Эта любовь не будет похожа ни на одно из прежних увлечений в его жизни. Он почувствовал, что может потерпеть поражение, хотя он всегда побеждал в любви. На сей раз была огромная разница: не он взял Бихтер, а Бихтер пришла и забрала его. Эта разница могла повлиять на любовь в целом. Решение обладать на этот раз не было его решением.
У него перед глазами предстали все опасности и трудности этой любви. Сейчас его беспокоила сигарета в руке. Он оглядывался по сторонам в поисках, куда её выбросить, когда услышал голос Бешира:
– Молодой Господин! Вас ждут на ужин.
Он, не раздумывая, отказался. Сегодня вечером он не пойдёт на ужин. Он не сможет пойти. Вдруг он спросил себя:
– Но почему? Почему я не хочу идти, хотя голоден?
Он от кого-то убегал. Он сразу почувствовал, что убегал лишь от Аднан Бея, поэтому из его уст невольно вырвался отказ.
Бехлюль пожалел, что отказался. Он считал постыдной слабостью, детской, глупой слабостью, быть невольно побеждённым по такой причине… Несомненно, он любил Аднана, они даже были в некотором роде друзьями и, конечно, он должен был искать любви не в его спальне, а в других местах. Он признавался в этом собственной совести, но затем нашёл много предлогов и постарался, чтобы это предательство не мучило его совесть. По сути эта женитьба была самой безумной вещью на свете. Конечно, такая женщина не могла оставаться верной такому мужу. В таком случае в чём могла быть его вина? Дело было в женитьбе. Тем более, что он ничего не сделал для подготовки этого предатества…
Он присел на корточки перед печкой, открыл дверцу, чтобы выбросить сигарету и задумался. Подобные размышлнеия в такой ситуации заставили его засмеяться. Решение вопросов, доставлявших сложности его философии, всегда заканчивалось таким смехом:
– Хорошо! – сказал он. – Теперь ещё и угрызения совести! Только этого не хватало. Но, мой дорогой Бехлюль, не переживаешь ли ты упадок в своей философии? Поскольку Аднан Бей – самый счастливый муж и, несомненно, не сумеет узнать ничего, что хоть сколько-нибудь навредит этому счастью, в таком случае ничего и не было.
Он заглушал голос осуждения, проснувшийся в его совести, этим простым правилом своей философии. Потом он почувствовал лёгкость, дававшую желание летать и играть. Эта любовь со всеми опасностями и трудностями будет для него чем-то более притягательным, более страстным. Он видел себя героем истории. Он отворачивался от старых увлечений и приходил к выводу, что никогда не видел и не чувствовал того, чего ждут от настоящей любви: волнения, безумств, слёз и страданий, губящих душу. Но Бихтер даст их все, он будет любить именно её, она будет почти единственной любовью его жизни. Другие останутся просто грудой игрушек.
Он ходил по комнате. Чтобы занять себя, он тихонько насвистывал какую-то мелодию.
Необходимость подумать подвела его к окну. Снаружи непрерывно падали мелкие снежинки, которые превращали в сумрак черноту ночи. Ничего не было видно: ни маленького огонька с противоположной стороны, ни крохотного уголка моря… Только что-то белое, смешиваясь, лилось в чёрную бездну.
Он не смог отойти. Глядя на чёрный пейзаж, его затуманенный мозг думал о страстной жизни, которая начнётся с сегодняшнего вечера. Заниматься любовью на виду у всех, не давая никому почувствовать… О! В этой тайне будет такое маленькое блаженство, которое сделает их такими счастливыми, как никогда прежде. Когда он будет держаться отстранённо по отношению к Бихтер при всех, у неё будет такой взгляд, который скажет ему: «Я твоя и только твоя!» Они не смогут сказать друг другу ни слова за неделю, они будут неделю мучаться в разлуке, живя в одном доме, а потом за десять минут, которые можно украсть у любопытных взглядов, они будут вознаграждёны за все муки.
Каждая трудность будет постоянно освежать их любовь, не давая ей умереть, и они всегда будут любить со свежими чувствами.
12
Бихтер словно заболела после первого любовного греха и ничего не слышала, когда выходила из комнаты Бехлюля. Она была как будто во сне, притупившем все её чувства. Не в силах ни о чём думать, она всё время хотела молчать. Она уснула, как только легла в кровать, но открыв утром глаза, ещё в постели обнаружила, что вместе с ней проснулась вся уродливая правда. Значит сегодня утром Бихтер была другой, не обычной Бихтер. Она была не несчастной женщиной, которую нужно пожалеть, а жалким, грязным существом, запачканным несмываемым пятном. Наконец, она стала настоящей дочерью Фирдевс Ханым. Ей хотелось сбежать от себя, как убегают от существа, которое противно, когда она говорила себе об этом. Но почему так случилось? Она не находила причины простить этот любовный грех. Она была уверена, что не любила Бехлюля. Она не чувствовала ничего, похожего на любовь, к этому мужчине, который был не более чем распутным ребёнком. В таком случае почему, да, почему она пошла и бросилась со слабостью обычной уличной женщины в его объятия, когда можно было сбежать оттуда, не слушать его слова, повторенные неизвестно перед кем тысячи раз, и вообще не заходить в его комнату? Она не могла найти ничего, что могло бы искупить вину за это падение. Она не могла ожидать от этого даже немного счастья. Будет ли она счастлива после того, как предала мужа, обязанности, всех, кто уважал её и превратилась в жалкое существо, не в силах найти себе оправдания? О! Сейчас она была противна себе; ей были противны жизнь и всё вокруг.
Наконец она стала дочерью Фирдевс Ханым. Да, только из-за этого она пошла и стала грязной женщиной в объятиях этого мужчины. Она не находила другой причины. Значит у неё в крови было что-то, что тянуло её и без причины и оправдания сделало дочерью Фирдевс Ханым. Она возлагала на мать ответственность за этот любовный грех, за грязь жизни. Она была врагом этой женщины, ненавидела её, злилась на отца, который сделал её дочерью этой женщины.
Что ей делать? Она, как игрушка, перешла в распоряжение Бехлюля. Она согласится и после первого падения у неё появится право и причина скатываться во все пропасти, не так ли? Теперь она будет всем лгать. Она будет смотреть на мужа лживыми глазами, стараться с гордостью сказать Пейкер: «Я тоже люблю мужа, не предала и не предам его». Теперь её жизнь от начала до конца будет ложью, отвратительной ложью. Но как она выдержит? Разве все не будут говорить ей: «Ты лжёшь!»? Разве она не будет краснеть и опускать глаза, когда будут говорить о любви? Как она будет жить в доме с Бехлюлем, сообщником убийства, и дышать с ним одним воздухом?
Нет, ничего такого она не вынесет, по крайней мере не вынесет жизни, состоящей из постоянной лжи. Она пойдёт и скажет мужу: «Вы знаете? Я Вас не достойна, я – жалкое существо. Я – дочь Фирдевс Ханым. Отпустите меня, я уйду к матери! Я достойна только этого. Но разве Вы не должны были тоже подумать? Почему Вы захотели взять дочь Фирдевс Ханым?»
О! Если бы она нашла силы сказать это, если бы сама отомстила за своё убийство, она бы очистилась от этого пятна. Но она не смогла найти сил ни для этого, ни для чего другого. Падение уничтожило её защитные способности и сопротивляемость. Утром, испытывая к себе отвращение из-за волнения после падения, она почувствовала проблеск осознания в тайных глубинах своего существа, что уже невозможно остановить начавшееся падение и не вернуться снова в ту комнату, в его объятия. В воспоминаниях Бехлюля она не могла остаться уличной женщиной, которой он случайно овладел, она должна была завладеть его жизнью. Она должна была принадлежать ему, любить его, попытаться полюбить, то есть она должна была сделать так, чтобы любовный грех не унизил, а возвысил её. Да, только любовь могла это очистить.
Когда утром Аднан Бей вошёл в её комнату со словами: «Дорогая, разве сегодня ты не поцелуешь меня?», Бихтер поцеловала мужа, ничего не почувствовав, не ощутив даже нервной дрожи в губах, и затем удивилась такому безразличию. Значит она без малейшего трепета в сердце смогла прикоснуться губами к мужу, отдав тело кому-то другому. Значит она была настолько бесчувственной и равнодушной. Она удивилась. Когда в ней что-то бунтовало против этого падения, что-то другое, наоборот, принимало его и считало естественным.
Неделю она избегала причин, которые могли подготовить вероятность для второго падения. В отношениях с Бехлюлем, в тех прежних равнодушных отношениях, будто ничего не изменилось, словно воспоминания о том вечере остались сном в темноте. Бихтер не оставалась с ним наедине, особо не смотрела на него, даже не заходила в его комнату, когда того не было дома.
Она особенно избегала этой комнаты, боялась, что задохнётся, если вдохнёт воздух спящих там воспоминаний. За неделю она так отдалилась от ощущения падения, что даже засомневалась. Или ничего не было? И это был всего лишь сон? Бывали минуты, когда у неё в голове со скоростью молнии вспыхивало подозрение, и тогда она хотела крикнуть всем: «Это ложь, ложь! Вы заблуждаетесь.»
Ей казалось, будто все знают о происшествии, но ничего не говорят, жалея её. С того дня что-то как будто изменилось во взглядах окружающих, она повсюду в доме, даже среди вещей, находила смотревшие на неё знающие взгляды.
Бехлюль был тем Бехлюлем, который постоянно рассказывал смешные истории, находил повод разозлить Нихаль, вызывал смех в самое тихое время. В нём не было ни слова, ни взгляда, которые бы напомнили о том вечере.
Его обращения к Бихтер прежним естественным голосом без стеснения удивляли молодую женщину. Бехлюль говорил себе:
– Осторожно! Второе падение всегда труднее и деликатнее первого. После первого падения бывает депрессия, мучения, которые полностью уводят у Вас женщину. Большинство женщин верят, что, мешая второму падению, искупят грех первого. В это время нужно или снова случайно овладеть ими или оставаться к ним равнодушным. Женщины спокойны, когда их преследуют. В большинстве случаев их сердцам хватает, что Вы ещё заняты ими, бегаете за ними, но они никогда не смогут простить Ваше равнодушие и тогда они будут предследовать Вас после первого падения.
***
Однажды Бехлюль выходил из своей комнаты, чтобы поехать в Стамбул и увидел как Бихтер и Нихаль в чаршафах спускались по лестнице.
– Куда едете?
– К моей маме!
Когда Бехлюль увидел высокую Бихтер в чадре, он вдруг почувствовал непреодолимое желание сопровождать её и сказал:
– О! Хорошая идея! Могу поспорить, что Вы поплывёте на лодке. Почти летний день… Вы и меня возьмёте с собой, верно? Подождите-ка, сколько дней я не видел Вашу мать?
Бихтер с улыбкой не соглашалась:
– Вы будете нас стеснять. Мы хотели по-женски поговорить, верно, Нихаль?
Они рассказали Бехлюлю о причине визита. В семье свадьба, на которую всех пригласили и Бихтер пойдёт ради Нихаль. Сегодня они обсудят, что нужно для пошива платьев.
– Не может быть более серьёзной, чем эта, причины взять меня с собой, – говорил Бехлюль. – Вот увидите, я предложу отличные идеи. Дайте мне зонтики и сумки.
Бехлюль взял зонтики и сумки и пошёл вперёди как слуга. В лодке он сел между Нихаль и Бихтер и почти всё время разговаривал с Нихаль. Сегодня был один из его лучших дней. Он сказал:
– Я придумаю для моей маленькой Нихаль такой наряд, чтобы среди гостей на свадьбе не было видно никого, кроме неё. Знаешь, Нихаль, ты становишься модной, приятной девушкой. Посмотри на меня.
Нихаль подняла глаза и спросила:
– Остался ли господин доволен глазами Нихаль? Мне немного улыбнуться? Хотите увидеть мои зубы?
Нихаль скривила тонкие губы и показала зубы, затем наклонилась к нему. Бехлюль постановил:
– Разве нет? Нихаль приятная, модная девушка… Не красивая, знаешь, Нихаль, ты не та, кого называют красивой, но кроме этого всё: элегантная, нежная, как бы выразиться, изысканная, да, изысканная девушка… В тебе, Нихаль есть что-то, что напоминает привезённые из Японии, удивительной восточной страны, рисунки из трёх или четырёх нечётких линий, которые больше чем на человека похожи на цветок, красотой и мягкостью которого нельзя пресытиться, но который сломается, если прикоснуться. Тонкая поэзия, девушка из жасмина, как будто созданная для глаз…
Не отвечая Бехлюлю, Нихаль спросила Бихтер:
– Думаю, меня хвалят. Скажите, как нужно ответить по правилам?
Потом повернулась к Бехлюлю, чинно кивнула головой и сказала:
– Вы ошибаетесь, господин, Нихаль и не красивая девушка, и не хрупкий цветок; Нихаль – японка с маленьким веером в руке и длинными шпильками в волосах…
Вдруг Бехлюлю в голову пришла идея:
– Нихаль! Почему бы тебе не пойти на свадьбу в японском наряде?
Нихаль сразу подхватила эту идею:
– А, – сказала она, – над этим стоит подумать…
Бихтер возражала. Это было невиданно. Все в Стамбуле будут смеяться. Бехлюль отстаивал свою идею:
– Смеяться! Для нас это правило, мы всегда сначала смеёмся. Но это не мешает нам тайно, в душе, в большинстве случаев даже скрывая от себя, завидовать тем, кто так делает и симпатизировать тому, что они делают. Мы смеёмся, словно мстим за разочарование, что не смогли сделать, потом тоже потихоньку делаем, ведь мы не видим препятствий после того, как нам наскучит смеяться, однако время ушло и это уже стало обыденным.
Бехлюль приводил примеры, чтобы доказать своё утверждение. Казалось, Бихтер понемногу соглашалась. К тому же свадьба будет особым случаем. Невеста была дочерью одной из тёток Фирдевс Ханым. Нихаль могла пойти в таком наряде.
– Дай слово, – говорил Нихаль Бехлюль. – Ты помашешь мне веером в таком наряде, да, Нихаль? Потом… – Он указал на кончик тонкой брови Нихаль – Потом поцелуй…
***
Они застали Фирдевс Ханым лежавшей в её cпециальном кресле. Ноющие боли, в наличии которых она никак не хотела признаваться, с наступлением зимы приковали её к этому креслу. Бихтер поцеловала мать и спросила:
– Мама, Вам опять не здоровится?
– Не так чтобы очень, – ответила Фирдевс Ханым.
Затем она притянула голову Нихаль и поцеловала её в лоб. Бехлюль наклонился и сказал ей на ухо:
– А меня не поцелуете?
Фирдевс Ханым сделала знак, словно хотела ударить рукой по губам Бехлюля, и сказала:
– О! Большой ребёнок!
Нихаль и Бихтер рассказывали Пейкер о придуманной идее. Фирдевс Ханым показала Бехлюлю на место рядом с собой и сказала:
– Присядьте-ка там!
Бехлюль придвинул табуретку и сел рядом с ней.
– Знаете, сколько Вы не приходили ко мне? Включая сегодня, ровно восемнадцать дней. Видите, я уже сосчитала дни. Как Вы провели эти восемнадцать дней?
Бехлюль ответил с улыбкой:
– Хотел увидеть Вас…
– Это ложь! Кто знает, сколько Вы можете рассказать, нет, утаить, про эти восемнадцать дней?
Она решила, что находится далеко от Бехлюля и захотела ещё больше выпрямиться в кресле:
– Бехлюль Бей, поправите подушки?
Бехлюль встал, взял её за плечо и поправил подушки сзади. Он чувствовал, что размякшее тело женщины в его ладони тает от желания сдаться.
– Как жаль, что я опоздал ровно на десять лет! – сказал он себе.
Когда подушки были поправлены, Фирдевс Ханым с глубоким вздохом посмотрела на Бехлюля, обессиленно закрыла глаза, протянула руку и с закрытыми глазами сжала его руку, словно прикоснулась к мечте.
– О! – сказал себе Бехлюль. – Вопрос становится серьёзным. В конце будет объяснение в любви. Дочери после матерей, да, но не знаю, есть ли в философии любви обратная версия этого правила?
Бехлюль никогда не думал об установлении с Фирдевс Ханым каких-то отношений, кроме шутливых. Он смотрел на Фирдевс Ханым не как на женщину, а как на образец особого вида, который надо изучить. Он ощутил странное стеснение, когда рука этой женщины сжимала его руку. Бехлюль избегал с ней отношений, которые были бы похожи на что-то, кроме шуток.
Он медленно убрал руку, глядя на закрытые глаза Фирдевс Ханым, как будто пытавшиеся заснуть в далёком сне.
Не сказав ни слова, Фирдевс Ханым открыла глаза и укоризненно посмотрела казавшимся глубоким взглядом. Бехлюль встал. Он обратился к состоявшей из Пейкер, Бихтер и Нихаль группе, которая обсуждала модные газеты, разложенные на диване, на столике и на полу:
– Уверен, Вы не можете решить без меня! Что говорит Пейкер Ханым о наряде для Нихаль?
Они собрали газеты, перенесли их поближе к Фирдевс Ханым и Бихтер показала наряд, который хотела для себя. Нихаль настаивала на идее Бехлюля, несмотря на протесты Бихтер, но когда та перестала возражать, словно отказалась от идеи японского наряда. Бехлюль сказал Пейкер:
– А Вы? Знаете, что бы я сделал на Вашем месте?
Он принялся одну за другой рассказывать теории об искусстве одеваться и применять их к внешности Пейкер:
– Вам, к примеру, стоит избегать резких, грубых цветов, – говорил он. – Ваши светлые глаза, каштановые волосы, светлая кожа – все эти неопределённые цвета требуют матовых, бледных оттенков. Для меня Ваша красота похожа на красоту вечера, когда после захода солнца цвета начинают стираться и становиться приятными. Ей нужна оправа, которая придаст не силу, а слабость робкому проявлению цветов. Вы красивы бледной, неопределённой, как бы это сказать, вечерней красотой.
Бехлюль был слишком занят Пейкер и удивлялся, обнаружив у себя в сердце неутолимое желание к этой женщине. Пейкер рукой остановила его и сказала:
– Хватит! Хватит! Этими правилами Вы совсем нас запутаете.
Бихтер хранила молчание. Она чувствовала необъяснимое стеснение, когда Бехлюль заботился о Фирдевс Ханым, Пейкер и даже Нихаль, ощущала желание бросить всё и убежать. Она нервно листала газеты и ожидала возможности сказать что-нибудь неприятное Бехлюлю.
– Мама, Вы, наконец, решили? – спросила она у матери.
В голове Фирдевс Ханым вертелась идея. Она хотела сделать простой чёрный с красным наряд в форме жакета, струящийся тонкими складками до низа, с небольшим декольте и рукавами, прикреплёнными пуговицами.
– Да, понимаю. – сказал Бехлюль. – Вы покажете всем женщинам, которые боятся стать старше, что несмотря на годы женщина может оставаться молодой и показать грудь и руки.
Бихтер спешила вернуться. Сегодня Бехлюль произвёл на неё впечатление ужасного мужчины и она испытывала отвращение к себе, что оказалась в руках этого мужчины. Вдруг она приняла решение. Она найдёт и скажет мужу то, что спасёт её от этого мужчины.
На обратном пути в лодке они не произнесли ни слова, но Бихтер нужно было что-нибудь сказать Бехлюлю, унизить его, установить враждебность, которую невозможно будет забыть. Она хотела дать ему пощёчину, но не очень хорошо понимала причину.
В особняке Нихаль бегом поднималась по лестнице, а они шли рядом. Бехлюль немного волновался. Он чувствовал бушующий гнев Бихтер. В какой-то мере он сам этого хотел и сам подготовил. Он собирался сделать всё, чтобы вывести её из длившегося неделю безразличия, но сейчас не мог сказать ни слова рядом с ней. Когда пришла пора расставаться, они остановились в холле и посмотрели друг на друга.
– Позволите кое-что Вам сказать? – спросил Бехлюль.
– Говорите! – сказала Бихтер.
Бехлюль указал рукой на свою комнату и сказал:
– Там! Как можно здесь? Подумайте, нас могут услышать.
Он приблизился к Бихтер и говорил шёпотом. Бихтер покачала головой и сказала: «В Вашу комнату? Ни за что!»
Бехлюль с насмешкой спросил:
– Почему? Боитесь меня?
Бихтер не ответила, повернулась и собиралась уйти. Бехлюль взял её за руку, наклонился и сказал на ухо:
– Но почему? Вы не можете уйти, не выслушав меня. Слышишь, Бихтер? Ты не можешь уйти…
Он медленно тянул её в свою комнату. Бихтер пыталась освободить руку, но они уже были в комнате. Обоим мешало заговорить сердцебиение. Они снова посмотрели друг на друга долгим, почти враждебным взглядом. Вдруг Бихтер рухнула на стул и заплакала, гневно прикрывая лицо руками.
Бехлюль сел у её ног, давая возможность поплакать, но плач не продлился долго. Бихтер сказала умоляющим голосом:
– Пожалуйста, отпустите меня, отпустите… Я не знаю что это, но оно меня убьёт. Я была Вам хорошим другом, теперь становлюсь врагом, ненавижу Вас и вместе с Вами и себя ненавижу. Были бы мы с Вами, как прежде, только друзьями, любили бы друг друга безупречной, свободной от страданий любовью.
Бехлюль прислонился к её коленям как ребёнок, который хотел заставить полюбить его, положил голову ей на руку и сказал:
– Есть ли мука, подобная невозможности любить Вас? Если бы Вы знали, как я страдал всю неделю. Я думал, что больше никогда не останусь с Вами наедине, не услышу Вас вот так, сидя у Ваших ног. Как можно, Бихтер? Как я буду жить после того, когда буду вынужден не любить Вас? Любить, умирая от счастья у Ваших ног, любить, будучи счастлив умереть… Ах! Минуты, когда я не мог любить Вас, не мог сказать Вам об этом, были пыткой и мучением. Я издали чувствовал, что Вы тоже меня любили. Что мешало быть счастливыми? Что может заставить нас убить собственными руками блаженство, не заниматься любовью после того, как мы стали счастливы?
Бихтер тыльной стороной ладони прикрыла Бехлюлю рот, чтобы не дать ему говорить и больше не слышать его суждения. Бехлюль поцеловал её руку. Он полагал, что изменился рядом с этой женщиной. Он ощущал то, о чём говорил и больше не был актёром, игравшим в игру, а отдался искренности чувств. Он сел рядом с Бихтер, прижал её к себе и сказал ясным голосом, немного похожим на любовный напев:
– О! Если бы Вы знали, что я получаю, любя Вас: жизнь, себя, существование… Вот что Вы мне даёте. Я был бесчувственным и бездушным, пока не полюбил Вас, всё, ради чего я бегал и старался, было ложью, изобретённой, чтобы заполнить молодость, которую не хотелось провести впустую, понимаете? Эта жизнь была ложью от начала до конца. Я чувствовал, что моя душа испорчена этой ложью и больше не способна трепетать от чистой и возвышенной любви. Вы всё изменили, пробудили наивные и чистые желания души, считавшейся мёртвой. Вы показали, что сердце, которому не хватало сил любить, не любило, но теперь будет любить только Вас. О! Если бы ты знала, Бихтер, как я люблю тебя? Если бы ты знала, как я буду любить тебя до самой смерти, после смерти, навеки… Ты, Бихтер, тоже любишь меня, да? Ты будешь моей, и только моей, верно?
Его губы касались губ молодой женщины, словно желали получить ожидаемый ответ. Губы слились в долгом поцелуе, который на этот раз огём любви тронул их души. Вдруг Бихтер вздрогнула и сказала:
– Но это безумие! Я уже целый час здесь.
Она встала и хотела уйти. Бехлюль тоже стал на ноги, держал её за руки и не хотел отпускать. Они посмотрели друг на друга, потом снова поцеловались и молодая женщина высвободила руки и убежала.
После второй встречи мучения Бихтер прекратились. Теперь она призналась себе, что любит Бехлюля. На любовных горизонтах постепенно стирались последние тревоги и рождалось яркое светлое утро. Запретный вкус любовного греха утолил её любовную жажду, опьянив настолько, что детали остальной жизни были стёрты. Она отдалась этой любви всем существом и не чувствовала ни мучений, ни малейшего беспокойства. Она обнаружила, что счастлива, совершенно счастлива. Чувство страха, изредка появлявшееся в сердце, заставляло её вздрагивать от счастья.
В основном их привлекали трудности и опасности любви. Принадлежавшая только им тайная жизнь на глазах у всех, ещё больше сближала и придавала отношениям больше искренности.
Лишь иногда им удавалось пожать друг другу руку, обменяться небольшим поцелуем, парой слов договориться о встрече. Их встречи были очень редки, они постоянно чувствовали тоску, подобно обручённым, которые не могли найти случая остаться наедине.
У них постоянно оставалось неудовлетворённое желание, даже в редкие и короткие встречи эти двое неустанно тосковали друг по другу. Они всех боялись. Того, что выглядело естественным до начала отношений могло хватить для обнаружения всех секретов. Однажды они увидели, что Аднан Бей смотрел на их улыбавшиеся друг другу глаза и сразу побледнели. Бихтер придала большое значением тому, что их взгляды заметили и весь день боялась, что муж вдруг подойдёт, схватил её за руки и скажет: «По глазам вижу, что ты мне изменяешь!» Она не могла избавиться от подозрения, что домочадцы знают и молчат из жалости и чувствовала необходимость тихо разговаривать рядом с ними и по возможности держаться подальше от Несрин и Шайесте. Если раньше она не упускала возможности пристунить служанок, непослушание которых не ускользало от её внимательного взгляда, то теперь словно отказалась от борьбы с ними.
Бихтер и Нихаль казалось, были далеки друг от друга. После ухода Шакире Ханым между ними возникла неприязнь, которую невозможно было скрыть. Нихаль всё время её избегала. Теперь она избегала и отца, на её меланхоличном лице чувствовалась обида почти на всех домашних.
Иногда в Бихтер просыпалась потребность обнять Нихаль, найти способ, чтобы снова наладить отношения с девочкой. Она придумывала поводы выйти из дома и взять её с собой. Нихаль менялась рядом с ней, но по возвращению домой снова становилась ребёнком, который убегал от неё и забивался в угол с гувернанткой.
Сейчас Бихтер была довольна, что, оставалась порознь с девочкой, находясь в одном доме. Она боялась её, чувствовала, что если бы Нихаль не избегала её, она была бы вынуждена избегать Нихаль.
Однажды она призналась Бехлюлю и сказала:
– Знаешь, я больше всего боюсь Нихаль.
Бехлюль снала не сумел понять и спросил:
– Нихаль? Причина? Дорогая, ты ревнуешь?
Разве возможно было ревновать Нихаль, этого ребёнка? Зачем ревновать? Она лишь сказала Бехлюлю:
– О! Какой странный вопрос!
Других объяснений на эту тему не произошло.
Однажды Бехлюль захотел от неё чего-то большего. Сначала он не осмеливался сказать. Эта просьба могла показаться настолько невыполнимой, что Бихтер отказалась бы, не выслушав его. Он пытался получить обещание, что она согласится, прежде чем сказать, говорил, что это легко, не говоря, о чём речь. Бихтер не хотела давать обещаний наперёд. Когда он, наконец, сказал, она не смогла не воскликнуть с изумлением:
– В моей комнате? Всю ночь! О! Вы сошли с ума.
Она не хотела слушать дальше. Она никак не сможет согласиться. Даже если бы не было всех возможных опасностей, она не запятнала бы комнату, принадлежащую мужу. Иначе она будет считать себя настолько низкой, что не сможет найти сил жить. Словно желая отодвинуть идею руками, она сказала:
– Невозможно!
Потом у неё вдруг появилась другая идея. Ей казалось, что целая ночь с Бехлюлем дополнит блаженство любви, исполнит все невыполненные желания. Это заставит её влюбиться. Она сказала Бехлюлю:
– Нет, не так. Ночь в Вашей комнате…
Эта идея взволновала обоих. Проведя ночь вместе, они подтвердят, что имеют права друг на друга, между ними больше не останется никакой отчуждённости, именно в эту ночь они начнут принадлежать друг другу.
Но как?
– Предоставьте это мне, – сказала Бихтер. – Одна ночь, лишь одна ночь, верно?
В кабинете Бехлюля была дверь для прохода в небольшую спальню, о которой Бихтер узнала, увидев с порога. Для неё это была комната, где хранились тайны души Бехлюля. Да, она проведёт здесь ночь и таким образом завладеет душой Бехлюля.
После появления этой идеи в их личной жизни начался волнительный период. Бихтер поставила всё под угрозу, осмелившись на это. Её отсутствие в комнате могло ощутиться или случайно обнаружиться в неподходящий момент ночью. Бихтер думала об опасностях и от страха идея приобретала особую ценность. От любовной жизни она хотела не покоя, который усыпит нервы, а страха, волнения и третепа. К этому добавлялось и удовольствие самопожертвования. Подвергаясь таким опасностям, она скажет: «Видишь? Всё это ради тебя!»
Ночью, когда все заснут, она выскользнет из постели, наденет тапочки на босу ногу, набросит что-нибудь на плечи и, боясь дышать, откроет дверь… О! Эта волнительная минута! С замиранием сердца она услышит звук шагов, железная рука сожьмёт её запястье и глухой голос скажет на ухо: «Куда идёшь?» Тогда она во всём признается, скажет: «Туда! В комнату другого!», расскажет, что сбежала из комнаты, не дающей ни капли утешения свежим желаниям сердца, побежала в другую, в колыбель страсти любовного греха, и затем будет уничтожена неведомым ударом мести, её жизнь будет разрушена, оставляя страшный водоворот будущего, но она всё равно счастлива, счастлива потерять всё, даже умереть, и всё равно побежит навстречу любви…
Сколько раз она вставала с постели, горя огнём, свойственным тем, кто во тьме двигается в горячке, вызванной мыслью об убийстве, шла до двери комнаты, но останавливалась там и долго стояла неподвижно, устремив взгляд в какую-то точку в темноте. Чего она ждала? Она стояла, будто ожидая вдохновения из тьмы.
Она чувствовала, что в ту минуту кто-то тоже ждал, не осмеливаясь дышать, и думал, ежеминутно теряя сознание от волнения, что у дверей комнаты есть какое-то движение. Она чувствовала странное спокойствие, думая, что её ждали, и отказывалась рисковать.
Бехлюль взглядом говорил: «Вы опять не пришли!» Он постоянно находил момент посмотреть на Бихтер, взглядом попросить её остаться наедине, чтобы сказать только одно слово. Пока Бихтер не подарила ему ночь, она не давала возможности что-то сказать.
Теперь Бехлюль каждую ночь был дома. Он не исчезал ни на одну ночь уже целый месяц, хотя у него была привычка проводить вне дома почти половину недели. Аднан Бей то и дело шутил и говорил: «Бехлюль забросил мирские дела!», затем, придумав ряд причин, приходил к мысли, что уединиться того заставила безнадёжная любовь. Он говорил: «Бехлюль рассказывает обо всех своих успехах, но если бы только можно было заставить его рассказать и о том, чего он не сумел добиться!»
Бихтер отводила взгляд во время этих шутливых разговоров, не в силах смотреть на них. Ах! Если бы было можно, она бы крикнула: «Неужели не понимаете? Бехлюль бросил всё ради меня, только ради меня.»
Да, он всё бросил ради неё, а она не могла дать ему одну ночь, не могла сказать: «Вот и я подвергаю свою жизнь опасности ради тебя!»
Наконец она сумела найти такую ночь.
Уже было решено о проведении свадьбы. Она начнётся с особого развлечения для семьи и очень близких друзей. Фирдевс Ханым с дочерьми и Нихаль были приглашены на это особое развлечение. Они уедут в среду и вернутся под вечер в четверг.
В среду в особняке царила суета. Утром Фирдевс Ханым и Пейкер прибыли с платьями в коробках. Они собирались переодеться и на специально нанятом паровом баркасе отправиться в дом, где пройдёт свадьба. Другого выхода не было найдено, ведь нужно было взять целую кучу вещей, состоявшую из ночных рубашек, туалетных принадлежностей и коробок с платьями для четверга. Все были в замешательстве: Фирдевс Ханым кричала, не в силах найти помощника, Несрин и Шайесте не выходили из комнаты, полагая, что в такой день более уместно позаботиться о себе, а не о других, Бихтер злилась, что не могла найти ключ от шкафа, Пейкер ругалась с мужем, затягивавшим ей корсет и порвавшим ремешок, а Феридун, которого Катина оставила одного, чтобы помочь Фирдевс Ханым, плакал. Бихтер сказала Аднан Бею, который не выходил из комнаты, чтобы ей помочь: «Мне будет удобнее одеваться, если Вы оставите меня одну», но потом вручила ему пуховку от пудры и сказала, указывая на свои плечи: