Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918

Вон, кажется, светает… Теперь я уже ясно вижу спящих женщин! Видно, им жить легче: поплакали и теперь вон как крепко спят. Встанут, будут есть жирный плов, может быть, еще поплачут при встрече с родственницей или подругой…

Тихо открыв дверь, из соседней комнаты вошел мужчина. Он взял почти потухший мангал и вышел. Через несколько минут вернулся, неся мангал, полный горячих углей. Бесшумно поставил его на прежнее место и так же тихо вышел, затворив за собой дверь…

Вот! Заботится, чтобы спящим не было холодно! Чуть свет встал, разжег угли и, когда они разгорелись, насыпал их в мангал, чтобы поддерживать ровное тепло в комнате…

Светло! Слава богу, день! Кончилась эта страшная ночь!.. Кто-то пробует открыть дверь, около которой я сижу. Видно, как повернулась ручка, и дверь тихо стала открываться больше и больше… И вдруг открылась широко, и какой-то солдат, вытянув шею, заглянул в комнату. Потом шагнул внутрь и, закрыв дверь, смотрит на меня…

– Барыня! Так вы и не спали! И не раздевались? Так все время и сидели на этом стуле? Ах он – «соленая душа»!! – Это был Гайдамакин.

– Тише, тише! Видишь, женщины спят.

– Так ведь он мне сказал, что вам есть постель у этого «хорошего армянина»!

– Кто тебе сказал это?

– Да наш санитар, который устроил вас здесь. Мы уехали в другой двор, недалеко отсюда. Я думал, что вы спите, а вы еще хуже нас, всю ночь просидели на стуле!..

– Ну так что, все-таки в комнате сидела, а не на дворе! А где вы спали?

– Да! Ну и народ! Мы ездили, ездили – никто не пущает, хоть замерзай на улице! Лошади устали и тоже замерзли! Стучимся к одному, дом, видать, маленький, но двор большой: «Пусти покормить лошадей!» – говорим мы через окно. А он, должно, с кровати кричит нам: «Нету места! Все занято…» Тут мы вспомнили нашего барина! Он бы ему показал, как все занято! А мы уж просто из сил выбились! Хоть ложись прямо на снег посреди улицы. Этот, что вас сюда завел, санитар, говорит: «Ах, он, с… с…! Врет он, что у него все занято! Ломай ворота! Не погибать же нам тут!» Ну, мы открыли ворота. А во дворе-то пусто! Ни одной подводы! Заехали. Лошадей распрягли. Под навес поставили. Видим, конюшня! Открыли дверь. Тепло! Лошадь стоит, в другом углу корова… Ну, мы выгнали и лошадь, и корову; принесли сена – под навесом его было много – и легли… Ничего! Выспались хорошо!

– А что, хозяин не скандалил?

– Куда там! И не показывается… Я пойду в гостиницу и потребую для вас комнату. Скажу, что для старшего врача санитарного транспорта. Дадут!.. У них половина гостиницы отведена для военных. А мы ведь военные!..

– Хорошо, иди.

Гайдамакин ушел. Часы в соседней комнате пробили восемь. Армянки стали просыпаться. Первой проснулась толстая старуха, спавшая на тахте. Она разбудила тех трех женщин, которые спали около ее тахты. Все они сразу заговорили, показывая на других спящих. Лица у всех были распухшие и помятые…

– Барыня, идемте! Достал комнату, – входя, сказал Гайдамакин.

– Где? В гостинице дали?

– Как не дадут! Я пришел и говорю: комнату для старшего врача, доктора Семина! Хозяин моментально бросился кверху, а через минуту вернулся и говорит:

– Скажи доктору, что та же самая комната приготовлена для него, где он жил раньше.

– Ну, хорошо. Бери чемоданчик. Но я хочу поблагодарить хозяина и заплатить ему за ночлег…

– Да какой это ночлег – всю ночь просидели у дверей на стуле! – сердито говорит Гайдамакин.

Мы вышли на двор. День был ясный, солнечный, но такой же морозный, как и вчера.

– Ты ничего не слышал нового там, в гостинице?..

– Слышал! Говорят, что турки заняли станцию НовоСелим. Да мы это и без них лучше знаем, что турки заняли станцию. А нового ничего сказать не могут…

Улицы, по которым мы шли, были совершенно пусты; мороз такой, что трудно было дышать. Хорошо, что мы скоро пришли в гостиницу. В гостинице за конторкой стоял толстый армянин. Я подошла к нему и попросила:

– Покажите мне мою комнату.

– Комнат свободных нету.

– Как нет?! Час тому назад вы сказали, что комната для доктора Семина готова!

– Мы для доктора Семина и держим комнату.

– Я – жена доктора. Его пока нет здесь, но он скоро приедет, а пока я буду жить в ней. Да вот дайте солдату место, где бы он мог спать.

Хозяин взял ключ и пошел сам показывать мне комнату. Мы поднялись на второй этаж, хозяин открыл дверь. Комната оказалась довольно большая; два окна выходили на главную улицу.

– Вот здесь и жил доктор. «Хароший человек, доктор»; а вы приехали из Баку? Доктор, когда жил здесь, всегда спрашивали письма: как только входит в двери «письма мне есть?» – ну, я отдаю письмо, а он увидит, доволен очень и говорит: от жены из Баку. Я очень жалею, что ночью здесь не был. Я вас устроил бы где-нибудь! А насчет солдата не беспокойтесь; место найдется и для него. Ну, если что нужно, звоните! Все будет исполнено.

Он вышел.

Лечь бы теперь и заснуть скорее. Но я не могу! Я должна узнать, что делается в Сарыкамыше! Сейчас привезут мои вещи, я переоденусь и поеду! Но куда ехать? Где и что я могу узнать?! «Что они здесь знают, когда всю ночь спали! – со злобой думаю я. – А что, если позвонить к коменданту Зубову? Ведь мы знакомы, и когда-то жена его очень хорошо ко мне относилась! Да и он тоже… И знают моего Ваню…»

В коридоре висел телефон. Я пошла и позвонила. Вызвала квартиру генерала Зубова.

– Екатерина Михайловна! С вами говорит Тина Дмитриевна Семина… Нет, я не из Баку, а из Сарыкамыша… Хорошо, я сейчас приеду… Гайдамакин! Скорей раскрой чемодан; да найди извозчика. Я еду в крепость…

Я надела коричневое платье, белый фартук с красным крестом на груди и белую косынку. Когда я вышла, извозчик меня уже ждал у подъезда…

– В крепость! Комендантскую квартиру знаешь?

– Как не знать! Знаю…

Карские фаэтоны раньше не уступали и бакинским: широкие, мягкие, на резиновом ходу, запряжены парой прекрасных лошадей… Как и всюду в Закавказье, все фаэтонщики были молокане; но в Карсе и армяне тоже держали шикарные фаэтоны.

Мой извозчик живо домчал меня до крепости… Когда мы въезжали в аллею (дом коменданта стоял в глубине сада), на подъезде уже стоял сам генерал, ожидая меня. Как только извозчик остановился, генерал сошел со ступенек, протягивая мне руки.

– Здравствуйте! Здравствуйте! Не поверил своим ушам! Мне сказали, что вы приехали сегодня ночью из Сарыкамыша!! Ведь это не может быть! Объясните! Но нет! Раньше идемте в комнаты! Екатерина Михайловна ждет вас с нетерпением! – Он помог мне выйти из фаэтона и, когда мы подошли к передней и солдат распахнул дверь, то генеральша так же, как и генерал, протянула ко мне руки. Она обняла меня, и мы расцеловались…

– Жива! Здорова! И все такая же! – рассматривая меня, сказала она. – Идемте в гостиную и рассказывайте все подробно; я умираю от нетерпения узнать все. Я думала, что вы в Баку! Как-то я встретила, еще осенью, доктора, и он сказал мне, что вы дома, в Баку…

Я сняла шубу, и мы прошли в гостиную. Я села в мягкое и глубокое кресло… Ах, как хорошо сидеть в таком кресле! Я и забыла, что они существуют на свете!

Екатерина Михайловна села недалеко от меня, а генерал ходил по комнате…

– Ну, рассказывайте!..

И я им рассказала все от Сарыкамыша и до Карса…

– Но, если бы вместо нас – меня и моих семи санитаров – пришли турки, то они заняли бы город без выстрела… Мы не встретили ни одного солдата! Все улицы были совершенно пусты! Но хуже всего было то, что я не могла достать свободную комнату или хотя бы угол, где я могла бы лечь и согреться…

– Как, разве вы не в гостинице остановились?! – спросил удивленный генерал.

– Только сегодня утром нашлась свободная комната. А ночь я просидела у дверей на стуле в армянском доме. Да и за то спасибо, что пустили! Иначе я замерзла бы на улице!

Генерал сильно разволновался:

– Почему же вы не позвонили нам?! Я сам приехал бы за вами. – Он подошел ко мне, взял мою руку и приложил ее к своим губам. – Так нельзя! Если вы считаете нас своими друзьями, вы должны были позвонить нам, как только приехали в город!

– Пожалуйста, успокойтесь! Ночь прошла! Я здорова! Ничего со мной не случилось. Я очень беспокоюсь, что делается в Сарыкамыше?!

– Ничего не знаю сам! Утром только узнал, что турки заняли Ново-Селим, и что всякое сообщение с Сарыкамышем прервано. Поезда не ходят! Телефон и телеграф не действуют! Армия отрезана от нас!

– Самые последние новости мы узнали только от вас!.. – сказала генеральша. – Вы останетесь с нами завтракать! А теперь, если хотите отдохнуть, идемте в мою комнату и полежите до завтрака.

– Спасибо, Екатерина Михайловна! С удовольствием принимаю и то, и другое…

Генерал ушел в канцелярию, а мы пошли в комнату генеральши, где было очень уютно, и я легла на тахту, а она рассказывала мне новости.

К завтраку пришло несколько крепостных офицеров. Разговор шел только о войне и действиях армии… После завтрака Екатерина Михайловна сама поехала проводить меня до гостиницы, а генерал мне сказал на прощание:

– Как только получу хоть какие-нибудь сведения, немедленно дам вам знать, сам приеду к вам!

Одно только было известно, что на Ольтинском направлении идут сильные бои^[9].

Я попрощалась с генеральшей, поблагодарила ее за все и вошла в гостиницу.

У дверей стоял Гайдамакин.

– Что, барыня! Какие известия о Сарыкамыше?

– Никаких! Сами они ничего не знают! Все сообщения прерваны… Я завтракала у генерала. Теперь только спать хочу…

– Ложитесь, поспите. Ведь сколько ночей не спали.

– А у тебя есть место для спанья?

– Ах, да что вы обо мне думаете! Я везде найду себе место…

Несмотря на горе и душевное беспокойство, я моментально заснула, как только легла в постель… Проснулась я поздно вечером и не знала, что мне делать. В гостинице было тихо; на улице тоже. Я оделась и вышла на улицу. Темно – ни одного огонька. Людей тоже не видно. И стрельбы не слышно. Я постояла немного, почувствовала, как мороз пробегает по спине, и вернулась в гостиницу. Поднялась в свою комнату, не встретив ни одного человека. У меня не было ни книг, ни газет. Я не знала, что мне делать, спать тоже не хотелось. Но все же я разделась и легла, потушив электричество… – Открываю глаза. Светло! Разве я заснула? Посмотрела на часы – 8 часов! Я позвонила и сейчас же, постучав в дверь, вошел Гайдамакин.

– С добрым утром! Поспали хорошо! Я два раза слушал у дверей, тихо было…

– Ну и выспалась же я! Сразу за несколько дней! А что – новости есть?

– Да ничего нету, все говорят одно и то же.

– А именно что?

– Да верить-то не очень можно…

– Говори скорее, что слышал?

– Говорят, будто турки Сарыкамыш взяли, армия от базы отрезана и должна будто сдаться туркам в плен…

– Что?! Нет! Нет! Никогда этого не будет! До последнего человека будут биться, а в плен никогда не сдадутся!.. Один Кабардинский полк перебьет половину турок!.. Только люди, которые не знают Кавказских войск, могут говорить такие вещи… – Я сидела в постели. Меня била лихорадка от волнения. Я забыла, что передо мной стоит солдат – мужчина. – Никогда! Никогда не сдадутся в плен РУССКИЕ войска, да еще туркам!!

Мне хотелось в эту минуту быть там, среди закаленных бойцов. Стрелять, бить кулаками! Кусаться! Но в плен?! Никогда!! Только смерть может остановить борьбу!..

– Кофе я сварил для вас. На их кухне. Принести?

Я опомнилась.

– Кофе? Да, принеси!

Он принес горячий кофе, французскую булку, молоко, сахар.

– Ты записывай все, что будешь брать у них.

– Да я ничего у них не беру. А кофе – дак я сам сварил. А молоко купил, и булку тоже.

– Но это не хорошо. Нужно, чтобы гостиница имела доход от нас.

– Так, барыня, мы ведь военные! Они обязаны нам всякую уступку делать!

– Чего ради должны делать нам уступку и терять доходы? Теперь время наживы.

– Значит, мы, военные, будем терять все, а другие наживаться?!

– Конечно, так.

– Так мы же их защищаем?

– Все это верно, но все же, пожалуйста, плати на кухне за все, что берешь. Деньги у тебя есть?

– Деньги у меня есть. Но какой народ! А?!

Как только вышел Гайдамакин, я сейчас же встала, умылась из жестяного умывальника, оделась и решила идти в госпиталь, который был развернут в казармах Кабардинского полка. Вышла на улицу. Солнце, небо голубое! Но мороз такой, что сразу хочется вернуться обратно. Пошла пешком, хотя до казарм довольно далеко. Сегодня мне по дороге попадались группы молодых солдат – одни с ружьями, а другие без ружей; вид у них усталый и запуганный, глаза печальные. Потом в госпитале говорили, что это молодых новобранцев пригнали и обучают.

А вот и казармы кабардинцев.

В первом же корпусе на дверях большой красный крест и надпись: «7-й полевой подвижной госпиталь». Я пошла прямо туда. Что меня особенно поразило, когда я вошла в сени, это страшная грязь! После той идеальной чистоты, которая была здесь, когда жили кабардинцы, это особенно бросалось в глаза. Я вошла в помещение. В первом пролете у окна стояли два больших стола, за которыми сидело несколько человек в белых халатах и записывали что-то; что-то говорили врачи, которые осматривали раненых, лежавших и сидевших на полу.

Как и прежде, когда тут помещался первый батальон, каждая рота была отделена от другой огромной аркой. Теперь койки стояли в четыре ряда, имея проход между каждыми двумя рядами. На арках висели листы картона, на которых обозначены номера палат. Каждая палата имела два отделения. У коек, стоящих у окна, были столики с двумя отделениями: верхним и нижним, которые запирались на внутренние замки.

Я пошла к столам, где работали врачи, и увидела знакомого доктора, Божевского.

– Здравствуйте! Вы откуда взялись? – сказал он, протягивая мне руку. – Ведь вы в Сарыкамыше должны быть теперь?

– Только вчера приехала оттуда.

Он уставился на меня:

– Как вы могли приехать вчера, когда в Сарыкамыше турки и дорога занята ими? Что вы, по воздуху летели?

– Нет, доктор! Я приехала на обозной двуколке с семью санитарами, на семи лошадях.

– Вот как! А где доктор Семин?

– Я сама не знаю! Потому и нахожусь здесь. Он с транспортом уехал за ранеными на позицию и не вернулся; тут пришли турки, поставили пушки над вокзалом и стали стрелять! Мне из штаба сказали, чтобы я немедленно уезжала. По дороге чуть не попала в плен к туркам.

Все, врачи и раненые, слушали мой рассказ. Когда я кончила, доктор Божевский познакомил меня с врачами.

– Жена доктора Семина, который, должно быть, давно уже в плену у турок… – сказал он. Но видя, что эта шутка для меня очень тяжела, он быстро меняет тему: – А вы что, пришли работать? Так живо беритесь за дело! Всякие рабочие руки нам нужны. А ваши в особенности…

– Да, я пришла помогать всякому, кто нуждается в моей помощи.

– Вот и отлично! У нас сестер пока мало. Обещают скоро прислать из Красного Креста. А пока мы вас зачислим в штат.

– Доктор! Я охотно буду работать! Но, пожалуйста, не зачисляйте меня штатной, потому что при первой возможности я уеду к мужу.

– Ну, хорошо! Времени у нас много до этого! А теперь, сестра Семина, вы возьмите на себя хозяйственную часть в госпитале. В этом мы очень нуждаемся. Раненых пока не очень много. А питание и гигиена у нас слабое место. Вон, посмотрите, какое белье надевают на раненого. – Он показал на носилки, на которых санитар менял белье раненому.

– Хорошо, доктор. Я сейчас же приступлю к своим обязанностям. Где я могу найти халат и комнату для сестер?

– Халаты у нас все одинаковые для врачей и сестер. Вот, как выйдете из дверей, налево в кладовой. Там сейчас как раз привезли чистое белье; его принимает заведующий хозяйством с доктором. А комната сестер наверху.

Я пошла в кладовую. Там застала доктора, по-видимому, заведующего хозяйством чиновника и двух солдат. Все стояли около огромной груды белья, лежавшего прямо на голом полу кладовой. Доктор был красный и злой. Тыкая почти в самый нос какому-то армянину солдатской бязевой рубахой, говорил:

– Это, по-твоему, чистая рубаха?! И ты смеешь говорить, что привез стираное белье?!

Армянин, не смущаясь, утвердительно кивал головой…

– Это черт знает, что такое!! Такой наглости я еще никогда не видел! – искренно возмутился доктор.

Чиновник, молчавший до сих пор, сказал:

– Забери все и перестирай! Да скорее привези обратно.

Армянин сразу повеселел…

– Карашо, – весело ответил он, зная наперед, что перестирывать не будет. Привезет домой, опять сложит, пригладит катком и за свежевыстиранное дня через два привезет назад.

Доктор, стоявший до сих пор ко мне спиной, обернулся.

– Вы что?

– Здравствуйте, доктор; я хочу чистый халат.

– Откуда вы? Новая сестра?

– Да. Я только что пришла, первый день…

– Где чистые халаты? Выдайте сестре! – обратился он к солдату в чистой гимнастерке. Солдат достал с полки белоснежный халат и подал мне.

– Ну, на сегодня все! – сказал доктор и вышел вместе со мной из кладовой.

– Когда приехали, сестра?

– Вчера ночью из Сарыкамыша.

– Из Сарыкамыша?! – он остановился, чтобы хорошенько понять и разглядеть меня. – Я думал, вы приехали из Тифлиса? Мы ждем из Красного Креста.

– Вот, вместо них я одна из Сарыкамыша.

Мы вошли в палаты: доктор подошел к столам, а я пошла искать комнату для сестер. По дороге меня увидели две молоденькие сестры и страшно обрадовались.

– А! Новая сестра, – сказали они. – Вы к нам работать? Откуда?

– Здравствуйте, сестры! Да, я пришла работать; вот только переоденусь и приду к вам.

Я нашла комнату, переоделась и спустилась обратно в палату, и сейчас же увидела доктора Божевского, шедшего ко мне навстречу с другим доктором.

– Сестра Семина, познакомьтесь; это ваш сотрудник будет – доктор Беляев. Вы с доктором будете принимать продукты, все, что полагается по раскладке: мясо, овощи, крупы, молоко, хлеб, чай, сахар и тому подобное. И вы должны присутствовать при отпуске пищи; чтобы каждый раненый получил все, что ему выписал доктор.

– Но я не очень хорошо понимаю толк в провизии, и мясо сырое видела редко… – начала я в смущении.

– Не беспокойтесь! Вас будет двое. Вот доктор тоже не очень хорошо это дело понимает, но вы вдвоем справитесь отлично… Видите ли, кухонные солдаты не могут справиться с требованиями врачей… Когда на довольствии состоит пятьсот или тысяча человек, из коих половина слабых да двести усиленных, тогда нужно добиться, чтобы было приготовлено, как указано в требовании, и чтобы еда дошла до того, кому она предназначается. Это главное! А сейчас на кухне такой кавардак, что сам черт ногу сломает!..

Он был старшим врачом этого госпиталя и так же, как и мой муж, был подавлен хозяйственной неразберихой и путаницей…

– Хорошо, я приступаю сейчас же к своим обязанностям: вон санитары раздают уже хлеб раненым, скоро обед… Я пойду на кухню, посмотрю, как будут отпускать обеды.

Кухня стояла посреди двора, отдельным зданием. От крыльца госпиталя и до кухни шла черная, жирная тропа. Ошибиться было невозможно – по ней мы прямо пришли в сени кухни. В сенях была такая же жирная грязь, смешанная со снегом, щами и борщом, образовавшая толстый слой на полу. Из кухни, несмотря на мороз, дверь была открыта. Толпа санитаров с ведрами и с тарелками. Каждый хотел первым получить обеды, накормить раненых, чтобы потом самому идти обедать.

– Палата первая и вторая: слабых – 42, усиленных – 67, – протягивая записку, говорит санитар.

Но повара совершенно ошалели от записок и только отмахиваются:

– Подожди, подожди! Видишь – отпускаю другому…

Получившие обеды спешили каждый в свою палату, по дороге расплескивая щи из ведра и роняя «каклеты», горой лежавшие на тарелке. Каждый санитар нес в одной руке ведро со щами, в другой – с кашей, да еще тарелка с котлетами или манной кашей для слабых раненых. Тарелка была крепко зажата вместе с ручкой от ведра и придавлена большим пальцем. Если котлет на тарелке было штук пятнадцать или двадцать, то они по дороге сваливались на дорожку – и тогда санитар стоит, ждет, чтобы проходящий поднял и положил их опять на тарелку.

Довольно с меня! Пойду помогать кормить раненых… Прихожу в палату; только что стали раздавать обед. И что тут поднялось!! Кому нужно усиленную еду, тот получил слабую; кому нужна слабая, тот получил щи, кашу, черный хлеб и порцию вареного мяса. А кто должен получить эту здоровую, но тяжелую пищу, тот получил легкий манный суп, яйцо всмятку, белый хлеб и стакан молока. Сестры с ног сбились (четыре сестры на пятьсот больных и раненых).

– Вспомни, кому ты отдал усиленную порцию обеда! – приставала сестра к санитару, раздававшему обеды раненым. Санитар остановился, поставил ведро на пол и стал думать. – У Жданова на столе обед обыкновенный, а ему нужно усиленное питание! – продолжала сестра взволнованно.

– О, стойте, стойте! Кажись, я отдал усиленную порцию вон тому; вон, что третий с краю!

Сестра бросилась туда. Раненый сидит на койке и допивает молоко; а тарелки уже пусты! Сестра растерянно смотрит на тарелки и спрашивает:

– Съел?!

– Съел! Покорнейше благодарю!

Сестра берет пустые тарелки, уносит и отдает их санитару:

– Видишь, съел!

– Вижу, съел – прорва! – с грустью произносит санитар. Но потом сердито говорит: – А хто их разберет, кому што! Столько народу, на куфне тоже сами ничего не знают. Дают, а толком не говорят, кому какая порция полагается! – ворчит санитар, поднимая ведра.

С другого конца палаты сестра кричит ему:

– Что же ты стоишь! Больные ждут обед!

Сестра, у которой больной остался на обыкновенном обеде, завидя доктора, бежит к нему:

– Доктор! Усиленную порцию отдали другому! Чем мне кормить больного?

У доктора голова идет кругом. Только что сестра в третьей палате жаловалась, что обед для слабого больного съел здоровый, а слабому дали щей и каши! И у того теперь рвота!..

Я пошла на кухню, чтобы сварить для слабых молочный суп. Но на кухне шум был еще больший, чем в палатах…

Санитар, показывая на записку, которая была у него в руке, говорил:

– Семи порций мяса не хватает! Сестра послала меня: принеси, говорит, недостающие порции мяса! А вы одно: нету да нету. Так она же требует!..

Но при виде меня – сразу все замолкло.

– Дайте мне молока и манной крупы. Я сварю суп.

Каптенармус принес из кладовой все, что я просила.

Когда суп был готов, я сама его понесла, разлила по тарелкам и раздала больным.

Наконец все накормлены!! Сестры ушли, кроме дежурной. Но мерить температуру придут опять все… Санитары тоже ушли.

В 6 часов ужин; и опять такая же процедура раздачи еды. Я пошла к столам, где непрерывно шла работа по приему раненых, которых теперь было еще больше, чем утром. Некоторые сами шли, опираясь на ружье, закутанные в башлыки, и сразу садились на пол. Других поддерживали, третьих несли на носилках. За столом теперь работали только двое – врач и фельдшер.

Я подошла к раненому казаку и стала разматывать башлык.

– Куда ранены?

– В ногу…

– Кость цела?

– Не знаю! Но ходить не могу…

– Какой части, имя и фамилия как, когда ранен?

Все это я спрашиваю каждого раненого и записываю на листке бумаги. Потом с помощью санитара раздеваю его и надеваю ему чистое госпитальное белье… Затем укладываем его на носилки…

– В какую палату его нести, сестра? – спрашивает санитар.

– Вон свободная койка в четвертой палате. Положите его туда…

Одежду, снятую с раненого, кроме белья, сворачиваем в узел, прикалываю записку с фамилией и названием полка, роты или сотни. Эти узлы с амуницией выносили в особую кладовую. Ужасно было неприятно, когда раненого переоденешь, помоешь, уложишь в чистую постель, а на другой день скажут отправлять его в тыловой госпиталь. Опять санитары тащат узлы и кладут перед кроватью. И, несмотря на рану, на больного нужно надеть всю его одежду, часто окровавленную и нередко промерзшую! Много часов уходило на то, чтобы переодеть и приготовить раненого к отправке. И сколько новых страданий причиняли этим несчастным людям! Но почти никогда не услышишь жалоб! Очень редко вырвется стон…

Какая бы тяжелая рана ни была, но стоит только спросить раненого: «А как это тебя так турки ранили?» – и он сейчас же оживится и станет рассказывать, сколько было турок, как он стрелял…

– А вот не слышал, как меня турка ранил! – говорит раненый.

Только покончишь с одним, принимаешься за другого. А там третий, четвертый. И так круглые сутки, особенно если идут бои.

До четырех часов я помогала принимать раненых. Потом пошла мерить температуру. Пришли и другие сестры. Когда меряешь температуру, то приходится исполнять массу других мелких работ около больного: нужно посмотреть повязку, не промокла ли; если промокла, то нужно немедленно подбинтовать или наложить новую. Нужно сходить в перевязочную за ватой и бинтом. Забинтовала, подложила кусок ваты, чтобы нога или рука была повыше, поудобнее. У другого жар! Нужно положить на голову пузырь со льдом! У третьего нужно переменить компресс.

– Ты что стонешь?

– Болит нога – ранен…

Посмотрела. Марля не промокла, крови нет. Подложила под ногу подушку.

– Ну как? Лучше?

– Лучше, сестра! Спасибо.

И так почти все раненые и больные: им всегда что-нибудь нужно, когда они видят сестру. Только кончила мерить температуру – принесли ужин. Раздали ужин (а некоторых надо и кормить, кто не может сам есть) – пришли врачи и стали обходить и осматривать раненых и больных.

– Всех завтра эвакуировать! Кроме тех, которым нужна немедленная операция. Нужно как можно больше освободить мест; ожидается много раненых, – сказал доктор Божевский.

Мои обязанности кончены на сегодня!

– Могу идти домой? – спрашиваю я.

– Идите, сестра. Но завтра приходите рано принимать на кухне продукты, – говорит доктор.

Пошла в раздевалку, сняла халат, надела шубу и пошла домой. Только вышла за ворота госпиталя – было уже совершенно темно; у ворот стоит Гайдамакин.

– Что ты тут делаешь?

– Вас жду.

– А что? Разве что-нибудь есть новое?

– Нет, ничего, да на дворе уж ночь! А здесь извозчика-то не найдете. А народу теперь всякого ходит много; вам идти одной нехорошо. Барин ведь мне приказали смотреть за вами, как за ребенком. И я отвечаю за вас…

– Ну что ты говоришь! Я, слава богу, взрослая! Вот первый день проработала…

– А что, барыня, будете ходить сюда работать каждый день?

– Да, конечно. Нужно работать! Раненых много и больных тоже, а сестер только четыре вместо двенадцати.

Ночь была теплая, тихая, и я с удовольствием вдыхала морозный воздух.

– Вот говорили сегодня солдаты, что большое сражение идет на Ольтинском направлении, – говорит Гайдамакин.

Вот и пришли. Проходя мимо гостиничного ресторана, я видела много обедающих военных.

– Обедать будете?

– Да. Но хорошо бы воды достать теплой! Помыться бы.

– Я пойду на кухню. Там всегда бывает теплая вода.

– Так даром не бери – заплати деньги.

– Да, что вы, барыня! За воду платить?

Только я сняла шубу, как Гайдамакин уже принес большой кувшин горячей воды. Я помылась, переоделась и позвонила. Пришел опять Гайдамакин и сам принес мой обед.

– Почему ты приходишь на звонок, а не лакей?

– А что ему делать? Разве я сам не могу подать вам?! Целый день сижу без работы! Ходил сегодня к нашим санитарам. Их, должно, причислят к какому-то госпиталю: корм у лошадей кончился, да и людям нечего есть. Они ходили к коменданту, спрашивали, что им делать.

Дни идут однообразно: утром в госпитале, вечером иду домой, обедаю, ложусь спать. На следующее утро опять иду в госпиталь. Там, как только прихожу, переодеваюсь и иду на кухню принимать продукты. Целые туши мяса, горы хлеба – черного и белого, молока, масла; крупы разные. На стене большая черная доска и на ней написано (раскладка), сколько состоит на довольствии сегодня; сколько обыкновенных, сколько слабых, усиленных. При мне всю провизию должны взвесить, а мясо положить в котел. Мы с доктором расписываемся, и я иду в палату. За сегодняшнюю ночь много прибыло новых раненых…

После утреннего чая мы стали приготовлять раненых к отправке в тыл. Некоторых нужно было подбинтовать; у других за ночь поднялась температура; их нужно было вычеркнуть из списка отправляемых. Всюду в палатах валяются сапоги, папахи или окровавленная гимнастерка. Санитары, одевавшие раненых, кричат друг другу:

– Слышь! У тебя там нет лишнего сапога?.. Да где ж шаровары?! Сейчас тут были?

А у дверей, где принимают и записывают раненых, приносят все новых и новых. Вдоль стен сидят десятки еще не опрошенных и не записанных. Одни – в романовских полушубках; другие – в бурках, головы обмотаны башлыками. Многие лежат, вытянув перебитые ноги… Как только освободились койки, сейчас же мы стали переодевать и класть их на койки.

Сегодня я дежурная. Сейчас же после раздачи ужина раненым принесли солдата, который напугал нас всех…

– Сестра, идите скорее сюда, – кто-то кричит мне из приемной. Прихожу туда, слышу какой-то сдавленный задыхающийся свист, но ничего понять не могу. Все обступили какие-то носилки.

– А, сестра! Скорее идите и приготовьте все для операции; несите его в операционную, – сказал доктор санитарам. Я заглянула через его плечо и увидела: на носилках лежал молодой солдат, из горла которого с шумом и свистом вырывалось дыхание. Лицо серое: глаза вылезли из орбит. Он весь выгибался с такой силой, что санитары едва удерживали его на носилках, чтобы не свалился с них. Фельдшер, сопровождавший больного, сам хорошенько не знал, что с ним.

– Это из молодых солдат, пригнанных сюда. Их с утра и до вечера гоняют, учат, учат… Но, ничего, больных не было, – рассказывал фельдшер. – Пришли с учения – я ведь тоже весь день с ними был, – ну, устали, голодные. Скоро закричали – «за обедом». Схватили манерки^[10] и к кухонному котлу. Он был совершенно здоров. Это с ним приключилось во время обеда. Он ел, вдруг стал задыхаться, упал, стал кататься по полу.

Врачи щупали пульс, поднимали веки, но никто ничего понять не мог! А больной совсем умирал… Я пошла в операционную, зажгла спиртовку под ванночкой с инструментами.

Сейчас же принесли и больного, положили на стол, доктор взял ланцет; другой доктор приготовил трубку для горла: я изо всех сил старалась удержать голову больного, чтобы доктор мог сделать разрез на шее.

– Хлороформ давать ему нельзя! Попробую сделать разрез, не хлороформируя…

Больной уже перестал биться. Глаза закрыты; дыхание с трудом вырывалось, все с таким же шумом, из открытого рта. Я заглянула в горло, и мне показалось, там есть что-то постороннее. Но трудно было рассмотреть, когда больной все время вырывается и дергается.

– Доктор! Там, что-то есть?!

– Где?

– В горле! Что-то черное!..

Доктор сам заглянул в горло:

– Да! Что-то есть!

Но думать было уже поздно! Другой доктор сделал разрез, и воздух со страшным свистом вырвался из легких! Больной сразу как-то опал… Дыхание стало ровным. Ему вставили в разрез резиновую трубку, и он задышал почти нормально.