– Помогите, раз не хотите уходить.
Вдали слышался голос Фирдевс Ханым:
– Бихтер! Прислала бы ты мне свои щипцы!
Бешир, который оторвал, пока застёгивал, пуговицу на ботинке Нихаль, постучал в комнату, где закрылись Шайесте и Несрин, чтобы попросить нитку с иголкой, а мадемуазель Де Куртон нашла, наконец, нитку с иголкой и кричала снизу со своим турецким произношением:
– Бешиг! Бешиг! Иди сута. Сдес эст.
Бехлюль останавливался у дверей и спрашивал:
– Помощник не нужен? В доме есть ничем не занятый человек.
Бихтер была готова раньше всех, но Аднан Бей демонстрировал неожиданную неспособность закрепить ленту на её поясе. Он крикнул Бехлюлю:
– Бехлюль! Иди сюда! Есть дело.
Бихтер с улыбкой застеснялась, считая это слишком личным, чтобы поручить Бехлюлю. Тот опустился на колени, взял иголку из рук дяди и сказал:
– О! Наконец-то! Устал с утра объявлять, что готов помочь.
Когда Бехлюль закончил и поднялся на ноги, Аднан Бей, вероятно, вышел через дверь между комнатами, чтобы посмотреть на Нихаль, чей смех был слышен издалека, Бихтер и Бехлюль остались одни и посмотрели друг на друга.
Бехлюль подвинулся и сказал глухим голосом:
– Как Вы красивы! Мне хочется плакать, когда вижу Вас такой красивой.
Бихтер во всём блеске и красе молодости, с изящным высоким телом в белизне шёлка,
оставлявшего открытыми шею и руки, обвивашего с двух сторон грудь и струившегося длинной юбкой, как будто создававшего волнистую юбку хрустальной статуи весны, была подобна символу торжества красоты.
Она слегка улыбалась, глядя на Бехлюля. Внезапно ей захотелось сказать ему то, чего никогда не говорила, отдать себя ему одним словом:
– Почему? – сказала она. – Ведь я люблю тебя….
Бехлюль хотел взять её за руки и поцеловать. Бихтер оглянулась и прошептала, отталкивая Бехлюля:
– Отпустите, Вы с ума сошли? Завтра ночью…
Завтра ночью! Она сказала это, не задумываясь. Как? Было ли это возможно завтра ночью? Она не знала. Но во взгляде Бехлюля была такая глубокая страсть, в нескольких словах, недавно сорвавшихся с его губ, была такая искренняя мольба, что, возможно или нет, но она собиралась пойти к нему завтра ночью.
Бехлюль не успел ничего сказать. Там уже был Аднан Бей и говорил: «Я веду кое-кого стильного!»
Он привёл Нихаль. Она, в конце концов, отказалась от наряда японки, который казался всем смешным. Ей нашли то, что раскроет изящество её лица. Это был наряд из бледно-жёлтой с белым ткани. Корсет начинался с середины тела, от шеи до корсета была прикреплена манишка, украшенная белыми бусинами, рукава из тонкого тюля оставляли худые руки полуобнажёнными.
Вот и всё; ни другоценностей, ни цветка в волосах… Простое, элегантное платье… Но в этом платье Нихаль была прекрасна такой тонкой, воздушной красотой, что Бихтер не смогла сдержать изумления:
– О! Моя маленькая Нихаль!
Она подбежала, взяла за руки и поцеловала Нихаль, потом, не отпуская рук, отошла, посмотрела на неё, затем сказала, глядя на Аднан Бея:
– Какая у нас красивая дочь!
Бехлюль сказал:
– Знаешь, Нихаль? Что бы ты не надела, я всё равно вижу в тебе японскую девушку. Не знаю, откуда взялась эта идея? Но мне кажется, что ты – японка, которая настолько стройна и грациозна, что может сломаться в руках людей.
Затем он наклонившись к её уху и спросил:
– Нихаль, ты же собиралась дать мне поцеловать кончик брови, похожей на линии на японском веере?
Нихаль отодвинулась, с улыбкой защищая бровь рукой:
– Вы всё ещё считаете меня ребёнком, – сказала она, затем посмотрела на отца и спросила:
– Отец, Бехлюль ведь больше не может меня целовать?
Перед зеркалом Бихтер вытаскивала комплект драгоценностей. После свадьбы Аднан Бей подарил ей прекрасный комплект с изумрудами, надеть который не было подходящего случая. Нихаль его не видела, но слышала о нём от девушек. Сколько они сказали он стоил? Она обиделась, когда услышала цену, которая увеличилась в устах слуг. У Нихаль были только серьги с маленьким камнем, окружённым крошечными жемчужинками. Сколько раз она собиралась попросить у Бихтер увидеть драгоценности. Каждый раз её останавливал страх показать, что она завидует.
Она, конечно, завидовала любым мелочам, а не только этому, и это изматывало её бедную душу. Нихаль очень хорошо осознала это чувство. Она завидовала не самим вещам, а значению, на которое они указывали, тому, что отец постоянно думал об этой женщине, позабыв про неё.
Сегодня Нихаль была счастлива от радости впервые в жизни пойти на свадьбу, но что-то вдруг сжалось в её сердце, когда она увидела закрытую красную бархатную коробку Бихтер, оставленную на диване.
Аднан Бей открыл коробку, указал на булавку, которой можно было и заколоть волосы, и приколоть как брошь, и спросил у Бихтер:
– Заколешь волосы, моя роза?
Нихаль убежала. В холле уже одетая Пейкер обращалась к матери, которая не хотела отпускать Катину из комнаты. Наконец, спустились Шайесте и Несрин. Бешир одел чёрный сюртук и завязал красный галстук. Нихаль возразила против того, как завязан галстук, поправила его и сказала:
– Пейкер Ханым! Посмотрите на моего Бешира, красивый, верно? Он красивее всех нас, верно?
Наконец все были готовы и ждали в холле Фирдевс Ханым. Нихаль застенчиво посмотрела на Бихтер, увидела булавку, серьги и кольцо на пальце. Несрин и Шайесте спускали коробки с одеждой и сумки с ночной одеждой, чтобы погрузить на катер, мадемуазель Де Куртон надевала чаршаф на Нихаль. Бихтер и Пейкер не могли одеть чаршаф из-за длинных юбок и собирались одеть манто. Все нетерпеливо кричали Фирдевс Ханым, которая ещё не вышла из комнаты, а Нихат Бей, которому поручили успокоить Феридуна, стучал в дверь с жалобой: «Ребёнок расстроился, отпустите хотя бы Катину!»
Вдруг Бехлюль крикнул:
– Острожно! Дверь открывается.
Наконец дверь открылась. Катина стояла, уступая дорогу. Все с улыбками ждали. Послышался шорох, который означал, что идёт Фирдевс Ханым. Увидев её на пороге, они не смогли сдержать изумления. Сегодня женщина, которая уже некоторое время старела и дряхлела, вернулась на десять лет назад и полностью преобразилась, словно желала в последний раз блеснуть красотой прежде, чем полностью угаснуть. Ещё немного и они не узнали бы её. Маленький Феридун сообщил: «Мама!»
Даже звание Фирдевс Ханым, страшное звание бабушки, вырвалось из уст ребёнка приглаженным, приукрашенным и помолодевшим. Несмотря на боли, которые до вчерашнего дня приковывали её к специальному креслу, словно скрывая их магией своего искусства, молодая и красивая в возрасте пятидесяти лет, она победно шла, словно не замечая возникшего вокруг изумления. На ней было то задуманное платье: чёрная юбка, красный корсаж, придававший на контрасте с чёрным свежесть белым рукам и груди, и букет крупных красных роз в вырезе на груди…
Фирдевс Ханым оглянулась:
– Я заставила Вас ждать! – сказала она и, глядя на Бехлюля томным укоризненным взглядом, захотела сказать:
– Видите, я всё ещё молода и красива!
Бихтер взволнованно кричала и находила, что сказать и что спросить:
– Несрин! Мамин чаршаф… Пейкер! Феридун будет спать в комнате Нихаль, верно? Мадемуазель, пожалуйста, ночью загляните к ребёнку.
Затем она вдруг что-то вспомнила:
– Сумка? Где моя маленькая сумочка?
Она оглянулась в ожидании ответа. Все одевали чаршафы и были заняты. Нихаль и Фирдевс Ханым не могли поделить зеркало, чтобы прикрепить вуали, Пейкер, одев накидку, боялась, что тонкая вуаль испортит причёску, Несрин и Шайесте забились в угол подальше от дам, чтобы одеть на голову чаршафы, которые свисали с талии. Бихтер посмотрела на Бехлюля и сказала:
– Прошу. посмотрите в моей комнате? Думаю, она осталась там.
Бехлюль выбежал и, когда он исчез в коридоре, Бихтер вспомнила ещё кое-что и спросила себя:
– А перчатки? Положила ли я их в сумочку?
Все спустились по лестнице, Нихаль поцеловалась на прощанье с мадемуазель Де Куртон, Аднан Бей и Нихат Бей высунулись из окна, чтобы увидеть посадку на паровой баокас на набережной. Бихтер убежала за перчатками. Бехлюль был в комнате и искал сумочку среди платьев в белья, разбросанных кругом и разложенных на диванах и стульях.
Бихтер спросила: «Не нашли?» Потом она вдруг увидела упавшую на ковёр сумочку:
– Вот она…
Бехлюль поднял сумочку, но не отдал её и смотрел на Бихтер:
– Завтра ночью! – сказал он.
– Да, завтра ночью! Пожалуйста, отдайте сумочку, все спустились и придадут значение тому, что мы остались одни.
Когда Бехлюль отдавал сумочку, желание, вызванное словами, что они остались одни, заставило его взять Бихтер за руки. Их губы сомкнулись, они поцеловались долгим, почти мучительным поцелуем, у них кружились головы. Может быть в тот миг они упали бы в объятия друг друга. Но вдруг послышался скрип двери и они в страхе оттолкнули друг друга. Бихтер выбежала в коридор. Бехлюль, освободившись от равнодушия, последовал за ней. Казалось, дверь комнаты мадемуазель Де Куртон качнулась, когда Бихтер проходила мимо. Конечно, ничего не было, просто старая гувернантка должно быть вошла в комнату.
***
Наконец, наступила долгожданная ночь. Все в доме спали. Прошло, может быть, несколько часов с момента, когда Бихтер быстро поцеловала мужа и закрыла дверь между комнатами.
Она была в ошалевшем состоянии после почти бессонной ночи до свадьбы, проведённой в сумасшедшем веселье, толчеи и шума четверга. Она грелась у себя в комнате, вытянув ноги к изразцовой печке. Вдруг что-то в сердце подсказало, что настал самый безопасный момент, чтобы пойти. Взяв только накидку, она в ночной рубашке подошла к двери. В её теле не было дрожи и учащённого сердцебиения, как будто поворачивая ручку двери, она делала что-то весьма естественное. Она взяла с собой ключ от комнаты, заперла дверь снаружи и была уверена, что её не услышали. После того, как она прошла по коридору, места для страха уже не было. Её невозможно было увидеть или услышать в холле, на лестнице, внизу. Она приготовила ответ на случай, если встретит кого-то в коридоре. Она собиралась сказать, что ей не спалось и она спустилась, чтобы взять книгу из библиотеки мужа. Она удерживалась от раздумий, когда проходила по лестнице и холлу. Если бы она подумала, засомневалась, то, может быть, вернулась бы, а она не хотела возвращаться и собиралась обязательно пойти. Её тянуло туда как лунатика. Она толкнула дверь в комнату Бехлюля. Он ждал её. Не говоря ни слова, он взял её за руку и потянул, чтобы как можно скорее уйти из комнаты и пойти в полную тайн комнату любви и исключить возможность вернуться назад.
В комнате Бехлюля, пропитанной фиалковой водой, она, наконец, вздрогнула, будто просыпаясь от страшного сна, заставившего её безвольно бродить ночью по пустынному дому, и когда в розовом свете лампы с красным абажуром вдруг увидела тысячу разных мелочей, собранных по желанию Бехлюля, и особенно кровать, словно спрятанную в углу, за занавесками, то закрыла лицо руками, не желая видеть свет, оживлявший этот позор.
Бехлюль тянул её и говорил: «Ребёнок!», затем нашёл слова, чтобы поблагодарить:
– Ты любишь меня, Бихтер! О! Я уверен, ты любишь меня, раз пришла сегодня ночью!
Бихтер хотела поговорить о муках совести, о подлом предательстве. Она верила, что если заговорит об этом, то почувствует облегчение, как после признания в убийстве.
Но она обнаружила в своём голосе то, что пробуждало болезненное ощущение фальшивой ноты даже в собственных ушах. Или всё сказанное было ложью? Она не испытывала никаких угрызений совести, не чувствовала подлости предательства всей душой?
– Зачем Вы придумываете такие идеи? Вы не чувствуете блаженства этой ночи? Перестаньте, пусть блаженство останется безупречным и беззаботным, – сказал Бехлюль.
Бихтер считала, что он прав, она замолчала, потом положила голову на плечо Бехлюля и сказала:
– Да, ведь я люблю тебя!
Как они собирались провести эту долгую ночь? Холодность, отчуждение, дыхание недозволенности отношений между ними, казалось, мешали им заняться любовью. Бихтер ходила по комнате, подолгу останавливалась перед самыми неожиданными вещами, желая рассмотреть их во всех деталях. Она улыбнулась, глядя на фотографии женщин на стене, и сказала:
– Все они куплены из интереса к костюмам…
Вдруг ей в голову пришла идея. Что, если Бехлюль рассказал бы ей обо всех своих увлечениях по порядку, со всеми подробностями? Она хлопала в ладоши, как ребёнок радуясь этой идее. Бехлюль заупрямился. В его жизни не было любви. Его самый большой грех не заполнил бы даже сердце воробья. Хотя среди всех мужчин на свете он был самым наивным, его знали с самой плохой стороны.
Она улыбалась, когда Бехлюль рассказывал. Бихтер настаивала, нет, сегодня ночью она обязательно должна была узнать о его жизни и его прошлом. Тогда Бехлюль придумал истории и рассказал про смешные влюблённости. Эти грехи были настолько странными, что Бихтер всё прощала.
– Неужели Вы совсем, совсем никого не любили? – спросила она и подняла брови, выражая глубокое опасение. В ней пробуждалась тайная печаль, когда она смеялась, слушая эти странные истории. В жизни этого мужчины, к примеру, и сегодня ночью могла быть какая-то странность, которая рассмешит и про которую расскажут другой женщине, чтобы рассмешить.
Понимая это опасение, Бехлюль взял её за руки и прижал к груди:
– Тебя, только тебя! – сказал он, и его голос был настолько искренним, что молодая женщина протянула губы, чтобы испить этот крик души прямо из источника
О, как они были счастливы! Они будут вечно заниматься любовью. Бихтер в какой-то момент захотела начать фразу:
– Но… – сказала она.
– Но? – спросил Бехлюль.
– Если однажды, например, здесь, когда мы так счастливы, случится что-то, что…
Она не могла произнести имени мужа. Бехлюль сразу заверил её:
– Он, как было бы хорошо! – сказал он. – Тогда мы бы вместе ушли отсюда. Тогда мы всё время были бы счастливы!
Бихтер смотрела на него, словно не понимала. Куда они пойти отсюда? Значит он сможет всё бросить, чтобы жить вместе с ней? Значит, они вместе, только вдвоём, в обнимку, могли уйти далеко, чтобы больше не возвращаться? Эта идея делала её счастливой и почти сразу в её сердце даже пробудилось желание, чтобы их увидели. Положив руки на плечи Бехлюля, она спросила, глядя ему в глаза:
– Значит тогда мы бы ушли отсюда! Но куда? Как?
– Могу ли я знать? Далеко, далеко ото всех… – ответил Бехлюль.
Он открыл молодой женщине поэтичные горизонты, спавшие в грёзах любовной оды: они пересекут океан, найдут нежную колыбель для любви, уникальный уголок, который станет домом вечной весны. Рощи, которые будут теряться среди деревьев, водопады, которые будут спать в задумчивости на берегах чистых волн, станут сценой весны их любви. Взявшись за руки, они будут гулять среди птиц, тихонько приветствующих их, и цветов, поздравляющих их чистыми улыбками. Ночью, в свете луны, похожем на мелодию неслышной печальной музыки, они будут возвращаться в свой дом, слушая любовные напевы, идущие из сердца. Они будут заниматься любовью в маленьком, элегантном доме, похожем на утопающую в зелени комнату. Они будут настолько поглощены любовью, что не будут замечать бег времени, будут вечно молодыми, счастливыми и не будут умирать. Может быть этот любовный уголок будет так похож на кусочек рая.
Бехлюль говорил медленно, опьянённый окутавшим и его приятным теплом любовной поэзии. Грёзы уносили Бихтер далеко, бросали её в горизонты неизведанного мира поэзии и любви. Она молчала, опасаясь, что если скажет хоть слово, то испортит эту поэтичную мечту, дарившую блаженство. Она думала только о том, что Бехлюль сможет пойти с ней, бросит всё ради неё. Она хотела броситься ему на шею, поблагодарить и сказать: «Если бы ты знал, как я счастлива!» Да, она была счастлива, она получила награду за любовный грех.
Когда Бихтер решила, что пора возвращаться, то почувствовала страх. Она совсем не подумала о возвращении, когда шла сюда. Она не могла понять, почему боялась. Она собиралась уйти, как пришла. Опасности, ожидавшие на обратном пути, были и по дороге сюда. Она не понимала, почему боится возвращаться, раз не чувствовала никакого волнения, когда выходила из своей комнаты. Она думала, что испугается темноты, дыхания ночи, длинных холлов, стен, всего, что её схватят какие-то руки, что она с криком упадёт от страха в обморок в темноте. Но ей нужно было идти, она не могла больше оставаться, под утро в доме могли проснутся.
Бехлюль оставил дверь приоткрытой. Бихтер схватила накидку и быстро вышла. В темноте она пробежала через холл, когда скрипнула ступенька лестницы, остановилась, не в силах сделать следующий шаг, потом испугалась этой остановки. Она не знала, как добралась до своей двери. Там она вспомнила про ключ. Куда она положила ключ? Прежде, чем подумать об этом, она подумала о последствиях вероятности не найти ключ. Она никак не могла вспомнить, где может быть ключ. Прошла минута длиной в вечность, она собиралась упасть там, словно потратила последние силы в истощающей борьбе. Вдруг она вспомнила, она у неё на груди болтался ключ, привязанный к ленте накидки. Как она могла его не увидеть?
Она дрожала, когда открывала дверь. Она не могла понять, был ли шум, и на некоторое время остановилась, прислушиваясь, после того, как вошла в комнату и закрыла дверь. Не было ни звука. Большой дом спал крепким сном, глубоко дыша и ни о чём не зная.
Значит, её не видел никто, кроме чёрных глаз ночи. Значит, никто не узнал, что эта женщина провела ночь в другой комнате. Бихтер удивлялась, как легко это было. В таком случае она сможет пойти туда завтра ночью или каждую ночь, если захочет.
Наконец, может быть, однажды её могли увидеть, но теперь не было причин бояться этого. Раз она уйдёт вместе с ним, за океан… Бихтер видела себя в зелёном лесу, среди голубых водопадов, в объятиях Бехлюля.
13
Эта свадьба была для Нихаль внезапным развитием множества реалий жизни, которые до сих пор оставались смутными ощущениями и не были ясно поняты. То, что она видела и знала, было ограниченными уголками жизни, видными издали. Она не видела людей, особенно женщин, женщин своего мира, так близко.
Ей совсем не было весело на свадьбе, наоборот, она словно была ранена жёстким ударом реалий, которые до сих пор не были различимы издалека. После возвращения со свадьбы в её голове вертелись увиденные лица, услышанные фразы, мелкие события за два дня, образовавшие цепь событий в доме, где проходила свадьба, шум, музыка, как будто мир взорвался и кружился в облаках в виде жалких обломков.
Что она видела? Что слышала? Она не могла привести это в порядок. Если бы нужно было кому-то рассказать по порядку о свадьбе, она бы потеряла и перепутала события.
Первая ночь была отведена под особое развлечение. Были приглашены лишь родственники и несколько семей, с которыми очень близко общались. Все думали, что она повеселилась ночью. Но Нихаль не знала, было ли ей весело. Толстая молодая женщина с выбивавшейся из корсета грудью несколько часов кричала во всё горло, подражая певицам на сцене в Кадыкёе, наконец, Пейкер села за фортепиано и пастушьим танцем закончила музыкальный пир. Это считалось настолько достойным внимания, что даже слуги, морщась от смеха, толпились у дверей холла. Пожилая женщина, для которой на пол положили специальную подушку, поскольку та не могла сидеть на стуле, то и дело ликовала и говорила «Вот спасибо!», когда пела толстая молодая женщина, а затем окликнула будущую невесту, указывая на что-то рукой:
– Бриллиантовая моя девочка! Подай! Ох уж эта старость! Не даёт мне встать…
Мать невесты иногда поднимала Фирдевс Ханым, они выходили и шли в комнату, одна створка двери которой была закрыта, но через пару минут возвращались, улыбаясь и что-то шепча друг другу на ухо.
Была собрана группа исполнителей на сазах. Пейкер осталась за фортепиано, для Бихтер нашли уд, толстая молодая женщина сказала: «Бубен никому не отдам!». Сидевшая на подушке пожилая женщина крикнула: «Найдите бубен и для моей Фирдевс. Если её не будет, я не смогу слушать», затем подозвала Бихтер и предупредила, чтобы не забыли песню «Сладко ли любить того, кто никогда тебя не любил». Чья-то мать не выдержала, что забыли её дочь и сказала хозяйке: «Сестра! Разве нет правил? Путь Наджийе тоже будет в группе». Нашлись бубен для Фирдевс Ханым и место для Наджийе Ханым. Пухлая девушка с чёрными бровями и чёрными глазами встала, подошла к группе и спросила у Нихаль: «Вы не споёте?» Нихаль не ответила.
Когда Бихтер играла на уде, сидевшая на подушке пожилая женщина закрыла глаза и что-то бормотала, раскачиваясь из стороны в сторону. Исполняли народную музыку. Хозяйка дома и Фирдевс Ханым сидели рядом и смеялись, невеста села рядом с Нихаль и сказала ей на ухо: «Пойдём в другую комнату? Вам, наверное, скучно!» Невеста и Нихаль начали тихо разговаривать. Невеста кратко рассказала про присутствовавших: тостая женщина полюбила офицера и ушла от мужа с двумя детьми, а теперь офицер её не принимал. У исполнявшей песню пухлой девушки на следующей неделе будет свадьба. С господином из особняка рядом с Чамлыджа… Её жениху всего восемнадцать лет, он ещё не окончил школу, поэтому после свадьбы они будут ждать год.
Нихаль изумлённо слушала, не понимая и не отвечая. Голос Бихтер, который был слышен лучше всех, начал петь песню «Не страдай в этом бренном мире». После десятиминутного знакомства невеста запросто спросила Нихаль: «Сестра! К Вам ходят свахи?» Нихаль покраснела и сказала: «Не знаю!» Когда пели строку «Всё есть у одинокого пьяного», хозяйка дома снова подняла Фирдевс Ханым, сидевшая на подушке дама открыла глаза, туманным взглядом поискала невесту и сказала: «Бесиме, дорогая! Где ты? Опять про меня забыла!», невеста не обратила внимания, подняла Нихаль и сказала: «Идём в другую комнату! Здесь мы не можем поговорить…»
Когда они проходили мимо комнаты, одна створка двери которой была закрыта, невеста заглянула внутрь, потом махнула рукой Нихаль. Фирдевс Ханым прислонилась к дивану, обняла мать невесты за шею и притянула к своему плечу, обе закрыли глаза и всё ещё бормотали мотив «Всё есть у одинокого пьяного…»
– Готовы! – с улыбкой сказала невеста. Нихаль не поняла, но не спросила, чтобы не показаться глупой.
Когда они зашли в другую комнату, невеста рассказала историю своей свадьбы. Свадьба была творением пожилой женщины, сидевшей на подушке. Невеста удивилась, что Нихаль не знала эту даму. В Стамбуле невозможно было найти того, кто не знал бы её. За пазухой у этой женщины, этой феи-благодетельницы всех будущих невест и женихов, всегда было несколько фотографий и несколько коротких писем. Матери вели её в укромную комнату и долго разговаривали, а молодые девушки её целовали. Эта женщина, находившая каждой девушке мужа, не смогла найти его лишь для себя. Она с незапамятных времён была вдовой, может быть, и родилась вдовой. Она была настолько занята свадьбами других, что могла пренебречь собой. Однажды молодую девушку в сопровождении этой женщины без всякого повода послали в Калпакчыларбашы. Они гуляли по магазинам, ничего не покупая, но когда заходили в магазин, с ними каждый раз заходил ещё один покупатель, который торговался в другом углу магазина, глядя на них, нет, только на неё. Молодая девушка сразу поняла цель поездки в Калпакчыларбашы. Когда однажды мать показала ей фотографию офицера со штабным значком в петлице, сомнений больше не осталось. Затем…
После некоторых колебаний молодая девушка призналась Нихаль, что всё время переписывалась с женихом через эту женщину. Она рассказала про его письма. В конце концов…
– В конце концов, завтра Вы увидите его: высокий, широкоплечий, всего двадцать пять лет…
Из холла доносился голос пожилой женщины:
– Бесиме Ханым! Бесиме, дорогая! Где ты, моя девочка?
Невеста начала расспрашивать Нихаль. Она хотела обстоятельно узнать про её отца и задавала вопросы о том, как состоялась его свадьба. Потом оборвала невнятный ответ Нихаль и вдруг сказала искренним задушевным голосом:
– Не обижайтесь, но не слишком ли Ваш отец стар для Бихтер Ханым? Если бы это была Фирдевс Ханым… – она засмеялась и не закончила фразу.
Хотя Нихаль ощущала тайную обиду на эту девушку, упомянувшую про возраст отца, она также чувствовала что-то похожее на неявное удовлетворение. Возраст словно мстил за Нихаль, образуя изъян в браке. Разговор естественным образом дошёл до Фирдевс Ханым. Невеста рассказала то, что знала о Фирдевс Ханым.
– Хотя мы и дальние родственники, – сказала она, – Вы тоже не чужие! Вы же знаете больше меня.
Нет, Нихаль ничего не знала. Болтовня Несрин и Шайесте не могла выйти за определённые рамки. Теперь, когда она слушала говорившую, подобно маленькому журчавшему крану, молодую девушку, пелена постепенно спадала у неё с глаз. Значит мать Бихтер… Нихаль не могла подобрать слова и закончить предложение, начатое у неё в голове.
Теперь она всё поняла. О! Внезапно она так много поняла, что не хотела больше слушать. В какой-то момент невеста упомянула Бехлюля. Кто такой Бехлюль? Он молод? Красив?
Почему она про него спрашивала? Потом речь зашла о Нихаль. Не думала ли она о том, чтобы стать невестой? Чьей женой она хотела быть?
– Вы краснеете… – Нихаль не знала, что покраснела, но ей надоел этот разговор с глазу на глаз. В холле царила танцевальная атмосфера. Молодёжь по очереди танцевала. Снова послышался голос пожилой женщины:
– А где невеста? Найдите невесту.
Нихаль встала. Они вернулись в холл. Пухлая девушка с чёрными бровями и чёрными глазами не отставала от Нихаль, хотела, чтобы та обязательно станцевала. Нихаль качнула головой и сказала: «Но я не знаю как!», пухлая девушка наклонилась к Наджийе Ханым, игравшей на кануне, и прошептала:
– Какая нелюдимая! Не поёт и не танцует.
Ночью Нихаль заснула с камнем на сердце. Её ранило всё, что она увидела и услышала. Проснувшись утром в четверг, она спросила у Бихтер:
– Когда мы уедем?
Бихтер призналась, что ей тоже надоело, но уехать нельзя, они приехали именно ради сегодняшнего дня. Сейчас они оденут невесту, оденутся сами, будет церемония, банкет, и наконец…
Нихаль совсем запуталась в событиях того дня. Её слабые нервы никогда так не страдали от шума и толпы. Сейчас, закрывая глаза, она видела невесту, сидевшую на диване. Молодая девушка, постоянно говорившая вчера вечером, сегодня, в свадебном платье, была настолько застенчивой, что даже не улыбнулась друзьям, которые, несомненно, шептали ей на ухо странные вещи.
Сегодня все были очень серьёзны и невозможно было допустить, что толстая вдова, степенно встречавшая приглашённых днём, была болтушкой, подражавшей певичкам из Кадыкёя вчера вечером.
Место свадьбы было собранием противоположностей. Нихаль никогда не сталкивалась с таким странным сочетанием лиц и нарядов, не похожих друг на друга. Самые элегантные и самые стильные туалеты соседствовали с самыми странными нарядами. Пожилая дама в великолепном длинном платье, отделанном лисьим мехом и фиолетовым бархатом, взглядом и движениями бровей ругала молодую девушку в хотозе из жёлтого крепа, не смевшую поднять глаз. Нихаль услышала, что это были свекровь и невестка, которую мучали и заставили надеть на голову хотоз из жёлтого крепа приказом «В наше время было так!».
В холле, переполненном людьми, ходили под руку хорошо одетые женщины, волочившие длинные юбки, которые, несомненно, считали это в высшей степени элегантным и очень гордились длинными юбками, путавшимися у всех под ногами в толпе. Там были женщины, сидевшие на корточках возле места в углу, отведённого для ансамбля, дети, капризничавшие на руках у нянь, и девушки, бросавшие на ковёр скорлупу от съеденных фисташек.
Сзади были неизвестно чего ожидавшие зрители, не снимавшие чаршафы и покрывала с головы, среди которых вперемешку с прислугой Нихаль заметила излишне нарядных женщин. Они пришли посмотреть на невесту. Все стремились в комнату невесты, осматривали оценивающими взглядами шторы, зеркало с тумбочкой, кушетки, диваны, изучали одежду невесты, и, наконец, удовлетворившись собранными идеями, издали смотрели на приданое, бросая взгляды на решётку, поставленную перед дверью спальни.
Люди толкались, прокладывали плечами дорогу на лестнице. Крик служанки, которая не могла пройти с подносом кофе, вой скучающего в толпе ребёнка, который пришёл с матерью посмотреть на невесту, проклятия арабской женщины, которая злилась, что ей наступили на ногу, вопли постаревшей служанки с накрашенным лицом, которую из-за этого ущипнула одна пожилая дама, стук тарелок, который слышался из столовой, тонкий звук саза, который играл наверху какую-то мелодию, весь этот шум и гам витал в воздухе над людьми.
Наконец состоялась долгожданная церемония. Нихаль смогла лишь увидеть её. Рядом с ней были женщины, которые специально принесли с собой платки. Неподготовленные прятали волосы под шёлковыми платочками, закрывавшими лишь пучки волос. Люди вставали на стулья, чтобы увидеть зрелище, достойное внимания.
Наконец, под одобрительные крики со всех сторон, Нихаль увидела красную феску, чёрный костюм с вышитым воротником и рядом голову в белом тюле, сиявшую бриллиантами. Маленькая пауза, громкий шум, потом… Нихаль не могла понять, из воздуха упали белые монеты и ожидавшие вокруг люди, как внезапно обрушившаяся большая волна, бросились на пол, чтобы собрать то, что падало из воздуха.
Денежный дождь разбрасывали горстями в обе стороны и волна лилась сверху, разделяясь и бросаясь то туда, то сюда. Люди хватали эти белые штуки. Больше не было видно ни церемонии, ни жениха. Теперь можно было уйти; но нет, никто не уходил, не собирался уходить; они собирались бесконечно сидеть здесь, глядя друг на друга, забавляясь этим шумом.
Оказавшись, наконец, одна в блаженной тишине своей комнаты, Нихаль подумала о прошедшей свадьбе, об услышанных и увиденных там вещах и приняла решение.
– Стать невестой? Ни за что! – сказала она.
Её не увидят свахи и не отправят со старой женщиной в Калпакчыларбашы. Она будет жить дома, у себя дома, в своей комнате, сама по себе, одна в мире.
Потом она подумала об отце. О! Если бы и отец был вместе с ней, и между ними, как прежде, никого не было…
У неё появилось желание снова сблизиться с отцом. Проснувшись утром, она почувствовала непреодолимую потребность увидеть отца.
Привычка заходить в комнату отца утром осталась настолько далёким воспоминанием, что она подумала, что делает что-то очень необычное, когда входила в его маленький кабинет, где провела годы наедине с ним.
Аднан Бей склонился над столом у окна и снова что-то вырезал. Он поднял голову и немного недоумённо посмотрел на Нихаль. Нихаль, улыбаясь, стояла перед отцом. Аднан Бей спросил: