – Ты трудолюбивая! Ты стремишься к лучшему. Это гораздо ценнее, Кассия.

Кукла произнесла ее имя. Кассия и не подозревала, что оно ей известно. Но, как бы то ни было, она ошибалась.

– Но быть трудолюбивым бесполезно, если в итоге ничего не получается. Никто даже не узнает, как усердно ты работал, если не увидит результатов.

– И для тебя это имеет значение?

Вопрос был тяжелым и серьезным.

– Это имеет значение для всех, и если кто-то говорит по-другому, то он лжет. Лжет и все больше разочаровывается в тебе из-за того, что ты не такая одаренная, как брат.

Кукла очень долго молчала.

– Ты говоришь о своей матери.

– Моей матери. Моем отце. Моем дедушке.

Она позволила себе откинуться на кровать и уставилась на нижнюю сторону балдахина, который выбрала Алана: он был полностью розовым.

– Единственное, что они во мне видят, – это то, как сильно я отличаюсь от Олливана. Я не очаровательная. Я не смелая. Я не лидер. И я не одаренный чародей. В нашем роду есть исключительно одаренные чародеи, есть обычные. Но неудачников не было. До меня. Возможно, именно поэтому они послали меня в Камден.

Она добавила последнее замечание как бы между прочим и была встревожена, почувствовав, как сжимается ее сердце.

– Твоя семья отослала тебя прочь?

– Когда мне было пять.

– Пять?

Кассия вздрогнула от тона голоса куклы; резкого и более громкого, чем обычно.

– Твоя семья ожидала, что в пять лет ты проявишь себя как одаренный чародей?

– Олливану было три года, когда он заколдовал музыкальную комнату, чтобы инструменты в ней сами писали и играли симфонии, – отрезала Кассия, уставившись в беспорядок кружев у себя над головой. – Один театрал купил у него права на музыку для пьесы. Торговец из Дорберга. Эту постановку ставят до сих пор.

– Земля и звезды, – пробормотала кукла.

– Совершенно верно.

– Это несправедливо.

– На самом деле для трехлетнего ребенка сумму он получил довольно щедрую.

– Нет, несправедливо то, что они ожидали от тебя. Ты должна быть самой собой.

Казалось, магия внутри куклы достигла своего максимума, и ей было нечего больше сказать.

– Да, ты уже говорила, – пробормотала Кассия, больше для себя, чем для куклы. Она была удивлена, как ей стало грустно оттого, что разговор закончился; что иллюзия того, что есть с кем поговорить, разбилась вдребезги.

– Ты должна быть самой собой, но все хотят, чтобы ты была Олливаном.

Кассия приподнялась на локтях. Кукла не двигалась, и все же казалось, что она смотрит на нее. Возможно, Кассия сдвинула кровать, когда ложилась. Она села еще дальше, и, хотя глаза куклы, казалось, не двигались, она все еще смотрела на нее, как на портрете, глаза с которого следуют за вами по комнате.

– Я полагаю, этот Олливан, этот твой брат, был изгнан за проступок?

– За убийство, – натянуто сказала Кассия. – Он убил человека в драке.

– Тогда почему ты должна быть такой, как он? Он не заслуживает их уважения. Его заслуживаешь ты.

Кассия не могла не согласиться. Звезды где-то просчитались, и это сделало Олливана президентом Общества молодых одаренных чародеев в ту же ночь, когда оно во второй раз отказало Кассии в инициации. Это был просчет, который совершался снова и снова с того дня, как ее семья решила подготовить Олливана к должности верховного чародея, а ее сделать кем-то вроде детского посла от своей фракции. Убрать ее с дороги. Разобраться с ней так, как никто не смог разобраться с Олливаном. Даже изгнание не помешало ему добиться своего.

Кассия знала все это; это было ее реальностью в течение семнадцати лет. Но никогда за все это время никто другой не озвучивал то же самое.

– Позволь мне помочь тебе, – сказала Вайолет.

Она говорила это много раз. Это был основной принцип создания зачарованных кукол; чтобы юные чародеи могли практиковаться в использовании своей магии. Но эта кукла… Это было блестящее волшебство. Она почти заставила Кассию поверить, что может ей помочь.

– И почему это ты хочешь мне помочь?

На этот раз она увидела это. Это не игра света. Глаза куклы скользнули к ней, ее зеленые радужки вспыхнули в свете лампы, как будто внутри были спрятаны механические детали – или более сильная магия. Кассия затрепетала. Она не была уверена, вызвано ли это беспокойством или восторгом.

– Потому что ты дала мне волшебство, – сказала кукла. – Ты вернула меня к жизни в той холодной, пыльной комнате, помнишь?

Кассия покачала головой.

– Это не я. Я просто нашла тебя.

– Ты нашла меня, и ты сделала меня такой, какая я есть, – сказала кукла более настойчиво. – Все, что было раньше, было скучным и непонятным. А потом мы стали друзьями, и я чувствую, что вместе мы сможем сделать все что угодно.

Кассия сдалась. Что плохого в том, что у нее была кукла, которой она могла излить свою душу, если это заставляло ее чувствовать себя лучше? Это было все равно что вести дневник, или кричать в подушку, или сочинять письма Гедеону, Эстер или Файфу, прежде чем бросить их в огонь.

Она улыбнулась Вайолет, зная, что, какой бы магией эта кукла ни была наделена, она и в самом деле может видеть Кассию.

– Тогда друзья.